Текст книги "Один маленький грех"

– Не могу согласиться полностью, – сказала она. – Я думаю, вы очень точны, когда играете в карты.

Он взглянул на нее из-за чашечки с кофе и тонко улыбнулся.

– Прихожу к выводу, что вы недооцениваете мой талант, – ворчливо сказал он. – Но при условии, что он хорошо отточен, игра в карты, мисс Гамильтон, становится искусством, с помощью которого бедный молодой шотландец может идти своим путем в этом мире.

– Так вы несчастный бедняк? – Она выразительно посмотрела на его элегантный сюртук, стоивший, вероятно, больше, чем половина ее гардероба.

– Нет, и никогда им не был. – Его глаза опасно заблестели. – Но в настоящее время я, как вы недавно напомнили мне, очень богатый джентльмен. И, уверяю вас, я никогда бы не стал им, если бы жил за счет своих арендаторов.

– Возможно, вы стали им в силу слабостей других людей, – предположила она. – Азартные игры по своей природе нечестны.

– Меня нимало не волнуют слабости мужчины, мисс Гамильтон, если он так глуп, что садится играть за стол со мной, – отвечал он невозмутимо. – И когда я играю, ничто не остается на волю случая. Все дело в вероятности и статистике – вещах настолько реальных и ощутимых, что их можно рассчитать на обороте старой газеты.

– Как нелепо это звучит! – возразила она. – Вы пытаетесь выдать порок за добродетель. Всем известно, что игра в карты зависит от удачи.

– В самом деле? – Он потянулся за колодой карт. Ловким движением он разложил их на столе веером. – Возьмите карту, мисс Гамильтон. Любую карту.

Она хмуро посмотрела на него.

– Это не деревенская ярмарка, милорд.

– Мисс Гамильтон, вы боитесь, что, несмотря на ваше знание жизни, вы в чем-то можете оказаться не правы?

Она схватила карту.

– Прекрасно, – сказал он. – Теперь у вас в руках карта…

– Как вы проницательны, Маклахлан.

Напряжение повисло в комнате.

– …карта, которая может быть или черной, или красной, – продолжал он. – Шансы пятьдесят на пятьдесят, не так ли?

– Так, но при чем здесь наука?

– На самом деле очень даже при чем, – сказал он. – Конечно, есть еще другая переменная.

– Мне кажется, их пятьдесят две.

Его брови снова поползли вверх.

– Давайте поэкспериментируем, мисс Гамильтон, – предложил он. – Карта, которую вы держите в руке, или туз, или фигурная, или нефигурная. Сейчас, когда на столе рубашками вверх лежит пятьдесят одна карта, вероятность того, что у вас туз, составляет четыре к пятидесяти двум. Согласитесь, шансов мало.

– Как я уже сказала, все дело в удаче.

Он поднял вверх палец.

– А вероятность того, что у вас фигурная карта, – двенадцать к пятидесяти двум, так?

– Да, так.

– А вероятность, что это нефигурная карта, – тридцать шесть из пятидесяти двух, верно?

– Конечно.

– Тогда я предположу, мисс Гамильтон, что вы держите в руках нефигурную карту. Вероятность этого выше, как видите. Я осмелюсь предположить также, что это карта красной масти.

Эсме посмотрела на свою карту и побледнела.

– Разрешите мне взглянуть?

Она неохотно положила на стол восьмерку бубновой масти.

– И все же это просто удачная догадка, – пожаловалась она.

– Первое неверно, – возразил он. – Но второе верно. Мисс Гамильтон, есть разница между вероятностью и удачей. Теперь переверните карту рубашкой вверх и возьмите другую.

– Это нелепо. – Но она сделала, как он просил.

– Теперь, мисс Гамильтон, вы изменили вероятность, – сказал он, не сводя с нее глаз. – Теперь у нас пятьдесят одна карта, поскольку восьмерка бубновой масти вышла из игры.

По его настоянию они повторили те же действия еще более десяти раз. Четыре раза сэр Аласдэр ошибся. Эсме пыталась торжествовать, но с каждым разом точность его догадок возрастала. Он неизменно называл вероятность угадывания для каждой последующей карты. Цвет масти, фигурная или нефигурная. Вскоре он смог угадывать не только это, но саму масть и даже число.

