Текст книги "Журнал «Юность» №08/2020"

– У-У-У.

N. вздрогнул от ощущения влажной чужой руки, которое переросло в захватившее ладонь рукопожатие.

Поднявшись из груды проломанного потолка, N. огляделся. Он стоял в хорошо освещенном коридоре, по бокам которого располагались открытые пустые клетки. В проходе лежали убитые надзиратели, от одного к другому тянулись размытые отпечатки ног. Рабочие с любопытством поглядывали то на N., то выше – на дыру в потолке. В ответ N. развел руками.

Широкоплечий кивнул следовать за ним. Дальше по коридору было еще больше клеток, на этот раз с запертыми рабочими. Из открытых дверей им навстречу высыпали освобожденные в разноцветных робах: темно-красного, темно-синего, желтого, зеленого оттенка. Они с испугом рассматривали своих освободителей, широкоплечий жал каждому руку, после чего показывал собраться вместе. Когда все клетки были открыты, рабочие двинулись за широкоплечим в красной робе дальше.

Из коридора с клетками они вышли к винтовой лестнице. Путь обратно был усеян изуродованными телами рабочих и надзирателями. N., как и многие другие, пытался шагать по кускам пола между трупами, но это слишком замедляло движение всей группы.

Широкоплечий вел за собой заключенных все ниже и ниже. Вскоре они дошли до двери под лестницей.

N. оказался внутри уходящего вдаль полутемного низкого помещения. Ему сразу бросился в нос резкий, не дающий продохнуть запах туалета. Над головой тускнели мутные лампочки, под которыми сидели или лежали рабочие. Они расположились среди перевернутых ящиков, разбросанных ведер, наклоненных стеллажей, куч хлама, громоздившихся повсюду. Кто-то похрапывал, облокотившись головой о стену, другие чистили карабины автоматов, третьи расставляли на полках ящики.

Внимание N. привлек огромный грязный стенд. На стенде были крупно изображены несколько разноцветных многоугольников, внутри которых находились фигуры поменьше: круги, заштрихованные квадраты, прямоугольники с подписями и обозначениями. Буквы ни о чем не говорили N. – он понятия не имел, как читать, – однако от ярких изображений нельзя было оторваться.

Шестиугольники размером с крупное яблоко находились ровно посередине стенда: три сверху и еще два по углам снизу. N. заметил, что робы заключенных имеют такие же цвета. Красный, синий, желтый, зеленый, а в крайнем верхнем углу располагался серый шестиугольник. Все фигуры соединялись между собой переходами так, что в центре образовывался новый закрашенный черным многоугольник. Сверху каждого многоугольника стоял какой-либо значок: пуля над серым, разобранный автомат над синим, собранный автомат со вспышкой над красным, бомба над желтым и карандаш с линейкой над зеленым. Присмотревшись, N. увидел внутри каждого многоугольника обозначения лестницы, решетки, тарелки с ножом и вилкой.

Горячая рука легла N. на плечо, от чего тот вздрогнул. Широкоплечий жестом показал ему двигаться вперед. N. еще раз обвел схему взглядом и, задумавшись, пошел дальше.

Обходя рассевшихся на пути разноцветных заключенных, они прошли в конец помещения, отгороженного занавеской. Здесь было посвободнее и заметно чище. У стены возвышалась стопка матрасов.

– УОУ. АУ УОУ, – махнул широкоплечий рукой.

Один из рабочих поставил автомат в угол, вытянул матрас из середины, кинул его на пол и сам улегся сверху. Остальные стали делать то же самое, располагаясь по периметру просторной комнаты.

N. устроился рядом с широкоплечим, он ощущал, что нужно с ним держаться вместе. Внезапно он понял, что не видит никого из рабочих, кто был бы в серой униформе.

Занавеска приподнялась, к ним зашел одетый в желтую робу пожилой заключенный с коробкой в руках. Поставив ее перед собой, он оглядел каждого новоприбывшего, закатал рукава и, распаковав коробку, протянул ближайшему рабочему пару яблок.

