Текст книги "Журнал «Юность» №10/2022"

Мария Вишина

Родилась в 1996 году в Туле. В 2018 году окончила факультет русской филологии и документоведения Тульского государственного педагогического университета имени Л. Н. Толстого, в 2020 году защитила магистерскую диссертацию. Работает в Тульской областной детской библиотеке. Участница литературных смен форума «Таврида» (2019, 2020), а также семинара для молодых прозаиков «Отцы и дети» (2021), по результатам которого рассказы опубликованы в коллективном сборнике «Свой голос». Победитель конкурса рассказов «Письмо писателю», организованного журналом «Юность» и порталом «Хороший текст». Один из авторов и редактор библиотечного проекта «Аристарх и Мардарий», который включает альманах молодых тульских поэтов и прозаиков и канал подкастов.

В канун смены лет небо на востоке закрывала Великая гора, и солнце вставало над деревней после полудня. В первый день года одна из душ отправлялась на Великую гору, и до шестого заката тело помнило о ней и ждало. Его кормили, обмывали и обтирали, как младенца, а на седьмое утро опускали голубые веки, пеленали в саван и, единственное из всех, предавали не земле, но воде. И вода реки принимала его, и, когда по ней расходились круги, Великая гора исчезала.

Даже старики, чьи мысли пятятся сквозь время, точно раки, не знали, когда и почему это началось.

Однажды в дом, откуда ушла душа, явился нездешний человек. Лицо у него было белое, без следа работы под солнцем; одежда простая, не тронутая дорожной пылью. Хлеба с сыром гость не ел, вина не пил, голоса рядом с горем не понижал. А говорил он о том, что Великая гора стоит в центре мира, что он сумел подняться на нее и вернуться и что путь туда истрепал его платье и сжег его кожу, но там дали ему новое платье и новую кожу, лучше прежних.

Он говорил:

– Я видел, как встречают новый век, родившийся прежде старого, и пил сок плодов, только зреющих на склонах.

На это хозяин дома ответил:

– И мы видели, как за новым временем приходит старое и его называют новым. А труд выпивает нашу молодость до того, как она успеет расцвести, но мы гордимся плодами, которые выращиваем.

Тогда гость сказал:

– Я видел, как во тьме загорается свет, и вода расходится с небесами, и земля поднимается из воды, словно огромная рыба, и опять скрывается в волнах.

И тот, кого в деревне почитали мудрецом, ответил в свой черед:

– Мы знаем, как день сменяет ночь и почему весной идут дожди или бывает паводок. И мы гордимся тем, что можем предсказать его и отвести от нашего порога.

Гость замолчал, и скоро покинул дом, и пошел на берег реки. Там сидела женщина с белыми волосами и спекшимися черными губами. И он прошептал ей:

– Я видел, как души поднимаются на гору шесть дней и шесть ночей, а на седьмое утро танцуют в свете нового солнца и зовут радоваться с ними.

Женщина, глядя на свои узловатые руки, ответила:

– Я вижу, как гора закрывает мое старое солнце и как мой сын умирает в начале жизни. Мне больше нечем гордиться, но печаль моя сильна, как смерть.

На следующий год в канун смены лет небо на востоке закрыла Великая гора, и солнце встало над деревней после полудня. По воде шли круги.

И она взяла камень, похожий на сердце, и, размахнувшись, бросила его в реку.

На следующий год в канун смены лет небо на востоке закрыла Великая гора, и солнце встало над деревней после полудня.

По воде шли круги.

* * *

Когда женщина поднимает голову, то видит, как гость протягивает ей на ладони каменное сердце. Оно бьется.

Рома Декáбрев

Родился в 1992 году в Твери. Окончил МИЭТ, МФТИ, живет в г. Зеленограде. Участник мастерских прозы в рамках образовательного форума «Таврида», а также Международного форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья «Липки». Автор прозаических и драматургических произведений.

Эту историю знают не так много людей, и уж тем более еще меньше верят в нее. Ведь для того, чтобы поверить, нужно увидеть собственными глазами.

