Текст книги "Традиции & Авангард. №3 (22) 2024"

Правда, как быть с теми читателями – Лёша надеялся, что они существуют где-то, – кто принял эту книгу именно как «Крещенские рассказы»? Ведь они не узнаю́т излюбленного текста! Но в Лёше проснулся также доморощенный маркетолог: это же хорошо, что не узнаю́т! Купят как новую книгу! «Крещенские рассказы» в другом порядке – это радикально новая книга.

Очевидно, что названием должно стать заглавие лучшего и самого яркого из рассказов. Лёша долго выбирал. Патриархальный «Дед», урбанистский «Автобус», звучащее с одесским разговорным акцентом «Здравствуйте вам!» и саговая «Семья Ботинкиных» были последовательно отклонены требовательным к себе автором. Лёша долго склонялся к простодушному «Яйца морозит!»: лёгкий сексуальный подтекст названию книги не повредит. Может, обновлённые «Крещенские рассказы» купят как эротическое чтиво? Но такой вариант внезапно показался Лёше унизительным. Его проза достаточно хороша, чтобы заигрывать с читателем и покупать внимание публики дешёвыми склонениями известных частей тела! Довольно с публики и того, что Лёша переменит название книги.

В итоге «Крещенские рассказы» улеглись на сайт Лещёва как «Церковь без креста». Хотя эта фраза не соответствовала действительности. Как рассказывала мама, в Нахреновке появился молодой энергичный батюшка, выпускник военного училища и участник боевых действий в Чечне. Там-то он и прозрел, и уверовал. Окончил семинарию, получил приход, нарочно попросив самый дальний от Хренодёра: соблазнов городской жизни избежать, с исконными крестьянами потеснее сойтись. За дело священник взялся с военного наскока, но оно удалось. Преображенскую церковь, стоявшую без креста и купола с 1928 года, отреставрировали так, что любо-дорого посмотреть! Не только крышу ей восстановили и на колокольне утраченный ярус возвели, но и купола позолотили – и видно их теперь изо всех окрестных сёл, особенно на закате, когда Господь на горизонте словно свечку зажигает. Едешь, бывало, к Нахреновке, кругом темнота, и лишь впереди небо светлое, румяное, а на его фоне огонёк горит. Так мама умилённо говорила и невольные слёзы вытирала.

– Ты бы, Лёшенька, про батюшку Ерофея написал! – посоветовала однажды мама. – Он человек-то какой хороший! Церковь вон поднял из руин… Да и поговорить с ним – одно удовольствие, прямо благость на душу сходит! Всё равно ведь одно и то же переписываешь по сто раз, отвлекись, напиши про достойного пастыря!

То был единственный раз, когда мама позволила себе полезть к Лёше с советами о писательстве и в одной реплике уместила столько яда для сына, сколько и представить себе не могла. Что это ещё за новости – о каждом встречном-поперечном писать?! На то журналисты есть! Лёша не то чтобы прямо наорал на мать, но пресёк её попытки давать ему рекомендации по части творчества. Мама начала плакать, прибежал с кухни отец, вступился за неё, не разобравшись, а когда разобрался, пуще стал разоряться, и вмешательство близких в писательский процесс закончилось семейным скандалом.

Отчасти в пику этому выскочке, отцу Ерофею, Лёша свою книгу окрестил «Церковь без креста». Та полуразрушенная и обезглавленная Преображенская церковь, торчавшая посреди Нахреновки как гнилушка, была историческим фактом, который будет увековечен в литературе. Хоть бойкий священник ей не купола, а всю озолоти!..

Пятая книга Лещёва отправилась в «Прапорец» и устроилась на личном сайте автора. И предыдущие четыре Лёша не стал оттуда убирать.

И вот «Прапорец» прислал унизительный «от ворот поворот». Оставалось единственное упование – на внимание читателей.

* * *

Проснувшись однажды утром, Лёша вспомнил мамины восторги от батюшки Ерофея. Он впервые в жизни пожалел, что неверующий, а то помолился бы о даровании книге распространения – и Боженька услышал бы!..

