Текст книги "Мара и Морок. 500 лет назад"

6

Князь сератский вместе с дочерью остаётся у нас в гостях на неделю. Брат, который ранее в свободное время играл со мной, начинает пропадать, развлекая Алию. Вначале на игры они берут меня с собой, а потом всё чаще забывают дождаться или даже предупредить о своих планах.

Глядя на моё расстройство и каждодневные обиды, няни неустанно напоминают мне о значимости их будущего брака. Твердят, что при рождении Валада сами волхвы предсказали важность его свадьбы с Алией. Они всё изменят, объединят наконец два северных княжества в одно сильное королевство, способное противостоять южным соседям. А дети моего брата будут передавать корону по наследству, прославляя наш род.

Я всё знаю. Слышала не один раз от матушки и наблюдала за гордостью во взгляде отца. Но всё это для меня остаётся лишь словами, а вот незнакомую доселе тяжесть внутри я ощущаю по-настоящему.

Мы с Валадом всегда были вместе – няньки со мной проводили меньше времени, чем брат. И присматривал он за мной лучше, чем кто-либо другой. Даже наши споры и детские драки были весёлыми. У меня нет других друзей, мне они никогда не были нужны, и до этих дней одинокой я себя не чувствовала.

Поэтому хоть я и не показываю, но радуюсь в глубине души, когда матушка рассказывает, что княжна Алия вместе с отцом уедут раньше, чем ожидалось. Я смиренно киваю головой, а внутри ликую, зная, что моя повседневная жизнь и игры с братом вернутся в привычное русло.

Воодушевление охватывает меня с ног до головы, и я, не скрывая, улыбаюсь, когда гости собираются уезжать. Меня не заботит мысль, из-за чего они делают это в сумерках пред самой ночью, когда обычно в путь отправляются утром, чтобы солнце светило в дороге. Не спрашиваю матушку, почему в поездку собираются только князь и княжна с малочисленными дружинниками. Не интересуюсь, с чего это половина прибывших с ними гостей остается у нас в усадьбе. И даже не донимаю Валада вопросом, почему на наших гостях простые одежды, будто не князь перед нами, а мелкий помещик с дочерью.

Я слишком рада их отъезду и не прислушиваюсь к разговору между отцом и князем Радовидом. Не задумываюсь о спешке, в которой происходит прощание. Обычно таких гостей провожает весь двор, а тут собрались разве что наша семья да немногочисленная стража.

На протяжении всего следующего дня я веселюсь, играя с братом во дворе. Солнце уже достаточно греет, и няни позволяют сменить парчовые кафтаны на более лёгкие одежды. Цветы распускаются, а птицы щебечут весь день. И с той же довольной улыбкой я ложусь спать, чувствуя, как беспокойство от присутствия Алии отпускает меня. Я даже почти не вспоминаю, что Валад и ей подарил лунницу, но красивее: из настоящего золота и морского жемчуга.

Я просыпаюсь от криков и громыхания, словно наш дом разваливается по кускам. Грохот обваливающихся деревянных балок перемешивается с треском огня. Вопли сопровождаются руганью и стонами. Я хочу позвать кого-нибудь, чувствуя в воздухе запах гари, но страх сковывает горло. Я трясусь и сползаю с кровати.

Нас с Валадом уже несколько лет как расселили по разным комнатам, и впервые моя спальня навевает на меня всепоглощающий ужас. Я шарю в поисках одежды, прямо на ночное платье надеваю кафтан, зная, что хоть и весна, но вечерами ещё холодно.

Деревянный пол вибрирует от топота ног, словно все уже давно проснулись. Меня трясёт, пока я стараюсь как можно незаметнее выйти из комнаты, чтобы найти брата и родителей. В коридоре ещё сильнее пахнет дымом. Крики слышны громче, я прижимаюсь спиной к стене и медленно иду к спальне Валада. Ноги еле передвигаются, но как только крики на первом этаже немного стихают, я бросаюсь вперёд по коридору. Ввалившись в знакомое помещение, я тут же спотыкаюсь обо что-то и падаю прямо на пол, сильно ударяясь подбородком.

Я не замечаю болезненного зуда от ссадин и слабо идущую кровь, пугливо оглядываю разгромленную спальню. Сундуки разорены, стул сломан, одеяло сброшено, а постель пуста. С улицы через окно сочится пляшущий по стенам и потолку оранжевый свет.

