Текст книги "Журнал «Юность» №01/2021"

Поэзия

Юлиана Ульянова

Родилась в 1985 году в Москве, окончила факультет журналистики МГУ имени M.B. Ломоносова и магистратуру Государственного университета управления (мировая экономика).

Поэт, журналист, литературный критик, редактор и составитель поэтических антологий. Автор книги стихов «Девочка с демонами» (2010).

 
Береженого Бог бережет.
Но бывает, что не бережет:
передумает – режет и жжет,
или бьет в темноте кулаком.
Вынуждает ходить босиком
и отчаянно денег просить.
А соседа, что с детства знаком,
заставляет идти доносить…
 
 
Замороженный дом по утрам
покидает тепло батарей.
Оставляет насиженный храм
отлучаемый протоиерей,
призывает крылатых послов,
но они никого не спасут.
Признается один богослов,
что и вера сегодня – абсурд.
 
 
Это Бог сочиняет зачин,
может, даже готовит чуму.
Береженый не знает, зачем,
а больной не поймет, почему.
И восходят на небо с трудом
(это мягко еще говоря)
Возлюбившие этот дурдом —
вопреки, вперекор, несмотря.
 

 
И скучно, и грустно, и некому руку подать —
то наци, то фрики, то готы.
И страшно, и пусто, и некому почку продать
в голодные годы.
Любить, но кого же? От прошлого нет и следа.
И всякое чувство ничтожно.
И радости больше гораздо приносит еда,
хоть есть уже тошно.
За нежное трогать красивых друзей и подруг
противно и жутко…
Смешно, а посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
так это не шутка.
 

 
В болезни тяжелой и душной,
я вижу во тьме городской,
как шарик взлетает воздушный,
отпущенный детской рукой,
 
 
за ним, пародийным уродом,
из темного ужаса родом,
пузырь выплывает свиной —
наполненный не кислородом,
а комплексной нашей виной.
 
 
Взлетает над спальным кварталом,
не гелием полон внутри,
а речью – горячим металлом —
с ночными звонками в ноль три.
 
 
Летит над березовой Русью,
где грустно поют соловьи,
и весь раздувается грустью,
неверием в силы свои.
 
 
С вопросом «Зачем мне родиться?»
минует Кидекшу и Плёс,
и плещется в нем не водица —
а озерце крови и слез.
 
 
Летит траекторией длинной,
смородиной над и малиной,
над всей огородной долиной,
подсвеченный солнца лучом,
летит вдоль дороги старинной,
над русской землею былинной —
туда, где веселые дети
играют с футбольным мячом.
 
 
И вниз опускается плавно
в финале большого пути,
и в рамках коварного плана
нельзя уже мимо пройти —
в игру интересную влиться
зовет на зеленом лугу,
меняются детские лица,
а как – я понять не могу…
 
 
Додумать бы им по сюжету
свиные глаза, пятаки,
убийцу и новую жертву,
топор или руки-крюки…
 

 
Он был игрушечный, громоздкий, как рояль,
резиновый и безбородый.
Он не был ни стозевен, ни лаяй,
не выделялся краской и породой.
И братцы сводные, чье имя – баловство,
миниатюрные фарфоровые гномы,
определяли странное родство
как шок и отклонение от нормы.
 
 
Виною были разные отцы.
О, made in Россия and Европа…
Убийственные зрели огурцы,
и в зарослях зловещего укропа
стоял он – в подмосковной тишине,
в камзоле, от рассвета до заката —
он, купленный на память обо мне,
с бесплатною доставкой из-за МКАДа.
 
 
Я сам, такой же лишний и большой,
в камзольчике и в шапочке с тесьмою,
стоял бы и охотно, и с душой,
между тобой – и тьмою.
Но между мной – и близкими людьми
теперь уже лежит такая бездна,
что даже гномом, пес меня возьми,
на даче появляться бесполезно.
 
 
Там родственников кучные ряды
ежевечерне сходятся в беседке,
там облачные тучные гряды
оперились, как белые наседки.
Высоковольтных линий передач
натянуты опасные качели,
и призраки под кровлей этих дач
живут себе, еще не улетели.
 
 
Вся эта космогония проста,
на кухне уже точатся ножи и
отрезаны знакомые места —
и мы теперь чужие.
 
 
К тебе приплыл жених с материка,
остался, обустроился, обжился.
А я стою – печаль моя крепка.
И краски слой сурово обнажился.
 

