Текст книги "Журнал «Юность» №04/2023"

Предсказание

Знаешь, Ахра, мне все время казалось, что жизнь проходит мимо меня, что основные события произойдут не сегодня, но, вполне возможно, – завтра. Что я только готовлюсь к тому, чтобы стать хоть кем-то, а нынешняя жизнь – это скучное предисловие, с длинными тягучими фразами, пересыпанное занудными определениями и заковыристыми терминами.

Я все время ждал, ждал с жаждой и напряжением, и в этом ожидании пропустил самое важное.

Я ждал событий, испытаний и свершений, а настоящей ценностью было что-то, находящееся вне меня, вне моей судьбы, вне этой мгновенно пролетевшей жизни. Все самое главное оказалось рядом со мной на берегу моря в Абхазии, когда где-то вблизи и вместе с тем вдалеке я слышал шум съемочной группы, ругань режиссера, замечания оператора, крики помрежа, стук хлопушки и неестественные голоса актеров.

Я ждал своей очереди, своего съемочного дня. В ожидании сидел на пирсе и ловил рыбу. Удочку я купил у абхазского мальчика за тридцать рублей, сумма огромная, но у меня было много денег, ты же знаешь, Ахра. Впрочем, я потратил их почти бесполезно. Рыба не клевала. Видимо, моих навыков не хватало для рыбалки здесь…

Но мне нравилось сидеть на пирсе и смотреть на морскую рябь. Казалось, я растворяюсь в этом пейзаже и времени. Чужеродные звуки постепенно исчезли в плеске волн у пирса. И, кажется, я пропал бы совсем, став частичкой всего окружающего, но тут вдруг раздался твой голос:

– Посидишь так день-два – и станешь акварельной картинкой на стене верхней дачи.

Ты стояла на пирсе позади меня и закрывала собою солнце. Так что я почти не видел твоего лица – лишь темный силуэт, светящийся по краям золотом.

– Я просто рыбачу, потому что мне скучно ждать съемок. Хотя знаешь что, может, я и хотел бы здесь поселиться. Как у нас говорится, хоть чучелом, хоть тушкой. Ну или картинкой на стене, тоже неплохо. Узнал бы, как живете вы, когда здесь нет съемок, ну и вообще, что это за место.

– Так оно и происходит, Андрей. Никак иначе нельзя узнать про человека или место, если ты не стал его частью.

– Тебя здесь все считают странной, Ахра. Я заметил, местные девушки все очень скрытные, не хотят общаться со мной. Ну я и не лезу. А ты сама встретила меня, сама заговорила. Трудно поверить, что мне так повезло познакомиться с тобой.

– Это очень удобно, когда тебя считают сумасшедшей. А я еще и сирота. И родителей не нашли. Папа с мамой меня удочерили. Папа воспитывал меня так, как всех наших девушек, но, видишь, не очень получилось. Сначала сердился. Пытался исправить. Но я же Ахра. Как со мной справиться? Потом привык. Все вокруг привыкли. Только он думал, что я не апсуа. Может, армянка.

– Разве это важно?

– Это очень важно. Но какая разница, кто я по национальности. Я выросла здесь. Я воспитывалась здесь. Мой язык – абхазский. Я по вере христианка и апсуа, и никто другая. Пусть считают странной.

У тебя в руках была зеленая школьная тетрадка.

– Ты пишешь стихи? Дашь почитать?

– Не дам. – И вдруг смутилась. – Они на абхазском.

– Тогда да, я не смогу их прочесть, пока не выучу абхазский.

– Ты не выучишь, наш язык окажется слишком сложным для тебя.

Я заметил, что, когда ты с такой уверенностью говорила о будущем, глаза твои затуманились и стали тоскливыми и нездешними.

– Откуда ты знаешь? Я уже выучил одно слово. «Итабуп». Значит – «спасибо». Иду в шашлычную в Гагре, говорю «итабуп». В столовке вашей, когда приносят еду, тоже говорю «итабуп».

– Я вижу, ты стараешься. Серьезно продвинулся.

– Итабуп.

– Не за что. Но с абхазским у тебя не выйдет.

– Вот, опять! – Я едва не вышел из себя. – Опять пророчишь. А что-то еще можешь предсказать?

– Могу.

– Ну давай.

– Если ты сейчас обернешься и посмотришь с пирса в море, то упадешь в воду вместе со своей драгоценной удочкой и увидишь меня совсем с другой стороны.