– ЫТЬ, ЫТЬ, – махнул он, чтобы фрукты передали в задние ряды.

Проголодавшиеся заключенные набросились на еду. С любопытством вытягивая шеи, они не отводили взгляда от коробки, но, кроме яблок, ничего к ним больше не попадало.

Затем стали раздавать миски с ложками, после чего двое рабочих внесли огромную, но уже полупустую цистерну горячего супа. N. с горящим взглядом наблюдал, как бульон разливали по тарелкам, – от одного лишь плещущегося звука рот наполняла слюна. Неужели сейчас дадут и?.. Однако после раздачи супа рабочие поставили пустую цистерну к стеллажам и сами придвинули к себе тарелки.

Ели торопливо, с частыми прихлебываниями, будто опасаясь, что вот-вот прогудит сигнал. Закончив и спрятав под матрас миску, N. широко зевнул. Потянуло спать, да и не его одного – многие рабочие осоловело смотрели по сторонам, а кто-то уже отвернулся к стенке. Сосед N. сложил верхнюю часть матраса пополам и улегся на нее головой. N. поступил так же, и едва его голова коснулась пахнущей сыростью перины, моментально провалился в сон.

Из черной, поглотившей усталости N. выдернул металлический лязг. Он резко вскочил, начал крутиться, спросонья пытаясь понять, что случилось и сколько он вообще проспал. Рабочим начали выдавать оружие, и те стучали им, с любопытством крутили и рассматривали. Выдавал автоматы тот же пожилой заключенный в желтой робе, а следом за ним двое рабочих тащили звякающую коробку, из которой горстями ссыпали на колени пули.

N. никогда не держал оружие в руках, но, посмотрев, как умело рабочие в красных и синих робах щелкают предохранителями, дергают затворы, отсоединяют магазины, стал повторять за ними. Заряжать автомат патронами он научился сразу – похожую работу ему приходилось выполнять каждый день, загружая пластиковые ячейки, так что ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы снарядить полный магазин. Однако, как он заметил, не все заключенные отличались таким умением.

– МЭ.

N. повернул голову. На него с изумлением смотрел сосед-рабочий в желтой форме – тот самый, который подогнул матрас под голову. Он пытался вставить несколько боеприпасов торчащей гильзой внутрь. N. взял его магазин, быстро щелкая патронами, загрузил весь запас и ударом ладони вставил магазин обратно.

– ЭУ, ЭУУУ!

– А NY DA, А NY DAAA!

– ОУ, ОУ, ОУ, ОУ!

Увидев прыткость N., заключенные стали передавать ему стволы и ссыпать свои патроны. Он живо справлялся с зарядкой автоматов, его четкие действия ничем не отличались от действий машины. Щелк-щелк-щелк, хлопок – автомат готов. Щелк-щелк-щелк, хлопок – автомат готов.

Подняв голову, он увидел, как стоящий неподалеку пожилой рабочий переглянулся с широкоплечим в красной робе. Широкоплечий одобрительно покачал головой и передал N. тряпичный мешок, в котором можно было таскать патроны. Теперь N. отвечал за боезапас.

Вдруг раздались вопли, грохот, взрывы. Замершие на секунду рабочие схватили оружие, выбежали в коридор. Сжав автомат, N. шумно выдохнул и поспешил следом.

В узком проходе шла пальба, пули со свистом рикошетили от стен, впереди мелькали огненные вспышки. Перебежками от ящика к ящику N. следовал за группой движущихся в темноте фигур, пробуя стрелять из-за укрытия, то и дело роняя автомат. Сзади его догнал пожилой заключенный в желтой робе. Он протянул N. несколько колб со шнурами и небольшой пластиковый брикет. N. рассеянно взял их и спрятал в сумку. В ладони рабочего мелькнул такой же брикет, вспыхнул огонек, он подпалил шнур колбы. Зашипев, искра побежала вверх, рабочий размахнулся и бросил запаленный снаряд вглубь коридора.

Оглушающий хлопок и крики перекрыли автоматные очереди, N. невольно пригнулся от звона в ушах. Краем глаза он заметил, что заключенные рвутся вперед, стреляя по нападающим в масках. Поднявшись, N. побежал к остальным.

