Электронная библиотека » Литературно-художественный журнал » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 3 августа 2022, 11:00


Автор книги: Литературно-художественный журнал


Жанр: Журналы, Периодические издания


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Журнал «Юность» № 12/2020


© С. Красаускас. 1962 г.


Обложка создана в рампах ворншопа от сооснователей дизайн-агентства «Труд» @trud_agency Светланы и Всеволода Выводцевых на творческой антишколе дизайна и архитектуры «Таврида»

Новый год

Сергей Шаргунов
Таинственный магнит
О «юности», новогодней и бесконечной

Однажды вечером 31 декабря я выгуливал во дворе собаку. На тонком снегу с цоканьем отпечатывались когтистые лапы.

Где-то совсем близко раздался бешеный вой, и темноту разорвал цветастый фейерверк. Собака с силой рванулась, а я, сплоховав, не удержал поводок и побежал за ней, призывно крича, среди свиста, грохота и вспышек.

Бег оборвался возле подвала, в продух которого она умудрилась занырнуть, и теперь лаяла оттуда, беспомощно тыкаясь в отверстие мордой.

Вытащить или выманить ее было невозможно, найденный дворник ничем не помог, пришлось звонить спасателям. Я ждал их долго, всю новогоднюю ночь, длившуюся бесконечно, наблюдая из мрака и холода девятиэтажный праздничный дом: перемигивание гирлянд, голубые зарницы телевизоров и просто яркий свет окон, блестевших, как облизанные леденцы.

Двор гудел и орал, снова жахали в небо фейерверки, а я наборматывал Иве бессвязные слова успокоения.

Когда подвал вскрыли и осветили и мы бросились друг к другу, я обнаружил, в окружении чего она провела эту ночь. Это были пожухшие книги, может быть, оставшиеся от кого-то из жильцов. Отдельно стояла высокая стопка журналов. Я протянул руку и стал перебирать номера с узнаваемыми пестрыми обложками, с неизменной девушкой, чьи волосы из листьев, и именами тех молодых, которые успели стать старыми или уже ушли.

Мы брели под мелким рассветным снежком: освобожденная Ива, подвальная «Юность» – номеров пять под мышкой.

А теперь, лет пятнадцать спустя, пишу предновогодние слова в «Юности», которая продолжается.

Которая бесконечна.


Подозреваю, многим из читающих эти строки приходило в голову: скорее бы ты прошел, 2020-й. Уходи уже, сваливай, нестерпимый…

Дотянуть бы последние метры простреливаемой территории, плюхнуться в окопчик, припасть к новогоднему столу, под защиту хвойных крыл.

Загадывать – занятие нелепое. Такое уже бывало не раз, когда после трудного года кругом благословляли грядущий, а он-то и оказывался самым беспощадным.

И все же понадеемся на снисхождение стихий и уж точно отнесемся с пониманием к тем, кто, вытесняя дурное и страшащее, спешит очутиться в 21-м, еще пребывая в 20-м. Неслучайно в этом году по всему миру отмечен симптом радикального предпразднества: сильно заранее устанавливают елки, развешивают гирлянды, украшают витрины.

Пир как противоядие чуме, будто бы за порогом, едва перешагнем все эти мандариновые корки и скользкие блестки, все будет совершенно иначе.

Сколь многим хотелось бы, обернувшись в темноту, облегченно бросить: «Год ловил меня и не поймал».

Но и наивные радости, и смелые надежды, и хмельные смешки имеют горчащий привкус.

Горечь присутствует и в этом номере, хотя мы постарались сделать его светлым, летучим, местами легкомысленным.

Слишком велик помянник усопших, в том числе людей литературы…

Умерших по разным причинам, но в 2020-м.

Так, в марте умер Эдуард Лимонов, написавший свою первую и последнюю колонку для «Юности».

2020-й для журнала юбилейный, 65 лет. Не до торжеств, но хочется думать: за этот год осуществлено немало.

Стартовала премия журнала, и сильное жюри будет весь год отбирать лучшее в жанре малой прозы.

Премия, между прочим, имени Валентина Катаева, придумавшего «Юность» и ставшего ее первым главредом, человека, как мне кажется, таинственным магнитом своей судьбы притянувшего меня сюда.