Я крепко стоял на ногах и упасть ну никак не мог.

– Проверим! – сказал я и, повернувшись, посмотрел в морскую даль. На этот раз она была опаловая, как твои глаза, Ахра. – Ну вот. Видишь, ничего не произошло. Я посмотрел на море и не упал, теперь смотрю в твои глаза, потому что неважно, куда смотреть. И то море, и другое. Ты ошиблась в предсказании!

– Я! – Ты вдруг резко придвинулась ко мне и прокричала, разделяя слова и превращая их в угрожающие выкрики: – Никогда! Не ошибаюсь! В предсказаниях!

И толкнула меня в грудь так, что удочка выскочила из руки, ведерко с наживкой полетело в другую сторону, а сам я плашмя плюхнулся в море.

Первая часть твоего предсказания сбылась. Я погружался в воду. Сбылась и вторая. Те мгновения, пока я летел и тонул в опаловом море, я увидел тебя совсем с другой стороны. Ты вдруг стала моложе, я видел совсем девочку в развевающемся черном платье, улыбающуюся, спокойную и даже величественную. Это длилось мгновение. И исчезло. Мокрый и кашляющий, я выбрался на пирс.

Передо мной была ты, Ахра.

– Предсказание сбылось. Я весь промок.

– Я никогда не ошибаюсь в предсказаниях. Чтобы стать морем, надо в нем раствориться, а ты всего лишь промок. Чтобы стать частью этих мест, надо раствориться в них и, возможно, исчезнуть. Умереть здесь. А ты пока только знаешь слово «итабуп».

– Я пока не хочу умирать.

– Ты пока не умрешь.

– Ну спасибо.

– Я не ошибаюсь в предсказаниях. Ты, наверное, заметил.

– Заметил, заметил. Повторять не надо.

Мы помолчали. Я смотрел на тебя и удивлялся. Как быстро ты превращаешься из грозного каменного изваяния в обычную местную девушку-администратора, а из администратора – в загадочную, тонкую, почти прозрачную девчонку.

– Ну, кое-что об этом месте я уже узнал.

– Что, например?

– Что тот рогатый дом, дача наверху, где сейчас живем мы, построил принц Ольденбургский.

– Угу-угу, интересно…

– Для своей сестры-принцессы.

– Угу. Очень интересно.

– Она тут гуляла по пляжу и потеряла золотой гребешок.

– Ух ты! Ну вообще!

– Поэтому место и назвали так странно. «Гребешок».

Вдруг ты зевнула, прикрыв рот рукой. Так, будто сейчас завалишься спать.

– Что? Не так? – спросил я.

– Совсем не так. Просто чушь. Вот так ты и растворяешься. Плаваешь. По колено в чуши.

– Итабуп.

– Не за что. Слушай. Этот дом построил русский. Богатый человек. Очень богатый. Давно. А дочка, которую он действительно звал принцессой, называла его папой…

Гребешок маленькой принцессы

Знаешь, Ахра, меня тогда поразило, что ты так рассказываешь о девушке, которая жила здесь еще до революции, будто ты сама присутствовала при тех событиях, будто видела все.

А потом я вдруг догадался: это и было то, что ты называла «стать частью», то есть «раствориться». Ты – часть этого мира, где только пространство, горы, небо, леса и море. Где нет ничего, кроме этого пространства. Где пространство, пока оно не тронуто врагом, пока ничего не разрушено, в котором времени нет. И вчера, и позавчера, и сто лет назад здесь один и тот же мир, в котором все связано между собой, который существует отдельно от остального мира. И этот мир может принадлежать только тебе, Ахра.

Это твоя душа.

Та принцесса, что жила далеко, прежде чем приехать сюда, в Апсны, спрашивала:

– Папа, когда ты теперь вернешься?

– Скоро, – отвечал он.

– Это такое странное слово, «скоро», – говорила

принцесса. – Вот когда братик говорит «скоро», это означает, что к вечеру он сделает то, что обещал. Когда мама говорит «скоро», это значит минут через пятнадцать. Когда я говорю, что скоро, например, усну, это означает «прямо сейчас». Стоит только закрыть глаза. А когда ты, папа, говоришь «скоро», это может значить что угодно. Скоро – это завтра? Или в конце недели, в воскресенье?

– Скорее в конце недели. Но до конца недели не так долго, принцесса.

– Пап, не называй меня принцессой. Когда ты называешь меня так, то будто хочешь специально подольститься и обмануть. А ты лучше не обманывай меня.