Вместе с группой N. выскочил из распахнутой двери. Они стали прорываться наверх, по усеянной трупами лестнице, бегать по коридорам. За собой группу вооруженных рабочих вели заключенные в зеленых робах, они явно знали, куда идти. Несколько рабочих протянули N. автоматы, и он прямо на ходу один за другим зарядил их.

Группа рабочих миновала огромный пустой коридор, спустилась по лестнице. N. показалось, что он знает эту часть здания – сбоку находился проход с лестницей, по которой рабочих вели из камер в цех. Только стены здесь были не серого, а густого зеленого цвета (знак линейки и карандаша).

Взорвав двери цеха, рабочие попали в просторный зал. Те же столы, как в цехе у N., те же проходы, те же широкоэкранные мониторы. Однако вместо плакатов с оружием и калибрами патронов на стенах висели карты и непонятные чертежи. N. узнал стенд, который видел в подвале, только этот был масштабнее.

Рабочие в зеленом забрали со столов какие-то бумаги, сверили их и, окликнув с любопытством осматривающихся товарищей, поспешили в конец помещения.

Здесь располагалась такая же столовая, как и в цехе N. Под стойками прятались испуганные рабочие. Заключенные попробовали выломать прикладами запертое третье окно, а затем, подложив под жалюзи колбу, взорвали заслонку и кинулись внутрь. N. в числе первых оказался внутри, стал шарить по стеллажам, но везде было чисто.

– STATE!

В столовую забежала группа людей в масках. Началась стрельба.

N. выдохнул, взвел курок. Из укрытия он стрелял очередями так же, как другие, но ему то и дело передавали автоматы для быстрой перезарядки, так что свое оружие пришлось отдать одному из освобожденных.

Раздалось еще несколько отдельных выстрелов, а потом звуки стихли. N. осторожно выглянул в усеянное трупами помещение.

Рабочие переводили дух, разряжали автоматы и несли N. патроны, показывали освобожденным, как целиться и стрелять, делились картами и какими-то схемами.

Отдохнув, рабочие в зеленом сгруппировались и жестами показали всем следовать за ними. Они поднялись на самый верхний этаж, оттуда по другой лестнице спустились в самый низ и с боем оказались в желтом секторе (знак бомбы). Здесь собирали взрывчатку: делали колбы, засыпали порох, крутили фитили.

Третье окно уже оказалось взорванным, внутри по-прежнему ничего не было. Передохнув, рабочие пополнили запас, подкрепились и выдвинулись дальше.

В синем секторе (знак разобранного оружия) собирали по чертежам автоматы, сортировали металлические части, отбирали брак. Третье окно также оказалось вскрытым и тоже пустым.

Рабочие заметно устали, N. все чаще стал замечать растерянные взгляды. Он не знал, были ли они без него в сером секторе или только собираются, но вопрос, что делать потом, когда они не найдут prodykta, казалось, волновал не только его.

Перестрелки стали отчаяннее, люди в масках вели себя ожесточеннее, будто бы мстя за вышедший из-под их контроля бунт. Те новобранцы, которые присоединялись к группе, в большинстве своем (за исключением синих и красных) не могли даже перезарядить автомат. Однако побывавшие в боях заключенные набрались опыта, стали лучше целиться, прикрывать друг друга. Рабочих было мало, но они научились действовать слаженно, в противоположность прущему потоку людей в масках.

Красный сектор (знак автомата со вспышкой) оказался самым необычным. За железными дверьми находился полутемный красно-черный зал, поделенный на две части. Одну часть цеха от другой отделяла стена с вырезами прямоугольников. С правой стороны от проемов находились помятые столы, в левой стороне висели расстрелянные рисунки человеческих тел. К поверхности каждого стола был прикреплен держатель, который, видимо, предназначался для автомата. По отдельности каждый стол заключался в прозрачные обшарпанные стенки, и таким образом получались загоны. На стенах висели плакаты с инструкциями, как заряжать магазин, как перезаряжаться, как и куда лучше целиться.