– Ва-ала-ад, – дрожащим голосом зову я, гадая, мог ли брат спрятаться под кроватью или в шкафу.

Пригибаюсь, заглядывая в сумрак под столом. Из-за огня снаружи в комнате достаточно светло, чтобы я могла ошибиться. Брата здесь нет.

Моё внимание привлекает блеск на полу, наполовину прикрытый сброшенным одеялом. Тянусь, чтобы взять, но пальцы тонут в чём-то вязком. Вопль из горла вырывается раньше, чем я понимаю, что меня пугает. Отдергиваю руку и продолжаю вопить, глядя на красные разводы. Кровь растекается по ладони, капая на одежду. Пытаясь стряхнуть её и избавиться от вязкого ощущения, я судорожно трясу рукой.

– Княжна!

Я замолкаю, услышав знакомый голос Ольги, оборачиваюсь к няне и моментально начинаю всхлипывать.

– Бежать нужно, Вела! – на ней нет привычного платка, светло-русые волосы, обычно заплетённые в аккуратную косу и уложенные вокруг головы, растрепались. На лице следы грязи и чёрные разводы.

Она хватает меня за руку, рывком поднимает на ноги и тянет наружу. Ольга только кажется спокойной, её пальцы до боли сжимают моё запястье. Она напряжённо прислушивается, прежде чем выйти, и нервно дёргается от скрипа половиц под собственными ногами.

– Ва-а-алад, – жалобно лепечу я сквозь всхлипы, не в силах задать вопрос целиком.

– Нет больше княжича, Вела, – сочувственно, но прямо отвечает няня. – Нужно найти князя и твою матушку.

Я не понимаю, что значит её ответ. У меня есть брат, как его может не быть?

Не успеваю задать этот вопрос или упереться ногами в пол и воспротивиться. Как она может так говорить?! У меня есть брат!

С первого этажа валит дым, ползёт вверх, упирается в потолок и распространяется по коридору. Я кашляю, и Ольга практически тащит меня за собой по лестнице. Я едва успеваю переставлять ноги, чтобы поспевать за ней, но всё-таки спотыкаюсь на последней ступеньке, после чего Ольга подхватывает меня на руки. Оказываясь выше, невольно вдыхаю больше дыма, вновь захожусь в кашле, а глаза слезятся, и я почти перестаю что-то видеть. На первом этаже намного жарче, я плачу теперь уже от страха перед огнём.

Ольга бежит через просторную столовую, через сени бросается прямо к главному выходу. Толкает дверь. Снаружи нас накрывает гам криков и ругани, треск огня, звуки драки и ржания лошадей. Какофония оглушает, я не понимаю ни слова из приказов, что выкрикивают мужчины. Прохладный ночной воздух вначале приносит облегчение, но после тело покрывается мурашками. Огонь, кажется, полыхает со всех сторон. Наши бани, оружейная и даже конюшня горят. Кто-то выпустил животных, и обезумевшие от страха лошади носятся по двору, пытаясь подальше убраться от пламени и людей со сталью. Кто-то толкает Ольгу, и, вместо того чтобы спуститься по лестнице, мы валимся вниз. Няня выпускает меня из рук, и я со стоном падаю прямо в грязь. Красивый двор превратился в разруху. Разрыхлённый копытами чернозём перемешан с водой, которой пытались тушить пожар, ползущий по одной из стен нашей усадьбы.

Я поднимаю голову и с визгом отползаю подальше от мёртвого тела с отрубленной рукой. Оборачиваюсь на Ольгу, но та воет, держась за сломанную ногу. Меня тошнит от вида кости, торчащей наружу. Плач няни длится недолго. Мужчина протыкает мечом её горло, и та затихает. Я не могу вымолвить и слова, не могу сомкнуть веки, чтобы скрыться от развернувшейся картины и забыть увиденное.

– Здесь княжна! – кричит тот же мужчина кому-то позади себя. – С княжичем разобрались, а её можно с собой взять.

– Что за княжна? – спрашивает другой, добивая человека на земле.

– Ашорская, коса чёрная. Сератскую пока ищем, – отвечает убивший Ольгу и подходит ближе.

