Текст книги "Журнал «Юность» №08/2022"

Проза

Александр Беляев

Журналист, музыкальный обозреватель, переводчик. Родился в 1975 году в Москве. Окончил МНЭПУ. Сотрудничал и работал в штате в разных газетах и журналах («Московские новости», «Ведомости», «Время новостей», «Российская газета», Where Moscow, Play, Billboard, «Музыкальная жизнь» и т. д.). Лауреат премии журнала «Октябрь» в номинации «Критика» (2017).

Майкл Фелпс отдохнет

На «крайней», как у них принято говорить, планерке главред приказала:

– Ищем новых героев!

Обычная мантра: старые звезды всех достали уже, а новых никого не знаем.

– А кто у нас из новых-то? – спросил кто-то.

– Да кто ж их знает-то…

– И что, писать о тех, кого никто не знает?

Редакция удивлена. Редакция состоит из красивых ухоженных барышень с филологическим образованием и одного выпреда, выпускающего редактора, который тихо спивается.

– Так искать надо! Открывать имена, – наставляла хрипловатым голосом главред, сухая блондинка без возраста с мимическими морщинками вокруг большого рта. – Да, может быть, не вау, не которых любая домохозяйка знает. Но иногда можно рискнуть.

– В этом году Олимпиада в Греции, – сказал выпускающий. – Ну, это я просто как инфоповод.

– Во-первых, не Олимпиада, а Олимпийские игры, – поправила главред.

Все усмехнулись: пуризм языковой неистребим. Выпускающий поморщился. Против упрощения фраз и разговорных вариантов они ничего не имел.

– Но я не о том. Смотрите, – продолжила главред. – Вот бывает звезда инстаграм[1]1
  Организация признана в РФ экстремистской и запрещена.


[Закрыть]…

– В инстаграме, инстаграма, – пробормотал выпускающий; взгляда не удостоился.

– …сто тысяч там подписчиков, но эти юзера́, фолловеры эти, – кроме них его больше никто его не знает.

– Фено́мен культовой группы, – покачала головой изящная брюнетка с идеальным каре а-ля героини Годара.

Главред глянула на нее ласково и завершила мысль неожиданно:

– Вот поэтому надо уже обратиться к человеку. Не хайпожорить, а идти от интересной истории интересного человека. Пусть он и несколько не для нашей аудитории. Не нам, вообще, решать, кто для кого. Главное – человек. Alles klar?

На том и порешили.

Строева, редактор отдела «Красота и здоровье», взялась за Олимпийские игры. Знакомые спортобозреватели и блогеры ее тут же обескуражили: до спортсменов не добраться, они на базах тренируются, фотосессии – это из области фантастики, это тебе не манекенщицы твои. Фотомодели. Неважно. Они сами модели. Модели поведения.

Вечером Строева серфила по ютубу в поисках обзоров косметических средств, как вдруг выскочил сюжет про паралимпийские игры. Посмотрела не отрываясь. Вот это люди! Модели поведения? Точно! Контакт пресс-атташе паралимпийской сборной нашелся быстро.

Строева сидит в кафе в «Лужниках». Напротив нее парень – Геркулес настоящий, так она его окрестила про себя. Фамилия ничего не говорит широкому читателю. Член сборной паралимпийской по плаванию. Уже чемпион. Рядом с ним – тонкая металлическая палочка. Ходит чуть прихрамывая. Правая штанина ниже колена болтается сильнее, чем левая. Не скажешь, что ноги нет.

Диктофон включен. Пресс-атташе договорилась на время после тренировки, за едой, в кафе при спорткомплексе. Геркулес вышел из раздевалки почти вовремя. Спортивный костюм сборной, красный, с псевдорусскими цветочными узорами. Недешевый шмот, если покупать, но спортсмены бесплатно получают. Униформа. За спиной большой рюкзак. Что там за форма, интересно? Ласты, гидрокостюм, десять полотенец?

Представился, сел, улыбнулся:

– О чем бы вы хотели поговорить?

– Ну, для начала…

Строева сразу поняла, что интервью он давать привык. Но не стоит сразу с очевидного как-с-вами-такое-случилось. Задала какой-то общий вопрос, чтобы просто лед растопить. Он сам свернул на травму. Так он называл то, что с ним случилось. Травма. Жизнь на до и после. Не мог себя найти. Нашел силы. Спорт придает. Достижения. Но и провалы – тоже важны. Интервью как интервью.