Двери столовой в этом секторе были не заперты. Переглянувшись, рабочие подняли автоматы, медленно зашли внутрь.

Никого не было. На полу лежали раздавленные яблоки. В тишине только ноги заключенных шаркали по кафелю. Впереди шел знакомый N. пожилой рабочий, он на ходу достал из-за пазухи несколько колб, собираясь заложить их под третье окно. Вдруг заслонку резко выбили, из проема выпрыгнули люди в масках. Рабочего со взрывчаткой расстреляли в упор.

Желтая ткань со спины за секунды пропиталась десятком густых подтеков, которые слились в одну кровавую мякоть. Окровавленное тело рухнуло на пол.

Закричав, рабочие стали отступать. N. рванул в сторону дверей, оказался в узком коридоре, но и оттуда заключенные, толкаясь, бежали ему навстречу. Со стороны цеха тоже слышались выстрелы.

Деваться было некуда, их зажали с обеих сторон. Краем глаза N. увидел копошащихся у стены рабочих. Они били прикладами по решетке вентиляции, пытаясь сбить ее заслонку.

Один из рабочих проскочил мимо N., навалился всем весом на дверь столовой, где еще шла пальба.

– NЭМ!

N. повернулся.

– NOM, NЭМ! NAMОNH! – кричал он, еле сдерживая удары в дверь рвущихся наружу.

Пока они помогали удерживать проход, рабочие оторвали решетку и, оставив оружие, по одному начали быстро залезать в вентиляцию. N. рванул к трубе и успел в ней исчезнуть в тот самый момент, как услышал оборвавшийся крик товарища.

Они находились в огромном помещении, под завязку набитом рабочими в цветных формах, – были даже знакомые лица в серых робах. Заключенные испуганно жались к стенкам, стараясь держаться от внезапных гостей подальше.

Несколько секунд падения, жесткий удар, резкая боль в спине. N. с трудом открыл глаза, перекатился в сторону. Кто-то помог ему встать на ноги и оглядеться.

Они находились в огромном помещении, под завязку набитом рабочими в цветных формах, – были даже знакомые лица в серых робах. Заключенные испуганно жались к стенкам, стараясь держаться от внезапных гостей подальше.

Присмотревшись, N. заметил, что у рабочих за спиной были туго стянуты руки – их кисти обхватывались эластичными жгутами. Кто-то из товарищей N. попробовал подойти к ним и помочь, но те, испугавшись, кинулись убегать.

В конце зала N. приметил двойные двери. Не теряя времени, он бросился прямо к ним, расталкивая преграждающих ему путь. Он начал что есть силы трясти ручки, но двери не поддавались. Заперто.

Внезапно его осенило. N. вытряхнул сумку с патронами, раскопал несколько колб и зажигалку. Узнав взрывчатку, стоящие неподалеку заключенные в желтых робах энергично замычали. N. просунул в широкие дужки дверей одну колбу, под дверь положил остальные, поджег фитили и бросился прочь. Через несколько секунд прогремел взрыв.

Звуки исчезли. Будто замедлив время, он увидел распускающееся бурое облако, подхваченные взрывом оторванные руки и ноги, искаженные застывшие лица. И полнейшая тишина вокруг. Не осознавая больше себя, N. в каком-то порыве направился прямо в оседающую пыль, изнутри которой исходило яркое свечение.

Сначала он просто шел к нему, оступаясь, но не падая, затем ускорил шаг и, не выдержав, зажмурился, побежал. Сияющее облако вобрало N. в свои мягкие объятия, погрузило вглубь себя и так же легко выпустило. Он открыл глаза.

Местность вокруг выглядела как во сне – яркие цвета, бескрайнее пространство, обдувающий лицо ветер. Насколько хватало глаз, далеко вперед уходили ряды рыжих деревьев. Справа на горизонте виднелась огромная площадка со строительными лесами и гигантским белым Патроном.

N. задрал голову. Он никогда в жизни не видел неба, голубого, прозрачного, как вода, которую он пил из кружки, только здесь еще чище, свежее. И ощущение легких, воздушных мазков передавалось N. – от вида мягких, пушистых облаков горло приятно сжалось.

Повернувшись, N. обомлел. Позади него возвышался огромный каменный замок, из которого он только что вышел. Толстые высокие стены грозились в любой момент обрушиться, захоронив N. под собой. Разноцветные зубчатые башни зеленого, желтого, синего, красного и серого цвета словно норовили откусить куски от неба. За замком плескалось и шумело еще одно небо, только жидкое, бескрайнее, будто разлитое. Ему не верилось, что он провел всю свою жизнь в каменном лабиринте. Без этого.

Вдруг он почувствовал, что может слышать. Пробки в ушах понемногу начали рассасываться. Вдалеке N. услышал захлебывающийся кашель. Из облака пыли выросла фигура рабочего в зеленой робе, за ним появился синий. Заключенные будто создавались в проходе один за другим, оглядывались, и, замечая N., устремлялись к нему.

Откуда-то из-за замка выбежали очереди черных вооруженных фигур. N. бросился бежать. Позади вновь застрекотали автоматы.

От начала лесополосы его отделяли несколько сотен метров, он бежал, хватая ртом воздух. Оглянувшись, N. увидел, как падают подстреленные рабочие, как корчатся со связанными за спиной руками.

Когда до первых деревьев оставалось не более нескольких десятков метров, внезапно раздался такой оглушительный рев, что N., схватившись за голову, застыл на месте. Гул трубы сотрясал под ногами землю, разрывал изнутри грудную клетку. Замерли и фигуры людей в масках, и сбежавшие заключенные. Все взгляды оказались прикованы к замку.

Между зубчатыми башнями начала медленно подниматься платформа. Со скрежетом выдвигался ромбовидный черный стержень, пока не превысил высоту башен. Наверху замельтешили какие-то тени, которые сбросили с краев свитки, развернувшиеся в полете до огромных черных простыней. Гибкие экраны, по которым в цехах передавали ролики.

На площадку поднялась особо крупная, величественная фигура. Экраны вспыхнули, крупно высветилось лицо – в черной сверкающей фуражке, с крепким прямоугольным подбородком, черным, непроницаемым взглядом. N. узнал его – Marshal. Тот самый, что время от времени появлялся на мониторах.

Высоко подняв голову, Marshal посмотрел вниз. Его широкие плечи, выпрямленная спина, спрятанные за спиной руки – все в нем вызывало священный трепет и обожание. N. стоял на месте, раскрыв рот.

Marshal прокашлялся. Его хриплый кашель походил на стрекот автоматов. Глубоко набрав воздуха, он затянул:

– ОООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО ОООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО ОООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООООО ОООООО…

Гул его голоса парализовывал. Не помня себя, N. упал на колени и зарыдал. Крупные, как гильзы, слезы катились по его щекам. Это Marshal, к ним вышел сам Marshal, все оказалось не зря.

Переведя дух, величественная фигура чуть наклонилась, взяла черный мешок. Вторую руку Marshal запустил внутрь, задержал ее там и вытащил оттуда prodykt, показал высоко над головой. Не выдержав, N. вскочил и закричал. Закричали и другие рабочие. Marshal помедлил, а затем кинул prodykt с замка, и ликующие рабочие бросились к каменным стенам.

– Еb… Еb… – шептал N. словно в забытьи.

– Bel… Bel… Bel… Bel… Belb… Belb… Bleb… Bleb… Hleb… Hleb… HLEB! – скандировала толпа.

И Marshal поднял новый пакет, и вытряхнул весь prodykt вниз, и взял еще один, и вытряхнул и его. И тогда N. кинулся обратно к замку.

– HLEB! HLEB! HLEB! HLEB! – кричал он в едином порывом вместе со всеми.

Рабочие с завязанными за спиной руками ползали на коленях, пытаясь съесть хоть немного. Те, кто был сильнее, отталкивали их ногами, хватали сброшенные дары и прятали под робы.