Январь 2021

 
Ручка, ножка, огуречик.
Плащик, крестик, щитик, мечик.
Здравствуй, гордый человек,
ты ведешь неравный бой.
 
 
Ты измучен, изувечен.
Но ведь скоро будешь вечен.
Жди, когда наступит вечер,
а пока что Бог с тобой.
 

Андрей Никоноров

Родился в 2003 году в городе Жуковский. Победитель конкурса «Класс» студент МГИМО.

Андрей Никоноров пишет стихи, прозу и песни. Это умный, хитрый, скрытный, талантливый, дружелюбный, стремительно развивающийся человек семнадцати лет от роду. Его любимый писатель – Леонид Андреев. Он хорошо играет на гитаре. Он один из тех, кто к окончанию школы уже прочел, продумал и понял очень многое, но совершенно неизвестно, чего от него ждать. Ясно одно – он будет делать только то, что хочет, а вот чего он захочет – я предсказать не берусь. Несомненно только, что он добьется своего, но описать это свое я тоже не рискую. Привлекательно в нем то, что он не любуется собой и не жалеет себя – это редкость и для его возраста, и для его поколения. И еще у него есть дар предчувствия, так что читайте внимательно.

Дмитрий Быков

I.

 
Резкий тост с холодной головой!
Голос, крики, ледяной прибой,
Речка разрезает слободу,
Я, качаясь, скоро упаду.
 
 
Воздух спертый, душно и темно,
Неба режет черное сукно
Рыболовный месяца крючок,
Я иду, качаясь, в кабачок.
 
 
Пусто, странно, горько, тяжело.
На штанах разлитое вино.
Кинул в землю втянутый бычок —
Позади заплывший кабачок.
 

II.

 
В жизни больше нечего терять,
Медный крест на ледяной груди.
Пара стопок водки, и опять
Пара темных улиц позади.
 
 
В жизни больше нечего ловить —
В лужи больше незачем нырять.
Попрошу на лавочке налить,
Пара темных улиц, – и опять
 
 
В горле ком, да мутно на глазах.
В небе ледяной овал Луны.
Звезды, как хрустальная слеза.
Улицы уперлись во дворы.
 
 
Я вздохну, но глаз не отведу.
Рядом – ни одной души, и тишь.
Я домой сегодня не приду,
Там, где ты, уже, возможно, спишь.
 
 
Окна не горят уже давно.
Катится за горизонт Луна.
Я смотрю нелепое кино:
Наливаю, пью – до дна.
 
 
В жизни больше нечего терять,
Медный крест на ледяной груди,
Что-то мне мерещится опять
В темной ночи улиц впереди…
 

III.

 
Сыпятся с неба глыбы.
Кожа хрупка, как лед.
Волосы встали дыбом.
Кто-то во тьме бредет.
 
 
Лают собаки, воют.
Ночь холодна, темна.
Звезды ковром укроют
Страшные времена.
 
 
Это все глупость, право.
Щуря затекший глаз,
Годы спустя, одичало
Вечность глядит на нас.
 
 
Бьют сапоги под ритм.
Их не сломать стези.
Втаптывают сердито
В грязь у дорог – стихи,
 
 
В мутные лужи – слово,
В мусор оврагов – глас,
И только тьма одиноко
С неба глядит на нас.
 

IV.

 
Фонари – отпечатки Луны.
Эту схожесть давно заприметил.
Оттого, видно, ярко так светят
Из обжитой своей конуры.
 
 
Их в деревне нашей так много,
Что иные из них не видны нам.
Ибо вылезут из тишины
И во тьме стоят одиноко.
 
 
А Луна в неба черный гудрон
Обмакнет кисть цветком ванили.
Как же в древности люди жили
Без столба с фонарем под окном?
 

V.

 
He свистят надо мною ни пули, ни птицы.
Я сижу не в окопе, а над белым листом.
Не успеет в лесу ко мне Савва явиться —
Раздеру себя сам. Да и дело с концом.
 
 
В моем городе снег круглый год – с Первомаем!
Он ложится на землю, как заспанный пес.
Я иду в ночь, к фонарным столбам прилипая,
И несу тебе то, что когда-то унес.
 
 
Я верну тебе то, что случайно отнято.
Я верну тебе то, что забыла ты вскользь.
Я такой же, как раньше: нечайно помятый
И гляжу, будто пьяный: с улыбкой и вкось.
 
 
Холод мая умаял. Завывал ночью ветер.
Пара острых движений фитилька и клинка:
Задыхаются птицы, у ручья что-то бредя,
И не дрогнет моя, как и прежде, рука.
 