– Кто был ваш любимый спортсмен, кем вы вдохновлялись?

– Сальников!

Фамилия смутно знакомая.

– Владимир!

«Ничего не объясняет, ладно, погуглю».

– А… почему именно он?

– Ну, это великий пловец! Он вне возраста. Ему пинали… пеняли, простите, на то, что техника грязновата, но очень сильный и выносливый. Талант, одно слово. Иногда надо нарушать правила, а талант всегда нарушает правила.

– Да, согласна, в нашей профессии тоже…

– А из современных это Майкл Фелпс, Ян Торп. Кометы, ракеты! Но это мы с вами обсуждаем, так сказать, высшую лигу, настоящий спорт.

– А у вас не настоящий?

– Да куда нам до них… То есть, я хотел сказать, по нормативам существуют существенные… э-э-э… ну, корректировки… Но, короче, достижения по минутам и секундам у нас не главное, – выкрутился Геркулес.

– А что главное?

– У нас другая цель: показать не спортивное достижение, а – человеческое. Как не быть инвалидом. Человек, который если после травмы пришел в спорт, – он уже является победителем.

Опа, это вообще на заголовок тянет. Или даже на вынос на обложку. Косноязычный Геркулес-философ. Не персонаж, а подарок.

– Работа, семья, тренировки… Как вы выдерживаете такой график?

– Человек может выдержать многое, иной раз даже, казалось бы, слабый человек не осознает свои внутренние ресурсы.

* * *

«Конечно, после того как несколько месяцев пролежал в койке, как привязанный… а то и на самом деле привязанный. А потом ходить заново учишься. На протезе. Не представляю. Какой уж тут спорт. И вот это вот интересная тема, на нее и вырулим».

Строева решила, что надо всю заметку в таком стиле сделать. Имитация стиля его. Рубленого. Афористичного. Я сижу в кафе… уютном кафе… за чашечкой кофе… потягивая коктейль… смузи из сельдерея… Она глянула на свою чашку двойного эспрессо. Напротив меня многократный чемпион паралимпийских игр, и вы не сразу заметите… Что надо заметить-то? пустую штанину? ну фу, это грубо. Цинизм. Не сразу заметишь… Что? «Ладно, потом придумаю. Диктофон пишет спич Геркулеса».

Пора уже про чувства, про личное, сокровенное. Как развивалось осознание своего… мм… нестандартного положения? Скажем, как вернулся в школу на костылях? Ну да, конечно: поначалу было трудно, именно осознать трудно, ведь все наши проблемы в голове, но поддержка родителей и одноклассников… сразу выяснилось кто друзья настоящие… и до сих пор спорт помогает, тренер как отец. Семья? Есть семья, да. Жена, доча. На спорт ходит? Я считаю, каждый должен сам выбирать свой путь, и не считаю это правильным подталкивать ребенка к… бла-бла-бла.

Он, конечно, хорошо помнит тот день, конец 90-х, ранняя осень, сухая, приятная. В «Лужниках» родных просто красота. Ароматный немосковский воздух с тонким запахом листвы и речной воды. Он шел с секции… Да, плавательной секции, куда родители отдали его несколько лет назад.

Плавать надо было, объективно: сколиоз у него обнаружили в первом классе. Школьный врач при плановом осмотре обнаружил, маму отругал: что ж не следите, мамаша, плечо вон насколько выше. Да он же сумку таскает на плече, я ему ранец купила, не носит, сумку какую-то вредную. Все ты, перевела мать стрелки на мужа, это ж твоя сумка. Ага, ухмыльнулся отец, ты сама ни хрена не замечаешь, кроме ресниц своих клееных…

Никого их семейные терки не интересовали. У всех так. Мальчика отправили на рентген, прописали массаж. И плавание. «Он не умеет! – испугалась мать. – Где плавать, у нас дачи нет! А на море возить…» Она не стала продолжать мысль, в которой во всем виноват муж, у которого недостаточно средств для… ну и так далее.

Родители немного погрызлись, кто именно будет его водить на секцию. Теперь «мне в салон не сходить, ага, на себя наплюю», объявила мама. «А я так подрабатывать не смогу», – пригрозил отец.

«Ваш сын прирожденный пловец», – сразу сказал тренер матери. Она просто вылупилась на него: как это? Ну, объяснил он, у него такое строение тела, комбинация «быстрых» и «медленных» мышц, это прям очень важно, и, главное, конечности длинные, а ноги – просто подарок. Короче, будет дело, если заниматься упорно.