Люди в масках стояли рядом, вытянувшись и ожидая приказа.

* * *

Marshal смотрел на рабочих, как те выхватывают друг у друга prodykt, вопят, ползают по земле. Мрачно кивнув стоящим на площадке людям в масках, он сошел вниз.

На экранах высветился флаг КоНипы.

Январь-март, 2020 год

Анна матвеева

Родилась в Свердловске.

Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета.

Первые публикации появились в середине 90-х годов. Автор множества книг: «Заблудившийся жокей», «Па-де-труа» «Перевал Дятлова, или Тайна девяти» («лучшая вещь в русской литературе 2001 года», по мнению Дмитрия Быкова), «Небеса», «Голев и Кастро» «Найти Татьяну», «Есть!» «Подожди, я умру – и приду», «Девять девяностых», «Завидное чувство Веры Стениной», «Призраки оперы», «Лолотта», «Горожане», «Спрятанные реки». Лауреат премий Lo Stellato (Италия), журнала «Урал», премии имени Бажова, финалист российских литературных премий – имени Белкина, Юрия Казакова, «Большая книга», «Национальный бестселлер», Бунинской премии и др. Произведения переведены на итальянский, английский, французский, чешский, китайский, финский, польский языки.

Светлой памяти В. М. В.

Журналистка Светлана Шелковая бежала к художнику, чтобы записать интервью. Сначала художника будут снимать для газеты, только потом интервьюировать, но Светино присутствие требовалось на всех этапах.

Художника звали Георгий Карпович Шагалов, он был очень известный, занятой и немолодой. Потому-то Шелковая бежала, а не шла, – она опаздывала, до трех часов оставалось всего три минуты. А ей еще нужно было обогнуть серое здание, перепрыгнуть через живописную, как у Саврасова, лужу и найти фотостудию, где она никогда прежде не бывала.

Интервью организовал главный редактор лично, он тридцать раз звонил и уточнял, где сейчас находится корреспондентка Шелковая и почему она до сих пор не явилась к месту назначения (редактор был из отставных военных).

Света опаздывала не по своей вине, но это было неважно – на самом деле, для того чтобы приходить вовремя, достаточно выйти из дому на полчаса раньше, учил ее редактор Николай Тимофеевич.

Всюду опаздывать Света начала недавно, года полтора назад, когда ее дочка пошла в первый класс. У Светы были зимний сын, летняя дочка и такое количество несделанных дел, что можно было бы исписать толстый ежедневник и ни разу не повториться. Раньше, в незапамятные годы, когда время не бежало стремительно, будто ему дали под зад – как это происходит сегодня, – а двигалось медленно, как в плохом сериале, у Светы были еще и дерзкие мечты, но теперь с ними все, покончено. Еще и с мечтами ей не управиться.

Дочка сегодня с утра жаловалась на боль в животе, делала скорбное лицо, как всегда, если ей хотелось остаться дома, а причин для этого не было. Сын, как обычно, ловил момент поймать сестру на вранье, и журналистка Шелковая, разводя вопящих чад по разным углам и пытаясь одновременно с этим собрать их для присутствия в социуме, в очередной раз спросила себя (и провидение): когда же ей станет хоть немного легче?

Света лихо перемахнула через саврасовскую лужу и уже через минуту, вся в мыле, как мушкетерская лошадь, стояла перед дверью фотостудии, пыталась отдышаться. Где-то среди ветвей дерева, заслонявшего свет старым жителям старого дома, несмело пела о весне маленькая (большие так робко не умеют) птичка.

Дверь распахнулась после первого же звонка, и Свету ослепила роскошная лысина Николая Тимофеевича. Он всегда носил бритый череп, и это шло к его слегка смятому, как дорогой лен, лицу и к глазам, подтверждавшим идею, что в каждом русском человеке есть сколько-то ордынской крови.

Сейчас восточного было не сколько-то, а с лихвой, и будь они наедине, Тимофеич наверняка метнул бы парочку молний. Но за спиной его вырос высокий, длиннорукий, до смешного похожий на героя любимой дочкиной книги старика Петсона художник Шагалов, а потому складки на льняном лице пришлось разгладить, а грозу – отложить. Вместо этого Тимофеич сладостно, как перед начальством, залопотал: – Вот, Георгий Карпович, наша лучшая корреспондентка. Является золотым пером газеты!

