Текст книги "Счастливчики"

Глава 10
Зак

Чертова учительница никак не отвяжется. Не могу заставить себя посмотреть на Мэй. Я специально опоздал, чтобы избежать этого – переклички, чтения фамилий. Совсем бы прогулял урок, но что дальше? Прятаться до конца года? Вылететь? Лишь бы Мэй не узнала мою фамилию? Конор твердит, мол, фамилия никак меня не определяет, что бы там остальные ни думали.

Легко ему говорить. Не он же ее носит.

– Зак Теллер, я полагаю? – Мисс Ковальски ждет моего ответа.

Я киваю. Воздух вокруг кажется тяжелым, как патока. Я едва могу поднять голову.

– Да. Зак. – Сглатываю. – Теллер.

И тогда заставляю себя встретиться взглядом с Мэй.

На ее лице написана такая ярость, что мне хочется умереть. Я знал, насколько неизбежным был этот момент.

Теперь, разрушив мою жизнь, мисс Ковальски продолжает свою перекличку.

Глава 11
Мэй

Я не могу дышать.

Глава 12
Зак

Лицо Мэй краснеет. Она дрожит.

Полные гнева глаза прожигают дыру в моей коже. Клянусь, я чувствую, как она меня до печенок достает.

– У тебя все нормально? – спрашиваю ее одними губами, хотя более чем уверен, что Мэй не хочет иметь со мной ничего общего, ни сейчас, ни потом. Она ложится лицом вниз на стол и обхватывает голову. Это нехорошо. Мисс Безумные Волосы продолжает болтать, как будто ничего не случилось.

Думаю встать, но стесняюсь. Если пойду к Мэй, могу сделать только хуже. Учитывая, что я тот придурок, который ее спровоцировал.

Уже почти поднимаюсь со стула, когда мисс Ковальски наконец замечает происходящее.

– Мэй, ты в порядке?

Та по-прежнему лежит на столе. Другой студент вскидывает руку.

– Мисс Ковальски? Не хочу вас беспокоить, но вряд ли она в порядке. Похоже, задыхается.

– Да, – вмешивается девушка передо мной. – Она выглядела не очень хорошо, прежде чем так свернулась. – Молчит, а затем добавляет преувеличенно громким шепотом: – Я имею в виду, вы же знаете, кто она… верно?

Похоже, мисс Ковальски не имеет ни малейшего представления, кто такая Мэй или что ей самой теперь делать. Учительница в панике оглядывается на нас.

– Пожалуйста, не мог бы кто-нибудь отвести ее к медсестре?

Все просто сидят и молчат. Очевидно, никто не хочет вмешиваться, что весьма паршиво, ведь почти на каждом собрании в прошлом семестре нам твердили, как надо себя вести, если заметим, что кому-то нехорошо, как мы должны поддерживать друг друга. Ну же, товарищи студенты.

Я наконец поднимаю руку.

– Отлично! Мак, да? – указывает на меня Ковальски.

– Зак. – Я умудряюсь не закричать.

– Верно, верно, Зак. Пожалуйста, проводи ее к медсестре, хорошо?

Голова Мэй начинает мотаться, но ее спина поднимается и опускается слишком быстро, и я сомневаюсь, что ей удастся произнести хоть что-то в знак протеста. Да, мне следует оставить Мэй в покое, но я хочу защитить ее, даже если защищать придется от себя. Встаю и иду к ней.

– Подняться можешь?

Ее каштановые волосы быстрее мечутся по столу. Я пытаюсь помочь ей подняться, но она резко отодвигается. Убираю руку так быстро, как только могу.

Учительница уже рядом.

– Мэй, Зак отведет тебя к медсестре. Все будет хорошо. Ты можешь встать самостоятельно?

Мэй тяжело дышит, а затем отодвигает стул и встает. Ее голова опущена, волосы закрывают лицо. Я протягиваю руку, чтобы помочь ей, но она проходит мимо меня и направляется к двери. Я хватаю наши сумки и бегу следом.