 
Это было давно. Капли с крана да эхо.
Это все, что останется нынче со мной:
Пара ломаных строк до скончания века,
Карандаш и блокнот, бездна и перегной.
 

VI.

 
Гнутся скелеты берез
Под лютым северным ветром.
Катятся капельки слез,
В водосточных трубах звеня.
 
 
Снова ищу в вопросах
Спрятанные ответы.
Это так же непросто,
Как напрочь забыть себя.
 
 
Как имя свое посеять
Где-то под Хиросимой.
В личной своей Одиссее
Снова ныряю я в беды.
 
 
Но спать мне невыносимо,
Образ выходит из грез:
Под лютым северным ветром
Гнутся скелеты берез.
 

VII.

 
Звезды по небу гуляют,
И дрожит свеча.
На тарелку снег роняет
Шапка кулича.
 
 
Небо чисто, ветер свежий —
Трижды поцелуй.
Как невиданный проезжий,
Месяц улыбнулся.
 
 
Лес мне шепчет о секрете
Тихим шумом крон.
В ветхом, новом, но – завете
Он и погружен.
 
 
Ночь о вечности и мире
Что-то начала.
Я один, в своей квартире,
Светит мне Луна.
 
 
Ночь во всю бушует ветром,
Мне стучит в окно,
Только мне за рамой этой
Без свечи темно.
 
 
Я укрылся одеялом,
Тайну начал ждать,
Но она мне не являлась.
Начал засыпать.
 
 
Свечка до утра дымилась.
Капал теплый воск.
И наутро прояснилось,
Что воскрес Христос.
 

12.04–24.05.2020

Звенигород

Андрей Самохин

Родился во Львове, всю жизнь прожил в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Писать стихи начал в 15 лет. В 2015 году вышел поэтический сборник «Душа-беглянка».

 
Где кончается поселок – начинается гора
Мимо кладбища проселок,
черносливы у двора…
 
 
Бродят куры по иссохшей
в порах-трещинах земле;
спит ковыль в степи оглохшей
в знойной и косматой мгле.
 
 
Во дворах стирают, варят,
с крыш змеится виноград…
Осень по местам расставит,
кто был прав, кто виноват.
 
 
Осень выметет приезжих,
словно с пляжей чешую
И окажется прилежней
отпускных «люблю-люблю» —
 
 
– трезвость будней,
дух полыни,
дым, летящий в вечера.
Сверху вниз с лицом пустыни глянет черная гора…
 

 
Октябрьский воздух свеж и волен —
несет дымком, и первым льдом резные
ветви колоколен застыли в лужах. Холодком
сияет просинь горней выси, и на душе спокойно так,
как будто кто-то, сдув все мысли,
с небес нам подал тихий знак – молчать
и слушать эту осень,
запомнить золото листвы,
забыть все то, о чем мы просим,
в чем мы не правы иль правы…
И ощутить себя младенцем средь облетающих берез,
и не умом понять, а сердцем,
что свят и сумрак, и мороз, уже стоящий на пороге,
И снежный сон всея земли…
Все наши страсти и тревоги – лишь ворох листьев при дороге,
где из полей – седы и строги
уходят в небо корабли.
 

 
Прошедшая гроза,
сквозные поезда,
распахнутые настежь перегоны…
в цикадах и тоске,
как жилка на виске,
пульсируют чумазые вагоны.
 
 
От края на песке
бьет море в унисон,
подходит к снам купе,
к бегущим вдаль сортирам;
почти на волоске от слез
над черным миром
Чуть пробует две ноты саксофон…
 

Проза

Денис Гуцко, Дарья Зверева

ДЕНИС ГУЦНО

Родился в 1969 году в Тбилиси. Окончил геолого-географический факультет РГУ. В настоящее время работает редактором информационной службы ДГТУ.

Первая публикация – повесть «Апсны Абукет. Вкус войны» («Знамя» 2002, № 8). Лауреат премии «Русский Букер» (2005). Роман «Бета-самец» входил в короткий список премии «Русский Букер» в 2013 году.

ДАРЬЯ ЗВЕРЕВА

Родилась в 1989 году в Ростове-на-Дону.

В 2011 году окончила химический факультет РГУ. Книжный блогер, главный библиотекарь Донской государственной публичной библиотеки.