Но отец всегда обманывал ее. Обещая приехать в пятницу, он приезжал в воскресенье утром.

Дела, дела были важнее. Казалось, вот стоит закончить нынешние коммерческие авантюры, заработать еще миллион – и можно будет успокоиться и посвятить время семье, детям, дочке. Как только наступит «нужное время». Он, кажется, не мог быть счастливым, а только готовился к счастью.

Но «нужное время» не наступало, и он продолжал работать.

«Нужное время» не наступило, даже когда дочка закашлялась в очередной раз и кровь из горла полилась у нее по подбородку.

Он нанял лучших докторов, которые быстро поставили диагноз.

Чахотка.

– Вашей дочке, – сказал доктор, – может помочь только южная природа, свежий морской воздух и прогулки. Уединение. И вам надо чаще бывать рядом с ней, она ведь только этого и ждет. Я могу рекомендовать одно. Оставить на время дела, купить или построить дачу где-нибудь в субтропиках, да вот хоть в Гагре. И побыть с семьей там. И больше гулять. Чахотка не любит солнца и свежести. Она любит затхлость и тоску.

Отец был деятельным человеком. Он купил землю и построил дачу над морем. Пока шла стройка, они с дочкой все время были вместе. Гуляли у моря и разговаривали.

– Здесь очень красиво, папа, похоже на рай.

– А ты будто знаешь, как выглядит рай?

– Знаю.

– Ну и как?..

Он улыбался. Ему было хорошо, и ей тоже. Здесь, в этом прекрасном месте, гуляя с отцом, она выздоравливала.

– Вот так. Оглянись вокруг – и увидишь.

Он оглядывался. Смотрел на буйную темно-зеленую растительность, на казавшиеся даже избыточно яркими цветы и на море до самого горизонта.

– Действительно. Наверное. Именно так.

– И когда ты рядом.

Он смутился. Не знал, будет ли он рядом все время или нет. Все решал, когда можно уже будет уехать. Заняться делами.

– А вот ближе к зиме здесь начнут созревать мандарины. И тогда ты точно окажешься в райском саду. Только вместо яблок мандарины!

Он улыбнулся.

– Мандарины! Я никогда не видел мандаринов на деревьях. И мы вместе будем срывать их прямо с дерева и есть?

– Ну да. Собирать мандарины надо аккуратноаккуратно, лучше срезать. Чтобы не повредить мякоть. Иначе они быстро испортятся.

Принцесса явно устала. Все-таки, несмотря на солнце и свежий воздух, она была совсем слаба. Присела на камень у дороги.

– Что-то мне трудновато дышать, папочка. Вероятно, я порчусь, как неправильно сорванный мандарин.

– Никакой ты не мандарин. Ты скоро окрепнешь и выздоровеешь.

– Когда ты говоришь слово «скоро» – никогда не понятно, сколько это…

Но «скоро» случилось вот что. Дела пошли хуже. Кредиторы, вложившиеся в его предприятия на Волге и Кавказе, требовали вернуть средства. И отцу нужно было возвращаться.

По правде сказать, все эти кредиторы, суды, банкротства – его стихия. Но оставлять дочку было страшно. Ведь только что она начала выздоравливать.

– Знаешь, я должен совсем ненадолго уехать.

– Уехать? – Принцесса посмотрела на него. – И потом вернуться?

– Да. Очень скоро. Ты не успеешь и гребешка отыскать.

– Какого гребешка?

– Правильно! Ты же не знаешь! – Он обрадовался, что сумел отвлечь дочку. – Настоящая принцесса, сестра принца Ольденбургского, потеряла здесь золотой гребешок. И та девушка, которая найдет его, тоже станет принцессой. Настоящей принцессой.

– Ты всегда меня называл принцессой, получается, обманывал?

– Нет! Ты и есть принцесса. Просто осталось как следует поискать гребешок, пока я буду в отъезде.

Она молчала и думала.

– Кажется, ветер… – сказал он. – Врачи советовали тебе избегать сильного ветра. Ты чувствуешь ветер?

– Нет, папа. Ветер чувствуешь ты. А я – подпорченный мандарин.

– Никакой ты не мандарин. Я сделаю так, что ты будешь знать, когда поднимется ветер. Знаешь что? Я велю по всей дороге до моря, в каждом сквере развесить колокольчики. Если ветер будет дуть сильно, колокольчики зазвенят. И ты вернешься домой. У каждого из нас будет своя задачка. Я поправлю все дела и вернусь скоро-скоро, а ты не торопясь найдешь гребешок принцессы и будешь избегать ветра. Вот так. Он уехал.