Глава 13
Мэй

Кем этот парень себя возомнил? Этот Теллер. Пытается дотронуться до меня. Помочь мне?

Я слышу его шаги позади, когда выбегаю из класса, и хочу схватить его, ударить, пнуть, закричать в его тупое лицо, но у меня едва хватает сил открыть двойные двери.

– Мэй! – Он еще смеет произносить мое имя, как будто имеет на это право. – Эй! Мэй! Подожди.

Надо просто его игнорировать. Не знаю, куда я иду – определенно не в кабинет медсестры, самое бесполезное место в любой школе, – однако мне нужно быстро определиться и убежать подальше от этого кошмара. Иду мимо шкафчиков, и коридор выглядит так же, как и любой другой, в любой другой чертовой школе на планете. По идее, прежде чем перевести нас сюда, они могли хотя бы попытаться сделать это место отличным от Картера. По идее, но куда там, систему государственных школ не заботит, что с вами происходит, если вы – лишние.

– Эй! У меня твоя сумка. – Зак позади меня, тяжело дышит.

Я резко оборачиваюсь и вырываю сумку из его протянутых рук.

– Отлично. Спасибо. До свидания. – И продолжаю двигаться по пустому коридору.

– Подожди. – Зак все еще здесь, дышит мне в спину. Он всерьез испытывает мою выдержку на прочность. – Я хочу, чтобы ты знала. Когда мы встретились вчера вечером, я понятия не имел… кто ты. Не то что я не стал бы с тобой говорить, но я не пытался обмануть тебя, чтобы понравиться. Я не знал…

– Значит, вместо этого ты решил опоздать? Чтобы я не поняла, кто твоя мама? Кто ты? – Я не могу продолжать. Этот парень не стоит моих слов.

Он стонет.

– Нет. То есть, наверное, но я хотел… Я подумал, может быть, если ты узнаешь меня, а не мою фамилию… Мне было приятно болтать с тобой прошлой ночью. Я так долго не разговаривал с другим человеком…

– Мне все равно. – Почему он не оставит меня в покое?

– Ну а теперь ты все поняла. Что я… что моя мама… адвокат. Того парня.

Я останавливаюсь. Может, Зак не в курсе, но выбор слов очень важен.

– «Парня»? Ты имеешь в виду стрелка? Ты имеешь в виду Дэвида, мать его, Эклса, психопата, который убил моего брата, пятерых моих друзей и любимого учителя? Убил их всех безо всякой на то причины?

Лицо Зака вытягивается. Хорошо. Стою перед ним, тяжело дыша. Руки сжаты в кулаки.

– Он тебе не парень, ты, придурок. Его в принципе нельзя называть человеком.

– Да… я знаю. Прости. Я не… я не пытался смягчить. Кто он. Что он сделал. Я знаю… – Зак проводит рукой по волосам. – Нет, не знаю. Даже представить не могу. А моя мама… – Его лицо превращается в маску. – О ней я стараюсь не думать.

– Значит, тебе повезло. А вот я о ней думаю. Каждый. Долбаный. День. Каждый день и каждую ночь, когда пытаюсь уснуть. Мне мерещится ее лицо. Ее, Джордана и того долбаного психопата. Иногда они сливаются в одно. Иногда лицо Джордана не его… а одно из их. Это хуже всего. – Я с трудом сглатываю. Дрожу. Я говорю слишком много, больше, чем сказала своему терапевту, больше, чем сказала Люси. Почему у меня внезапно приключился словесный понос?

Зак качает головой.

– Нет, нет, это не то, что я имел в виду. Я не хотел бы думать о ней, но все равно должен. Конечно, я думаю. Она моя мама. И она разрушила мою жизнь. – Он молчит, как будто пытается решить, продолжать ли говорить. Я начинаю отступать от него. – Нет, пожалуйста, подожди. Ты должна знать – я не моя мама. Да, у нас одна ДНК – одна фамилия, – но я не она. Я не согласен с ее выбором. Я не несу ответственности за ее действия. Я никогда не просил об этом.