Но сколько их, этих магнитов и поводырей…

Такса Ива, старушка, может быть, тогда ты понеслась молодой стрелой в тот подвал, потому что учуяла что-то по-настоящему важное?

Журнал в новом году собирается быть только ярче – во всем.

Нынешняя «Юность» – это обновленный внешний вид (сочетание традиции и современности), сайт, где и архивы (ничто не пропало, ни один номер за 65 лет не утрачен!), и новости, и постоянные публикации того, что не всегда умещается на бумагу или выскакивает в сеть с пылу с жару. «Юность» – это знаковые писатели и львиная доля совсем юных, для которых здесь возникает родная среда. И специальные выпуски – то с премией «Лицей», то с литераторами из Сибири…

«Юность» – это читатели, оставшиеся нам верными во время испытаний, и новые, которых становится все больше.

Будем продолжать!

Пишу эти строки, а сам все еще вижу отпечатки когтей на тонком снегу под светлеющим небом, и несу под мышкой новогоднюю находку – пестрые легендарные журналы, от которых веселее.

Дмитрий Воденников

Поэт, прозаик и эссеист. Родился в 1968 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института. В 2007 году в рамках фестиваля «Территория» избран королем поэтов. Был автором и ведущим программ о литературе на «Радио России» и радио «Культура»: «Записки неофита» «Своя колокольня» «Свободный вход» «Воскресная лапша» «Поэтический минимум». Автор множества книг стихов и прозы.

Новый год как предательство

Когда-то, давным-давно (будем считать, под Новый год), к советскому психологу и врачу пришел странный пациент. То есть, конечно, ничего странного в нем не было – дяденька и дяденька, – и даже просьба у него была обычная: проверить свою память. Все мы что-то с возрастом начинаем забывать. И вот тут как раз и начинается странность: дело в том, что память пациента работала ненормально, как бы в обратную сторону: он ничего не мог забыть. Ни одного воспоминания стереть он не мог.

Как такое может быть?

В своих бумагах доктор записал его как пациента Ш. По профессии Ш. был репортером в одной из газет и несколько раз уже привел в недоумение своего начальника, когда тот с утра раздавал своей команде задание, сообщая им, куда они должны пойти и что должны узнать. Никогда Ш. не воспользовался ручкой и бумагой. Просто запоминал это и мог все запомненное без запинки повторить.

Главный редактор несколько раз пытался поймать его на неточности, но всегда оказывался в проигрыше.

Тогда он заинтересовался этой странной особенностью своего подчиненного и стал задавать Ш. вопросы о его памяти, но тот высказал лишь недоумение: разве то, что он запомнил все, что ему было сказано, так необычно? Разве другие люди не делают то же самое? Тот факт, что он обладает какими-то особенностями памяти, отличающими его от других людей, оставался для него незамеченным.

Тут и выяснилось невозможное и огромное, как елка в детстве: у Ш. действительно память оказалась аномальной – он помнил все.

…У меня с памятью с детства было не слава богу: я забыл, что на конверте с пластинки Булата Окуджавы эта песня названа «Прощание с новогодней елкой». То, что все начиналось с синей кроны и малинового ствола, было неважно: мало ли какой текст начинается с описания природы. Такой природный параллелизм, или просто все начиналось на новогодней неделе. Я, только уже вырасти, как то же дерево, понял, что там, в песне, поется о елке. А мне в отрочестве казалось, что о женщине.

 
Синяя крона, малиновый ствол,
звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер протел:
там поздравляли влюбленных.
Где-то он старые струны задел —
тянется их перекличка…
Вот и январь накатил-налетел,
бешеный, как электричка.
 

Вот она входит, как Настасья Филипповна, и садится, нервная, у окна. Кто эти мужчины, что толпятся вокруг, что им надо (ясно, что им надо). Ей грустно, она балованная, но знает, что когда-нибудь все кончится.

Это как маленький Судный день: когда ангел ничего не забудет, когда ты будешь стоять перед ним, недавно умерший, а он откроет свою огромную белую снежную книгу.

 
Мы в пух и прах наряжали тебя,
мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя,
словно на подвиг спешили.
Даже поверилось где-то на миг
(знать, в простодушье сердечном):
женщины той очарованный лик
слит с твоим празднеством вечным.
 