Даже грубость официанта – минуту, я не могу разорваться! – не сработала, не задела. Мимо, не сегодня. Смотрела на размытый, октябрем испачканный проспект и тихо радовалась – так хорошо получалось держаться. Ироничная, неуязвимая, в новых, на последние деньги купленных ботильонах. Давно нужно было перестать играть в «я сама» и устроиться через дядю Лешу. Да, да, да, по знакомству все иначе. Я от Алексея Романовича – и сразу улыбка на только что гранитном лице. Конечно, но придется подождать, до десяти редакционная летучка, вон диванчик или напротив кафе, там прекрасные сырнички. Еще вчера ей и этого бы хватило: решилась, пришла – и вдруг ждать. Искать место, там другие люди, к которым не готова. Хорошо, спасибо – и ушла бы, и не вернулась. А сейчас вот: нога на ногу, изучает голые манекены в витрине через дорогу, и ни грамма растерянности, не заглянуть ли на распродажу, время есть.

Из особняка редакции мимо бутика скользнула женская фигура в наброшенном на плечи пуховике. Третья за десять минут, и снова в соседнюю столовую.

Дядя Леша был прав. Хоть с двумя дипломами, хоть с тремя, ты никто и звать тебя никак, потому что связи, а не то, что вам понарассказывали!

Давно нужно было уйти из музея. Сразу, как только началось это «Лизонька, придется завтра выйти, Лизонька, не забудьте убрать за гостями». Платье ниже колен, каблук шесть сантиметров и, пожалуйста, придите с укладкой, министр любит строгость. Устраивалась экскурсоводом, пришлось и уборщицей, и посудомойщицей, и ткачихой с поварихой со сватьей бабой Бабарихой. Обратите внимание, в центре новая экспозиция – копии рукописей, макеты оружия, проходите, чем бог послал, чай-кофе, черная икра. Большие неудобные люди. Каждый – как чемодан без ручки. С каждым отдельная возня. Бессонница, злость, пальцы пахнут брауншвейгской колбасой. Перед глазами тарелки с присохшими ошметками канапе.

– Ваш латте.

Бокал встал строго, как пешка, объявившая мат. Проводила официанта взглядом. Еще один мученик капитализма. Представила, как здорово бы смотрелось: «Пошли все на хер!» – и он сдергивает с себя фартук и, шмякнув им о стойку, уходит в суровое черно-белое утро. И она кричит ему вслед: «Жги, чувак!» Но нет – пересек зал и завис над парочкой, уткнувшись в свой блокнот. А она проверила латте: теплый.

В сумке, больше похожей на портфель – всегда любила выглядеть по-деловому, – ее первая статья. Просили распечатать: Леонид Макарович предпочитает на бумаге. В статье – городской активист, призывающий мэрию организовать велодорожки. Плюс готовый землеустроительный проект, выполненный частной фирмой, а также расчеты профессора ЛГТУ: как велосипеды разгрузят городской трафик.

Из редакции в столовую проплыл пуховик. Через три минуты поплывет обратно. Зачем они туда ходят? Встречаются с источниками? С героями интервью? Интересная работа. Интересная у нее теперь работа.

Ровно в десять Лиза поднялась в приемную.

Джемпер крупной вязки, очки в золотой оправе – Леонид Макарович встретил ее в дверях кабинета. Домашний, надежный.

– Не раздевайся, прохладно. Присаживайся. У нас минут десять.

На стене молодой Путин, благодарственные письма, иконы, фотографии с торжеств: губернаторы – бывший, нынешний – ректоры вузов, мэр, Баста, Анита Цой.

– С Лешкой мы когда-то будь здоров повкалывали.

Выборы девяносто шестого. Эх!

Протянула распечатанную статью.

– Что это?

– Вы просили что-нибудь написать. Там эксклюзив по транспортной проблематике, я нашла…

– Оставляй, посмотрю твой эксклюзив.

Оставила, но немного расстроилась: надеялась сразу блеснуть, представляла, как он принимается читать – ну-ка, ну-ка, что тут у вас – и скептическая прохладца сменяется удивлением, он отрывает взгляд, качает головой – очень даже недурственно, знаете. В самой нескромной версии он кричал редактору – или кто там у него под боком: это на первую полосу! Ничего, можно и так.

– Концепция нашей газеты тебе известна?

– Конечно, я…

– Старейшая газета города! Все прогорают, а мы живее всех живых. Главное – внимательность. Журналист должен быть гипервнимательным. Никаких ошибок в именах, фамилиях. Нас читают уважаемые люди. Неграмотность оскорбляет. Город нужно знать. Обязательно! А как же! Досконально нужно знать. Вот ты знаешь, например, где у нас улица МОПРа?