Голова у Эсме шла кругом. Что еще хуже, сэр Аласдэр, казалось, мог точно назвать, какие карты вышли из игры и какие остались. Она вспомнила стопку загадочных книг в курительной комнате, которые невозможно было читать. Ей пришлось с досадой признать, что он, должно быть, не только прочитал, но и понял все эти проклятые книги.

После того как он правильно назвал четыре карты одну за другой, Эсме встала.

– Все это ужасно глупо, – сказала она, откладывая в сторону последнюю карту. – Сэр, вряд ли вы позвали меня затем, чтобы забавляться с картами?

Он смел карты со стола.

– Вы, мисс Гамильтон, высказали пренебрежение к тому, как я обеспечиваю себе средства к существованию, – спокойно заявил он. – Я просто защищал свою честь от ваших жестоких и оскорбительных обвинений.

Эсме засмеялась.

– Но ведь вы, разумеется, живете не умом?

– Вы считаете, что у меня его нет? – с вызовом спросил он.

Она растерялась.

– Я не говорила этого.

– Но вы, помнится, предположили, что у меня вряд ли есть что-нибудь, кроме… дайте подумать… да, смазливой физиономии, разве не так?

– Я ничего такого не предполагала, – сказала она и поняла, что солгала. – Тем не менее игра в карты едва ли требует умственных усилий.

– Вам когда-нибудь приходилось играть в двадцать одно, мисс Гамильтон? – спросил он мрачно. – Идите к себе наверх и прихватите те три сотни фунтов из чернильницы, шляпной коробки или где вы их там прячете, и если вы не ведаете сомнений, давайте проверим ваше глубокомысленное утверждение.

Красавец Маклахлан с его золотыми волосами и неприятно резким голосом был сам дьявол, хуже того – дьявол с ангельской внешностью. У нее не было сомнений, что он ободрал бы ее до нитки, только чтобы доказать свою правоту.

– Нет, спасибо, я не играю в азартные игры.

– Вы, мисс Гамильтон, очень лихо сыграли, приехав в Лондон с этим ребенком.

– Она не этот ребенок, – сказала Эсме. – Она…

– Да, да, – прервал он ее, сделав отстраняющий жест рукой. – Она Сорча. Я помню это. Дайте мне время, мисс Гамильтон, приспособиться к этой огромной перемене в моей жизни.

Какое-то время они молча пили кофе. Эсме мучительно искала нейтральную тему для разговора, но так и не нашла.

– Как она? – наконец произнес Маклахлан. – Сорча? Она хорошо себя чувствует?

– О да, – сказала Эсме. – Она жизнерадостный ребенок.

– Что вы этим хотите сказать?

– Это трудно объяснить. – Эсме выразительно раскинула руки. – Но у Сорчи сильная воля, и у нее есть… скажем, уверенность в способности очаровать каждого, кто окажется рядом, и получить то, что она хочет.

Сэр Аласдэр неожиданно улыбнулся, и ямочки на его слишком красивом лице стали еще заметнее.

– Хм-м, – сказал он. – Интересно, от кого она получила такое наследство?

Эсме взглянула на него из-за чашки с кофе.

– Теперь, по размышлении, я начинаю думать, сэр, что бедный ребенок получил двойную дозу.

– О да. – Он вяло допил свой кофе и отодвинул чашку. – Вы, несомненно, правы.

Эсме вдруг ощутила себя неблагодарной и несправедливой. Не его вина, что он родился красивым и обаятельным и знает, как пускать в ход эти качества.

Он с отсутствующим видом взял из стопки одну карту и начал ловко вертеть ее между пальцами одной руки, не спуская с нее глаз. Эсме лихорадочно думала, что бы сказать дельное.

– Благодарю вас за мебель, – пролепетала она. – Так много стульев. Вы очень добры.

– Добр? – повторил он, все еще лениво играя с картой. – Я редко делаю что-нибудь из доброты, мисс Гамильтон. Если я это делаю, то или из чувства самосохранения, или чтобы сделать себе приятное.

– Понимаю. – Его обезоруживающая откровенность завела ее в тупик. – И что же двигало вами в данном случае?

– Желание сделать себе приятное, – отвечал он. – Мне хотелось увидеть теплоту в ваших глазах, когда вы будете благодарить меня – как сейчас. Вы попались в ловушку, мисс Гамильтон.