Он не из людей отца, я его не узнаю. Незнакомец хватает меня за кафтан, хочет взвалить на плечо, но я брыкаюсь и воплю ему прямо в ухо.

– Проклятые черти! Я чуть не оглох, – ругается он, роняет меня обратно в грязь и хватается за больное ухо, проверяя, не пошла ли кровь.

Я со всей силы бью его по колену, тот охает, а я, пользуясь моментом, переворачиваюсь и убегаю. Огибаю усадьбу слева и попадаю на просторный задний двор, но здесь ещё хуже. Множество людей сражаются, а ещё больше уже мертвы. Один из мужчин пытается схватить напуганного коня, но животное бьёт человека копытами, и тот падает. А после конь в ужасе топчет его, ломая кости. У меня перехватывает дыхание от вида треснутого черепа. Плачу, верчу головой в поисках родителей и брата.

Кто-то оттягивает меня за кафтан назад, чудом уберегая от копыт другой лошади. Я валюсь на горящую балку и кричу, когда волосы вспыхивают от огня. Тот же человек грязной тканью бьёт меня по спине и плечам. Огонь перекидывается на мой кафтан и лижет шею сзади. Я отбиваюсь, не сразу понимая, что мужчина сбивает пламя с моей одежды.

– Вела! Княжна! Почему ты не с отцом?! – он хватает меня за плечи, поворачивая к себе лицом.

Я пытаюсь сосредоточить взгляд на говорящем, но меня трясёт, а лицо будто свело судорогой. Я не могу произнести и слова от увиденного ужаса.

Голос человека мне кажется знакомым. Он не пытается меня убить, и я стою смирно, пока слёзы текут по щекам.

– Твой отец на другой стороне, княжна. Ближе к кузнице! Илья! – кричит он, поворачивая голову в сторону. – Отведи Велу к князю!

– Хорошо!

Однако Илья не успевает сделать и пары шагов, как на нас нападают другие. Мужчина передо мной резко толкает меня в грудь, я падаю назад, пока он блокирует чужую сталь, занесённую над моей головой.

Я делаю то же, что и раньше. Изворачиваюсь и убегаю. Решаю убежать как можно дальше от всего. Спрятаться, пока всё не успокоится, бегу в сторону кузницы, помня о сказанных словах. Где-то там отец.

Не заметив препятствия, я в очередной раз оказываюсь на земле, нервно оборачиваюсь, проверяя, не гонится ли кто за мной, а опустив взгляд, замечаю, обо что я споткнулась. Все тела я обега́ла, а это не заметила, потому что оно в разы меньше.

Мой продолжительный визг переходит в вой, а вой обрывается хрипом, когда я срываю голос, чувствуя кровь во рту. Я пытаюсь перевернуть Валада, но мне мешает топор в его спине. Стальное лезвие почти полностью вошло в тело. Я беззвучно плачу, упрямо поворачивая его на бок. Лёгкая рубаха на нём изорвана и в крови. Кожа прохладная, а глаза остекленевшие и мутные. Брат не дышит, а его губы не двигаются. Я трясу его, и голова Валада безвольно мотается по грязи. Силюсь позвать его, закричать, но из горла по губам пузырится кровь. Вскидываю голову, ищу отца среди дерущихся. Тот размашистым движением меча убивает вначале одного человека, а потом второго. Его рот открывается, пока он отдаёт приказы. Нас разделяет полоса огня из-за рухнувших берёз на нашем дворе. Охваченные пламенем деревья надломились и упали, продолжая догорать на земле.

Я поднимаюсь на ноги, чтобы побежать к нему и рассказать про Валада, попросить отца ему помочь. Но делаю лишь шаг, и кто-то хватает меня за ногу. Я падаю прямо на соседнее тело, головой ударяюсь о металлическую пластину в броне и скатываюсь в лужу. Все звуки глохнут, когда лицом я оказываюсь в мутной воде. Всё кружится, я не могу пошевелиться. Вдыхаю, но вместо воздуха втягиваю носом грязную воду и начинаю ею захлёбываться.