А она ходила гулять и попутно искала гребешок. Несерьезно, конечно, ведь не такая уж маленькая девочка была принцесса. Понимала, что не может потеряться гребешок, который обронила сестра настоящего принца. Да даже если и потеряла, то за прошедшее время море смыло его, забрало в свою бездонную пучину, засыпало песком и галькой. Похоронило. Отец придумал все, чтобы отвлечь ее…

Зато когда начинал дуть ветер, колокольчики по всей аллее и на пляже звенели. Они так подходили к этому месту, к морю, к изумрудным зарослям, к прекрасной верхней даче, будто бы всегда были здесь.

Отца не было долго. Те, кто жил в доме, начали замечать, что принцесса все больше худеет, покашливает, кутается в шаль. А еще она становилась похожа на местную жительницу в своем черном платье, тихая, гордая и торжественная. Она растворялась. Превращалась в частичку пейзажа. Она мечтала найти гребешок, и всё вокруг, точно подчиняясь ее желанию, становилось похоже на гребешок. Перила, от которых оторвалась верхняя планка, напоминали гребень, кусты осенью теряли листву и стояли, как гребешки, расчесывающие туманную шевелюру неба, каменный пирс за каменным пирсом, которые построили для укрепления берега, огромным гребнем расчесывали локоны волн…

Глубокой осенью начали уже созревать мандарины, и колокольчики на ветру звонили гораздо чаще, а ей сделалось хуже.

Отец же почти справился со своими делами, когда получил телеграмму об ухудшении ее здоровья.

Он поспешил в Гагру. Боялся не успеть. Боялся, что она умрет. Золотой гребешок лежал у него в кармане.

Успел.

Сказали, что она ушла гулять.

– Как же так, ведь ветер! Слышите, у моря звенят колокольчики?

Оказалось, она не слушала и последнее время, какой бы слабой ни была, все ходила гулять. Искала гребешок…

– Ты приехал не «скоро», папа.

– Я справлялся с делами. Акционеры, кредиторы, судейские… Это ужас что такое, принцесса.

– Не называй меня принцессой, папа.

– Это еще почему? Думаешь, я хочу подольститься?

– Нет, ты правда думаешь, что я принцесса. Но у настоящей принцессы, папа, обязательно бы был гребешок!

– И у тебя он будет. Смотри.

Отец достал из кармана настоящий золотой гребешок.

– Я нашел его для тебя.

Принцесса взяла гребешок и, вытянув худую руку, посмотрела сквозь него на бледное осеннее солнце.

– Ты рада? – спросил он. – Потому что тебе надо много радоваться, чтобы выздороветь.

– Я счастлива. Я здесь, ты рядом. У меня есть гребешок, и это означает, что я настоящая принцесса. Я счастлива, хотя скоро умру.

– Почему умрешь? – закричал он. – Что значит «скоро»?

– Когда я говорю «скоро», папа, это означает «сейчас».

Дул сильный ветер. Отовсюду раздавался звон колокольчиков.

…Он будет чувствовать себя проклятым всю жизнь. Все его дела, все предприятия, все авантюры не принесут ничего. Капиталы исчезнут, утекут, как снег с гор по весне. И не пройдет и десяти лет, как все, что он имел, отберут бедняки, разорят обиженные, пустят по ветру дымом злые.

А колокольчики достанутся местным абхазским детям. Легенду же о принцессе и потерянном гребешке будут рассказывать туристам.

Радеда

Ты, улыбаясь, вбежала на пирс и остановилась у самого края, чуть пошатнувшись, едва не упала в море. Но не упала.

Вздохнула:

– Я опоздала. Прости!

– Да ладно. Я тут ничем не занимаюсь.

– Устал удить рыбу? Или опять не поймал ничего?

– А ты опять опоздала. Почему ты всегда опаздываешь?

– Я апсуа, мне положено.

Иногда я поражался, как часто ты говоришь про свою принадлежность к этому маленькому народу. Кроме тебя, никто не говорил со мной так. Твои соплеменники точно сторонились меня, а если кто и разговаривал, шутил, завлекал в беседы и торговые отношения, так это непременно оказывались армяне.

– Мне очень повезло с тобой, ты объяснишь мне, почему вам положено опаздывать?