Почему я не понял, что женщины той очарованный лик – это просто о женщине, даже не другой, а вообще иной, не древесной породы? Это не Настасью Филипповну они обряжали в прах и пух, а елку, дерево, минутную, недельную игрушку новогодних горожан. Это не про ту, резкую, гордую, иногда вздорную, женщину речь – это просто про ель. Метель, капель, постель. Ужель. (Если хочется чего-то пушкинского.) Это не женщину предали эти молодые повесы, не женщину, уже отплакавшую свое и знающую свой будущий удел, они отправили сперва вон из сердца и шутовского поклонения, а потом и в последний путь (чахотка, рак, истерическая склянка яда).

 
В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!
И утонченные, как соловьи, гордые,
как гренадеры, что же надежные
руки свои прячут твои кавалеры?
 

Предали? Забыли? Полюбили других?

Где вы, мальчики прежней поры? На кого вы оставили ее? Почему никто не вышел вперед, не сказал: «Это не вас я целую, это все страдание в вашем лице я целую» – почему на ней никто не женился?

 
Нет бы собраться им – время унять,
нет бы им всем – расстараться…
Но начинают колеса стучать:
как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
Ив суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет.
 

Это самое страшное – в этой песне. Она все-таки что-то сделала с собой, убежала наверх, когда поняла, что все рухнуло, все пошло прахом (не тем, первым, игрушечным, в который обряжали, а настоящим, земным, пылью неудачи), что-то выкрикнула им в побледневшие лица (а у одного лицо судорогой прошло – но все равно не вышел вперед, не сказал: «Я буду с тобой, мне все равно, что их так много. Я все страдание в тебе полюблю. Не отдам»).

Или наоборот: просто – без сцен – тихо увяла, сгорела. Платок, пятно крови, чахоточная грудь: где ваше веселье, мальчики?

(Они еще смущенно толпятся в дверях, потом по одному уходят.)

 
Ель моя, Ель – уходящий олень,
зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень
в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас на Крови,
твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви,
вспыхнувшей, неутоленной.
 

И даже тут «ель моя, ель – уходящий олень» ничего мне, тому, отроческому, не подсказала. Ну опять вспомнил Окуджава про елку, закольцевал с началом, сюда же и олень, неожиданно выпрыгнувший, не считать же это за обращение. Вот где про нее, про героиню: «осторожная тень» – а все прочее только для красоты и сравнения.

…Пациент ПТ, конечно бы, так этот текст не считал. Он бы все услышал правильно. Он все помнил и ничего не забывал.

Невропатолог, заинтересовавшийся его необычным случаем, сперва предложил Ш. ряд слов, потом ряд чисел, а затем и ряд букв, которые он медленно читал или показывал пациенту в письменном виде.

Ш. внимательно выслушивал или читал то, что ему предлагали, а потом в идеальном порядке воспроизводил все по памяти.

Это было похоже на новогодний фокус.

Когда задачу усложнили, и пациент закрыл глаза, и ему продиктовали ряд в 70 слов, а потом чисел, он все равно сделал паузу, мысленно проверил в памяти услышанное, а затем без ошибок снова воспроизвел весь этот длинный ряд. (Это как маленький Судный день: когда ангел ничего не забудет, когда ты будешь стоять перед ним, недавно умерший, а он откроет свою огромную белую снежную книгу.)

…Героиня моей песни Окуджавы (песни, которой никогда не было) тоже ничего не забыла. Предательство есть предательство, ненадежные руки гренадеров есть ненадежные: оставившие тебя руки, они разжимаются, и этого уже никогда не забыть.

И теперь, когда я наряжаю елку или вижу, как она стоит, наряженная, смешная, как любая невеста, я всегда думаю не о Новом годе, не о несбыточном, но обещанном новом счастье, а о предательстве – грядущем и не отменимом. С которым ничего нельзя поделать. И с которым, к слову сказать, никто ничего и не собирается делать.

Потому что мы уже, все тут решившие пообещать друг другу новое счастье, на это скорое будущее предательство заранее подписались.

Татьяна Соловьева

Литературный критик. Родилась в Москве, окончила Московский педагогический государственный университет. Автор ряда публикаций в толстых литературных журналах о современной российской и зарубежной прозе. Руководила PR-отделом издательства «Вагриус», работала бренд-менеджером «Редакции Елены Шубиной». Старший преподаватель Российского государственного гуманитарного университета.