А что мешает? Молитв Лёша не знал, но что такое для великого писателя – сочинить воззвание к Богу?! Лёша встал посреди своей комнаты, она же рабочий кабинет, обратился лицом к окошку и завёл очи горе. Но за доли секунды, что его лицо принимало благостную мину, взгляд успел ухватить пейзажи отнюдь не благостные. Досель Лёша не обращал внимания на пыль в комнате, неубранную постель, пятнистую и грязную даже на вид клавиатуру компьютера и мохнатый от паутины подоконник. Но теперь, когда он собирался беседовать с Богом на равных, эта обстановка выглядела кощунственно.

Пришлось прерваться. Несколько часов Лёша потратил на то, чтобы раз в ж изни привест и в поря док не к ниг у, а место своего обитания. Он не убрал, но заправил постель поверх засаленного постельного белья покрывалом, смахнул пыль с самых видных мест в комнате, протёр подоконник и оконное стекло изнутри, выметя паутину из углов оконницы и потолка, проветрил комнату и помусолил клавиатуру. Из неё вытряхнулось где-то полкило сухарных крошек. Зато клавиши, которые западали и отказывались печатать, стали нажиматься легко и быстро, и Лёша воспрянул духом. Видно, Кто-то наверху оценил благой порыв Лёши и помог ему авансом.

Большого порядка, правда, в обиталище писателя так и не получилось, но всё же стало посвежее и попристойнее. Из чистой комнаты Лёша с чистой душой воззвал к Нему, обратившись лицом к окну.

– Ну так, Господи, – заявил Лёша, – Сам видишь, какая хе… ерунда получается. Я большой писатель, гордость российской словесности! А вокруг меня как будто заговор молчания составлен. Не замечают, не печатают, даже электронную книгу продавать не хотят!

«Говорить Богу надо о том, что не хотят читать “Крещенские рассказы”!» – мелькнула у Лёши мысль, но была она из тех, что прозаик душил нещадно. Ему было как серпом… признаваться даже Всевышнему… Нет, нет! Допускать даже в разговоре с Ним, будто бы его проза может кого-то оставлять равнодушным!

– Короче, Господи, я устал жить в постоянном невнимании, пренебрежении и хамстве издателей и всяких этих, извиняюсь, редакторов! Неужели я это заслужил, Сам посуди?! Так сделай что-нибудь, чтобы на мою книгу достойное внимание обратили! Она же называется так, что Тебе должно быть приятно. Первое издание – «Крещенские рассказы», а нынешнее, пятое, сделай так, чтобы не последнее, – «Церковь без креста». Не, ну, что она без креста была, это Тебе, конечно, не может нравиться, но Ты зацени, как я Твой дом без креста описал! Да разве так кто-нибудь ещё способен слово к слову поставить?! Да разве у кого-нибудь сыщется такая сила, такая образность, такой простор в стиле?! Ну, короче, что я Тебе объясняю, Ты же всеведущий, Ты всё ведаешь и рассказы мои читал… ну, то есть в курсе, какие они. Так помоги рабу Твоему Алексею, великому писателю земли Русской! Пошли мне читателей благодарных, издателей толковых и литературный успех.

Закончив тираду, Лёша слегка поразмыслил. Гордыня ломалась, а рассудок нашёптывал: поклонись, корона не упадёт, Бог оценит!.. Верх взяла рассудочность. Лёша осмотрительно опустился на колени на пол, который забыл помыть, и несколько раз коснулся пышной свалявшейся шевелюрой слоя липкой грязи. Вот теперь ритуал общения с Богом был выполнен обстоятельно.

Довольный собой Лёша поставил книге «Церковь без креста» на своём сайте цену – три тысячи рублей – и завалился спать, хотя до вечера было ещё далеко, по-юношески надеясь проснуться знаменитым. Как дети ждут ночного прихода Деда Мороза.

Увы, Лёша обманулся так же, как и малыш, ждущий встречи с Санта-Клаусом! Утро не принесло желанных перемен. «Церковь без креста» уныло красовалась на сайте, а счётчик просмотров красноречиво свидетельствовал, что заходит в свой личный «магазин» один хозяин. Лёша хотел было громко высказаться богохульно, но взял себя в руки и то же самое просто подумал.

Господь услышал молитвы Лещёва, но распорядился ими по-своему. Это выяснилось через недельку после молитвы. Зайдя на свой сайт, в пустовавшем все эти годы разделе «Вот как меня видят мои читатели» Лёша с трепетом душевным нашёл одно сообщение. У писателя не только руки дрожали, но и сердце прыгало, пока он открывал послание и читал его стоя, не имея терпения ни на миг отложить чтение, чтобы присесть.