Света поморщилась, и Шагалов, она увидела, тоже. «Является» – любимый словесный паразит редактора: то и дело срывается с поводка, дрессировке не поддается, отстрелу не подлежит.

Шагалов без всякой насмешки поклонился Свете. У него были совершенно мальчишеские глаза. Почти такие же у Светиного сына – огромные, хитрющие, только у сына они фиолетовые, а у художника – ясно-голубые. Это особая, стариковская ясность: отражается в ней куда больше, чем хотелось бы тем, кто в них смотрит.

Вот, кстати, еще одно недовольство миром, которых в последнее время копилось у Светы все больше и больше: люди совсем перестали смотреть друг другу в глаза. Отводят их, будто сделали что-то неприличное. Всем вместе смотреть на нечто отвратительное и уродливое – в порядке вещей, а прямых взглядов теперь боятся, как непристойных предложений.

Шагалов смотрел прямо в глаза и этим еще больше понравился Свете. Конечно, она знала о нем многое, отлично помнила его работы – на некоторых в буквальном смысле слова выросла. Иллюстрации к старинным романам были таинственные, будто художник чудом путешествовал в прошлое и успел узнать о древних текстах то, что никому из потомков не открывалось.

Это были работы, как говорил сам Шагалов, «для занудного рассматривания» – жаль было расставаться с ними на выставке или перелистнув страницу. Подобные чувства вызывает еще Филонов. И Брейгель.

С картинами вообще все очень странно. Света, никакой не специалист, а рядовая журналистка рядовой газеты, точно знала, что ей в искусстве нравится, а что нет, но объяснить, почему одно – никак, а другое – лучше всего на свете, каждый раз получалось с натяжкой. Но если бы работы Шагалова не нравились Свете, он бы и сам ей не понравился: это всегда сходится.

Бывают художники, которые много рассуждают о «себе в искусстве», дарят теоретическую базу любой почеркушке и лично выступают единственным, а то и лучшим из всех собственным произведением. Такие Шелковой тоже встречались (один всегда ходил в шляпе), но Шагалов, она поняла это сразу, из другой «партии».

Редактор сиял лысиной далеко впереди, Света и художник за ним еле успевали. «Вот военщина!» – беззлобно подумала журналистка. Тимофеич если и раздражал ее, так только как родной, предсказуемый человек. Они сильнее других, кстати, раздражают, но разве можно их не прощать?

– Сюда, пожалуйста, присаживайтесь, – журчал Тимофеич, чуть ли не взбивая диванную подушечку, которую он, судя по всему, собрался положить под голову – или под спину? – Шагалову.

Художник морщился все сильнее, хотя морщины, расчертившие лицо согласно возрасту, были не от злобных мыслей, а от смеха. Он был веселый человек, и наверняка умел слушать, и, конечно, был наблюдателен, как и полагается художнику. Непонятно, почему Тимофеич так переволновался, – бывали у них и более важные гости, но выход с подушечкой тянул как минимум на губернатора. «Засиделся в кабинете, бедняга, – решила Света. – Совсем от людей отвык».

Вышел фотограф, точнее – вышла. Высокая тетка с красным то ли от смущения, то ли от жары, которой, впрочем, не было, лицом. Старательно дула на челку, изображая, что ей жарко. Под челкой млел здоровенный прыщ – мечта косметолога.

– Полиночка! – расплылся Тимофеич и тут же – как по команде – распустил громадный павлиний «хвост».

Света давно привыкла к тому, что этот «хвост» распускается в женском обществе и потом стремительно убирается – ну чисто зонт-автомат. Работал «хвост» только при дамах – редактор блестел глазами, пародировал Брежнева (о котором многие юные дамы имели весьма смутное понятие) и рассказывал анекдоты о блондинках, предварительно убедившись, что блондинок рядом нет. Если же они были, программа менялась, но вообще «хвост» переливался при дамах любой масти. В расчет иногда шли даже мужчины, и никогда – подчиненные. При сотрудниках Тимофеич оставался самим собой: мрачноватым, сухим, жадным на улыбки и премии. Блюл дистанцию до сантиметра.

Полиночка больно царапнула взглядом Свету, они сразу же друг другу не понравились.

– Вы разговаривайте, я пока присмотрюсь, – сказала фотограф.

Света включила диктофон, Шагалов подвинул его ближе к себе. Пальцы у него были темные от въевшихся красок, а пиджак старый, в катышках. Свете вдруг захотелось, чтобы ледяной мартовский ветер, только что гнавший ее по улице, залетел бы в студию и унес бы с собой фотографа и Тимофеича. Не насовсем, на время, а она бы пока спросила Шагалова о разных важных вещах. Полиночка и редактор полетали бы тем временем над городом, как на картине Шагала, тоже ведь неплохо!

Но редактор не уходил и не садился. «Хвост мешает», – злобно подумала Света. Все-таки рассердилась на глупого Тимофеича.

– А что если нам чаю выпить? – спросил вдруг художник.

Голос у него был низкий, литой. Не для художника, для оперного баритона. Те, впрочем, в жизни едва шепчут – берегут дарованные голоса.

Полиночка кивнула и отбыла куда-то в дебри фотостудии, следом за ней, переваливаясь под тяжестью «хвоста», двинулся редактор.

– Ну что, Света?

Шелковая вздрогнула – так похожи были эти слова на те, которых она давно, уже семь месяцев, не слышала. Не только слова, а все сразу – интонация, чувство, даже взгляд. Она закрыла глаза на секунду, чтобы прогнать наваждение (хотя специально его порой вызывала), и ровным голосом задала первый вопрос.

Интервью – работа легче легкого. Если собеседник умен, то это вообще не работа. Ты просто говоришь с человеком о том, что тебе и ему интересно, потом расшифровываешь запись – и готово! Свете доводилось расспрашивать как местных, так и заезжих знаменитостей, и почти каждого она уводила по той дорожке разговора, куда хотелось попасть ей – а не им. Секрет был прост: придумать первый ударный вопрос. Звезды – тоже люди, как ни сложно в это поверить, но взять их можно только неожиданностью, и на это дается всего один шанс.

Но сейчас она почему-то сделала иначе – и сказала те слова, которые говорила на протяжении последнего времени только самой себе. Голос ее был ровный, а слова неправильные – не из тех вопросов, которые она сочиняла ночью, начитавшись про художника в Сети.

– Как жить, если жить не хочется?

Шагалов поднял брови.

– Извините меня, – смутилась Шелковая. – В последнее время я заговариваюсь. Вы только не думайте, что я сумасшедшая…

Она окончательно растерялась, выключила диктофон. Скорое возвращение Полиночки и Тимофеича висело в воздухе, как предчувствие грозы.

– Света, – сказал Шагалов, – мне восемьдесят два года, и я очень хочу жить. Я все время боюсь что-то не успеть. Знаете, вы еще так молоды! В юности нам всем кажется, что у нас много здоровья, сил, удачи, – нам нравится расходовать и то и другое, и в той же категории проходит время. А в старости все повторяется с точностью до наоборот, Света. Вы, главное, живите. Не бросайте это дело!

Он улыбнулся, но выглядел он при этом грустно.

– Знаете, что я сейчас вспомнила? – Света начала заикаться, как бывало у нее только от очень сильного смущения. – Однажды я… я пришла в церковь. Не знаю, чего ждала, – но получилось все очень смешно. Батюшка мне попался молодой и странный – он сам мне начал исповедоваться. Это было так дико! И вот я теперь тоже, вместо того чтобы спрашивать вас про художника Шагалова и его творческий путь, говорю о себе. Вы извините меня.

– Не извиняйтесь. Мы с вами запишем интервью в мастерской, если вы не торопитесь. А пока не пришли наши друзья с чаем, расскажете, что случилось?