Порой по вечерам, то тут, то там, стоит только дождику уняться, а фонарному свету осесть на мокром асфальте, можно услышать, как где-то далеко-далеко, словно прячась за разноцветными витражами церквей, среди листвы и тесных каменных улочек раздаются волшебные звуки флейты. Сразу скажу, что бессмысленно искать эту мелодию, ведь услышать способны не всякие уши. Просто, быть может, однажды эта едва уловимая песня сама найдет вас, следуя по пятам тоскливого настроения. И если это случится, возвращаясь в одиночестве домой после бессмысленной вечерней прогулки, совсем измокшими, но не чувствующими ни холода, ни голода, вы вдруг остановитесь, окинув взглядом пустынный двор, затаите дыхание и среди взволнованных ударов сердца различите тихий печальный напев, и слезы сами выступят на глаза, – тогда можете быть уверенными, что где-то неподалеку безмятежно скачет от одной лужи к другой та, кому посвящена эта печальная песня.

Сегодня среди гула машин точно так же, как и сотни лет назад, как только вечер склоняется к сырой земле, на улицах появляется она – дивная царевна, царевна Луж. Своими невесомыми жемчужными ножками, к которым никакая грязь не посмеет пристать, она перескакивает от лужи к луже, и ее белоснежное сияющее платье, словно крылья мотылька, прибившись к огоньку, порхает вслед за ней, обтекая ее стройный девичий стан. Загляни в ближайший закоулок, и кто знает, вдруг она именно там, среди драных кошек, что-то разглядывает в мутном отражении.

В нашем городе дождь – явление нередкое и хмурые облака частенько застилают небо, порой даже задевая крыши колоколен. Оттого, наверное, томимые неясным свинцовым чувством горожане замечают царевну Луж чаще всего. Говорят, для того, чтобы ее увидеть, непременно нужно отдать то, что любишь по-настоящему.

Давным-давно в одном маленьком и небогатом царстве жила маленькая царевна. Она улыбалась без разбора каждому встречному, будь то торговец пряниками или безродный пес, и все любили ее за доброе отзывчивое сердце. Крестьянские детишки любили, потому что она всегда играла с ними и угощала их сладостями, а старики – за то, что она была к ним внимательна, и если они в чем-то нуждались, царевна никогда им не отказывала. Каждый раз, когда она весело выбегала из замка на прогулку, все жители, мимо которых она проносилась, едва успевали кланяться ей и только усмехались, какая у них юркая царевна. Время беззаботно летело, а в маленьком королевстве ничего не менялось, день сменялся ночью, зима летом, а жители продолжали любить свою царевну.

Однажды весной, когда снег уже сошел, а на деревьях стали проклевываться почки, в царстве стали исчезать дети. Недолго думая, царь созвал со всей округи смельчаков, чтобы выведать, что за чудище такое повадилось детей отнимать у родителей и как его одолеть. Выбрал царь по научению мудрых предков трех, чтобы дураками были, каких свет не видывал, один дурнее второго. Каждого из них приказано было снарядить, как положено, в богатырские доспехи и на лучших коней усадить. Да вот беда, не прошло и полдня, как весть до царя дошла, что все дураки его задание провалили. Первый, по слухам, проигрался с потрохами в тот же вечер и без коня и штанов деру дал в соседнее царство. Второй поехал прямиком в деревню и успел даже посвататься к какой-то видной девице, закутил, а наутро также без коня и штанов рванул куда глаза глядят. Третий ну прям совсем дурак был: стоило только за ворота выехать, как повалился он с коня на ровном месте, да так и остался лежать, в небо плевать. Загрустил царь: как же быть, что с лихом лесным поделать, раз уж даже дураки не помогли?

Вызвался тогда маленький пастушок помочь, да над ним только и посмеялись.

– Куда тебе, ты за своим стадом усмотреть не можешь, – сказали ему бояре.

– Гляди, уж как половины овец не видать!