«Мы, община агрессивных богомольцев, – говорилось в нём, – глубоко возмущены антирелигиозной деятельностью, которую развёл на своём богомерзком сайте некий Алексей Лещёв. На своём сайте он семь лет назад выложил на продажу сборник гнусных инсинуаций под названием “Крещенские рассказы”. Все эти, с позволения сказать, “рассказы” представляют собой злобные пасквили на Православную церковь, её служителей и русский народ-Богоносец. Но за минувшие годы Лещёв не только не раскаялся в своём заблуждении, но и доказал, что душа его принадлежит лукавому, ибо клеветническую книгу он переписывал несколько раз, дополняя всё новыми отвратительными измышлениями, и всякий раз снова выкладывал в открытый доступ. Наконец Лещёв заврался до такой степени, что оболгал приход села Нахреновка, весь причт Преображенского храма и лично священника Ерофея Охренеищева, в противовес фактам назвав указанный храм “Церковью без креста”. Тогда как достаточно взглянуть на фото (фото с куполами прилагались), чтобы убедиться: Лещёв нагло врёт! Мы, община агрессивных богомольцев, считаем, что сборник измышлений Лещёва оскорбляет наши религиозные чувства. Заявление об оскорблении чувств верующих направлено в прокуратуру Хренодёрской области, в правительство Хренодёрской области, в Думу Хренодёрской области, в Хренодёрско-Зеленопетрушкинскую епархию и в Госдуму РФ».

Лёша так и сел перед компьютером мимо стула на грязный пол. В голове у него звучал набат: «Дож-дал-ся! Дож-дал-ся!»

– Слава тебе, Господи! – прочувствованно сказал Лёша потолку.

Перечитав письмо общины агрессивных богомольцев, Лёша вдруг подумал: как бы не засудили… Но опаску побеждало счастье: ведь это какой же скан дал начнётся, когда на всех у ровнях будут склонять имя Лещёва! Какой пиар!.. Слава тебе, Господи!

Владимир Софиенко

Владимир Геннадьевич родился в 1968 году в городе Темиртау, Республика Казахстан. Прозаик. Автор четырёх книг.

Публиковался в журналах «Север», «Нева», «Роман-газета», «Полдень, XXI век», «Фанданго», Carelia и др. Лауреат III степени VI–VIII международных литературных фестивалей-конкурсов «Русский Гофман». Дипломант XI международного славянского литературного форума «Золотой Витязь». Лауреат премии им. Г.Р. Державина «Во славу Отечества» (2023). Рассказы переведены на финский, армянский, японский языки. Организатор международного литературного фестиваля «Петроглиф». Член Союза писателей России (Карельское региональное отделение). Член Всероссийского клуба кураторов литературных фестивалей.

1

На полу, на груде битого стекла и прочего хлама, прикрытая слоем пыли и крошки штукатурки, лежала иконка. Скрипач приметил её под берцами, как только в составе группы штурмовиков после дерзкого дневного наката[1]1
  Накат – штурм.


[Закрыть] проник в хату, правда, не смог сразу различить, образ какого святого на иконе.

Неделей раньше российские войска были вынуждены оставить это село, но почти сразу ситуация на фронте переменилась. Тогда они сначала взяли вражеский опорник в лесополосе, укронацисты стали отступать. Затем, пользуясь замешательством в их рядах, обратно в село штурмовики влетели на броне. На окраине заняли этот чудом сохранившийся приземистый домик, где прежде жил пожилой священник Афанасий со своей матушкой Натой. Штурмовики отлично знали эту местность и тех немногих жителей, в основном стариков, которые остались здесь вопреки уговорам украинского командования идти вслед за их войсками.

Высадив группу, броня ходко вернулась под укрытие лесополосы. А укронацисты к тому времени пришли в себя и накрыли группу стрелковым огнём, стали закидывать натовскими минами. Бил пулемёт, и пули его, со свистом прошивая воздух, впечатывались в кирпичную кладку, отбивая со стены штукатурку.

2

И вдруг к обстрелу дома подключилась вражеская ствольная арта́[2]2
  Арта́ – артиллерия.