– МОПРа?

– МОПРа!

– Где-то на Западном?

– Так. Плаваешь. А как расшифровывается, знаешь?

Почувствовала, как деревенеет и мокнет спина. Что за МОПРа, что за шляпа?

– Вот. Видишь. А нужно знать.

Кто-то заглянул в кабинет, Леонид Макарович отмахнулся – не сейчас. Не глядя, сбросил звонок, вздохнул: ни минуты свободной. Она понимающе улыбнулась. Понедельник руководителя, раскаленный и стремительный.

– Девочки все объяснят. Иди. Лидия Пална проводит.

Следом за ней уже входила пожилая секретарша с кипой бумаг в цепких птичьих лапках, глянцево и пурпурно когтистых.

– Подождите меня здесь, выдам пропуск.

Дожидаясь Лидию Павловну, стояла у окна. Внутренний дворик засыпан подгнившими тополиными сердечками, бурыми рожками акаций. В середине пустой квадрат бассейна – щербатая синева плитки. На поручнях лесенки грач. Клюнул железо и улетел. Ветки качнулись. Подумала: когда устраивалась в библиотеку, в мае, и город был весь медовый и сиреневый, и затоплен светом, совсем другой был настрой – как в заброшенную шахту, как будто сон вещий приснился – что снилось, забыла, но точно знала, ничего хорошего не жди. В этот раз все иначе. И сиротливый грач, и заброшенный бассейн – а на душе спокойно и празднично. Интересно, как здесь бывает по праздникам? Леонид меняет кофту на вельветовый пиджак, сдвигают столы, хлопают шампанским.

– Идемте.

Лидия Павловна спустилась с ней на второй этаж, открыла новеньким магнитным ключом массивную металлическую дверь – тебе туда, знакомься, приступай. Лиза шагнула в большую, заставленную пустыми необжитыми столами комнату.

– Наташа, принимайте новенькую! Держи ключ. Удачи.

Молочного цвета стены. Без фотографий, без картин. Несколько рабочих мест в дальнем конце: видавшие виды длиннозадые серенькие мониторы. Неожиданно пустынно. Тишина. Кто-то монотонно жмет пробел. Почудилось вдруг: пахнет манкой – когда нянечка только что поставила на стол мятую алюминиевую кастрюлю и крутанула в ней гигантским черпаком.

Наташа махнула ей рукой, подзывая. Коллеги поправили пуховики на плечах, и каждая уткнулась в свое. Десяток плотно сдвинутых столов. Большие, не офисного покроя – за такими можно разместиться и по два. Лиза заметила шеренгу стульев, выстроившихся вдоль стены, прихватила один, устроилась в проходе. У Наташи обнаружилась тугая русая коса вдоль спины и пылающий во все щеки румянец.

– Меня Лиза зовут.

– В газете работала?

– Нет.

– Леонид Макарович сказал ввести тебя в курс дела. Значит, смотри… Да не раздевайся, куда! Отопление только в декабре включат, шеф экономит. Кстати. Тебя же предупредили? Больничные с оклада, а это, сама понимаешь, копейки… Так. В общем, в восемь нужно быть на месте, в девять сдаем выпуск. Без опозданий, с этим строго. Карточки именные, система фиксирует автоматически. Никакой еды на рабочем месте. Только в комнате для приема пищи. Там, по коридору. Покажу потом. Или в кафешках. Куришь?

– Иногда.

– Лучше бросай. Шеф не курит. Курилки здесь нет. Что еще? Ржать громко нельзя. Шефа бесит. Громко стараемся не говорить. Акустика ужасная. Вообще, сиди работай. Леонид Макарович может в любой момент зайти.

Фиолетовый пуховик за соседним столом тревожно зашелестел.

– Наташ, а о чем она писать у нас будет? В криминальной хронике мне помощницы не нужны, например.

Наташа задумалась.

– Про культуру могу.

– Э! – Над монитором в среднем ряду резвым поплавком вынырнула миниатюрная блондинка. – Культура моя. Наташа, что за дела? Договаривались же. Моя же культура!

– Да погоди ты, Тань! Разберемся. Первый день. Не успела толком ввести. Что ты начинаешь?

– Вот и вводи! А культура моя.

Таня скрылась за монитором. Наташа ободряюще махнула рукой: не обращай внимания. Но что-то непоправимо изменилось. Тишина загустела. Напряженное поскрипывание стульев и редкие клики мышек.