– Конечно! – Редкий момент – ты лукаво улыбнулась. – Когда Бог раздавал земли разным народам, апсуа опоздал. «Что же ты опоздал? – спросил Бог. – Я звал всех и каждому народу дал землю по заслугам». – «Господи, прости. Я опоздал, потому что принимал гостей». Богу понравилось гостеприимство апсуа, и он сказал: «За такую широту души и гостеприимство я дам тебе кусочек земли между горами и морем. Он очень напоминает рай. Бери. Но с условием. Ты должен постараться не превратить свою землю в ад».

Ты помолчала. А потом взгляд твой стал опять тоскливым, и ты повторила тихо и раздельно:

– Не превратить свою землю в ад.

Мне хотелось вывести тебя из этого потустороннего состояния.

– Слушай, Ахра. Ты принимаешь у себя дома гостей и опаздываешь, потому что таково ваше гостеприимство. Меня же ты никогда не приглашаешь в гости. Я ни на что не намекаю, но мне интересно, почему именно меня – нет?

Но ты еще больше задумалась.

– Ты не можешь войти в мой дом. Это нельзя. Я не могу войти в твой дом иначе, как под песню. Знаешь, как она называется? – И тут ты опять лукаво улыбнулась. – Радеда. Это очень красивая песня. Ее поют только в специальном случае.

– В каком?

– Я не скажу тебе. А ты не спросишь. Потом, через годы, ты вспомнишь про этот наш разговор. И тебе будет очень жаль, что ты не услышал эту песню. Не сейчас. После. Но чтобы ты не грустил, ведь мы всегда грустим по невозможному, я скажу: если бы ты услышал эту песню, вскоре вместо грусти тебя бы ждали горе и смерть. Так что – радуйся.

– Ты пророчишь. И говоришь загадками. Ничего не говоришь прямо.

– Я ничего не скрываю от тебя. Кроме будущего. А загадки на то и загадки, чтобы их отгадать. Когда мы хотим сказать важное, мы рассказываем притчи. Сказки. В них то, чего нельзя сказать прямо, потому что если сказать, то ты поймешь все неправильно, по-своему. Так что, если что-то хочешь узнать от меня или обо мне, – спрашивай. Я отвечу притчей. Она больше, чем правда.

– Хорошо. Расскажи мне притчу о том, как погиб твой жених.

Ветер в горах

Хавида говорит:

«Ветер живет в горах и помнит все. Он живет здесь всегда и поет свою песню тысячью голосов. Слышишь? Он помнит, как лучились глаза Навея, когда тот повстречал меня здесь у родника. Я набирала воду в большой кувшин.

Навей сказал:

– Я Навей, и я помогу тебе отнести кувшин в твою деревню.

– Ой, стоит ли помогать девушке нести кувшин, Навей? Вдруг мне понравится, что кто-то носит кувшин за меня? Тут и привыкать не надо. Но завтра не будет рядом со мною никого, как же нести мне тяжелый кувшин? Ты же не будешь помогать мне вечно.

– Клянусь, что вскоре придут сваты, и я вечно буду помогать тебе, так же как вечно дует ветер в горах. Вместе мы наполним кувшины, понесем тяготы жизни и будем счастливы.

Ветер пел многоголосьем, и это была песня радости. Песня гор.

– Я приму твою клятву, Навей. Потому что ветер поет о том, что тебя послал мне Бог. Пусть все идет своим порядком, а я приготовлю приданое и сошью своими руками рубаху, какой не было у тебя до этого, ту, которая не даст тебе забыть обо мне».

Хавида говорит:

«Годы прошли, а я помню твои руки, Навей. Крепко они сжимали кувшин. Не страшно было, что разобьется. Да и капли воды не прольется на землю, когда ты несешь кувшин. Годы прошли, а я помню глаза твои, Навей. Как светились они, когда глядел ты на меня. Никто не может смотреть так, только тот, кого послал мне Бог. Годы прошли, а я не забыла твоей клятвы, Навей. Ты обманул меня. Как недолго мы были рядом! Вечно будешь помогать мне! Вечно нести тяготы жизни. Вечно счастливы. Как любите вы, мужчины, красивые слова и громкие клятвы! И как глупы бываем мы, женщины, что верим им. Ветер дует в горах, а тебя уже нет, Навей, и тела твоего не найти. И все, что осталось у меня от тебя, – та рубашка, которую сшила тебе. На дне сундука, в самом глубоком тайнике души моей.