Мое сердце сжимается. Я качаю головой.

– Отлично. Ты не просил. Но и я тоже. – Разворачиваюсь на каблуках и несусь по коридору, не оглядываясь.

Глава 14
Зак

Я заруливаю на подъездную дорожку после самого ужасного дня в жизни и встречаю свой худший кошмар: мама дома. Бампер ее машины торчит из недавно покрашенного гаража, и мой живот падает куда-то вниз. Она уже несколько недель не обедала дома и решила вернуться именно сегодня? Отлично. Извините, меня сейчас стошнит.

Гвенни же визжит «мама дома!», как будто это самое замечательное событие, что когда-либо с ней случалось, а не причина бежать куда подальше. Я не понимаю сестру. В этом году ей пришлось почти так же плохо, как мне, но она все еще любит нашу маму. Логика Гвен не поддается осмыслению.

Как только я паркуюсь, сестра выпрыгивает из машины и бежит к дому. Я кладу голову на руль, где та, кажется, слишком часто бывает последнее время, и подбадриваю себя, прежде чем войти внутрь.

Вспоминаю недавний разговор с Мэй – ее обвинение, что у меня есть роскошь не думать о матери, кажется теперь особенно ироничным.

Когда я наконец захожу внутрь, мама нарезает овощи, а папа сидит за стойкой. Они болтают о погоде. Я как будто в Сумеречную зону[3]3
  «Сумеречная зона» (англ. The Twilight Zone) – американский телевизионный сериал, каждый эпизод которого является смесью фэнтези, научной фантастики, драмы или ужаса.


[Закрыть] попал, у меня вот-вот голова взорвется. Что сегодня творится с моей жизнью?

– Привет, Зак, – мама кивает в мою сторону, но я ее игнорирую. Вместо этого наблюдаю, как моя сестра выставляет себя дурой, как обычно, когда наша родительница появляется дома.

С тем же успехом Гвен могла бы повиснуть у мамы на шее: скачет, ведет себя как бездомный щенок, которому наконец-то удалось привлечь чье-то внимание. Я люблю сестру, но ей действительно нужно научиться держать себя в руках и сохранять спокойствие, если хочет выжить с нашей чудесной матерью.

Что-то ворчу в ответ.

– Зак! Друг мой. Поешь с нами сегодня вечером? – Папа пытается слегка стукнуть меня по плечу, будто мы приятели, но я в последний момент отхожу в сторону, и его кулак проносится мимо. Я пожимаю плечами.

Мама отрывает взгляд от готовки.

– Было бы неплохо. Я пораньше ушла с работы, чтобы мы могли наверстать упущенное.

– Да, конечно, – бормочу я. – Без разницы. – Не то чтобы мне было куда идти.

– Отлично. Будь добр, накрой на стол. – Моя мама говорит только в приказном тоне.

– Уже? – Сейчас только половина пятого.

Она смотрит на меня поверх очков.

– Да, пожалуйста.

Я раздуваю ноздри и думаю сказать «нет». Убежать из дома и никогда не возвращаться. Уехать куда-нибудь с Конором или что-то в этом роде, хотя я знаю, что домашняя жизнь Конора такая же дерьмовая, как и у меня, просто в ином плане – вряд ли кто-нибудь в школе об этом догадывается, учитывая, как друг себя подает. Решаю, что оно того не стоит – конфликт, спор с матерью-адвокатом, – поэтому вздыхаю, вытаскиваю из ящика столовое серебро и молча принимаюсь за дело.

Когда заканчиваю, мама приходит посмотреть мою работу, потому что не дай бог я сделаю что-то неправильно. Напрягаюсь в ожидании критики, но мать слегка кивает мне и похлопывает по плечу. Похоже, я свободен, пока ужин не будет готов. Выбегаю из кухни и прячусь в относительной безопасности своей спальни.