[Закрыть]. Скрипач вмиг опустился на пол и вжался в него, успев схватить иконку. Прижимая её к груди, он перекатился в угол, подальше от линии огня и разбитого окна с осколками стекла в раме. В комнате помимо Скрипача на тот момент были все бойцы их группы: Фантом, Грек и Инженер.

Стены дома гудели, но держались. По характерным звукам стало понятно: враг накидывал кассетки[3]3
  Кассетки – заряды запрещённых кассетных бомб.


[Закрыть] окрест. Взрывы теперь гремели в поле перед лесополосой, минуя дом, в котором закрепилась группа. Так укронацисты отсекали штурмовикам обратную дорогу к своим позициям и заодно затрудняли движение пехоты из лесополосы. Теперь группа оказалась отрезанной от подразделения.

Каждый метр этой земли давно был пристрелян враждующими сторонами, как и все подступы. Штурмы, засевшие в хате, понимали: второго шанса на стремительный накат «немцы» – так называли на передке бандеровцев – не дадут, а значит, подкрепление кним придёт нескоро. Откатиться обратно в лесополосу через поле, закиданное минами, даже под прикрытием артиллерии слишком рискованно: недавно на передке появились новинки – мины с гироскопами. Русские штурмовики уже встречались с этим коварным натовским оружием, такие мины взрывались даже при хрусте ветки под неосторожно поставленной ногой и накрывали осколками территорию диаметром в пятьдесят метров. Когда в темноте или по серости группа штурмов натыкается на такие мины, то в лучшем случае все трёхсотятся[4]4
  Трёхсотиться – получать ранения.


[Закрыть]. На разминирование тяжёлой техникой времени тоже не остаётся: при такой интенсивности ведения боя БК[5]5
  БК – боевой комплект.


[Закрыть] у штурмовиков закончится быстрее, чем будет подготовлен проход для отхода их группы.

Грек – старший здесь. Он обвёл своих бойцов взглядом, оценивая обстановку: трёхсотых, а значит, раненых, в группе не было. На забрызганных грязью, испачканных копотью – выражение собранности: ребята трезво оценивают ситуацию. Все они добровольцы с самого начала СВО, не первый год на передовой, многое повидали за это время и теперь, оказавшись в хате, без лишних приказов заняли круговую оборону. Все – настоящие воины!

Взгляд Грека задержался на Скрипаче.

Вот только Скрипач… он недавно с ними. Два месяца. Пришёл из штаба. Не то чтобы Грек недолюбливал штабных, но у него было особое отношение к ним, сложившееся ещё с первой его войны, когда их, добровольцев, погранцов-срочников, отправил и в Душанбе в начале девяностых. Тогда это была совсем другая война, непохожая на эту…

А Скрипач, как гриб мухомор, весь такой красивый, глаза мозолит. Вечно он на виду: грудь – коромыслом, а нос к небу задирает, колючий, как ёж, репортажики на свой смартфон снимает, какой он бравый боец. Одним словом, выскочка, штабист. Но при этом угадывался в Скрипаче особый сплав из твёрдости и жизнелюбия. Скрипач мог раздражать тем, что болтает без умолку, шутит иной раз невпопад. Он мгновенно впитывал новую информацию, адаптировался, гнулся, не ломаясь, если того ситуация требовала, и выстреливал как пружина в критически важный момент. Может, потому и не усидел в штабе. Говорят, завалил Скрипач штабных крыс рапортами о переводе на нолик[6]6
  Нолик – передовая.


[Закрыть]. Как это всё совмещалось в Скрипаче, Греку было не понять.

А Скрипач, пережидая обстрел, перекатился на бок и очистил от грязи образок, затем поднёс иконку к запёкшимся губам и нежно коснулся.

От опытного глаза Грека это не скрылось. Была у него привычка примечать каждую мелочь: в бою всё имеет значение. Раньше набожности в Скрипаче Грек не замечал, но сейчас расспрашивать не стал: не время.

– Кажется, мы застряли здесь, пацаны, – немного погодя признался Грек, перекрикивая разрывы снарядов, – нескоро увидим свой блинчик[7]7
  Блинчик – блиндаж.


[Закрыть].

– Если вообще увидим, – попытался усмехнуться Фантом.

Но Грек напомнил:

– Под Авдеевкой похуже бывало.

– Скоро «немцы» пойдут. – Инженер сидел под окном у противоположной стены.