7

Я перекатываюсь и тут же падаю с кровати на холодный пол. Удар выбивает из меня весь воздух. Хватаюсь за край кровати и подтягиваюсь, но вместо того чтобы встать, стремительно ползу и, к счастью, успеваю добраться до ведра. Меня выворачивает несколько минут, до тех пор, пока я не прощаюсь с жалкими остатками позднего ужина. И даже после этого спазмы продолжаются.

Я знаю, что произошло в ту ночь. Многое мне объяснили и рассказали спустя пару недель. Сама же я мало что помнила из-за того удара головой, а теперь память решила вернуть мне воспоминания со всей чёткостью.

Треклятая русалка.

Всё из-за треклятой русалки.

Нужно было убить её.

Отодвигаю ведро и приваливаюсь к стене. Кожа покрыта холодным потом, ночная рубашка влажная, а волосы липнут к шее. Я пытаюсь размеренно дышать, чтобы угомонить сердцебиение. Оно настолько сильное, что всю грудную клетку колет, словно костяными иглами.

Опираясь на кровать, поднимаюсь на трясущихся ногах, дохожу до сундука и роюсь в нём, раскидывая вещи в разные стороны.

– Слава богине.

Достаю кожаный мешочек с самого дна и шумно выдыхаю, отыскав старое лекарство. Стеклянные пузырьки звенят, пока я разматываю шнурок. Маковый отвар с вином. Всё в малых количествах, просто снотворное.

Злоупотреблять маком нельзя, но сёстры сами разработали для меня рецепт и выдавали как лекарство только в самые трудные времена. Вначале оно требовалось мне несколько раз в неделю. На третий год обучения я пила его всего раз в месяц. А последние три года ни разу.

Однако утром мне нужно будет пойти в лес. Жители жалуются на стоны и вопли. Судя по всему, нечисть завелась. Я не могу ставить жизнь других сестёр под угрозу, не будучи в форме.

Морщусь от собственных глупых оправданий. Что бы я себе ни говорила, я просто боюсь лечь спать и снова вернуться в ту ночь. Откупориваю пузырёк, и знакомый запах тут же бьёт в нос. Мешкаю несколько секунд, последний раз прикидывая, могу ли обойтись без этого, но, осознав ответ, выпиваю всё за один глоток.

* * *

– Что случилось? – прямо в лоб спрашивает Ясна, когда я присоединяюсь к сёстрам на рассвете.

Сегодня отправляемся я, Инга и Ясна. Старшая из нас – Инга – серыми глазами тоже оглядывает меня с ног до головы и хмурит брови. Внешне ей от силы двадцать пять, а на самом деле около пятидесяти. Она, единственная среди сестёр, постоянно состригает волосы до плеч, говоря, что с длинными неудобно. На фразу, что ни одна девушка или женщина в своём уме не отрежет добровольно косу, Инга только смеётся. Говорит, что это лишь оттого, что обычные девушки не знакомы с болью, когда упырь цепляется за косу, намереваясь в итоге впиться в глотку.

Я вздыхаю и натягиваю кислую улыбку. Знаю, что одежда на мне чистая и опрятная, волосы расчёсаны, сапоги начищены, а топорик и меч на поясе закреплены как надо. Раз за разом я проверяла свой внешний вид, чтобы даже на лёгком красном кафтане не было и пятнышка, но сёстры каким-то образом всё подмечают.

– Что меня выдало?

– Ты улыбалась, пока шла к нам, – язвительно отвечает Ясна. – В такую рань обычно ты не улыбаешься.

– Может, у меня хорошее настроение, – с такой же язвительностью отвечаю я.

– Глаза, подведённые сурьмой, – отвечает Инга. – Ты всегда так пыталась скрыть потемневшие белки глаз после мака. На контрасте они кажутся светлее, но мы тебя знаем.

Я недовольно сдуваю выбившуюся прядь волос с лица.

– Просто признайся, если пила настойку, – серьёзно добавляет Инга.

– Пила.

Ясна открывает рот, чтобы вновь высказать, как она не одобряет такой способ избегать прошлого, но Инга, как старшая, останавливает её взмахом руки.

– Ты уже взрослая, Вела. То, что у тебя осталось, – это последнее. Больше мы тебе мак с вином делать не станем. Ты должна справиться с этими демонами. Я не хочу видеть, что моя сестра, достигшая таких высот в нашем деле, сломлена ночными кошмарами. Ты сильнее своих воспоминаний, помни об этом, хорошо?