Безопасность, конечно, временная. Два часа спустя я снова спускаюсь вниз, сажусь за обеденный стол со своей семьей, мечтая как-то ускорить время, чтобы все закончилось и я мог вернуться в свою комнату.

– Как дела в школе? – спрашивает мама, передавая салат Гвен, и думает, что может обмануть нас, притвориться, якобы ее волнует ответ. Если бы она действительно заботилась о нас, возможно, проводила бы дома больше трех вечеров в месяц.

– Здорово! – Гвен практически слюной исходит от внимания. – Учитель истории сказал, что моя предыдущая курсовая работа – одна из его любимых… и в следующем году я подумываю попробовать себя в чирлидинге! – Бросаю на нее взгляд, когда слышу это. – А еще Эмери Ламберт пригласила меня на свой день рождения на следующей неделе, и это здорово, ведь она никогда не разговаривала со мной раньше, поэтому мне, очевидно, лучше пойти. – Сестра молчит, чтобы сделать вдох.

– Отлично, Гвен, – перебивает мама и отворачивается, прежде чем та успевает сказать больше. Лицо Гвенни вытягивается. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она смотрит в свою тарелку, как будто это самая интересная вещь в мире. Папа молчит на другом конце стола.

– А что нового в школе у тебя? – Мама обращается ко мне, но я ее игнорирую. Я все еще пытаюсь заставить Гвен улыбнуться или, по крайней мере, встретиться со мной глазами. – Зак. Алло? Я задала тебе вопрос.

Я наконец поворачиваюсь к ней:

– Почему ты вообще здесь?

Я застал ее врасплох, и она на мгновение откидывает голову назад.

– Прошу прощения?

– Говорю, зачем ты здесь?

Она оглядывает стол, мою сестру и моего отца.

– Я здесь живу.

– Ой да ладно. – С такой силой втыкаю вилку в кусок мяса на тарелке, что стол трясется.

Она прочищает горло и дарит мне жесткую фальшивую улыбку, которая не достигает ее глаз.

– Знаю, я редко бываю дома… Это дело набирает обороты, и…

Я перебиваю ее. Не хочу слышать ее неубедительные оправдания.

– Ты не поняла. Нельзя просто появляться здесь, когда тебе удобно, и думать, что все нормально.

Ее глаза расширяются, как будто она сомневается в моем душевном здоровье. Как будто мне тут надо извиняться.

– Прошу прощения? «Появляться»? Я сплю здесь каждую ночь. И напоминаю, что я твоя мать, так что следи за своим тоном. – Она явно готова перейти в адвокатский режим, и силы покидают мое тело.

– Прости, – бормочу я. Гвен выглядит так, будто вот-вот расплачется. Я тяжело сглатываю.

Мама вздыхает и проводит рукой по волосам.

– Все нормально. Я не хочу тратить наше общее время на ссоры. А теперь расскажи, пожалуйста, как у тебя с учебой?

Обвожу взглядом комнату, прежде чем ответить. Гвен все еще горбится над своей тарелкой, папа сливается с обоями, а у матери под глазами мешки, которые выглядят так, словно стали ее постоянными спутниками.

Такой вот наш семейный ужин.

Глава 15
Мэй

Уже поздно. Кажется, что всегда поздно, словно дни пролетают мимо и мне остаются только ночи. Я стою в своей спальне и смотрю на пустые стены, где раньше висели плакаты. Афиши групп, на чьи концерты я ходила с Люси, Хим и Джорданом, постеры музеев, куда нас возили родители, когда мы были моложе, вся эта фигня, которой я интересовалась, прежде чем поняла, что ничего из этого не имеет значения.

Я сняла их после смерти Джордана.

Теперь стены моей комнаты пусты.

Толстый конверт, зажатый в моей руке, еще не вскрыт.

Я знаю, что это еще одно письмо от него. Об этом говорится прямо на почтовой марке: тюрьма округа Лос-Анджелес, исправительное учреждение «Башни-близнецы».