Ах, давно это было. Давно сшита та рубаха, давно ввели невесту в амхара, давно друг Навея, Мзауч, зашел поздравить невесту.

И увидел, и влюбился в чужую невесту. Черная Зависть, злобная тетка, невидимая никому, кроме Мзауча, подползла к нему змеей и прошептала: “Ты ничем не хуже Навея, а все достанется ему, и приданое, и рубашка, сшитая Хавидой, и сама Хавида!”

И как ни гнал от себя ее Мзауч, все не уходила она. Стала сначала привычной спутницей, потом усладой, а потом заползла к нему в самое сердце – и поселилась там.

“Тебя обидели, Мзауч, тебя обокрали. Это должна была быть твоя рубаха, твое приданое, твоя Хавида”.

Хорошо на свадьбе танцевал Навей, а Черная Зависть стояла в углу и говорила: “Ты можешь лучше танцевать, ты ничем не хуже его, тебя обокрали, это должен быть твой танец, твоя невеста…”

После свадьбы Навей и Мзауч пошли вместе на охоту. Настреляв дичи, устали. Решили отдохнуть у того самого родника, где когда-то познакомились Хавида и Навей.

– Знаешь, Мзауч, – сказал тогда Навей, – а ведь у этого родника я впервые встретил свою будущую жену. Хорошо здесь, правда?

– Хорошо, – ответил Мзауч и посмотрел на друга. – Именно здесь началось все у вас?

– Именно, Мзауч. Хорошо здесь. И отдохнуть приятно. Не хочешь вздремнуть?

– Нет, я просто посижу осмотрюсь немного, а ты вздремни, куда нам спешить.

Навей лег у воды и заснул. Ветер усиливался, холодно стало Мзаучу, решил он костер развести. Да никак не мог хворост зажечь. И вдруг за спиной услышал голос.

– Нам есть куда спешить, Мзауч. Мгновения превращаются в минуты, минуты одна прилипает к другой и становятся часами, часы складываются в дни, дни притягивают к себе ночи, сутки оборачиваются неделями, а из недель вырастают месяцы, месяцы растягиваются в годы, – шептала Черная Зависть, стоявшая серой тенью за его спиной. – Жизнь проходит, Мзауч, жизнь проходит.

– Что же мне делать? – пробормотал Мзауч себе под нос.

– У тебя с собой ружье и кинжал, – сказала Черная Зависть. – Иногда нет другого выхода, как применить силу.

– И это как раз тот случай? – спросил Мзауч.

– Время уходит. Мгновения превращаются в минуты.

Мазуч посмотрел на кинжал.

– Как мне убить Навея, когда он мой друг?

– Тебе ничего не стоит это сделать, – ответила Черная Зависть. – Лишь выбрать, что это будет. Ружье или кинжал?

Мзауч посмотрел на ружье, лежащее перед ним, и взялся за кинжал, который висел на поясе.

– Тебя обидели, Мзауч, тебя обокрали. Это должна была быть твоя рубаха, твое приданое, твоя Хавида.

Мзауч подошел к спящему Навею.

– Я могу лучше танцевать, я ничем не хуже его, меня обокрали, это должен быть мой танец и моя невеста!

Проснулся Навей. Увидел в руках у Мзауча кинжал и спросил:

– Ты хочешь убить меня, Мзауч? Что сделал я тебе?

– Мгновения превращаются в минуты, минуты одна прилипают к другой и становятся часами, часы складываются в дни, дни притягивают к себе ночи, сутки оборачиваются неделями, а из недель вырастают месяцы, месяцы растягиваются в годы, – сказал Мзауч и поднял кинжал. – Жизнь проходит, Навей, жизнь проходит.

– Что ж, ты убьешь меня, Мзауч. И будешь надеяться, что никто не узнает, что ты сделал со мною. Но я призову горный ветер свидетелем. Здесь он обитает везде, здесь он настигнет тебя и превратится из горного ветра в ветер возмездия, Мзауч.

Но Мзауч не слышал и этого. В его душе раздавался лишь шепот:

– Тебя обидели, Мзауч, тебя обокрали. Мгновения превращаются в минуты. Это должна была быть твоя рубаха. Часы складываются в дни. Твое приданое. Дни притягивают к себе ночи. Твой танец. Сутки оборачиваются неделями. Твоя свадьба. Из недель вырастают месяцы. Твоя Хавида. Месяцы растягиваются в годы. Твоя. Твоя. Твоя.