Я знаю, что к маку можно пристраститься, поэтому киваю. Однажды мне уже пришлось пережить неприятный отказ от этого лекарства. Тогда я почти не могла спать пять дней подряд. Тело не засыпало, что бы я ни делала. Проходить через подобное снова я не хочу и вообще надеюсь, что сегодняшняя ночь просто стала мрачным исключением в череде обыденных дней.

Хоть Инга и угрожает мне, но прекрасно знает, что обучение я закончила и сама могу приготовить снотворное. Однако я не стану делать этого у них за спиной. Доверие – главное, что есть у нас. Сёстры – единственные, и другой семьи ни у кого из нас нет и не будет.

Инга одобрительно улыбается и указывает на приготовленных коней. Некоторые верят, что Мары ездят исключительно на белых лошадях, но это неправда. Хотя были князья, что дарили нам коней светлого окраса, думая, что это уважит богиню. В действительности любая лошадь – достойный дар и большой помощник. У Инги лошадь рыжей масти, у Ясны серая кобыла, у меня серый конь в яблоках.

Мы направляемся на юго-восток. Не так давно поблизости появилась новая деревня. Своё поселение жители назвали «Зарич», но расположились там пока от силы семей десять. Вот они-то и жалуются на странный вой в лесах.

– Я знаю, что нужно, чтобы ты повеселела, сестра! – неожиданно выдаёт Ясна, когда мы не торопясь двигаемся в сторону нужной деревни.

Я неуверенно натягиваю улыбку, догадываясь по весёлому тону подруги, что её идея маловероятно придётся мне по вкусу.

– Вот-вот наступит праздник! Как насчёт веселья в Иванов день? Мы заслужили отдых, – Ясна демонстрирует белые зубы в широкой улыбке, а по блеску в глазах я осознаю, что она уже всё решила.

– Я считаю, что это неплохая идея, Вела.

Я резко оборачиваюсь на Ингу, удивлённая её согласием.

– Ты же это несерьёзно? – с мольбой уточняю я, ёрзая в седле.

– Ещё как серьёзно. Ты засиделась в храме.

Мои брови взлетают от этого заявления. Мне исполнилось девятнадцать только в начале года, до этого я придерживалась комендантского часа. Мне позволяли бродить по лесам в округе, но ни в одну из деревень в одиночку я поехать не могла. На праздники вроде Коляды или Масленицы хоть и не всегда, но меня брали. На праздновании Ивана Купалы я была только два раза, так как это праздник скорее для молодых и свобод-ных.

Юноши и девушки прыгают через костры, водят хороводы, дарят понравившимся молодым людям венки, выбирают будущих жён и мужей, а кто-то наслаждается знакомствами на одну ночь.

Раньше для меня всё было строго, а сейчас Инга – вторая по старшинству после Русланы – буквально приказывает мне уехать из храма и… повеселиться. Я прищуриваюсь, ожидая подвоха в виде какого-нибудь условия или задания. Инга чувствует мой пристальный взгляд, оборачивается и смеётся, вероятно, догадываясь, в чём дело.

– Вела, просто повеселиться. Отдохнуть! Мы все так делаем. Как давно ты общалась с другими людьми?

– Недавно на реке, – бубнит себе под нос Ясна, но откашливается в кулак, когда я бросаю на сестру предупреждающий взгляд.

– Когда ты была в деревне, Вела? – с нажимом меняет вопрос Инга.

– На Масленицу, – нехотя признаюсь я.

– На Масленицу?!

Несколько птиц, потревоженные громким возгласом, срываются с веток.

– Три месяца назад?! – не унимается Инга, а я всё ниже опускаю голову от стыда, понимая, что действительно давно не виделась с живыми людьми, если не считать неудачной встречи с косторезом. – Затворничество в храме ещё ни одну сестру до добра не довело, Вела. Общение и тем более веселье важно для душевного равновесия.

– Тогда решено! – воодушевляется Ясна, чувствуя, как они загоняют меня в угол.

– Захватите Злату и Миру с собой, а мы с Русланой присмотрим за Айкой, – говорит Инга той, а меня и вовсе уже не спрашивают.