Я знаю только одного человека оттуда.

Дэвид Эклс.

Парень, который убил моего брата.

* * *

Обычно я не вскрываю эти письма. Решила прочесть самое первое и сильно пожалела. Я прячу их под матрас, рассовываю по комнате, пытаюсь забыть, что они существуют. Я не могу их выбросить; в некотором смысле, это моя последняя связь с Джорданом. Все вокруг меня исцелились, пошли дальше, установили мемориалы, но эти письма – мое напоминание, что ничто не будет прежним. И я заслуживаю напоминания. Наказания.

Это моя плата за то, что я выжила.

Первое прибыло вскоре после того, как Дэвида посадили в тюрьму и отказали в залоге. Однажды днем, через месяц после всего, я вернулась домой из школы и нашла в почтовом ящике адресованный мне конверт. Я никогда не получала настоящих писем – мы ж не в чертовом Средневековье живем, – поэтому мне стало любопытно. Я не представляла, что он может написать мне оттуда.

Дура.

Я не знала, что есть способы добраться до кого-то, сидя в тюрьме. Службы пересылки, которые можно использовать для доставки писем в места, куда они не должны доходить. Заключенные за определенную плату готовы отсылать чужую почту.

Я открыла тот конверт – наивная девочка, которая думала, что она в безопасности. Прочитала первые строки: «Надеюсь, с тобой все в порядке, Мэй. Я так волновался за тебя в тот день», – и внутри все похолодело. Я схватила страницы и сунула их под одежду в глубине шкафа.

А потом пришло еще одно письмо, и еще. Проходят месяцы; я никому не говорю и не собираюсь рассказывать, потому что никто не может меня защитить.

Они не защитили меня от первого письма.

Они вообще меня не защищали.

Я подумываю открыть письмо, которое лежит у меня на коленях.

Что-то внутри меня дрогнуло сегодня, пока я стояла в коридоре, лицом к лицу с Заком. Все дерьмо, которое я пыталась прогнать, начало пробираться обратно, и теперь конверт лежит в моей руке, прожигая дыру в ладони.

Некоторое время смотрю в темную ночь за окном спальни – мозг опустел, тело застыло, – а затем одним резким движением вскрываю конверт.

Внутри лежит рукописное письмо в несколько страниц длиной. Читаю первые пару строк: «Здесь одиноко, Мэй. Ты когда-нибудь чувствовала, чтобы тьма давила на голову так сильно, что ты пугалась, вдруг твоя шея сломается? Мои родители переехали. Они не посещают меня и не звонят. Ты тоже не пришла ко мне. Почему? Я же писал, мне надо кое-что рассказать тебе о том дне».

Я падаю на кровать. Меня колотит, жестоко. Целиком заворачиваюсь в одеяло, прячу под него голову и неподвижно лежу, обхватив руками ноги, как будто, если мне удастся обнять себя достаточно крепко, я перестану существовать. Некоторое время спустя проваливаюсь в беспокойный сон.

Просыпаюсь от хлопанья автомобильной двери. Сердце колотится, мозг все еще полусонный, я вскакиваю и вглядываюсь в окно своей спальни на дорогу внизу. Мама приехала домой с работы. Она выглядит уставшей. Я смотрю на часы: восемь вечера. Рановато для нее.

Слышу, как хлопают внизу кухонные шкафы, а затем на лестнице раздаются тяжелые шаги. Через несколько секунд с треском закрывается дверь ее спальни. Я тоже рада тебя видеть, мама.

Ложусь на кровать и несколько минут смотрю в потолок, но уснуть больше не могу. Переворачиваюсь на бок; чертово письмо падает с кровати на пол, и его страницы растекаются по ковру, как пятно. Я подпрыгиваю. Это все оно. Я больше не могу лежать здесь, с этой ерундой, загрязняющей мое пространство.