– «Погубите их добротой?» – пробормотала она. – Ну, чтобы я оказалась в ловушке, потребуется больше, чем это; вы должны знать, что шотландцы сделаны из плохо поддающегося обработке материала.

– Я больше боюсь того, мисс Гамильтон, что прежде тяжелая работа изнурит вас, – невозмутимо сказал он. – Я узнал из самого компетентного источника, что детям нужны и гувернантка, и няня. Это так?

Эсме была поражена.

– В идеале – да.

Сэр Аласдэр покрутил между пальцами карту и хлопнул ею об стол перед Эсме фигурой вверх. Туз червей.

– Тогда пусть будет идеал, мисс Гамильтон.

Какое-то время Эсме, не отрываясь, смотрела на его изящную кисть с длинными пальцами, такими теплыми по контрасту с неживой белизной карты. Ею начинало овладевать беспокойство. Ей не хотелось оставаться наедине с этим мужчиной с его идеальными кистями рук и тихим, глубоким голосом.

– Что вы имеете в виду? – наконец произнесла она.

– Я собираюсь нанять няню, – сказал он. – Через день-два Уэллингз пришлет вам кандидаток. Выберите ту, которая покажется вам лучшей.

Эсме не знала, что сказать.

– Это щедрый жест, сэр, – произнесла она. – Я просто не знаю, что сказать.

– Как насчет «Я буду вечно признательна вам»? – предложил он. – Или «Я ваша преданная раба»?

Эсме не понравилось, как были произнесены эти слова, с излишней теплотой в голосе и как-то двусмысленно.

– Не думаю.

Маклахлан медленно и лениво пожал плечами.

– Тогда, может быть, вы просто нальете мне еще кофе, – предложил он. – Моя чашка пуста вот уже десять минут.

Эсме посмотрела на стол, несколько смущенная своей оплошностью. Его чашка стояла пустая на краю стола. Он взялся за чашку и подтолкнул ее к Эсме. Она инстинктивно схватилась за кофейник. Но как-то так получилось, что жидкость пролилась мимо, и следующее, что запечатлелось в ее сознании, – Маклахлан отдергивает руку и проливает кофе на свой замечательный костюм. «Боже мой!» – вскрикивает он.

Что было дальше, она потом толком не могла вспомнить. В ее руке оказался носовой платок, а она стояла на коленях у его кресла и прикладывала платок к его жилету прекрасного соломенного цвета, совсем не думая, как это может выглядеть со стороны.

– Простите меня! – Эсме яростно терла шелк.

Маклахлан откинулся в кресле, чтобы оценить ущерб.

– Черт, горячо!

– Ой, я ошпарила вас? – жалобно спросила она. – Вам больно? – Ей вдруг захотелось заплакать. Это было последней каплей.

– До свадьбы заживет. – Его сильная теплая рука легла на ее плечо. – В самом деле, мисс Маклахлан, все в порядке. Пожалуйста, перестаньте тереть и посмотрите на меня.

Эсме подняла глаза.

– О нет! – Его шейный платок тоже пострадал. – Ой, он испорчен! – Она перебирала складки платка, будто это могло помочь.

Маклахлан отвел ее руку в сторону, но продолжал удерживать ее в своей руке.

– Бывало и хуже, – сказал он, наклоняясь над ней так низко, что от его дыхания слегка шевелились ее волосы. – Мисс Гамильтон, встаньте с колен – прежде чем кто-нибудь заглянет сюда и сделает неправильный вывод, что, если учесть мою репутацию, весьма вероятно.

Смысл его слов не доходил до нее.

– Простите?

Маклахлан вздохнул, затем толчком отодвинул кресло назад и поднялся, одновременно подняв ее. Теперь они стояли совсем близко друг к другу. Ее голова едва доставала до его груди, ее рука все еще оставалась в его руке. Некоторое время он не двигался, глядя на их переплетенные пальцы.

– Моя дорогая мисс Гамильтон, – наконец начал он.

– Д-да?

Его рот искривился в улыбке.

– Надеюсь, я не пострадаю, если скажу, что из всех людей, обкусывающих ногти, коих мне приходилось знать, вы самая безжалостная к собственным ногтям.