И Геркулес уже сам, один, бежал на секцию – с удовольствием. И не хотел вылезать из бассейна. Выгонять приходилось.

К средней школе он выиграл несколько локальных соревнований, а отношения родителей к тому моменту расстроились окончательно. Он задерживался на тренировках, а после где-то ходил-бродил подолгу, поскольку родители дома в это время, наверное, выясняли отношения.

В тот осенний день, подходя к своему дому на улице Ефремова, у старого здания 61-й больницы, он случайно повстречал одноклассника. Раздолбай такой: пальцы в чернилах. Пошли, говорит, по железной дороге погуляем? Хм, так себе интерес, конечно. Но что еще делать? Да, тогда еще не было МЦК, зайти на рельсы окружной железной дороги кто угодно мог. И там куча правонарушений совершалась. Ну и вот приятели решили тоже что-то такое, хулиганское, для адреналина, типа, убегать от поезда.

Поезда ходили редко. И медленно. Казалось – отпрыгнешь в последний момент…

Расследование ничего не дало. Сам Геркулес ничего не помнил – болевой шок стер память. А как раздолбая ни допрашивали, тот только так: ходили-гуляли, ничего не собирались делать, ну поезд видели, да, и не убежали, а че такого, ну поезд и поезд, ну поскользнулся, наверное, я не видел, я не помню, я хэзэ ваще, ну да, да, торчали там на путях, на путях торчали, начальник, и чо, а чо, мы не знали-то, што нельзя, там не написано нигде, гражданин начальник, я, что ль, его толкал, я его на руках, я скорую…

Повезло, что скорая приехала быстро, доставили в ближайшую больницу, 61-ю. Но ногу спасти не удалось.

– Хорошо, а когда вы начинали, как профессиональный паралимпиец, вы на что рассчитывали?

– Что все скажут: ух ты ж какой молодец, крутышка! (Смеется.)

– И?..

– Оказалось: пахать и пахать. Паралимпийские нормы они такие, там чемпион выдохнется. У нас тут каждый второй – Майкл Фелпс, только инвалид. А так нормальная конкуренция!

– Как везде… Насколько, как вы считаете, вас поддерживает государство?

– Я хотел бы, – тут он вдруг резко подвинулся ближе к диктофону, – выразить особую благодарность Олимпийскому комитету Российской Федерации, господину…

Фамилия чиновника, над которым принято потешаться за его английский и профнеразборчивость: на что поставили – тем и руководит. Типа. Потом снимают отсюда, ставят на другое. Или бросают на другой участок, где уже не облажаешься, потому что ничего не развалишь, потому что там разваливать уже нечего.

Строева резко схватила диктофон, нажала на кнопку STOP, сладко улыбнулась:

– Файл закончился! – Ее глаза в черных стрелках сузились, лисьи, лукавые. – Ох уж долго мы с вами!

– Да. – Он глянул на свои умные часы. – Пора мне к семье, у меня ж жена бизнесвумен.

– Да, привет ей, пусть наш журнал читает!

– Она только это и читает, – хмыкнул он. Пробки на Комсомольском, заехать в магазин – короче, до дома Строева добралась только к вечеру. На кухне включила эспрессо-машину, запустила фильм на ноуте и почувствовала вдруг страшную усталость. Надо завтра не ходить на работу, пока что спокойные дни, номер еще не верстается.

В десять утра позвонила главреду. Главред сказала, что пока что не в редакции, на встрече.

– О, отлично, я тоже хотела из дома поработать, если разрешишь. У меня просто интервью то, спортивное… ну да… Как прошло? Да как тебе сказать… Не, мужик-то крутой, красивый, умный, амбиции: Майкл, говорит, Фелпс отдохнет… Что?.. Ну так вот он говорит, вообще оригинально говорит… Ну как все они… Нет, не ужас-ужас… Сделать текст такой рубленый, назывными предложениями, как «Известия» в 80-м году… Еще подумаю, ага… Ну поняла я, да. Ладно, подумаем про сезонную тему. Навскидку вот: как подготовить фигуру к праздникам… Такое всегда хорошо, да… Каким праздникам? Мм… ну, какие-то ж есть… будут… Праздник есть всегда!