– Смотри. Мы сейчас готовим материалы на завтра.

У тебя пока ничего нет, правильно?

– Я у Леонида Макаровича оставила.

– Ну, не суть. В каждый номер идет раздел «Поздравления». Мы по очереди отрабатываем. Возьмешь там в общей папке на диске, посмотришь примеры. Душевные слова, комплименты, дело несложное. Лимит четыреста знаков. Разберешься. Твоя папка с завтрашней датой. Там все указано, кто поздравляет, кого и с чем. С тебя тексты самих поздравлений. Найдешь в стихах, еще лучше. Шеф любит.

– Наташ, может, она сама сочиняет? – предположила Таня. – Человек все-таки культурный. – И засмеялась.

– Тогда заберет себе на постоянку «Поздравления». Да, Лиза? На них надбавка, как за рекламу. В окно было видно кафе, в котором полчаса назад она дожидалась назначенного времени, и за ее столиком парень с пучком на макушке залип в телефоне. Откинулся на спинку кресла, не глядя потянулся к чашке. Больше ничего не было видно – стекло кафе зеркалило, разбухало разномастными фасадами, автобусами, узловатой пятерней каштана. Отсюда и весь проспект был сплошной импрессионизм: красно-белые пунктиры габаритов и суматоха зонтов под мутно тлеющими вывесками. Так же мутно тлели буквы на старом выпуклом мониторе. Щурилась, привыкала. И монитор всматривался в нее квадратным мерцающим глазом: кто такая, зачем пришла?

Ламповость, думала она. «Любореченское время», старейшая газета в городе. Легенда. Бренд. Раздел поздравлений – да, немножко смешной. Но если разобраться – традиция. Ламповость! Трудовой коллектив Третьего троллейбусного парка поздравляет с юбилеем главного бухгалтера предприятия Шаповалову Злату Сергеевну. Цветочная виньетка, пожелания золотых достижений и платинового здоровья. Сначала всегда так – проходное и второстепенное. До важного нужно дорасти. Важное просто так не доверят. Придут репортажи, интервью на разворот. Вряд ли «Дело о пеликанах», конечно, да и не надо. Можно и в вечерке стать журналистом. Покажет себя – и девочки примут. Нужно вжиться. Всегда вживалась.

С поздравлениями, правда, как назло: не умела никогда.

Фантазией трудовые коллективы не отличались: директора горячо любимы, главврачи – профессионалы от бога, кадровики – надежная опора, старейшие сотрудники отдавали себя делу целиком, готовили смену, подавали пример, заслуженным учителям и воспитателям удавалось вырастить не одно поколение достойных людей, главы администраций заботились, генералы оберегали, все получали свои десять строк счастья, здоровья и долгих лет жизни. Стихотворными одами архив был не богат. Она решила посмотреть в Сети. Но браузера в списке программ не нашла. Поинтересовалась, как выйти в интернет, и узнала, что отсюда никак: только локальная сеть, если очень нужно, выходи с телефона, возле окна ловит вай-фай бутика, он без пароля.

– А почему?

Головы вскинулись над мониторами.

– В смысле?

– Ну, то есть… а как работать без выхода в интернет?

Наташа вздохнула, отчеканила, как таблицу умножения:

– Газета коммерческая. Живем своим трудом. Деньги из бюджета не сыплются. Шеф экономит, где можно. Хотя бы не на премиях, и то спасибо.

В проезде возле кафе остановился красный внедорожник. С заднего сиденья долго, враскачку и рывками, выгружалась дородная женщина. Что-то весело кричала водителю, короткой ножкой нащупывала асфальт.

Лиза включила телефон, потянула пальцем панель уведомлений. В мессенджере пришло сообщение. Написал Вадим из «Тиндера». Переписка началась в прошлую среду, перебралась в «Вотсап» и держалась без «приезжай, не пожалеешь» и фотографий «познакомься с моим красавцем». Лиза приготовилась было согласиться на свидание, но потом передумала: все-таки ниже ее ростом, придется постоянно ходить в кроссовках, и ошибок многовато.

– Привет, солнешко. Как день?

– Привет. Приемлемо.

Ответил сразу:

– Почему долго не отвечала? Занята?

Промотала переписку вверх, чтобы вспомнить, кем ему представилась, написала:

– Обход затянулся. Много тяжелых.

– Опять на дежурстве? Хотел тебя на «Мстителей» позвать.