Праздник отложенного чуда

А еще – помните? Вас ведут за руку в цирк. Или зоопарк. Вот оно – наконец. А вам грустно. Заранее грустно, что оно наступило и через несколько часов вам уже станет нечего ждать.

Первое января в детстве было одним из самых грустных дней в году.

Радостное предвкушение, вскипавшее в ней в последнюю декаду декабря, внезапно гасло вскоре после двенадцатого удара часов, словно под ним резко выключали пламя газовой конфорки.

Заключительные дни года были полны радостными сюрпризами: то утренники в детском саду или школе, то купленная на развернутом рядом со школьным двором базаре елка – и снимаемые с антресолей темной комнаты игрушки в старой, потертой и запылившейся бордовой картонной коробке. Из-под чего была коробка, неведомо, известно только, что она была немецкая. В ней эти самые игрушки в свое время бабушка с дедушкой привезли из Германии, когда деда – военного фельдшера – перевели служить домой и семья с двумя детьми вернулась в Москву, в Малый Комсомольский переулок. Если хорошо присмотреться, на крышке можно было разглядеть почти стершийся рисунок и немецкие слова с точками над буквами, как у «ё», но пока они ее интересовали, языка она не знала, а когда начала учить, интерес к коробке уже был потерян. Ее всегда привлекали диакритики в разных языках – умлаут в немецком, трема во французском, псили в греческом – как будто какой-то другой ребенок, не она, решил разрисовать скучный типографский шрифт.

Игрушки в коробке были разные: до моды на дизайнерские однотонные елки было еще очень далеко. Каждая игрушка завернута в газету – берешь в руки и не знаешь, что внутри, пока не развернешь пожелтевшую бумагу. А потом – радость узнавания, вспоминания, страх за сохранность. Целая коробка сюрпризов. Некоторые шары – тончайшего стекла, совсем невесомые. Как один из них – сине-фиолетовый – упал и рассыпался в тысячи искр, застрявших в щелях паркета, она помнит до сих пор, и до сих пор при воспоминании отчего-то испытывает щемящее чувство утраты: тонким немецким шаром разбилась маленькая, но важная часть ее детства. Кажется, именно в этот момент она впервые осознала, что значит «навсегда», когда уже ничего нельзя исправить. Игрушки. Серия маленьких чудес с главным чудом – макушечной звездой.

Первого января карета превращалась в тыкву, а елочные украшения – те самые, из коробки, – становились фальшивыми.

Как в России в Новый год всегда показывают «Иронию судьбы», так в Германии – короткометражку «Ужин на одного» (Dinner for one, также известную как «90-й день рождения»), В ней старая женщина и ее дворецкий устраивают званый ужин на несколько человек, которые давно уже умерли. Они собирались так каждый год в день ее рождения, их становилось все меньше, теперь – в свои 90 – осталась она одна с верным Джеймсом. Женщина ужинает и как ни в чем не бывало болтает со своими друзьями, роль каждого из которых по очереди играет дворецкий. Все сцены фильма предваряет обмен одними и теми же репликами:

– Та же процедура, что в прошлом году, мисс Софи?

– Та же процедура, что и в каждом году, Джеймс.

Та же процедура.

Ей было десять, когда родители перестали ставить елку. Но достаточно просто закрыть глаза, и – разрезание веревок на внесенном с балкона коконе, щепочки, крепящие ствол в крестовине, пыльная картонная коробка с игрушками, немецкая же электрическая гирлянда с имитацией свечей: «Та же процедура, что и в каждом году, Джеймс».

Еще несколько лет после того, как точно поняла, откуда берутся новогодние подарки, она отвечала родителям, что в Деда Мороза верит. Практического смысла эта ложь не имела никакого: подарок в любом случае был один (однако был всегда, даже в суровую первую половину 90-х, когда экономили на всем), и обман ничего в этом отношении не менял. Был у него другой, метафизический, смысл, не формулируемый, но интуитивно ощущаемый правильным: задержать для родителей время, когда она еще верит в чудо, и даже если они все уже про нее поняли, упорствовать в своей псевдовере. Семейная игра в поддавки: ребенок бережет для родителей драгоценное время собственного детства, родители радостно обманываются, что он еще хочет верить в сказку. На самом деле все уже всё понимают, но оттягивают момент того самого очередного «навсегда».