Но я и не пытаюсь возражать, думаю, копаюсь в себе и внезапно сама злюсь на своё отшельничество. Моя жизнь не должна быть такой. Я не хочу держаться за прошлое, что с такой лёгкостью бросило меня, когда я нуждалась в помощи. Почему же я сама хватаюсь за воспоминания? Те кошмары позади, моё обучение позади. Теперь я могу попробовать начать жить по-настоящему, вновь обрести хоть немного свободы и разобраться, что ещё мне нравится делать. Мы не каждый день сражаемся с нечистью, пора найти что-то, что мне может быть по душе. Мира любит мастерить украшения, поэтому Ясна и отдала ей мою лунницу. Руслана и Инга в свободное время предпочитают читать или переписывать тексты для сохранности. При возможности они привозят в храм новые книги и свитки. Ясна обожает праздники. Я же в свободные минуты вырезаю по дереву, хотя делаю это бездумно, чтобы руки занять.

– Отлично, я пойду! – говорю я, расправляя плечи и улыбаясь сёстрам, однако теперь они разглядывают меня с замешательством, удивлённые внезапной переменой. – Будет весело. Это же праздник!

Я ещё несколько раз уверенно киваю, но уже скорее для себя, пытаясь укоренить эту мысль в собственном сознании.

Выезжая на широкую дорогу, мы ускоряемся, пуская лошадей галопом. До самой деревни почти день пути, но нам нужна не она сама, а небольшой лес на северо-востоке от Зарича, поэтому дорога займёт меньше времени, примерно полдня в одну сторону. Роса полностью испаряется, а утренняя дымка рассеивается под солнечными лучами. Мы проезжаем поля и берёзовые рощи, несколько раз останавливаемся на короткие привалы, позволяя лошадям отдохнуть, а один раз прерываемся на скромный обед.

Солнце близко к зениту, и высоко в голубом небе висят мягкие кучевые облака. Я с интересом разглядываю их причудливые формы, жмурюсь от удовольствия, чувствуя по-летнему приятное тепло. Тереблю рукав верхнего кафтана, подумывая, стоит ли его снять. Ткань хоть и тонкая, специально для летнего периода, но она поможет согреться, когда при галопе станет прохладно.

Через час после полудня мы добираемся до нужной опушки. Замираем перед полосой леса и делаем то, что нужно в данном случае.

Мы слушаем.

Ждём, улавливая звуки и намёки на то, что завелось в этой чаще. Щебет птиц слишком оживлённый, значит, это не упыри и не бесы. Воздух не кажется влажным, и я не помню, чтобы где-то здесь были пруды достаточно глубокие для утопленников. Да и запах застоявшейся воды ощущался бы в воздухе. Русалки же любят чистые озёра и желательно с притоками рек.

– Вытьянка, – с облегчением говорит Инга, когда мы одновременно слышим тихий жалобный вой.

Мы все выдыхаем, зная, что пока ничего опасного в этом создании нет. Вытьянки – духи неупокоенных костей. Они воют, плачут и стенают, чтобы кто-то их нашёл и похоронил. Однако если это будет продолжаться слишком долго, дух может озлобиться и стать призраком.

– Их несколько, – говорю я, спешиваясь.

Сёстры следуют моему примеру и продолжают прислушиваться, пытаясь по звукам подсчитать, сколько их. Но тоскующие стенания разносятся эхом, и неясно, с какой стороны они появляются, кажется, что отовсюду. Возможно, там только одна вытьянка, но её вой отражается от деревьев, создавая звуковой обман.

Замечая признаки бурелома, мы привязываем лошадей на опушке, решая не брать их с собой в чащу.

– Разделимся, – предлагает Ясна. – Хотелось бы вернуться в храм до глубокой ночи. Если разойдёмся, то быстрее управимся.

Инга старшая, и она какое-то время прикидывает варианты, но в итоге согласно кивает.

– Будьте аккуратны. Если встретите кого-то опаснее, то не рискуйте понапрасну. Встретимся здесь через пару часов.

Никто из нас не вытаскивает оружие, так как вытьянка не представляет серьёзной опасности, но я проверяю, удобно ли висит топорик и легко ли его выхватить при необходимости.

Мы с сёстрами расходимся в разные стороны, продвигаясь вглубь леса. Как только их шаги стихают, я замираю среди тонких поваленных стволов. Лес смешанный, а летом из-за листвы почти ничего не разобрать. Напряжённо жду, медленно обводя взглядом местность.