Мзауч убил Навея и спрятал его тело.

И спросила Хавида:

– Ты охотился с Навеем, Мзауч? Где мой муж?

– Да, мы ходили вместе, но он решил уйти раньше.

Уж больно хотел увидеться с тобою поскорее.

– Это похоже на него, – кивнула Хавида. – Идем искать его скорее.

И долго вся деревня ходила искать Навея там, где указал Мзауч. Не понимая, что уже не Мзауч руководит поисками. Душу его забрала Черная Зависть, и она идет впереди поискового отряда, совсем не теми тропами, где охотился погибший Навей.

“Думала ли я, что даже могилы своего мужа не увижу. Бывает, умирают мужья, гибнут, но может жена прийти к могиле и оплакать покойного, поговорить с ним, будто с живым, обнять холм могильный, а я и этого лишена. Осталась мне от него одна рубашка, что я ему сшила. Надевал он ее в радости, пусть будет она со мной как память. И я сама надену ее, когда наконец успокоится моя душа”.

Время шло. Минуты, часы, дни. Тела Навея не нашли. А Мзауч жил рядом, тихо жил. Мирно.

Три года минуло, как исчез Навей.

И пришел Мзауч в дом Хавиды. И сказал:

– Нет с нами нашего Навея. Долго длилось наше горе, но и оно не безгранично. Нельзя всю жизнь в печали прожить.

И он стал говорить то, что уже многие говорили Хавиде. И то, чего она сама не хотела слышать. Отовсюду вокруг нее неслось:

– Нельзя разрывать себе сердце.

– Нужно смотреть вперед, а не жить прошлым.

– Нельзя же всю жизнь прожить лишь печалью.

– Нельзя.

– Нельзя.

– Нельзя!

– Мешаю я вам, что ли, своею памятью о Навее? – отвечала Хавида.

– Конечно, не мешаешь, глупая ты! Мы от тебе лишь и заботимся. О тебе беспокоимся. Тебя жалеем! – говорили одни.

– Время проходит, – шептали другие, – минуты, часы, дни, месяцы, годы…

А Мзауч сказал:

– Не скрою от вас всех: я полюбил ее за эти годы и хочу жениться на ней.

И все хорошо подумали и сказали:

– Прошло три года.

И еще добавили:

– Только на третий год сознался он, что любит Хавиду!

И еще:

– Порядок соблюден.

А потому решили:

– Надо дать согласие.

Подошел Мзауч к Хавиде и произнес:

– Ведь мы были с Навеем близкими друзьями. Ты будешь напоминать о нем мне, а я – тебе.

И все хором сказали:

– Время! Время! Время!

И тогда согласилась Хавида. Потому что трудно женщине одной. Потому что не было детей. Потому что…

“Кто теперь донесет кувшин мой, кто сядет рядом, кто возьмет за руку, кто родит и воспитает детей, если рядом нету мужа, время твой главный враг, отсчитывает мгновения и отбирает молодость, красоту, жизнь?”

И отдала Хавида всю себя Мзаучу, и полюбила его как жена, и родила детей. Жизнь их успокоилась, а былые раны укрыла пелена повседневных тревог и забот, как накрывает снежная пелена горные вершины.

А от Навея осталась у Хавиды только та самая рубашка, которую прятала она на дне самого большого сундука, как в самом глубоком тайнике души своей.

Мзауч жил и радовался. Он, казалось, получил все, что хотел. Только Черная Зависть не исчезла никуда. Она просто замирает, затихает на время, прячется. Но не исчезает. Мучить человека – ее работа.

А ветер живет в горах и помнит все. Он живет здесь всегда и поет свою песню тысячью голосов. Слышишь?

Уже и сам Мзауч забыл то место, тот родник в горах, где когда-то убил он Навея. И не вспомнил, когда они с Хавидой после трудного похода остановились там отдохнуть. Заснул Мзауч у звенящего, как колокольчик, родника. Налетел ветер с гор. И приснился Мзаучу сон.

– Знаешь, Мзауч, – сказал Навей, – а ведь у этого родника я впервые встретил свою будущую жену. Хорошо здесь, правда?

– Хорошо, – ответил Мзауч и посмотрел на друга. – Именно здесь началось все у вас?

– Именно, Мзауч. Хорошо здесь. И отдохнуть приятно. Не хочешь вздремнуть?

– Что же мне делать? – бормотал Мзауч во сне.

– Ты хочешь убить меня, Мзауч?