– Да что половины! Последняя овца осталась!

Приуныл мальчишка, а на следующее утро отправился он со своей последней овечкой в лес да по привычке задремал, рисуя себя во сне спасителем, героем. Когда же проснулся он, полный сил, само собой, никакой овечки рядом не оказалось, и сколько бы он ее ни окликал, толку в этом было не больше, чем в его грезах. Пуще еще приуныл непутевый пастушок, да делать нечего, отправился на поиски, плутал-плутал он меж вековых сосен и елей, скакал через ручейки с кочки на кочку, пока не набрел на Серого Волка.

– И отчего мне тебя не съесть вслед за твоими овечками? – спросил Волк.

– Да уж лучше съешь меня! Как же быть теперь без последней овечки, как людям в глаза смотреть? – залился горькими слезами мальчишка.

– Ладно, пастушок, жаль мне тебя, кормил ты меня целый год, – сжалился тогда Волк. – Не стану тебя есть, а чтобы не так обидно было, сослужу я тебе верную службу.

Вспомнил тогда пастушок про детей пропавших и говорит:

– Серый Волк, помоги вернуть пропавших детей!

– Не в моих это силах, добрый пастушок, дорога мне моя шкура, придется тебе другое желание загадать.

– Носишься ты круглый год по лесу и каждый куст тебе знаком, наверняка известно тебе, кто их забирает?

– Верно судишь, съела их сама Тьма лесная.

– Тогда отведи меня к этой Тьме.

– Я могу, но знай, добром это не кончится. Но коли уж обещал, садись на меня верхом, смелый пастушок.

Взобрался тогда мальчик на колючую спину волчью, и поскакал Серый Волк вглубь леса. Долго ли, коротко ли скакал он средь непроходимой чащи и болот, все лапы ободрал в кровь, пока наконец не прискакал к тому месту, где меж поваленных лишаистых дерев подрагивала затаившаяся Тьма.

– Тьма лесная, покажись, ты ли детей похищаешь?

И ответила тогда Тьма:

– Нет, пастух, как же могу я кого-то похитить, если нету у меня ни рук, ни ног?

– Я знаю, что ты это! Верни их!

– Я бы и не прочь отпустить их, да только сами они не желают того. Вот если бы царевна позвала, может, они и решись бы вернуться. Твоего же голоса они не услышат, сколько бы ты ни кричал.

Вернулся пастушок в царство и доложил царю о том, что приключилась с ним в лесу. Пригорюнился царь и стал думы думать. Добрая же царевна, на свою беду, подслушала доклад и ночью, чтобы никто не смог ей помешать, одна, не простившись с царем и верными придворными, отправилась в лес. Тут же у тропинки поджидал ее Серый Волк.

– Отчего мне не съесть тебя, царевна?

– Вижу, Серый Волк, раны на твоих лапах, я помогу тебе. А за это ты пожалеешь меня.

Порвала тогда она подол своего платья на мелкие кусочки и обмотала ими волчьи лапы.

– Спасибо тебе, царевна. Взбирайся на мою спину, знаю я, зачем ты в лес явилась, отвезу тебя куда нужно.

– Расскажи, Серый Волк, что за напасть ждет меня впереди?

– Вам, людям, она куда ближе, и пусть водится Тьма в самой чаще, далеко от глаз чужих, да говорит она только про вас – людей.

Долго ли, коротко ли скакал Волк вглубь непроходимого леса, над болотами проносясь и ручьями, пока не прискакал в то страшное место, где принялась царевна окрикивать по имени пропавших детей.

– Не кричи, царевна, я тебя прекрасно слышу.

Взгляни-ка лучше в лужу, посмотри, как весело пляшут вдали от своих домов дети царства твоего. Скажи, зачем возвращаться туда, где им придется вечно блекнуть в свете своей прекрасной царевны?

– А как же матери их и отцы?

– А что они? Руки их целее останутся, некого им будет одаривать подзатыльниками и шлепками, ибо некого им будет сравнивать с самой красивой, самой доброй, самой смышленой царевной. Да и мне с детьми не так тоскливо в чаще лесной. Вот если бы ты со мной осталась…

– Я останусь с тобой, Тьма, отпусти детей. Да только жаль мне моего батюшку, и по людям буду я скучать бесконечно, позволь мне хоть раз в месяц выходить к ним.

– Идет, царевна, отпущу я детей крестьянских.

Обратилась тогда она к Волку, поджавшему хвост за ближайшей сосной:

– Беги, Серый, к батюшке моему, передай, что люблю я его и чтобы не беспокоился он и ждал. А как проснулись придворные девицы поутру и не нашли царевну в своих покоях, такой вой поднялся во всей округе, что окна затрещали. Тогда же явился на порог царских покоев, проскользнув незаметно мимо стражи и лакеев, Серый Волк:

– Жди, царь, вернется к тебе твоя дочка, месяц жди и не ищи почем зря.

Залился царь горькими слезами, как же быть ему теперь без своей любимой царевны? Неужели и впрямь не искать? Бояре же, как услыхали, замахали рукавами, закричали, мол, где это видано, чтобы царь зверя дикого слушался, застыдили старого. Царь и сам думать перестать не может, верно ли это, ночь глаз не сомкнул. Неделю ждет – нет царевны, и сна нет. Вторую ждет – нет царевны; исхудал он – к еде не притрагивается, осунулся, а бояре все никак не угомонятся – убеждают над ухом вырубить лес подчистую. Третью ждет – нет царевны, так и помер от горя, не дождавшись своей любимой дочери.

За неделю вырезали мужики сосны и ели, пни все повыкорчевывали, Волка Серого на шкуру пустили, и не стало больше леса, и не пропадали больше дети, а Тьмы так никакой и не нашлось. Когда же пришел час царевне вернуться, как и было обещано, спустя месяц, взошла она на небосвод полною Луною и увидела, что сотворили люди, что нет больше в живых батюшки ее, – покатились по щекам ее слезы. А спустя сотни лет вырос на этих болотистых землях печальный город, в котором часто идет дождь, и в лужах можно угадать очертания прекрасной царевны, царевны Луж.

Полина Жандармова

Родилась в 1990 году. Окончила Белгородский государственный национальный исследовательский университет, биолого-химический факультет, живет в Белгороде. Участник мастерской прозы в рамках образовательного форума «Таврида». Автор поэтических и прозаических сюжетов в жанре городского фэнтези.

История первая

У меня было два пера с разных крыльев от разных птиц, да в грудине одна дыра и десяток угрюмых лиц. Коршун первое мне отдал да проклятием одарил, чтоб отныне я не летал, чтоб отныне я не творил. У него не перо, а тьма, черный морок да лютый сглаз. От него я схожу с ума и не вижу ничьих я глаз, кроме этих угрюмых лиц.

А проклятье как мир старо – чернодушие и тоска. То, что пишет мое перо, – не рубить, а сжигать. И сказ обрывать на начале букв, не давая рождать слова. В них не слышится сердца стук и душа в них давно мертва.

Только тени угрюмых лиц.

А второе – лебяжий пух, невесомость и простота. В нем хранится всевышний дух и бескрайняя красота. Малословие. Глубина. Бесконечность седых вершин. Невесомость и тишина. Мудрость тысячи сот морщин.

Одного. Одного лица.

Я б второе перо да взял, я б одним только им писал. Только я не дорос. И мал.

И лицо то давно продал. Предал я тот лебяжий пух. Огрубела моя рука. И отныне и слеп, и глух, и со мною одна тоска.

По тому, одному лицу.

Мне назад обратить бы круг, повернуть вены-реки вспять, чтобы срезать ивовый лук, чтобы в руки его мне взять, чтобы коршуна погубить да десяток угрюмых лиц.

Только ива уж не растет, черен дух, коршун в грудь клюет.

И зияет дыра-кольцо. И глядит в не мое лицо.