Как только раздаётся жалобный вой, я моментально направляюсь в его сторону, он обрывается, а потом повторяется, но немного переместившись. Меняю направления, следуя за звуком. Тот вновь повторяется и пропадает, а я чертыхаюсь, осознавая, что эхо играет со мной. Кажется, что я хожу кругами и постоянно не в ту сторону. Раздражённо продираюсь сквозь кусты и замираю, натыкаясь взглядом на человека, сидящего на корточках ко мне спиной. Он что-то делает и не замечает моего появления. Я хватаюсь за рукоять меча, задерживаю дыхание и внимательно приглядываюсь, точно ли это человек.

Жалобный плач вытьянки раздаётся рядом с фигурой, и я наклоняюсь, разглядывая кости и череп неподалёку. Расслабляюсь и убираю руку с оружия.

– Стоило догадаться, – нарочито громко говорю я. – Ты там, где кости.

Спина и плечи Ирая напрягаются, он прекращает своё занятие и медленно оборачивается ко мне через плечо.

– Ма-ара, – тянет он, расплываясь в белозубой улыбке, словно мы хорошие друзья. Я вопросительно приподнимаю бровь, когда он медленно осматривает меня с ног до головы своими голубыми глазами. – Сегодня ты сухая.

– Сегодня ты одетый, – с той же интонацией парирую я, а собеседник усмехается.

– Я почти уверен, что слышу сожаление в твоём голосе.

– Это только потому, что желаешь его там услышать.

Ирай беззвучно смеётся, веселясь. Я невольно улыбаюсь в ответ, находя странное удовольствие в наших абсолютно нелепых обменах любезностями.

Я подхожу ближе, чтобы посмотреть, чем он занят.

– Это вытьянка, – уже серьёзнее говорит он, указывая на небольшой светящийся дух над костями.

Тот не имеет формы, просто похож на колышущиеся нити света, но, судя по костям под ним, это не человек. Скорее всего, олень. Вытьянки животных не становятся озлобленными призраками, но продолжают выть, пока их кости кто-нибудь не найдёт. Животное умирало в муках, раз продолжает стенать даже после смерти.

– Не бойся. Она неопасна, – заверяет меня Ирай, продолжая копать могилу. – Нужно просто хотя бы ненадолго похоронить кости, и дух уйдёт.

Я присаживаюсь рядом на корточки и с притворным удивлением округляю глаза. Не отрываясь, смотрю ему в лицо с тем же выражением, с которым многие незамужние девицы глядят на молодых, сильных и красивых мужчин.

– Так просто? – с притворным восторгом переспрашиваю я.

– Так просто, – кивает Ирай и продолжает копать яму. Косторез запоздало понимает, что моя реакция наигранная. Он останавливается, его улыбка становится вымученной, когда он вновь поворачивается ко мне. – Но ты ведь Мара и сама всё знаешь.

– Знаю, – теперь уже мои губы растягиваются в наглой улыбке, и я чувствую, что маленькая, но победа в этот раз за мной.

– Ты здесь одна?

– Нет, с сёстрами. – Беру ближайшую палку и помогаю собеседнику с могилой. – А что ты здесь делаешь?

– Ты верно угадала с самого начала. Я пришёл за костями.

– Охота?

– Нет, за этими костями.

Я прослеживаю взглядом за палкой, концом которой он указывает на останки оленя с жалобно скулящим духом. Не сразу понимаю, что он действительно говорит о них.

– Кости, над которыми чахнет дух, особенно привлекательны для моей работы и могут принести удачу и здоровье, если вырезать из них оберег. От упырей, конечно, не уберегут, но от заговоров очень даже. Я услышал про вой в этом лесу и знаю, что вытьянки неопасны, – пожимая плечами, поясняет он.

– Да, только если дух не над человеческими костями! – резко обрываю я, осознавая, что он говорит. – По вою не определить, чьи кости, и ты мог наткнуться на призрака, а может, и упыря!

– Но не наткнулся же. Я не впервые этим занимаюсь.