Валерий Попов

Родился в 1939 году в Казани. В 1946-м семья переехала в Ленинград. Окончил школу с золотой медалью, затем Ленинградский электротехнический институт, сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии. Но главной литературной школой стала дружба с замечательными ленинградскими шестидесятниками – Битовым, Довлатовым, Бродским, Кушнером. Автор более чем сорока книг, лауреат Премии Правительства РФ, премии «Большая книга» в номинации «За вклад в литературу» и некоторых других. Председатель Союза писателей Санкт-Петербурга.

Последнее безумное поколение
Полуутопия

1

– Ну, все? Чайку – и к станку! – бодро произнес я, имея в виду мой компьютер.

– Сейчас! – Анжела уже что-то набирала на смартфоне. – Заказываю завтрак!

– Зачем? У нас же все есть! – Я распахнул холодильник.

– Ой, а у меня бонусы! – слегка даже растерянно сообщила она.

Против бонусов не попрешь. Кивнул.

– Две пиццы, – набрала. – Ой! Ты же драники любишь. Сейчас!

Работала с бешеной скоростью, как радистка Кэт из известного сериала. Не уверен, что она не отправляет сейчас ежедневную сводку кому-то. Нелегко было к этому привыкнуть. Так же, как к тому, что она ежевечерне разбирает-собирает себя (профилактика), а потом начинает кокетничать. Хотя конструкция ее совершенна и главное – не подвержена коррозии. А также – коррупции. Идеальная жизнь.

Помню, решался вопрос: «А нужны ли страдания вообще, когда уже можно обойтись без них? Исключаем?» Технологии позволяют. Но почему-то я, в те годы весельчак и гуляка, вдруг решил создать Партию страдальцев, и мы вошли с нею в Парламент. Ведь все великие сочинения, прославившие человечество, построены на страданиях. «Во что мы превратимся без них?» – помню свой пафос.

Но! Все свалили на меня одного. «Ну? Когда? – Мои веселые друзья по власти звонили мне (в трубке слышался звон рюмок и радостные женские голоса). – Рожай!» Они веселятся – а рожать мне!

И после бессонных ночей я выдал «Уложения», в которых оставил лишь два несчастья: «Потеря близкого человека» (как раз недавно это произошло у меня) и «Уход». И «Уложения» приняли как Закон, обязательный для исполнения. Всех устроило. И жизнь не превращается в сплошной ад – и есть место высокой трагедии.

Появились Вершители: кто-то должен был все это исполнять. Но, естественно, имена их скрыты во избежание коррупции. А также – мести. Не всем нравится «Потеря близкого человека», да и собственный «Уход». Но иначе жизнь бы превратилась в метро в час пик, мы просто передавили бы друг друга.

Внедрялись эти «Уложения» нелегко. А что легко? Только критиковать все со стороны, упиваясь собственным совершенством. Я и сам был таким, пока не пришлось что-то делать самому. И постепенно мне стала нравится сладкая тяжесть работы и даже – риск ответственности. Без этого ты не человек.

И – получилось. Душа после «Ухода» оказывалась «на столе» у Дарителя, решавшего, дарить ли тебе новую жизнь, а если да, то в какую «степь» тебя заслать. Достучаться до них, естественно, невозможно: имена и адреса скрыты. Иначе бы лестница в их доме обрушилась от все растущей толпы родственников «ушедших».

Естественно, и Вершитель, и Даритель назначались отдельными, формально независимыми органами власти, и – никакой «гласности». Имена их знал лишь самый тупой и забывчивый компьютер, подсчитавший голоса и пославший им «извещения» и денежные переводы на их деятельность. После чего это устаревшую и «слишком много знавшую» машину торжественно и публично скинули со скалы. Вдребезги!

Работаем. Но – тайно. Да и я, Сочинитель, формально погиб в автокатастрофе, чтобы не погибнуть на самом деле, – желающие бы нашлись, а это подорвало бы престиж «Уложений». Теперь я – крупнейший специалист (тщеславию все же надо кинуть кусок) по «позднесоветской литературе», особого внимания в наши дни, когда и классику-то уже забыли, не привлекающей.

В таком качестве я и сыскал (слово подходящее?) любовь Анжелы. А она – сыскала любовь мою? Скользкий вопрос. И даже тревожный. Уж больно ласковая сейчас – такой еще не была никогда. Хочет любви? А зачем? Да для «Потери близкого человека», мне кажется. И кто «баллотируется» на «близкого»? Да я – а кто же еще! Больше некому. Умею «влипнуть»! Кстати, без «потери близкого человека» и на работу ответственную не берут. Человека без страданий – и чужие страдания не проймут. И уж тебе, автору «Уложений», стыдно уклоняться от бед. И не уклонялся, красиво погибал. Но что-то в этот раз не хотелось. Какие мы «близкие люди»? Не о чем говорить, кроме как о бонусах. Не хочу погибать непонятно за что. Трагедии все давно уже превратились в фарсы, для облегчения школьной программы. Вот тезисы «лучших» сочинений, отобранные комиссией, в которой я, кстати, был:

Гамлет! Не сцы!

Отелло! Ты лох!

Евгений! Тебе бы кроссец по пересеченке, а не дуэль!

Анна! Прикинь!

Какие сочинения – такая и любовь. За что же страдать, какие «близкие люди»? За кого гибнуть? Бежать!

Звонок в дверь. Вот он, момент!

– Кто там?

– Две пиццы! Получите.

Пора.

– Какая, на фиг, пицца? Я заказывал драники! Ухожу!

– Ну, может быть, пицца? – Анжела хватала меня за руки.

– Ну уж нет! Чтобы меня так унижали в моем доме – этого я себе не позволю!

Такие неуклюжие фразы стали нормой. Сымитировал неплохо. Быстро оделся.

– Ты куда?

– Туда, где меня уважают!

Адреса не указал. Поскольку его не знаю. Выгреб все из холодильника в пакет.

– Просрочка! – пояснил.

Чтобы не упрекала в жадности. Мобильник незаметно положил в стол.

– Прощай!

Настоящие слезы (и у меня, кстати). Вскочил в лифт – и сразу же заиграла задушевная музыка, и проникновенный голос (мой) прочитал:

Любовью – дорожить умейте,

 
С годами – дорожить вдвойне,
Любовь – не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне!
 

Еще пять этажей!

 
Все будет – слякоть и пороша:
Ведь вместе надо жизнь прожить!
Любовь – с хорошей песней схожа,
А песню нелегко сложить!
 

– Чушь! – вырвалось у меня. – Песен у меня много сложено, а вот любви – нет!

– Как же вы так? – спросил лифт, уже от своего имени.

– Тебе не понять! – воскликнул я.

Секундная задержка – но это меня и спасло. Перед раскрывшейся дверцей лифта просвистел какой-то тяжелый предмет и, подпрыгнув на кафеле, развалился на части. Так с десятого этажа.

– Ну, ты выходишь – нет? – прохрипел лифт.

Обиделся на меня. Но жизнь спас. Поэзия спасла.

* * *

Я разглядывал «взорвавшийся снаряд». Что это было? Ракета ближней дальности? Или, может быть, голова Анжелы, отвинчивающаяся? Бросила ее в меня, как упрек. Тяжелый упрек! И ушла из жизни. Хоть и не близкий человек! Но нет. Не похоже. Цвет не тот. Голубой. Так… Помойное ведро! Помойным ведром хотела меня убить! Такую вещь – и не пожалела, для не близкого человека! Срочно валить. В доме и потяжелей вещи есть.

Раздвинул, как Самсон – пасть льва, мягкие губы троллейбуса, проник. Троллейбус стал допрашивать меня моим голосом: «Какую книгу вы собираетесь прочесть?» Какую, какую! Такую, какую сам напишу!

2

Проходными дворами, сквозными парадными проник на вокзал, с самого черного хода. Горы шлака… охраняемые ЮНЕСКО. Тут «парадные» поезда не отходят. Надоели уже! Вспомнил последнюю мою поездку (надеюсь, не самую последнюю):

– Я Емель-я-ан! Главный ме-енеджер по обслуживанию! Вам, к сожалению, на час задержали щи.

– Да уж на полтора. Принесли?

– Проблема изучается! Чем я могу вам помо-очь? Исключительно щами. Но ими и не пахнет, вообще, думаю, их и не существует. Только виртуально, в меню.

Единственное удовольствие – и мне поиграть голосом:

– Емелья-ан! Меня безумно знобит! Не могли бы вы принести мне плэ-эд?

– Из какой шерсти? – приставил карандашик к блокноту.

– Ан-гора, если не трудно!

И принесла мне тот «плэ-эд» Анжела, моргая ресницами. К сожалению, плед синтетический. И при этом равнодушно сообщила, что Емельян уволен за халатность и теперь вместо него – она!

И дальше, как писали когда-то, «мы пошли с ней по жизни вместе». А вот теперь – врозь!

* * *

Спасение мое – какой-нибудь занюханный поезд, где блистательных Емельянов и их пособниц нет! Обшарпанный запасной состав поднимается над запасными путями. Между рельсами – одуванчики… «Запасли» это все для меня? Не исключено. Но не будем придираться ко всему подряд. Можно хотя бы иногда во что-то поверить: «Настоящее!»

Дверь в последнем вагоне открыта, ступени манят. Подстроено? А мне пофиг! Ржавой арматуриной постучал по ступенькам. Появилась наверху проводница. Царица!

– Чего? Пора? – Она сладко потянулась.

Сразу понравилась мне она своей ленивой неосведомленностью.

– Сон такой снился… – мечтательно проговорила она.

– Ну, вот я и явился!

– Да во сне ты вроде другой был… – усмехнулась. – Ну ладно, залазь.

Влез.

– А куда едем – знаешь? – спросила.

– А мне не важно. Лишь бы с тобой.

– Э, э! Тормозни! – придержала ручонки мои. Сказала не «Тормози», а «Тормозни»! Чувствуешь разницу?

– Много украл? – кивнула на сумку.

– Дня на три хватит.

– Мало. Карту давай.

– Карту страны?

– Денежную. Иначе не поедешь.

Вот она – реальность, которой я так жаждал!

– Все с нее снимешь? – поинтересовался я.

– Погляжу. Код какой?

Вот та, которую я покинул, на такое бы не пошла! Но ты сам выбрал.

– Вот, – отдал свою материальную жизнь в ее руки. Надеюсь, не навсегда.

– Чаю не надо! – сразу сказал.

– Посмотрим! – таинственно улыбнулась она.

С колотящимся сердцем я шел по проходу. Со скрипом она отодвинула дверь купе. Затхло. Но к этому ведь и стремился ты?

– Вот тебе гробик! – подняла полку. – Ложись туда. А то вдруг тебя ищут.

– Только узлов, пожалуйста, сверху не ставь! – попросил. – Я же не в последний путь еду, надеюсь?

– Последний тебе оказался бы намного дороже! Карты бы не хватило. Ложись!

И вот уже – хлоп! Но щелка для дыхания осталась. Ботинок успел подложить. Самое дорогое, что есть у меня. Да нет. Жизнь все-таки дороже.

Проснулся я в темноте и в панике. Вагонные колеса били в бока. Терзали мысли.

Мусорного ведра испужалси!.. А вы бы – нет? Чуть не погиб, по каким-то «Уложениям», придуманным… известно кем. Но – когда? Все превратилось уже давно в выхолощенную формальность. Какая-то сборно-разборная кукла суд вершит! Только живой жизнью, ее обстоятельствами должно все вершиться, но живой-то почти не осталось…

Стоп! Настоящая живая женщина с тобой рядом, последняя, может быть, какую я вижу, и я могу ее осязать, а также обонять, и даже, возможно, обнять – а я тут лежу, как, извините, бревно.

Резко откинул крышку, снятый ботинок натянул и пошел, широко шагая, по вагону. Стукнул в дверь с надписью «Проводник». Дверь чуть отъехала.

– Чего тебе?

– Решил чаю попить! – шепнул. – Пусти!

И ответ прилетел. Ослепительный удар из тьмы, прямо в скулу. Жизни хотел? Получай. Вот она, русская женщина! Я гордо упал. Дверь закрылась, и прокрутился замок. Чай, видимо, не предусмотрен. Желвак на скуле горел, но я не жалел о содеянном. Отдохнул культурно. В гробик я, конечно, больше не лег, глядел с полки на пролетающую тьму. Стук! И она появилась. С двумя стаканами чая в подстаканниках. С двумя!

– Извини! – расставив с бряканьем стаканы, пояснила. – Не поняла, что это ты!

И так, видимо, говорилось, каждому!

– Мм! – произнес я сладострастно. – А думала… кто?

– Думала – козел этот, начальник поезда. Закрутилась, забыла…

– Что, он уже заходил? – Фривольная тема овладела мной. Последний раз, может быть, женщину вижу! Единицы остались.

– Да нет! – проговорила она. – Забыла, что голову уже отвинтила ему. В сумке лежит.

Такая же судьба, возможно, могла ждать и меня. Надо быть бдительней.