История вторая

У меня было братьев пятеро и один. Говорил – не разлучить нас и до седин – самый старший. И твердили ему в ответ остальные – никого нас сильнее нет.

Младший умер – мне не стукнуло и пяти. В лес ушел – не воротился. И не найти до сих пор ему покоя. Из ночи в ночь он стоит у изголовья, молит помочь. Я в ответ молчу. Он – скалится и сипит. А под утро в свете солнца огнем горит. А в ночи все повторится из раза в раз. Я его жалею холодом темных глаз.

Предпоследний сгинул – стало едва мне шесть. Напоролся ночью темной на ржавый шест, что торчал в овраге диком, среди лесов. Стал он самым ненавистным из темных снов.

Как коснется леса сумрачная пора – он приходит и глядит. А в груди – дыра. Тянет руки, ждет полуночную зарю. Я в ответ ему молчанье одно дарю.

Третий брат ушел, когда мне минуло семь. Он успел явиться миру во всей красе – много девок разнесчастных ушло за ним в поле снежном средь одной из суровых зим.

Он остался камнем черным лежать на дне. Я молчу и слышу – тянется все ко мне. Головой качаю, взглядом пустым корю и в ответ ему ни слова не говорю.

Брат второй со мной прожил весь девятый год. Все надеялся – его-то не заберет, стороной пройдет, не сыщет среди полей. На крыльце упал в полуночный мрак сеней. И не встал он больше – треснула голова. Так из братьев старших ныне осталось два.

А ведь было, было – пятеро и один. У старшого голова – пелена седин. Он сидит под вечер у моего окна. Говорит – жива? Я только молчу – жива. Он считает дни, когда же его черед за собой утащит, выволочет, найдет. Я его жалею – мало осталось ждать. Он не знает, что не первому умирать.

Первый в этот час – бледнеющее лицо, у него черед ступает уж на крыльцо, отворяет тихо старую нашу дверь. Чтоб закончить вереницу навек потерь.

Я сижу и слышу – хриплый да сиплый смех. Было братьев пятеро – ныне забрали всех. Прямо за чертой холодные все стоят и за старшим сквозь безлунную ночь глядят.

Но его никто, никто уж не заберет – пятерым при жизни он уступил черед – уберег себя, нашедшего поутру, средь коряг-болот неназванную сестру.

Брат последний мне – и дух, и отец, и сын. Нас не разлучить до самых моих седин.

До скончанья дней в глаза будет мне смотреть.

Раз ему досталась в сестры немая смерть.

История третья

Говорили тебе, красавица, – не ходи, не ходи на улицу, пусть другие идут, купаются, воду в проруби мутят в Турицы. А тебя же давно пророчили водяному в невесты красные. Чтоб его водяные дочери, что зовутся у вас лобастами, утащили тебя во темные воды тихого Черноозера. Твои очи печально-томные им по нраву пришлись. Но бросила твоя мать Одолень и Уточку, в прорубь темную, в час полуночный. Побежали часы-минуточки – водяной в своем царстве сумрачном ожидал тебя. Шел неделями счет бескрайнего ожидания.

Замело все вокруг метелями, наступила пора гадания и пошли разны-красны девицы хороводом гулять сплетенные. И тебя все зовут – не верится, что поблизости силы темные за тобою идут, охотятся. Ты во двор, да в светлицу стылую – кто же суженый, ведать хочется, вдруг увидишь ты сердцу милого…

Завихрится суровой вьюгою Хладовей. Домовой расплачется:

– Зря ты, девка, ушла с подругами, от судьбины теперь не спрячешься!

Хоть сковала Марена Снежная все ручьи да озера темные – смотрит, видит все Навь кромешная, вьется вьюгами, неуемная. Хоть задобрили обещаньями водяного – не дремлют дочери.

Наступает пора прощальная, для судьбы наступает очередь. И не смогут сберечь хранители – веретенце играет, пляшется. Черной Нави немые жители от тебя уже не откажутся.