– Мне ничего не стоит это сделать. Лишь выбрать, что это будет. Ружье или кинжал?

– Ты выбрал кинжал, Мзауч. Что сделал я тебе?

– Меня обидели, меня обокрали. Мгновения превращаются в минуты. Это должна была быть моя рубаха. Часы складываются в дни. Мое приданое. Дни притягивают к себе ночи. Мой танец. Сутки оборачиваются неделями. Моя свадьба. Из недель вырастают месяцы. Моя Хавида. Месяцы растягиваются в годы. Моя. Моя. Моя. Я убью тебя, Навей!

Когда он проснулся, Хавида сидела рядом.

– Скажи, милый, что ты видел во сне?

Мзаучу стало не по себе, и он ответил:

– Во сне я видел ту белую рубаху, что ты когда-то подарила Навею.

– Это правда, ты часто называл его имя. Я много лет люблю тебя, Мзауч. У нас прекрасные дети. Скажи, что тревожит тебя?

– Где теперь та рубаха, Хавида?

– Она в глубоком тайнике душе моей, Мзауч, нельзя достать ее оттуда, нельзя наклониться. Нельзя протянуть руку. Нельзя нырнуть целиком. Каждый звенящий в горах родник превращается в ручей, а ручей заканчивается глубоким омутом, милый. Даже перекрыв родник, нельзя до конца осушить омут.

– Но ведь ты знала, что со дня вашей свадьбы я люблю тебя?

– Знала.

– А знала ли ты, что я был достоин тебя?

– Знала.

– А теперь ты смотришь на меня так, будто только что узнала, что это я убил Навея и спрятал его тело в пещере неподалеку!

– Только что узнала.

– И что же ты будешь делать? Ведь мы столько лет любим друг друга, у нас такой уютный дом, у нас такие прекрасные дети! И я все это сделал ради тебя! Что же ты будешь делать? Отдашь мне его рубаху? Что ты молчишь?

– Я думаю и решаю, – сказала Хавида.

– О чем ты думаешь и что решаешь?

– Ружье или кинжал? Вот о чем я думаю. Я слышу звон родника и думаю, что подскажет мне ветер. Эй, ветер, что выбрать мне? Что выбрать мне, потерявшей единственного мужа и всю жизнь прожившей с подлым трусом и убийцей? Что делать мне, женщине, у которой чистой и белой осталась лишь рубаха, которую носил ее прекрасный муж много лет назад? Что выбрать мне – ружье или кинжал, ответь?

Ветер просвистел:

– Кинжал.

Хавида убила Мзауча кинжалом.

Вместе с соседями она нашла останки Навея и похоронила его.

И только тогда, оставшись одна, она надела белую рубаху Навея.

И улыбнулась.

“Ветер живет в горах и помнит все. Он живет здесь всегда и поет свою песню тысячью голосов. Слышишь? Годы прошли, а я помню твои руки, Навей. Крепко они сжимали кувшин. Не страшно было, что разобьется. Да и капли воды не прольется на землю, когда ты несешь кувшин. Годы прошли, а я помню глаза твои, Навей. Как светились они, когда глядел ты на меня. Никто не может смотреть так, только ты. Тот, кого послал мне Бог”».

– Ахра, если твоего жениха убили из зависти, то и ты отомстила, как Хавида?

– Нет. – Ты смотрела на меня, и твой взгляд был печален. Трудно поверить, что еще сегодня днем ты сидела за стойкой администратора в «Гребешке». Отвечала на шутливые вопросы киношников. Выдавала ключи от номеров. Хихикала с подружками. – Есть разница между мной и Хавидой.

– Какая?

– Хавида персонаж из сказки, дорогой.

– Ты рассказала целую историю, а теперь говоришь, что в жизни все по-другому. Все проще или сложнее?

– В жизни все чудеснее. Если в сказке, которую бабушки рассказывают внучкам многие сотни лет подряд, и внучки, становясь бабушками, рассказывают ту же сказку уже своим внукам, все персонажи остаются неизменными, то в жизни бывают чудеса. И Хавида поймет, что подлый Мзауч раскается и через год погибнет, защищая Родину от врага. А сама Хавида не успокоится от возмездия. Потому что у нее есть дар, и она иногда может видеть, что произойдет в будущем. Нельзя убивать Мзауча. Он пригодится там, где будут грохотать взрывы, свистеть пули и падать сбитые вертолеты. Героем там может стать каждый, кто исполнит свою судьбу.