– А рога поместились? – поинтересовался я.

– Обломала! – произнесла она.

И – начался задушевный разговор. Конечно, что я – Сочинитель, автор программы, по которой живем, не стал оглашать. Инкогнито путешествуем. Она и так, мне кажется, прониклась ко мне. Погладила по кудрям, какие остались. И встала.

– Собирайся. Скоро тебе сходить.

– Ты уверена?

За окном – перламутровый туман.

– Сама б тут жила! Тоже выйти хотела. Но сменщик мой запил, не явился. Так что – привет там передавай.

– Кому?!

– Увидишь. Ну – все!

Поезд стоял перед тоннелем. Черная дыра. Передо мной – светлая мгла.

– Прыгай! Тут насыпь довольно высокая, но – ничего!

– Ничего-о!

Полетел. Поехал по склону. Наконец, удержался. Встал. Поезд, скрипя, поехал.

– Э-э! А карта моя?

Трудно бежать по насыпи. Только сползал. А она удалялась.

– А как зовут хоть тебя?

– Ню-юра! – донеслось сквозь туман.

3

Настроение было отличное. Бодро шагал. Жив! Какие деньги? Кому их тут давать – и за что? Я огляделся… Тут другие ценности. Перламутровое утро. Бесплатное. И – дыхание моря, хлюпанье волн. Туман рассеивался. В конце бухты, где берег кончался, одинокая хата-мазанка и перевернутая лодка. Мечта! Пытаясь удержать вопль восторга, я мчался туда.

Тын! Так, кажется, на юге, называют забор? Ну – редкие колья. Слепило восходящее солнце. За хатой был утоптанный двор, дощатый стол со скамейкой, и на ней, слегка вызывающе закинув ногу на ногу, сидел тип – коренастый, с седой порослью, одетый лишь в шорты, но с короной на голове. Пенсионер может себе позволить! Пригляделся: корона слеплена из красивых транзисторов, явно стыренных с производства. У внучки в детском саду ставили «Сказку о царе Салтане», и она уговорила дедулю сыграть царя. И ему понравилось. Еще один символ власти – бамбуковая трость, которой он похлопывал по ладони. В комиссионке купил… Плантатор! Он покрутил передо мною тростью.

– Нравится?

– Нравится! – миролюбиво сказал я.

Он взял в руку конец трости, отвинтил наконечник – и блеснуло тонкое лезвие.

– А так? – уткнул лезвие в мое горло.

– Уже меньше, – прохрипел я.

– Зачем пожаловал?

– Высадили.

– С тобой все ясно!

Оценил невысоко. Бродяга, решил. А кто я сейчас, собственно, есть? Он должен был сразу кинуться мне на грудь? Отнюдь. Но лезвие, однако, отвел.

Солнце разделалось наконец с мелкими тучками, ярко вспыхнуло, и он мог меня как следует разглядеть. Особый – и, я бы сказал, нездоровый интерес вызвал у него мой желвак под глазом. Сам, наверное, недавно такой носил. Он даже потрогал его твердым коротким пальцем.

– Проводница? – определил он.

– А, так и ты тем же путем здесь? – Я обрадовался.

Ну, затейница! Запасает тут мужиков, на всякий случай.

– Ну, положим, тем же! – важно проговорил он.

Все-таки первый тут! Сейчас бы самое время

«согреться». И он мои нехитрые мысли прочел.

– Сухой закон! – прохрипел он.

У самого, видать, пересохло.

– И на воду распространяется?

– С водой тут еще суше.

– А – туалет?

Думал, скажет: «Ты что – за этим пришел?» Но он величественно указал той же тростью на будку в углу двора, окруженную пышной белой пеной хлорки и жужжащими мухами… И это желание удалось побороть.

– Спасибо.

В углу двора – холмик, напоминающий могильный, привлек мое внимание, что не прошло мимо внимания его.

– Что-то не нравится тебе?

– Нет. Я в восторге…

– Ладно! Давай краба!

Протянул короткопалую пятерню. Якорек на запястье. Морячок. На костяшках – СЕВА.

– Ну, здорово, Сева! Я – Валери.

Так называла меня последняя.

– Знаю, – проговорил он.

– Откуда?

– Замнем для ясности!

Знает меня? Интересно – до какой степени? Это – ловушка? А, плевать! Дело привычное. И в ловушке можно хорошо отдохнуть. Скорее всего, просто важничает пенсионер! Такие «все знают».

– Работать любишь? – следующий вопрос.

– А я думал, ты отдыхаешь тут…

– Ошибаешься! – строго произнес он.

Мы пошли наискосок через двор.

– Да. Немногие выживают тут! – сказал он, когда мы прошли мимо могильного холмика.

Я вздрогнул. Может, собака лежит? Очень на это надеюсь.

– Сам-то какой мотаешь срок? – поинтересовался он на ходу.

В нашем веке это нормальный вопрос. «Как твое здоровье?» – вопрос нелепый. Здоровья сейчас нет, как и болезней. Живи, сколько совесть позволит – и «обстоятельства» решат. Поэтому «какой мотаешь срок» – вопрос обычный.

– Пятый! – на всякий случай соврал.

– Врешь! – пригляделся. – Седьмой! Вижу – тертый калач! – Он подмигнул.

Мы – «тертые калачи»! Хорошо бы искупнуться… Но я уже слышу вопрос: «Ты что, купаться сюда приехал?» «Нет! Разумеется, нет!» Но он умел кайфовать без воды. И с моим появлением для него явно начался кайф. Воцарение его! И вот – царство. Пологий спуск к реке (оттуда пахнуло прохладой), полусухой огород. Спустились… Одно слово – река. Даже кружкой не зачерпнешь. В основном – галька. Он развалился на рассохшемся стуле, закинув ногу на ногу, и своим стеком указывал мне.

– Плеть вон ту на колышек подними!

– Охотно!

Полузабытый любимый запах разогретых солнцем помидорных плетей.

– Теперь вон ту!

Колышек пришлось укрепить, воткнуть поглубже.

– Ты, я вижу, сечешь.

– Так крестьянские корни.

– Раз так – наноси воды! – указал на пустые ржавые ведра.

Меня ждал?

Проблема: ведром не зачерпнешь. Пришлось наливать горстями. Он одобрительно кивал. Я поднес ведра.

– Теперь поливай! – Он хихикнул.

– Врешь! На солнце не поливают. Вечером.

– А ты, я вижу, с говнецом! – подметил он и, довольный, расхохотался. – Сойдемся! Я сам такой. Ну, как тебе у меня? – Он царственно огляделся.

– Сказочно.

Ему, видимо, почудилось издевательство.

– А ты хочешь, чтобы за коррупцию загребли меня? – разгорячился он. – Погрязнуть предлагаешь? Хоромы тебе нужны?

Неважно даже, есть ли у него такая возможность – погрязнуть. Отметает в корне.

– Ладно! Пошли! – Он вдруг стремительно встал. Решил, видимо, какие-то тайны все-таки приоткрыть, что-нибудь вроде «копей царя Соломона». Как бы не ослепнуть. Мы шли вверх по речке, раздвигая засохшие высокие камыши… куда? Он молчал, показывая: чего зря трепаться, сейчас все увидишь сам! Египетские мумии в золотых саркофагах? И вот – просвет в камышах. Камыши утоптаны, как циновки. Все?

– На уток охотишься? – предположил я.

– Ха! Выше бери! – самодовольно он произнес.

Что же может быть тут выше уток? Я тщательно пригляделся. Какие-то ямы, в глине. Перевернутая тачка, с ручками.

– Раскопки? – предположил я. – Какой-нибудь древний подземный гарем?

– Девятнадцатый век! – Сева поднял корявый палец.

– Ого! И что же тут?

– Глина! Копали.

Заметил – не впечатляет.

– Прадед еще! – произнес веско.

– Прадед – это ты?

Это сейчас сплошь и рядом, при пересаживании душ.

– Да куда уж нам! – произнес с пафосом. – Тот покрепче был. Кирпичи лепил!

– Но это вроде бы не на уровне теперешних технологий? – не удержался я.

– Эх, ты! Скобяная твоя душа! – с горечью произнес он.

Обиделся?

– Конечно, без памяти о прошлом мы выродимся! – поддержал его я. Как тут не поддержать?

– То-то и оно! Вручную лепил. И осенью – их продавал!

– И начинал, видимо, лепить новые?

Я вздохнул. Вся наша жизнь такая!

– Не-ет! – торжествующе вскричал Сева. – В том-то и дело, что не сразу!

– И в промежутке – что?

Тут, видимо, самое главное.

– Прежде он большой пост занимал. Но только тут пожил в свое удовольствие!