Ее лицо запылало. Она выдернула руку и спрятала ее за спиной.

Он успел схватить другую руку и твердо удерживал ее.

– Да-а, – произнес он, внимательно разглядывая ее пальцы, – я вообще не уверен, что это ногти.

Она попыталась высвободить руку, но негодяй только насмешливо улыбался.

– Вы, мисс Гамильтон, стараетесь вовсе избавиться от них, – продолжал он, не спуская глаз с ее руки. – Они отступают, как французы из Москвы.

Эсме все еще была в смятении оттого, что облила его горячим кофе.

– Это ужасная привычка, – призналась она, пытаясь высвободить руку. – Хотела бы я знать, как избавиться от нее.

Он перевел взгляд на ее лицо и долго не отрываясь смотрел на него.

– Что мне хотелось бы знать, так это отчего вы в такой тревоге, что обкусываете свои ногти до мяса?

Он, казалось, не собирался выпускать ее руку, хотя и удерживал ее очень деликатно.

– Эсме. – В его голосе она услышала упрекающую заботливость. – Моя дорогая, вы действительно сильно обеспокоены. Почему? Как я могу вам помочь?

Она вдруг почувствовала, что подбородок у нее дрожит.

– Не смейте, – прошептала она, отводя глаза в сторону. – Не смейте жалеть меня.

Его глаза оживились.

– Я только хочу, чтобы вы сказали мне, в чем дело, – настаивал он. Внезапно его тон изменился. – Эсме, может быть, это я? Это я… заставляю вас страдать?

С этими словами он уронил ее руку и отступил назад.

Боже! Этого просто не может быть. Почему его это вообще заботит? Как он может быть то невоспитанным грубияном, то – в следующий момент – полным сочувствия и сострадания? У Эсме перехватило дыхание.

– Это не вы, – удалось произнести ей, ее рука нервно теребила нитку жемчуга на шее. – Это не вы, и это не имеет к вам ни малейшего отношения. Пожалуйста, Маклахлан, просто не обращайте на меня внимания.

– Я не уверен, что мне это удастся. – Его голос звучал мягко, но настойчиво. – Моя дорогая, вы делаете вид, что все в порядке, но я начинаю подозревать, что под маской храбрости скрывается надлом. Вам слишком многое пришлось перенести?

– Я справлюсь! – взмолилась она, роняя руку. – Я справлюсь, клянусь вам! Так вы поэтому нанимаете няню? Вы считаете, что я ничего не знаю о том, как обращаться с детьми? А что касается кофе – я виновата, простите, я была недостаточно внимательна. – Она говорила все возбужденнее, но не могла остановиться. – Больше этого не случится. И я смогу смотреть за Сорчей. Я смогу!

– Мисс Гамильтон, все это не важно, – сказал он. – Вы устали, вы тоскуете по дому, вы пережили утрату. Ваша мать умерла, на вас легла непосильная ответственность. Я уверен, что временами вы чувствуете себя совсем одинокой. Могу я проявить, по крайней мере, небольшое участие?

Она издала какой-то звук – было ли это затрудненное дыхание? Или рыдание? Едва ли она сама это знала. Неожиданно она почувствовала, что его руки, такие сильные и уверенные, обхватили ее. Никогда еще ничье прикосновение не несло с собой столько успокоения и поддержки. Эсме, конечно же, не следовало этого делать, но она позволила себе приникнуть к его груди, надежной, как скала. Она ощущала крахмальную свежесть и теплый мускусный мужской запах, и вдруг само собой оказалось – это единственное, что она могла сделать, чтобы не уткнуться носом в его промокший галстук и не заплакать. Она тосковала по дому. Она горевала по умершей матери. И она боялась. Боялась себя не меньше, чем других.

– Эсме, посмотрите на меня, – шепнул он. – Пожалуйста.

Она подняла на него глаза, беззвучно умоляя, сама не зная, о чем. Его объятие стало крепче. Его греховно длинные ноги немного согнулись, его рот оказался над ее ртом. Эсме почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Ей хотелось раствориться, спрятаться в нем. Вместо этого она закрыла глаза и приоткрыла губы. Она как будто знала, что произойдет дальше – губы Маклахлана оказались на ее губах, и Эсме овладело чувство неизбежности происходящего.

Она повернула голову в движении, умолявшем, чтобы поцелуй стал крепче. Его мягкие и жадные губы слились с ее губами. Внутри ее что-то переворачивалось. Пальцы на ногах поджались, дыхание перехватило. Плохо. Совсем плохо. Но неумолимая сила прижимала ее тело к нему. Она задыхалась – или ей это казалось – и чувствовала, как его язык настойчиво стремится протиснуться между ее губами. И под этим мягким натиском она откинула голову назад и со сладостным чувством позволила губам открыться для него.

Маклахлан застонал, это был низкий мучительный звук, и глубоко просунул язык в ее рот. Боже, какое странное ощущение. Какое восхитительно греховное. Ничего подобного она никогда не испытывала. Ее дыхание участилось и стало поверхностным. Она поднялась на цыпочки и обхватила его за талию, а потом ее руки скользнули вверх по его спине, наслаждаясь его теплом и силой.

– Эсме, – прошептал он, едва оторвавшись от ее губ, а затем снова приник к ним.

Она чувствовала под своими ладонями, как подрагивали мышцы его спины, словно у нетерпеливого жеребца. Она чуть отвела рот.

– О Боже, – прошептала она.

Его губы теперь скользнули вдоль ее щеки, потом к подбородку и вдоль нитки жемчуга на ее горле. Тяжелая теплая рука двинулась вниз по ее спине, ниже, еще ниже, пока не оказалась на бедре; ставшая горячей рука описывала круги, сжимала бедро через ткань юбок.

Господи, она так устала от одиночества. Она жаждала прикосновений другого человеческого существа. Она жаждала этого. Эсме отдалась побуждению прижаться к нему. Она смутно сознавала, что поступает дурно. Глупо. Но ее пальцы жадно впивались в шелк на его широкой спине.

В ответ Маклахлан просунул пальцы в ее распустившиеся волосы и поглаживал их, успокаивая ее одновременно с мягким натиском. Он нежно наступал, целуя и покусывая ее горло, пока его губы не оказались на изгибе ее шеи. Пока она не потеряла способности противиться любой его просьбе. И все же он колебался.

– Не надо, – прошептала она.

– Не надо?..

Эсме пыталась покачать головой.

– Не надо останавливаться, – задыхалась она. – Пожалуйста.

Но было поздно. Его теплый рот больше не прижимался к ее шее. Только слышалось тяжелое дыхание. Медленно он поднял голову и посмотрел на нее. Яркие лучи солнца упали на его плечо, золотом вспыхнули его волосы. И это сияние привело ее в чувство.

– Эсме. – В его глазах стояло отчаяние. – О, Эсме, Боже, я…

Она медленно отодвинулась, молча, охваченная ужасом. Его руки скользнули вниз вдоль ее рук до локтей, а затем упали. Он оторвал от нее взгляд. Утреннее солнце высвечивало его силуэт. Казалось, это фигура ангела. Как будто Люцифер спустился, чтобы соблазнять и мучить. И он был им! Боже, что она наделала?

Эсме повернулась и побежала.

Когда Эсме ворвалась в классную комнату, она застала там Лидию, которая, стоя на коленках, складывала с Сорчей кубики с алфавитом.

– Ну, мисс Гамильтон, – сказала она, – маленькая мисс проснулась и на редкость в хорошем настроении.

Эсме дико посмотрела на нее.

– Спасибо, – сумела произнести она. – Я… я буду через минуту.

Игнорируя вопросительный взгляд Лидии, Эсме прошла в свою спальню. Она закрыла за собой дверь и привалилась к ней. Боже. О Боже! Руками зажала рот. Что она наделала? Почти отчаянно она оглядела комнату и краем глаза увидела свое отражение в зеркале. Волосы в беспорядке. Лицо мертвенно-белое. Каждый, у кого есть хоть капля разума, мог догадаться, что с ней было.

Эсме отвела глаза. Господи! И почему в этой комнате так холодно? Она дрожала, растирая руки. Она все еще чувствовала теплоту его ладоней на своих предплечьях, помнила, как неохотно упали его руки, когда она отступила.