Он чуть приподнялся на одно колено и стал всматриваться туда, где среди руин домов засели укронацисты. С другой стороны окна сидел Фантом. У него на плече – ружьё РЭБ[8]8
  РЭБ – радиоэлектронная бомба.


[Закрыть], в руках – автомат Калашникова.

Из лесополосы наконец ударила российская артиллерия, подавляя огонь бандеровцев. Часто забили сто двадцатые миномёты, тяжело ухала ствольная артиллерия, слышались разрывы на другом конце села. «Дуэль» эта длилась недолго и означала одно: вот-вот попрут бандеровцы.

С прекращением артобстрелов тише не стало. Теперь небо загудело шумом от винтов целого роя дронов. Их лопасти взбивали воздушный безоблачный эфир, издавая звук, похожий на комариный писк, который занозил мысли тревогой. Еле приметный в небе враг-камикадзе со смертоносным грузом в любую секунду мог спуститься и залететь в дом через окно.

Фантом снял с плеча ружьё РЭБ, через оконный проём навёл ствол на цель в небе – вражеские дроны. Если повезёт, то «птичка-убийца» выберет их с Инженером окошко, если нет, то у другого окна на страже Скрипач: он уже приставил к стене свой АК, вскинул дробовик.

В следующую минуту на развязке Грека ожила шуршанием и потрескиванием рация.

– Грек, ответь Соколу. Приём, – требовала она выйти на связь.

– Сокол, слушаю, Грек. Приём.

– Грек, доложи обстановку. Приём.

– Сокол, заняли круговую в доме батюшки Афанасия. Противника пока не наблюдаем. Приём.

– Грек, над вами только наши птички. Артá подавила их гнездо. Будем вашими глазками. Приём.

– Сокол, спасибо за хорошую новость. Приём.

– Грек, передай привет батюшке. Ждём его картошку. Приём.

Грек не стал отвечать, лишь щёлкнул пару раз клавишей приёма: значит, принято. Рация умолкла. Теперь, когда стало ясно, чьи дроны в небе, звук их лопастей даже радовал слух. Но Греку не до того. Бывалый воин посуровел лицом, мысленно возвращаясь к ужасной картине, которую пришлось увидеть в хате. Много повидал он смертей на войне, но такую бессмысленную и лютую пришлось видеть впервые.

3

Когда их группа, соблюдая меры предосторожности, подходила к хате деда Афанасия, Грек сразу заметил, что огород стариков выглядит неухоженным, даже заброшенным. Всегда чистые и вспушённые грядки с кустами картофеля и лука теперь сплошь были забиты всходами бурьяна и полыни. Кое-где вылез из земли жилистыми листами лопух. Окна в доме были выбиты, крыльцо – покрыто слоем пыли.

Фантом и Инженер, прикрывая друг друга, вошли в хату с крыльца. Скрипач и Грек, обойдя её с противоположной стороны, притаились у единственного в той стене окна.

Скрипач взял на контроль прилегающую территорию. До соседнего дома было метров двести, и местность с участками под огороды лежала перед ним как на ладони. С этой стороны хата Афанасия была не сильно повреждена, в окне треснуло стекло от края до края, верхняя часть его выпала из рамы.

В то окно и заметил Грек стариков. Они сидели в глубине комнаты друг против друга – так сидят, когда разговаривают. Но хозяева молчали, словно беседа их была прервана. Комната была не на солнечной стороне, а в тени, так что большего разглядеть Греку не удалось.

Вдруг он услышал из хаты:

– Чисто!

Грек одним выверенным ударом выбил остатки стекла прикладом АК и ломанулся через оконный проём в дом. Там стоял тяжёлый трупный запах. Кроме стариков, в помещении никого. Они были крепко-накрепко привязаны к стульям. Ко лбу каждого прибита гвоздём красная орлёная книжица. Афанасий облачён в рясу, но креста на груди не было. Застыв, он как будто смотрел в пустоту безжизненными остекленевшими глазами с вырезанными веками.

Вдруг ударил бандеровский пулемёт, штурмы высыпали в прилегающую комнату, заняли круговую оборону.

4

Грек хорошо помнил их последнюю встречу с Афанасием. Это случилось накануне тактического отхода русских войск из села. В тот день их ротный в торжественной обстановке вручал старикам по красной книжице – паспорт гражданина России. На гражданство они подали давно – отказались от украинского паспорта блакитного цвета с бандеровским трезубом, и вот пришёл ответ со стороны России. Афанасий и Ната были рады до слёз. Командование настойчиво предлагало им на время уйти из села, но те категорически отказывались.

– …Странные вы люди, отче! – сетовал ротный. – Поймите же вы, теперь мы не сможем защитить вас!

– За нас майэ кому заступытыся та спасти! – отвечал Афанасий.

Он был крепкий ещё старик, раньше в своём селе служил при церквушке, что высилась неподалёку от их со старухой домика. Теперь церковь лежала в руинах, её разнесли укронацисты год назад. С лютой ненавистью расстреляли храм на германском танке «Леопард» безо всякой причины.

По случаю вручения российского паспорта Афанасий сменил мирскую одежду на церковную: на нём была ряса, а на груди – большой поповский крест с цепью, единственное, что удалось сберечь из церковной утвари от бандеровцев. Батюшка, гордо приосанившись, пригладил ладонью бороду, повернулся к красному углу горницы. Там на полочке, застеленной расшитым узорами рушником, стояла икона – старая, потемневшая от времени. С неё строго взирал на людей образ Христа Спасителя. Наложил Афанасий на себя крестное знамение, поклонился.

– Ни! – снова говорил он ротному. – Куды ж мы пидэмо вид нашей хаты? – искренне удивлялся отче. – В нас цыбуля вже растэ, буряк, картопля взийшла. Вы ото вэртайтесь скорише, хлопцы, а мы со старухой отварэмо тоди вам свеженькой кортопли з маслицем, лучком та сметанкою!

Когда штурмы уезжали из селения, Грек, сидя на броне, обернулся: на пороге хаты стояли священник с матушкой. Афанасий, благословляя, наложил крестное знамение на покидавших село русских, затем приобнял матушку и долго ещё махал им вслед, зажав в руке красную орлёную книжицу.

5

Затрещав, снова ожила рация.

– Грек, ответь Соколу. Наблюдаем движение пехоты в вашем направлении. Поддержим чем сможем. Приём.

А Грек уже видел, как меж руинами засуетилась вражеская пехота.

– Сокол. Наблюдаем «немцев». Открываем огонь.

Бой был коротким и ожесточённым. Внезапно «Леопард» с крестами на бортах возник в конце улицы. Он успел сделать всего один выстрел, прежде чем Сокол стал закидывать его своими «птичками» – дронами-камикадзе. От них «Леопард» загорелся. И всё же тот выстрел зацепил угол хаты, произошло большое обрушение. Фантом и Инженер оказались под завалом.

Грек сразу понял: те двое погибли. В голове его стоял будто звон набатного колокола. Боль тугими струями поднималась вверх от раздроблённой ноги, раскалённой лавой наполняя всё тело. Превозмогая её, он стянул турникетом перебитую осколком ногу, вколол обезболивающий укол.

Рядом застонал и зашевелился Скрипач. Ему тоже досталось: шлем рассекло, кровь на лице. Грек заметил на левом плече Скрипача кровавое пятно, которое расплывалось всё больше. Грек, и сам серьёзно раненный, как мог наложил ему повязку, обезболил уколом. Тогда Скрипач чуть оклемался, он скинул с себя шлем, утёр ладонью кровь на лице, огляделся.

На улице позиции укронацистов снова утюжила артиллерия, так что у штурмов в хате было время собраться с мыслями и подготовиться к отражению вражеской атаки.

Скрипачу повезло больше: у него лёгкие ранения – тело покоцало мелкими осколками, так что, несмотря на боль, приглушённую уколом, он мог передвигаться без посторонней помощи.

По полу, густо присыпанному битым кирпичом, Скрипач потащил Грека в уцелевшую часть дома – туда, где находились убитые старики. Тот искусал губы в кровь, всё же дотерпел, не проронив ни звука. Скрипач устроил раненого Грека возле окна, а сам занял место с противоположной стороны: теперь у них был неплохой обзор сектора для ведения боя. Отдышались, собрались с мыслями, подготовили оружие. Каждый уложил со своей стороны окна БК, рядом на крайний случай – граната «Ф-1»: сдаваться в плен никто не намерен. Грек скинул посечённую осколками и теперь уже бесполезную рацию. И ему, и Скрипачу без слов было понятно: боевые товарищи погибли, а силы врага недооценены разведкой – выходит, к укронацистам подоспели наёмники. Знать бы штурмам, что бандеровцы усилены подразделениями профессионалов-наёмников, – не полезли бы в село таким нахрапом.

Через сколько страданий и войн прошёл солдат русский, отстаивая свою землю и право на веру! Чего ради едут сюда эти джентльмены, паны, бюргеры и месье? Чего надо им на многострадальной русской земле? Почему не живётся им спокойно рядом с большим соседом? Здесь, на войне, Грек размышлял над этими вопросами, когда приходилось иметь дело с иностранцами. Странные они люди! Каждый раз получают по зубам, но забывают уроки истории и возвращаются снова… Их детям и внукам каяться потом за злодеяния предков перед русским народом.

Но сейчас Греку было не до философии. Враг должен быть уничтожен! Или ты, или тебя! Война есть война. Штурмы готовились к бою как к последнему. В тот момент Грек был даже рад, что военная судьба свела его именно со Скрипачом: самое время для шуток – пусть и таких, на какие способен Скрипач.

Боль от раненой ноги с новой силой подступала, и Грек сделал себе ещё укол.

– Честно говоря, раньше я думал, что «Скрипач не нужен», – сдерживая гримасу боли, начал Грек разговор с крылатой фразы из известного советского фильма[9]9
  «Кин-дза-дза!» (1986).


[Закрыть].

– Это оттого, что я не всем «ку!» и штанов малиновых нет у меня, – негромко ответил Скрипач, он тоже повторно вколол себе обезболивающее.

Грек улыбнулся шутке, наблюдая за ситуацией на улице из окна.

– А почему ты Скрипач? Музыкант, что ли?

Скрипач привычно пожал плечами, забыв про ранение, и тут же сморщился от боли:

– Вообще-то, я на Урале свой бизнес оставил…

– Семья, дети есть? – Грек, разумеется, знал всё или почти всё о Скрипаче – тот сам растрепал, как только оказался в подразделении, но тема семьи была подходящей для развития разговора.

Скрипач кивнул:

– Жена Ксюша, четверо пацанов.

Грек, оставив наблюдение, с удивлением посмотрел на Скрипача:

– Четверо?! А чего тогда сюда вызвался?!

Скрипач в упор посмотрел на своего командира:

– Жена у меня из Киева. Решил сам разобраться, что здесь к чему.

– Так разобрался? – ухмыльнулся Грек.

О том, что у Скрипача жена – киевлянка, он не знал – наверно, и к лучшему.

– Разобрался. – Скрипач кивнул на тела замученных стариков.

Помолчали. У Грека обида накатила за стариков, закипела в груди злость, желваки заходили на скулах. Была бы здесь жена Скрипача, то порасспрашивал бы её: мол, что да к чему… Хотя она тут и ни при чём, разве что из Киева родом. Так ведь и его, Грека, мамка тоже украинка. А Скрипач… что с него? Им с Греком умирать вместе.

Скрипач будто уловил это настроение Грека, продолжил разговор:

– Я с самого начала СВО хотел понять для себя, что происходит… Россия – огромная, а братская Украина – маленькая. Для чего, по какой такой причине мы воюем с украинцами? Прежде я не лез в политику. Сыто жил. Ну, Донбасс… Ну, стреляют там где-то… Решил позвонить родне в Киев… Они заявили, что придут к нам на Урал резать семью нашу. Тогда и принял решение приехать сюда. Сам. Раньше о фашистах я знал только из книжек про Великую Отечественную. Теперь стыдно за себя. Жалею, что не приехал сюда раньше, как только майдан случился и стали детей убивать на Донбассе. Вот я и здесь. Правильно говорят: если ты не интересуешься политикой, то политика заинтересуется тобой.

– А жена что? – Греку вдруг стало жаль, что раньше не понял этого парня, не разобрался в нём, не сблизился во фронтовом братстве, как это случилось с другими его пацанами.

– Ушла, – коротко бросил Скрипач и, подумав немного, добавил: – Сказала, ты теперь Скрипач, а не Виталий Алексеевич, за которого я замуж выходила, от которого рожала детей. Отрёкся, значит, не только от имени своего, но и от нас.

– Выходит, Скрипач действительно не нужен? – напомнил Грек.

– Я понимаю её, – отозвался Скрипач, – и не сужу. Сложно ей вот так… Но и я по-другому не мог. Знаю, пацаны посмеивались над моими видосами. А снимаю видосики эти я нарочно – для детей, чтобы знали: папка их не зря здесь, а воюет за мамку и за них, чтобы к нам домой резать их не пришли, как стариков этих…

– Телефон-то уцелел? – вдруг спросил Грек.

– Цел вроде.

– Зарядка есть?

– Ага.

– Ну-ка, сними нас для мальцов своих. Сними так, чтобы крови не было видно, чтобы не страшно было им. А вырастут – поймут всё сами.

Пока Скрипач возился с телефоном, Грек вколол последнее обезболивающее, чтобы боль не выдать на камеру.

На телефоне Скрипача на задней крышке написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на передке, чтобы в слу чае чего послание, отсн ятое на телефон, дошло до адресата – до родных и близк их, вроде как завещание.

– Давай, я готов! – Грек нацепил на лицо улыбку.

Отсняли короткое видео.

– Слушай, Скрипач, а что за иконку ты поднял с пола?

– Феодоровской Богородицы, – ответил он и достал из-под бронежилета иконку, протянул Греку. – Такой иконе Александр Невский молился перед битвой со шведами и тевтонцами.

Откуда Скрипач столько знал об этой иконе, Грек расспрашивать не стал; это дело сугубо личное, на войне у каждого свой разговор с Богом.

– Самое время и нам помолиться! – Грек перекрестился, возвращая иконку Скрипачу. – Только вот батюшку Афанасия и его матушку не спасла иконка эта, – тяжело вздохнул он.

– О вере он говорил, о спасении во Христе! Я рядом стоял, слышал всё, о чём говорил Афанасий. Сильный был старик. Крест нарочно сняли с него – плохо для православного, когда вот так, без креста…

– Правду говоришь. Матушку его Нату, видать, первой убили нацики.

– Почём знаешь?

– Веки отрезали ему, чтобы взгляда не отвернул и видел, как жену убивают. – Дальше Грек не сдержался, выругался.

Помолчали.

– Скрипач, нас сейчас размотают на раз-два. – Грек впился взглядом в Скрипача, словно проверяя на прочность, сдюжит ли тот в свой смертный час.

Скрипач нахмурился, кивнул и стал всматриваться в окно, крепче сжимая цевьё своего АК.

У Грека остался последний, самый важный, вопрос:

– Вот ответь мне: какая она станет, Родина, после победы нашей? Ведь как Западу в рот заглядывали, даже в НАТО, грешным делом, вступить хотели… Воюем теперь с ними. Только не все русские приняли это. Сколько народу уехало за рубеж с началом войны, лают теперь из-за ленточки, слюной брызжут. Неужто вернутся эти предатели?

– Какие же русские они после этого?! Не пустим их! – твёрдо заверил его Скрипач. – Локти грызть будут, каяться, да поздно окажется. Очистится страна наша, как рана от гноя. В храмы люди ходить станут…

Скрипач, вспомнив о чём-то, торопливо полез под бронежилет. Достал свёрнутую вчетверо замасленную бумажицу, развернул её.

– Вот, гляди, – он протянул бумажку Греку. – В штаб как-то гуманитарка пришла и письма от детей из России.

На листке – детский рисунок. Широкими штрихами раскрашено небо голубое и безоблачное. В небе – лучистое солнышко. Под небом – храм. Он тянется к небесной синеве тремя золочёными главками-луковками с православными крестами. Солнышко улыбается ему и протягивает храму свои лучики. У подножия его разбиты клумбы с красивыми цветами. Чуть поодаль растут берёзки. Перед храмом, взявшись за руки, стоит семья. Первый и самый большой – отец, на нём военная форма, на груди – медали. Рядом, чуть поменьше – мама с кудрявой шевелюрой, в лёгком цветастом платье. Следом выстроились лесенкой по росту дети: трое мальчишек в шортиках и футболках. В руках у каждого – шарик. На плечах у папы-солдата сидит маленькая девчушка с тоненькими косичками и синими бантами. Она тоже держит шарик. На лицах светлые улыбки. Внизу чья-то детская рука старательно вывела красным карандашом: «Ждём с Победой домой!».