И затихнут на время вьюжные все ветра да ветрища малые. И появится милый суженый – брови черные, губы алые… Лишь на миг ты увидишь в зеркальце, а потом все исчезнет дымкою. Заскрипит что есть силы мельница да мороз тронет прорубь льдинками…

А когда запоет Метелица – разлетятся те льдины в крошево. Ты не жди, моя красна девица, нет, не жди ничего хорошего. Не наступит венчанье тайное – уведут да утянут бедную в прорубь черную, в даль хрустальную, чтоб исполнить мечту заветную Водяного, что ждет-играется, воду мутит, щекочет избранных. Ведь не зря просто так купаются! Водяной-то проказник признанный. Чтобы впредь не тянул на озеро, поиграться с простыми смертными, – твои деды все жребий бросили и тебя предложили жертвою.

Воет, воет, гудит Метелица. Что ж, прощай, наша красна девица…

Примечания.

По поверью славян услышать плач домового – к большой беде.

Одолень и Уточка – защитные славянские обереги.

Турицы – современные святки с 1 по 6 января. Раньше славяне купались в проруби именно в этот день, как и гадали.

Хладовей – зимний северный ветер.

Веретено – символ пряхи Судьбы. Именно оно плетет жизненный путь каждого человека.

Лобасты – нечисть, подобная русалкам.

– Баб, а баб, а расскажи сказку, а?

– Ишь ты, сказку, спи давай! Ночь на дворе!

– Ну Ду-у-уся-бабу-уся… ну пожа-алуйста-а-а-а, – привычно затянул детский голосок.

И баба Дуся, поворчав скорее по привычке, чем по недовольству, все же сдалась.

– Ну и какую тебе сказку рассказать-то, а?

Мальчонка-пятилетка задумался, припоминая все сказочные истории, что рассказывала баба Дуся перед сном. Про неведомые дали и высокие горы, про бескрайние поля и темные леса. Про диковинных зверей и несметные богатства, что хранились в темных пещерах.

– Ну? Иль передумал? – строго спросила баба Дуся.

И внук тут же затараторил.

– Новую расскажи! Про то, что я еще не слышал!

И такую, ну знаешь, чтоб ее проверить можно было!

– Что проверить? Сказку? Ишь ты чего удумал! Сказки для того и есть, что они не проверяются!

– Ну баба Ду-уся-я, – снова заканючил малец.

И баба Дуся, усмехнувшись, поправила одеяльце, надвинула его по самую шею внука и, прокашлявшись, заговорила тихо и размеренно.

– В таком-то царстве, в растаком государстве…

– В нашем? – тут же перебил внук.

– В нашем, в нашем! А если ты, Филипка, перебивать будешь, пойду коту рассказывать! – пригрозила баба Дуся, и Филипка тут же замолчал.

– В царстве-государстве, что на меловых горах росло да реками прозрачными омывалось, поселился темный колдун Грай.

– Злой? – Из-под одеяла заблестели глазенки-бусинки.

– Могущественный! Очень могущественный! – тут же подхватила баба Дуся.

– И злой! – не сдавался Филипка.

– Да что ты заладил, злой да злой? Слушать будешь? А?

– Молчу! – Филипка тут же юркнул под одеяло и затаился, вслушиваясь в тихий голос бабки.

– Стал Грай волшбу творить, леса да болота сонные подчинять, народ угнетать. Тьму на земли меловые впустил, и потянулась она вглубь да вширь, черными реками отравляя хрустальные воды. И не было от него спасенья – сколько воеводы ни собирали дружины, чтобы на битву великую вызывать Грая, сколько ни уходили в походы – все одно, поражения терпели. Потому что имел Грай силу великую вороном черным оборачиваться да слухи собирать, что ветер на облаках крутых носил. Да зрелища видеть, что глаза лесных зверей видывали. И не было от него спасенья ни на земле, ни на воде, ни в воздухе.

Филипка вздрогнул, представляя себе черного колдуна. Ему виделся высокий силуэт, окутанный тьмой. А еще он чувствовал неотрывный взгляд, проникающий сквозь стены и одеяло, цепкий, холодный. И Филипка сильнее кутался в одеяло, продолжая внимательно вслушиваться в голос бабы Дуси.

– Долго Грай держал в страхе округу. Пока не прошел слух, что в соседней деревне красавица есть…

– Что не можно глаз отвесть? – тут же оживился Филипка, сменяя в воображении образ темного злого колдуна на прекрасную девушку.

– Ага, именно так. Авдотья-краса, русая коса.

– И что же, чародей влюбился в нее? И стал добрым? – нетерпеливо заерзал Филипка.

– Нет! Она хитрая оказалась. В клетку каменную его заманила, заточила и народ спасла от темных делишек его! А теперь быстро спи! Иначе бабаю отдам!

Филипка запищал и юркнул под одеяло. Затаился, а через несколько мгновений размеренно засопел – сон одолел мальца. Баба Дуся медленно поднялась с кровати, подоткнула одеяльце и вышла из спальни. Встала у окна, внимательно вглядываясь в безлунную ночь. А мысли ее унеслись далеко-далеко, сквозь времена и пространства. В тот день, когда явился к ней, молодой да веселой дочери мельника, Солнца луч. Было лето, и жар стоял над селением. Лишь в глубине, в пыльном мраке мельницы, таилась прохлада. Туда-то Авдотья и сбежала от подружек, укрываясь от летнего солнцепека. Подол сарафана взметнул мучную пыль, и сквозь пробивающийся в щели луч пылинки танцевали, кружась и вихрясь. Авдотья засмотрелась и испуганно вскрикнула, когда за спиной раздался тихий голос:

– Ну, здравствуй, краса! Веселишься да резвишься, пока над землей родной туча черная раскинулась, тьма затаилась?

Авдотья обернулась, но никого не увидела – лишь пылинки в солнечном свете кружились быстрее и резче.

– Черный колдун зло творит, земля стонет! Никто одолеть его не может! Лишь тебе скажу да расскажу, а ты – отцу своему. Вместе сотворите клетку каменную, чтобы колдуна-ворона поймать, в недрах земли-матушки заточить. Да стеречь потом годы и годы, лета и лета. Слышишь меня, дочь мельника?

Авдотья от страха речь человечью забыла. Тряслась, руками влажными сарафан весь измяла. И лишь кивнуть в ответ смогла.

И в тот же миг взметнулись вихрями золотистыми пылинки. И зазвучало Слово – как клетку каменную сложить да колдуна-ворона туда заманить, путы светлые накинуть да заклятьями сильными заточить.

Баба Дуся все стояла у окна, вспоминая и вспоминая, пока черный кот не запрыгнул на подоконник.

– Что, Авдотья, все тревожишься? – человеческим голосом заговорил кот.

Баба Дуся лишь тяжело вздохнула и отвернулась, задернув плотные шторы.

– Неспокойно мне что-то, друг. Волнуется тьма в ночи, колышется. Будто хочет Грай-Ворон пробудиться да вырваться наружу.

– Клетка каменная прочна, а Слово крепко! Не тревожься понапрасну! Князь Хорват тебе в помощь вон какие надежные стены воздвиг, столько лет стоят, не колышутся. Все хорошо будет, вот увидишь! – зевнул кот.

Баба Дуся лишь еще раз вздохнула и отправилась спать к внуку.

Тот заворочался и в полусне прошептал:

– Баб Дусь, а наше Круглое здание и есть клетка для Грай-Ворона, да?

– Спи! Ночь на дворе! – тут же зашипела та, вновь поправляя одеяло.

Филипка еще покрутился немного с боку на бок и затих.

Ночь подмигнула темным глазом мальцу и вновь обернулась взором к Круглому зданию, что таило в себе древнюю силу.

Историческая справка.

Круглое здание – таинственное сооружение в Грайворонском районе Белгородской области. Ученые до сих пор не сходятся в едином мнении, для чего оно было выстроенное и какую функцию выполняло в средние века.