Наклоняюсь и собираю страницы, стараясь не думать о том, что на них может быть написано, стараясь не дышать. Комкаю их в один шар и выхожу из дома.

Когда добираюсь до мусорных баков, то начинаю рвать бумагу в конфетти. Клочья летят во все стороны, но я просто хочу, чтобы его слова исчезли. Хочу стереть их существование. Вырвать из головы. Вычистить из моего мозга.

Когда заканчиваю, пальцы кровоточат, а лицо горит. Я ни за что не пойду спать. Поэтому достаю рюкзак из-за старого холодильника в гараже, где бросила его накануне, и отправляюсь в путь на велосипеде.

Примерно полчаса спустя останавливаюсь возле бордюра, задыхаясь и обливаясь потом. Ночной воздух густой и тяжелый. Дом передо мной темный. Сбрасываю рюкзак с плеч, прячу его и себя за куст во дворе.

Теперь, когда я знаю, что здесь живет Зак, все кажется другим. Раньше это было просто здание, место, где живет женщина, которую я презираю. На секунду мне становится интересно, которое окно – Зака, но я гоню мысль из головы. «Соберись, Мэй». С каких это пор я позволяю себе отвлекаться на всякую связанную с парнем фигню, когда мне надо сосредоточиться? Расставание с Майлзом прошло совершенно безболезненно. Никакой сентиментальности – я выбросила несколько его подарков, высохшие цветы, старую футболку, которую одолжила у него однажды после того, как мы пошли купаться. Выкинула все одним махом. Стерла его текстовые сообщения.

Он ушел.

Я ничего не почувствовала.

С этой последней мыслью я вынимаю из рюкзака баллончик, встаю и стискиваю челюсть. На этот раз я не полезу прямо на дорогу. Не буду до конца ночи обниматься с кошкой.

Крепче сжимаю банку и иду через лужайку. Здесь так жарко, как в прошлый раз.

Я почти у дома, когда наверху в окне включается свет. Бросаюсь в сторону, обратно в темноту, сердце грохочет. Такого никогда не было. Смотрю на часы и понимаю, что сейчас только девять тридцать – еще рано. Я забыла проверить время, прежде чем отправиться сюда; так на меня непохоже. Уж это я никогда не упускала. Меня так вымотал этот день, эта неделя, этот год.

Эта жизнь.

Я прижимаюсь к стене, прячусь в тени, наблюдая за светом. Пытаюсь отдышаться, успокоить свое сердце, которое, клянусь богом, можно услышать в восьми штатах отсюда, и наконец – наконец! – свет гаснет. Вся моя маниакальная энергия уходит, заменяясь бесконечным повтором слов Дэвида: «Здесь одиноко… Здесь одиноко… Здесь одиноко».

Возвращаюсь к своей сумке, опускаюсь на землю и кладу голову на колени. Делаю глубокий вдох, затем сую руку в рюкзак и достаю телефон.

– Привет. – У меня хриплый голос. Вытираю нос, злюсь, что он течет, и пытаюсь проглотить комок в горле. – Нет, нет. Я в порядке. Я… – На секунду закрываю глаза. – Ты не могла бы меня подвезти? Прости, я знаю, что уже поздно. Не заскочишь за мной? – Молчу, слушая. – У Теллеров. – На другом конце телефона повисает тишина. – Я знаю, что ты хочешь сказать; я все объясню, но ты можешь просто сюда приехать? Я буду ждать в конце их улицы. Спасибо.

Когда Люси подъезжает, я торчу у знака «стоп», и мне едва хватает сил оставаться в вертикальном положении. Она опускает стекло со стороны пассажира и при виде меня вскидывает брови.

– Уберем велосипед назад?

Я киваю, и она открывает багажник. Несколько секунд спустя Люси с вытянутыми руками обегает вокруг машины.

– Залезай. Я сама возьму велосипед. – Снова киваю и падаю на пассажирское сиденье, отчаянно пытаясь не расклеиться еще несколько минут.

Еще несколько минут.