Я ошарашенно открываю и закрываю рот, слушая, с каким спокойствием он рассказывает о возможных опасностях. Не обращая на меня внимания, Ирай складывает кости в вырытую яму и начинает аккуратно засыпать землёй. Я чувствую поднимающееся раздражение: он не воспринимает мои слова всерьёз.

– Не впервые?! Да ты просто везучий глупец!

Он замирает и поднимает на меня удивлённый взгляд. Я едва вновь не теряю дар речи, когда на его лице отражается обескураживающая невиновность и обида.

– Где хоть твой меч? – строго отчитываю я, справившись с замешательством.

– Привязан к седлу.

– К седлу?! Где твой конь?

– Примерно в десяти минутах ходьбы на юг. Но у меня есть кинжал, – он хлопает себя по бедру, где прикреплено оружие.

Я шумно набираю в лёгкие воздуха, стараясь угомонить рвущийся наружу поток ругательств. Немного успокаиваюсь, но высказываю то, что он должен знать, раз суёт нос к нечисти:

– Многие деревенские лезут в леса, чтобы поглядеть на мертвецов, попадают в лапы упырям или утопленникам и позднее сами становятся такими же. А мне с сёстрами потом разбираться с этими проблемами, рискуя жизнью! То, о чём ты говоришь, – показная бравада и не более!

Он слушает не перебивая, но выражение лица становится серьёзнее, взгляд угрюмее, и впервые за время знакомства с ним я ощущаю определённую опасность. Я ведь совсем не знаю Ирая. Он мог мне соврать обо всём. Всё моё нутро сжимается в пружину, готовое реагировать. Бежать или защищаться, если будет нужно. Я не понимаю природу этого чувства, потому что люди никогда не представляли угрозы для Мар. Любой смертный побоится тронуть выбранную самой Мораной.

Я вздрагиваю всем телом, когда собеседник аккуратно берёт мою руку, которую я невольно положила на рукоять меча.

– Мне жаль, что ты решила, будто я неуважительно отношусь к вашей жертве, – вкрадчиво, но мягко говорит он, не мигая глядя мне в глаза.

Для пущей убедительности Ирай пальцами сжимает мою ладонь. Я продолжаю напрягаться и тяжело сглатываю. Не могу понять, что хочу сделать: вырвать руку или обхватить его ладонь в ответ.

– В следующий раз я обязательно возьму меч, – обещает он и отпускает мою руку, лишая меня возможности подумать ещё секунду и принять решение.

Моя рука зависает в воздухе, лишаясь чужого тепла. Проходит пара секунд, прежде чем я прячу её под кафтаном.

– Но ты продолжишь этим заниматься?

– Несмотря на мою профессию, я не люблю убивать. Поэтому предпочитаю найти то, что уже мертво, – улыбка возвращается на его лицо, и он продолжает закапывать останки. Делает это бережно, словно существу при жизни причинили столько боли, что он не хочет добавлять страданий ещё и после смерти.

Я опускаюсь на колени и помогаю. Уважаю его трепетное отношение к чужой жизни, хотя не одобряю то, как беспечно он относится к своей. Мы молча хороним оленя и следим за вытьянкой. Та ещё некоторое время стонет, кружа в воздухе, но после испускает последний вздох облегчения и исчезает. Ирай кивает, довольный проделанной работой, начинает выкапывать кости обратно и складывать в тряпичный мешок.

Я встаю, обхожу местность вокруг, прислушиваясь к звукам леса. Ищу, есть ли ещё где-то неупокоенные мертвецы, но не слышу ничего, кроме щебета птиц, стука, когда Ирай опускает новую кость в мешок, и хруста сухих веток под моими ногами. Возвращаюсь к косторезу и задумчиво наблюдаю, с какой обыденностью он собирает чужие останки. Собеседник поднимается на ноги, отряхивая землю с рук и серого кафтана.

Работа закончена, и мы оба понимаем, что наши пути вновь расходятся. Мне стоит пройтись по лесу ещё и посмотреть, не попадутся ли другие вытьянки, а потом нужно вернуться к сёстрам.

– Мой конь на севере, – говорю я, пока Ирай неловко мнётся на месте.

Тот кивает, доказывая, что я правильно догадалась о том, что его интересует. Его конь на юге.

– Мары празднуют Иванов день? – торопливо спрашивает Ирай, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти первой.

– Иногда, – уклончиво отвечаю я.