– Я бы с удовольствием. Но еще две операции. Кишечная непроходимость сама себя не вылечит.

– Фу-у, я же ем!

– Тогда не буду кидать селфи из операционной. Раз ты такой нежный.

– Да, да, я нежный.

И эмодзи с нимбом.

– А фотку все же можеш прислать. Страсть люблю девченок в медецинском халате.

Она отыскала в «Галерее» припасенную на этот случай фотографию: сдобные бугры в вырезе белого халата. Лица не видно, снято на телефон, за спиной на стене кружка Эсмарха. Картинка что надо. Хотела подписать: «Аккуратней, не повреди руку, самец». Уже набрала, но решила смягчить – не то настроение.

– Ну как?

Отправила с кокетливым смайликом.

В ответ прилетел котик с вытаращенными глазами и вздыбленным распушенным хвостом.

И следом:

– Третий размер?

– Глаз алмаз.

– Надеюсь когда-нибудь потроготь.

– Если будешь хорошо себя вести.

– Давай встречю после дежурства?

– Подумаю.

– Че думать?

Она обвела взглядом кабинет, торчащие над допотопными мониторами макушки.

– Ок. Приезжай в 9 к Областной клинической. Только веди себя прилично.

Успела получить пульсирующее сердечко и вышла из мессенджера.

«Как себя чувствуете?» – написала она дяде Леше. Звонить было некогда. Коллектив академического музыкального театра ждал от нее душевных слов в адрес директора Ивана Федоровича Татарина. Семидесятипятилетие, два фото на выбор.

«Яндекс» выручил. По запросу «юбилейные поздравления в стихах» высыпались многостраничные подборки. Полистав немного, выбрала игривое: «Сегодня, в этот дивный светлый день Вас поздравляют все кому не лень…» Перепечатала с телефона в компьютер, пересчитала знаки, убрала третью строфу – тютелька в тютельку. И, случайно сдвинув мышкой таблицу, обнаружила в соседней открывшейся ячейке пометку «некролог». Ошиблась строчкой: семидесятипятилетний юбиляр Петр Иванович Кравцов, начальник гальванической линии, обосновался чуть выше.

– А что, здесь и некрологи?

– Ну да. Там все написано. В этот номер двое, кажется. Невосполнимая утрата, сохраним в наших сердцах. Все как обычно.

Зябли руки. Вытянула рукава водолазки из-под куртки.

– Некрологи тоже можно в стихах?

– Главное, четыреста знаков. Шеф потом высчитывает. Они же по знакам платят.

Лиза попробовала исправить: «Сегодня, в этот скорбный, тяжкий день Вас провожают… мы провожаем… поминаем…» Но ничего взамен исходного «все кому не лень» в голову не приходило. Она вздохнула и снова полезла в Сеть. Оповещение из «Тиндера»: пять новых совпадений. Смахнула. Открыла браузер.

Единственным совпадением, которое завершилось постелью, был гробовщик Игнат. Так и не поняла, как вышло. Думала просто выбраться из дома. О свидании договорились в первый же день. Работу, хобби, жилищные условия обсудить не успели. Глупых вопросов не задавал, широкие плечи, рост метр девяносто два, под фотографией цитата Ницше: «Есть два пути избавить вас от страдания – быстрая смерть и продолжительная любовь». Что-то в нем было. Пригласил не в клуб, а в солидный Faimous. Пришел в офигительном синем костюме.

Брюки как влитые, пиджак – как на Джеймсе Бонде. Не удержалась: вау, какой стильный лук. Прижал руку к сердцу: благодарю, свой портной, лучший в городе.

Он сказал еще за аперитивом. Она спросила, он ответил. Похоронный бизнес. Она решила – шутит, и рассмеялась. Сама любительница накрутить. А он не стал заострять.

– В детстве, правда, мечтал стать ландшафтным дизайнером.

Когда он элегантно расплатился наличными – длинные пальцы, летучий жест, купюры хрустнули, как в гангстерском фильме, и вот он протягивает ей руку – идем? – она уже представляла, как знакомит его с дядей Лешей, а назавтра у них самолет в Пхукет.

Утром проснулась в его спальне одна. Пахло кофе. Накинула блузку, отправилась искать. Захотелось посмотреть на мужчину, который варит ей кофе. В кухне на первом этаже выкипала гейзерная кофеварка. Где-то рядом слышался голос Игната. Выключила плиту. Вернулась к лестнице и пошла на голос. В куцем коридорчике – шагнула, и закончился – за велюровыми бордовыми занавесками нашла стеклянную дверь. В просвете – гробы, кресты, венки, Игнат в офигительном черном костюме. Перечисляет варианты цветочного оформления. Стандартный пластик. Легко простоят сезон, качественный Китай. Есть живые венки под заказ, но дорого. Или гвоздики, вечная классика.

«Коллектив Музыкального академического театра выражает свои глубочайшие соболезнования семье и близким безвременно ушедшего из жизни чуткого и талантливого руководителя Ивана Федоровича Татарина. Скорбим о тяжелейшей невосполнимой утрате для всего культурного сообщества Любореченска, для всех истинных ценителей музыкального искусства. Вечная память».

Наташа одобрительно хмыкнула.

– Добавь еще «Уходят лучшие». Место вроде есть. Видишь, там звездочка над фамилией? Это бонус от шефа для тех, с кем он был лично знаком.

Дело было к обеду. Вспомнила, что дядя Леша так и не ответил. Не случилось ли чего? Выйти позвонить, чтобы не мешать никому. Заодно в туалет, там и руки согреет под горячей водой.

– Э! Ты куда собралась? Не в туалет?

Лиза обернулась растерянно. Четыре пары глаз ждали ответа.

– Что, простите?

Утонувшая в меховом жилете пышка за дальним столом выглядела недовольной.

– Наташ, ты что, ничего ей не объяснила?

– Да что вы как дети малые? Я вам не мамка! Сами!

– Тебе же поручено.

– Ой, все! Некогда, отвяньте.

Таня подошла – как будто даже с улыбкой.

– Слушай, у нас тут такие дела. Туалет открывается карточкой. Каждая карта срабатывает один раз. В день один раз. Понимаешь? Здесь же время строго нормировано. Система такая. Сколько на прием пищи, сколько на биопаузу… ну, на туалет. Кто-то там из экономистов рассчитал. В общем, суть в том, что в сортир во второй раз карта тебя уже не пустит. Поняла?

Лиза кивнула. Таня выглядела вполне серьезной. Оставалась все-таки надежда, что розыгрыш: всех новеньких так разводят, традиция. Вот-вот бахнет общий смех. Но все молчали. Пышка сосредоточенно застегивала жилет.

– А если мне нужно еще раз?

– Во-от. Об этом и речь. Поэтому собираемся и ходим по одной карточке вместе. Захочешь в туалет, спрашивай, кому еще нужно. Бывает, еще и потерпишь часок-другой. Я вот с одиннадцати ждала, репортаж дописать успела. Можем по моей сходить, если хотите.

Наташа засобиралась вместе со всеми.

– Запугали девочку. В соседнее кафе еще можно, Лизок, если прижало. Скажешь, из редакции, они пускают. Но карта все выходы фиксирует, не забывай. Потом, если время набежит, приходится сидеть, восемь рабочих часов высиживать.

– Девчат, ну мы идем?

Дяде Леше позвонить не удалось. За дверь не выйдешь – карточка, в тамбуре шумно.

Зато оказалось, не такие уж замкнутые. В ожидании своей очереди каждая делилась новостями. Засолила капусту, не влезла в новую юбку, муж поставил пароль на телефон – говорит, на работе крыса завелась, но скорей всего, брешет.

– Маша, как у тебя с Олегом?

– Да как, с матерью до сих пор не знакомит.

– Люда, у тебя колготки зацепились.

– Ездила в прошлый раз на суд, там опять этот опер, ну и я стратегически уступила. Он зашел с левбердона. Шашлык был шикарный, но на закуску мне достался корнишон. Не в обиде, конечно, зато теперь свой человек из органов.

– Ну, Людмила, ты в своем репертуаре.

По пути назад встретили Леонида Макаровича.

– Отнерестились, рыбы мои?

И моложаво взлетел по лестнице.

Лиза рассмеялась вместе со всеми.

На прошлой неделе в «Тиндере» написал ее мальчик со скрипкой. Просидела полчаса над неоткрытым сообщением, не могла решиться. Он и «Тиндер» существовали в параллельных мирах. И вдруг пространство искривилось, распалось – и перед ней предстал чужой мужчина по имени Андрей, присвоивший рыжие бесконечно родные глаза. Лысеющий, растерявший веснушки, машет рукой из туристического пальмового рая: «Привет! Надо же! Ты совсем не изменилась».

Она не сразу поняла, что происходит – почему он ей пишет. Свайпнула, получается, вправо. Механически, в числе прочих – не узнала совсем.