Эсме горько рассмеялась. Конечно, ему не хотелось отпускать ее! Она была для него подарком, доставшимся без всяких усилий. Спелой сливой, неожиданно упавшей в руки. Какой мужчина скажет «нет» идущему в его руки удовольствию? Уж конечно, не Аласдэр Маклахлан. Скорее всего он за всю жизнь ни разу не отказал себе в легкодоступном наслаждении. Теперь он, конечно же, будет надеяться на большее. Ее вина. Она уступила своим чувствам, а они предали ее.

«Какова мать, такова и дочь».

Лицо Эсме горело от стыда. Именно это, конечно, думает сейчас Маклахлан. И он прав. В этом заключается ее, Эсме, секрет. Ее страх. Ее стыд.

Она никогда не будет такой красавицей, как ее мать. Нет, их сходство гораздо глубже. Безрассудность. Горячность. Вспыльчивость. Колючий язык. И еще. Это мучительное желание. Это глупое чувство одиночества, которое пронзает сердце холодным страхом, превозмогающим здравый смысл и запреты. «Какова мать, такова и дочь». Боже, как она ненавидит эти слова.

Внезапно раздавшийся визг оторвал Эсме от горестных мыслей, вернул к реальности. Снова приступ гнева у Сорчи, поняла она, прислушиваясь к воплям малышки, прерываемым твердым голосом Лидии. Как обычно, хорошее настроение продлилось недолго, что-то снова не устраивало Сорчу. Может быть, она все не могла прийти в себя.

Эсме бросилась в классную комнату и увидела, что Сорча пытается вскарабкаться на подоконник. Она сумела ухватиться за него и теперь изо всех сил отбивалась от Лидии.

– Отпустите, мисс, – строго говорила служанка. – Вы должны отпустить его!

Сорча верещала так, как будто ее убивали.

Не обращая внимания на слова Лидии, Эсме просто схватила малышку за талию и резко оттащила назад.

– Нет, не-е-е! – вопила Сорча. – Смотреть, Мей, смотреть!

Эсме силой усадила ее.

– Ах ты, маленькая упрямица! – выбранила она ребенка, шлепнув по попке. – Мне стыдно за тебя!

В ответ малышка затопала к столу и с неожиданной для нее силой разбросала кубики. Деревянные игрушки с грохотом покатились по полу, подпрыгивали, закатывались в углы и под стулья.

Это был не конец света. Такое поведение не было чем-то необычным для Сорчи. Но Эсме разрыдалась. Лидия подскочила к ней.

– О, мисс, простите меня, – взмолилась Лидия. – Я только на мгновение отвернулась, как она была уже у окна. Этого никогда не случится снова, клянусь.

Эсме зарыдала еще горше.

– Но это случится снова! Потому что я не могу научить ее, как вести себя! С каждым днем становится все хуже и хуже! Я не умею быть матерью! Я не знаю, что делать, чтобы она вела себя хорошо!

– Нет, нет, мисс! – запротестовала Лидия. – Вы здесь ни при чем, я уверена. Правда.

– Она была таким хорошим ребенком, – сказала Эсме. – Я хочу сказать – до того, как умерла ее мать. А последние несколько недель она становится все хуже и хуже.

Лидия сочувственно похлопала ее по руке.

– Я уверена, мисс, что ребенок скучает по своей матери, – сказала она. – Но не в этом дело. Скорее всего это ее возраст. Они все ведут себя так. Становятся самостоятельнее и все такое.

– Что это значит? – шмыгнула носом Эсме.

– Ну, моя матушка называла это «ужасные два года», – говорила служанка. – Этот возраст действительно очень трудный. Матушка грозилась посадить моих братьев-близнецов в бочку и кормить через отверстие, пока им не исполнится три года. Она почти что так и сделала.

Эсме улыбнулась слабой улыбкой. Лидия просто была очень доброй, и Эсме знала это. Слезы снова закапали у нее из глаз. Она не могла избавиться от чувства, что она виновата во все нарастающем непослушании Сорчи. И видит Бог, Эсме нуждалась в помощи.

– Лидия, – сказала она, утирая глаза платком. – Вам нравится работать горничной? Как вы думаете, позволит вам мистер Генри перейти на другое место?

Но Лидия не успела ответить. Сорча наконец заметила слезы на глазах Эсме. Она прошла через всю комнату и обвила ручками ее колени.

– Не плачь, Мей, – серьезно сказала она. – Не плачь. Я буду хорошей.