Лишенным практического смысла был еще один ритуал: когда подарок вдруг появлялся под елкой, замечался он, разумеется, сразу… И тем не менее она старательно делала вид, что ничего не видит, до тех пор, пока мама или папа не обратят на него ее внимание. Словно для радости обладания требовался какой-то условный сигнал, разрешение на счастье, без которого это самое счастье нелегитимно.

А дальше – у Золушки часы били двенадцать, ей в Новый год везло чуть больше, у нее были лишних час-полтора, пока не отправят спать. Ложилась она всегда с чувством усталости и легкой досады, что все уже позади, до дня рождения еще так долго, а Нового года ждать и вовсе целый год. Утром первого января ощущение это усиливалось, и день проходил в неприкаянных скитаниях по квартире в тщетных попытках себя чем-нибудь занять. И даже если по телевизору показывали что-то очень интересное (что тогда было скорее исключением, нежели правилом), это не приносило радости, а лишь множило внутреннюю пустоту и досаду: зачем ОНИ пытаются замаскировать тоску и бестолковость этого дня? Как в заезженном анекдоте про фальшивые елочные игрушки, которые в точности как настоящие, только не радуют. Первого января карета превращалась в тыкву, а елочные украшения – те самые, из коробки, – становились фальшивыми. Еда с черствых именин, правда, все еще оставалась вкусной – в течение года так не готовили, – но на настроение повлиять не могла.

Чувство, готовящее нас ко взрослой жизни: попытки имитировать радость и множество разнонаправленных усилий, уходящих в хлопок.

Кстати, о хлопках. В том же начале 90-х на Новый год вместе с бенгальскими огнями всегда зачем-то покупали хлопушки с сюрпризом. В новогоднюю ночь дело до них обычно не доходило, и хлопать их выходили во двор на следующий день. Хлопушки эти были лучшим символом первого января: многообещающая надпись про сюрприз и веселье на поверку таила в себе горстку тусклых конфетти из дешевой цветной бумаги и крошечное пластиковое нечто с едва угадываемыми очертаниями. Нечто было совершенно неприменимо, уродливо и ничего, кроме разочарования, не приносило. На некоторых станциях железной дороги ставят предупреждающие знаки для пассажиров: «Находиться в междупутье опасно». Первое января, формально будучи началом года, на деле и есть такое междупутье, день сонного морока.

Удивительное свойство: первый день нового года в детстве тянулся мучительно долго, но когда наступал вечер и надо было ложиться спать, казалось, что пролетел он стремительно. Пусто, маетно и тоскливо.

А в ночь с первого на второе января, когда все спали, год от года вдруг случалось настоящее новогоднее чудо: тоска по прошедшему празднику куда-то волшебным образом исчезала, подарки снова начинали радовать, телепередачи – интересовать. Новогодняя радость, вчера надежно затаившаяся где-то, сегодня – пара-выра-за-себя – вдруг возвращалась, озираясь, ступая мягко и осторожно.

Жизнь возвращалась в привычную колею. Впереди были бабушкин день рождения и Рождество – праздники без детских подарков, но, в отличие от фальшивых елочных игрушек, настоящие, с тихим ощущением случившегося чуда.

Циничные журналисты делят информационные поводы на «тухнущие», то есть те, которые надо отписывать стремительно – или уже не трогать, забыть, и «нетухнущие». Среди нетухнущих есть циклические: которые вроде бы и устаревают, но стоит немножко подождать – и они снова актуальны. Пляжный сезон, первое сентября, Новый год. Время, когда можно достать слегка помятые листы из издательского портфеля и, освежив их парой новых идей и эмоций, снова взять в работу. Каждый из нас под Новый год – такой портфель с пожелтевшими листами: одни и те же ожидания, чувства, предвкушения, ритуалы, разбавленные парой главных эмоций от уходящего года. Ощущения, которые мы настолько хорошо знаем в себе, что достаем их с готовностью и ностальгией, осторожно сдувая годовую пыль, бережно, как хранимые с детства елочные игрушки с антресоли, и еще даже не развернув газету, на ощупь, понимаем, какая из них у нас в руках.

«Та же процедура, что и в каждом году, Джеймс». Та же процедура.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации