Текст книги "Несчастный случай"

9

Квонтико, штат Виргиния

– Первый звонок поступил во вторник, в два часа тридцать две минуты. – Ясный, четкий голос Куинси, докладывающего о событиях прошлой ночи, звенел в холодном чреве земли, Чад Эверетт внимательно кивал в такт докладу; а над их головами зловеще гудела лампа дневного света. – В десять восемнадцать я лично принял звонок от Мигеля Санчеса. После было еще немало звонков, но их принимал автоответчик.

Куинси раздал только что подготовленные файлы собравшимся агентам, которые молча воспринимали информацию, хмуро посматривая на него самого.

– Здесь полный список звонивших и исправительных учреждений, откуда поступили звонки, – продолжал он – со мной, как видно из списков, связались восемь сотрудников этих учреждений. Некоторые из них сообщили, что среди заключенных циркулирует имеющая отношение ко мне информация личного характера. Более интересен, на мой взгляд, тот факт, что двое из вышеупомянутых сотрудников установили источник информации. Это объявления, помещенные в тюремном информационном бюллетене. В одном из них я представлен как продюсер документального фильма о тюремной жизни. В другом – срочно ИЩУ приятеля по переписке из числа заключенных; там же приведен номер моего телефона. – Куинси напряженно улыбнулся. – Сейчас я жду ответа из нескольких мест, но, похоже, объявления подобного содержания появились также по крайней мере в шести других информационных бюллетенях, включая «Свободу сейчас», «Кореши» и мой любимый «Тюремные новости», выходящий ежемесячно тиражом более трех тысяч экземпляров. Далее. В Интернете появились веб-сайты, которые, по-видимому, должны рассылать информацию обо мне всем желающим. Так что я теперь знаменитость и у меня куча поклонников.

Куинси закрыл папку и с мрачным видом опустился на стул. Все по-прежнему смотрели на него, но что он мог добавить? У него была своя жизнь. Теперь в эту жизнь ворвались посторонние. Звонок за звонком, сообщение за сообщением, и все обещали медленную, мучительную смерть. Куинси уже не помнил, когда в последний раз нормально спал.

Бюро восприняло случившееся очень серьезно. В кабинете Эверетта собралась небольшая оперативная группа. Специальный агент Рэнди Джексон, моложавый мужчина с копной каштановых волос, представлял отдел технических служб; от Национального центра присутствовали двое – специальный агент Гленда Родман, пожилая женщина, питавшая слабость к строгим серым костюмам, и специальный агент Альберт Монтгомери, чьи налитые кровью глаза и узкое лицо гончей причиняли Куинси определенное неудобство. То ли агент просто не выспался в самолете, то ли беспробудно пил всю прошлую ночь. Возможно, и то и другое. Хотя, впрочем, сам Куинси вряд ли выглядел лучше, и в любом случае: кто он такой, чтобы судить других?

– Для протокола: кто знает номер вашего домашнего телефона? – спросил Эверетт.

Специальный агент Родман выпрямила спину и приготовилась записывать.

– Члены моей семьи, – не задумываясь ответил Куинси. – Несколько коллег по работе, включая агентов и сотрудников исправительных учреждений. Друзья. Я составил подробный список. Этот номер у меня уже пять лет, и, честно говоря, я сам удивлен, что его знает так много людей.

– Вы принимали участие в двухстах девяноста шести делах, – напомнила Родман.

Куинси кивнул. Ему казалось, что дел было намного больше. Сотрудники, составляющие профили преступников, обычно исполняют роль консультантов, а потому нередко работают одновременно по сотне дел.

– Это много. По меньшей мере десятки людей питают к вам не самые лучшие чувства.

– Но лишь при условии, что им известно о моем участии в их делах. – Куинси пожал плечами. – Вы же знаете, Гленда, как все выглядит на самом деле. В большинстве случаев мы получаем запрос по телефону, файл поступает по почте, а свои выводы мы отсылаем либо по факсу, либо курьерской связью. Думаю, все внимание преступника обычно концентрируется на местных детективах, которые непосредственно расследуют дело.

– Поэтому, если отобрать дела… – начала она.

Куинси уже произвел несложный подсчет.

– Думаю, речь может идти о пятидесяти шести заключенных.

– А как насчет открытых дел?

Куинси покачал головой:

– Я не занимаюсь активными делами уже шесть лет.

– В прошлом году…

– Генри Хокинс мертв, – негромко сказал он. Монтгомери подался вперед, опустив локти на обтянутые помятыми штанинами колени. Люминесцентная лампа замигала, отчего лицо специального агента приобрело желтушный цвет, и Куинси не в первый уже раз спросил себя, что здесь делает этот человек. Судя по недовольному выражению, он оказался в их компании вопреки своему желанию, хотя никто из агентов никогда не отказался бы помочь попавшему в беду коллеге. Такое настроение не сулило ничего хорошего.

– Вам не кажется, что мы ставим телегу впереди лошади? – проворчал Монтгомери. – Кто-то получил кучу звонков. Ну и дела!

– Тот факт, что номер домашнего телефона агента попал в двадцать исправительных учреждений и стал достоянием сотен заключенных, вовсе не повод для веселья, – строго заметил Эверетт. – В любом случае нам такое веселье ни к чему. Монтгомери повернулся к Эверетту, и Куинси решил, что растрепанный агент сейчас отступит, осознав свою ошибку. Однако он ошибся.

– Чушь! – бросил Монтгомери, удивив всех своей непонятной резкостью. – Если бы речь шла о чем-то личном, о чем-то серьезном, он не ограничился бы тем, что передал номер телефона кучке сидящих за решеткой придурков. Он побывал бы в доме. Или послал бы кого-то в дом. Звонки по телефону. Какие-то, мать вашу, детские игры!

Лицо Эверетта потемнело от злости. Ветеран Бюро с тридцатилетним стажем, он еще помнил те времена, когда агент ФБР одевался, разговаривал и держал себя совершенно по-особому. Агенты были хорошими парнями, последним бастионом, защищавшим граждан от гангстеров, грабителей и насильников. Агенты не появлялись на работе в мятых костюмах и не позволяли себе выражений вроде «мать вашу» или «детские игры».

– Специальный агент Монтгомери…

– Минутку. – К удивлению присутствующих, Куинси поднял руку, избавив таким образом агента Монтгомери от неприятной лекции, которая вряд ли помогла бы ему в дальнейшей карьере. – Повторите все еще раз.

– Телефонные звонки, – лениво, словно обращаясь к недоумкам, протянул Монтгомери. – Вопрос не в том – кто, а в том – зачем.

Гленда Родман откинулась на спинку стула и медленно закивала. Рэнди Джексон зевнул.

– Монтгомери прав, – согласился он. – Если это дело рук какого-нибудь хакера, то парень вполне мог добыть не только номер телефона, но и адрес. Если это человек, случайно раздобывший твой номер, то ему ничего не стоит узнать по номеру адрес. В любом случае номер телефона равнозначен домашнему адресу.

– Прекрасно, – сказал Куинси.

Как же так получилось, что он не связал очевидное? Вот и еще одно доказательство его полной неадекватности в последние дни. Тупая, ноющая боль снова пульсировала в висках. Утро, день и вечер. Горе стало похоже на похмелье, от которого никак не удавалось избавиться.

Почему именно телефонные звонки? Очевидный ответ – кто-то вознамерился достать его, поквитаться с ним. Возможно, кто-то, о ком Куинси уже забыл. Психопаты – те же акулы. Смерть его дочери для них то же, что и попавшая в воду кровь, и теперь они торопятся на запах, чтобы разделаться с добычей. Почему бы и нет? Окружить. Наброситься. Растерзать. Черт, он сейчас совершенно не в состоянии отбиться.

Не потому ли и обратился за помощью к Рейни? Потому что понял – остался совсем один? Или потому, что хотел напомнить самому себе, как надо драться? Рейни никогда не поддавалась, даже когда ее загоняли в угол.

«Сосредоточься, Куинси. Почему телефонные звонки?»

– Это уже серьезно, – заявил Эверетт. – Нужно незамедлительно проверить все информационные бюллетени и веб-сайты, чтобы установить источник объявлений. Далее, следует определить, сколько заключенных уже располагают данной информацией. Должны же мы выйти на какой-то след.

Куинси закрыл глаза.

– Бюллетеней столько, что и не сосчитаешь. Многотиражные и малотиражные. Насколько мы можем судить, объявления отправлены во все. Столько работы… Почему же… – Он вскинул голову и открыл глаза. Есть! Черт возьми, ему следовало догадаться еще прошлой ночью. – Прикрытие!

– Что? О чем это вы, агент Куинси?

– Прикрытие, – повторил за него Монтгомери и согласно хмыкнул, после чего посмотрел на Куинси уже с некоторым уважением. – Да, может быть. Предположим, сейчас у этого парня есть твой домашний адрес – такой вариант весьма вероятен. Завтра он является к тебе, чтобы восстановить справедливость, и мы определяем его методом исключения. Но информация распространена среди десятков заключенных, каждый из которых передает ее десятку других… и так далее. Теперь нам придется расширить зону поисков, распространив их не только на заключенных, но и на тех, кто на свободе. Получается настоящая криминальная паутина. Нам придется искать этих мерзавцев даже после твоих похорон.

– Что ж, спасибо, – ровным к бесстрастным голосом ответил Куинси.

– Все верно, – согласилась Родман, у которой в отличие от Монтгомери хватило любезности посмотреть на него с некоторым сочувствием. – Если бы что-то случилось с вами вчера, мы, действуя по стандартной процедуре, начали бы с проверки родственников и знакомых, а уж потом переключились бы на тех, кто фигурировал в ваших прошлых делах. Дело нелегкое, но не безнадежное. Теперь ситуация совсем другая. Информация о вас имеется у сотен заключенных. Вас может избрать мишенью какой-нибудь ненавидящий федеральных агентов неонацист, или жаждущий прославиться гангстер, или скучающий психопат. Если с вами что-то случится… Да, зона поиска огромна. Сколько бы агентов ни приняло участие в операции, им никогда не проверить весь список подозреваемых. Надо честно признать – замечательная стратегия.

– Это не шутки, – снова напомнил Эверетт. Куинси вдруг почувствовал себя потенциальной жертвой неизвестного охотника.

Гленда принялась листать подготовленные Куинси материалы.

– Есть и хорошие новости, – сказала она. – Некоторые из этих бюллетеней считаются якобы более заслуживающими доверия, чем другие. Они помещают объявления только в том случае, если оплата за них поступает почтовым переводом и с указанием всех требуемых в таких случаях данных. Может, нам повезет заполучить самое первое письмо и конверт. Тогда мы определим по почтовому штемпелю, из какого города оно пришло, проверим конверт на ДНК и отпечатки пальцев, проведем полный химический анализ. С другой стороны… – Гленда замолчала и, как бы извиняясь, посмотрела на Куинси. – Нам могут потребоваться недели, чтобы просто отследить каждую публикацию, содержащую объявление. И даже тогда…

Родман не закончила, но в этом не было необходимости. Все и так всё знали. Далеко не все тюремные информационные бюллетени заботятся о своей репутации. В шестидесятые информацию передавали в тюрьмы в пачках сигарет. Когда на первое место вышла проблема наркотиков, тюремное начальство по всей стране решило покончить со всей контрабандой вообще, полностью запретив передачи, включая и те, что содержали табачные изделия. Заключенным разрешалось получать только письма и деньги, на которые они могли приобретать сигареты в тюремных ларьках. Трудно сказать, удалось ли с помощью этих мер решить проблему с наркотиками, но поток нелегальной информации был действительно перекрыт. Однако неутомимые заключенные быстро отыскали другую лазейку. Они получали письма с сигаретной бумагой, на которой писали то, что хотели, а потом передавали друг другу свернутые из этой бумаги самокрутки прямо на тюремном дворе. Со временем тюремное начальство догадалось, что к чему, и начало просматривать и поступающую в письмах сигаретную бумагу. К передаче каких-либо записок вообще стали относиться как к нарушению правил внутреннего распорядка.

Это, в свою очередь, привело к появлению подпольной информационной сети и прочим чудесам конституционно гарантируемой свободы слова. Тюрьмы обзавелись компьютерами, программным обеспечением, и по всей стране начали возникать тюремные информационные бюллетени. Некоторые распространялись на ограниченной территории, но были и такие, которые достигли масштабов общенациональных изданий. Затем родились шифрованные объявления. Хочешь распространить какую-то информацию? Замаскируй ее под невинное объявление о поиске друга по переписке, заплати пять, десять, сто баксов и доведи свое послание до широких масс. Финансовые трудности? Некоторые веб-сайты обслуживают заключенных бесплатно. Пусть ты убил восемь человек – это не значит, что общество не должно услышать твой голос. Или что ты не можешь состоять в переписке с милой блондинкой по имени Кэнди.

– Многие из этих бюллетеней, возможно, и не требуют серьезной платы, – закончил мысль Гленды Куинси. – А большинство, вероятно, уничтожают поступившие письма, исполняя собственные инструкции.

– «Тюремные новости» – бюллетень почти респектабельный, – сказала Гленда. – Можно взяться за них.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Эверетт.

– Я могу позвонить в телефонную компанию, – добровольно вызвался Джексон. – Проверю, не было ли у них попыток несанкционированного проникновения в информационную базу данных. Думаю, возражать они не будут.

Эверетг снова кивнул. Настроение у него явно улучшилось.

– Сомневаюсь, что вам удастся обнаружить оригинальный конверт и письмо, – негромко проговорил Куинси, устало потирая виски. – И даже если нам повезет, мы не найдем никаких улик. Не будет ни содержащего ДНК материала, ни отпечатков пальцев. Человек, который придумал столь изощренную стратегию, вряд ли упустит мелочи вроде отпечатков пальцев на конверте или слюны на клапане. Тот, кого мы ищем, изобретателен и умен.

– Вы считаете, здесь что-то личное, – сказала Родман. Куинси пожал плечами:

– Другое трудно себе представить.

– Мы предлагаем кое-что иное, – подал голос Монтгомери. – Установить наблюдение за могилой.

– Нет! – Куинси вскочил со стула.

– Такова стандартная процедура… – начал Монтгомери.

– К черту процедуру! – холодно бросил Куинси, уже во второй раз за последние дни пуская в ход крепкое выражение. – Это моя дочь. И я не позволю вам использовать ее.

Монтгомери неуклюже поднялся со стула. Маленькие черные глаза почти спрятались в складках кожи, напоминая птичьи. Куинси вдруг пришло в голову, что именно таким видят его родственники жертв; он предстает перед ними не человеком, а хищной птицей, упавшей с неба вслед за убитой жертвой.

– Санчес сам намекнул, что знает, где похоронена твоя дочь, верно? – равнодушно сказал он.

– Я ошибся.

– Черта с два ты ошибся. Он знал. А значит, наш парень побывал там. У него, конечно, хватит ума понять, что твой дом будет взят под наблюдение. Так что если он захочет подобраться к тебе поближе… посмеяться над тобой…

– Я против того, чтобы на могиле моей дочери устанавливали камеры. Я не дам разрешения.

Но Родман уже кивала, и Джексон тоже. Куинси медленно повернулся к Эверетту. Старший специальный агент смотрел на него с сочувствием. Но тоже кивал.

Что-то странное произошло вдруг с его памятью. Куинси вспомнил то, о чем не думал много лет. Летний день. Какой-то местный праздник. С ним дети, Мэнди и Кимберли. Он исполняет обещание. Карусели, аттракционы, угощения. Все, что только способны вместить их молодые желудки. А потом, только что купив им сладкую вату, он повернулся и увидел неподалеку какого-то мужчину, фотографировавшего детей на карусели.

Куинси вспомнил, как с его лица сползла улыбка, как по спине пробежал холодок. Он наблюдал за щелкавшим затвором педофилом и думал лишь о том, что его девочки находятся в нескольких шагах от опасности. Его милые, чудесные, здоровые девочки с восхитительными русыми волосами, такими же, как у их матери. Он заговорил с ними. Жестко, сердито, требовательно. «Посмотрите на этого человека, – повторял он, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. – Запомните его. И не бойтесь бояться. Не стесняйтесь страха. От таких надо убегать».

Кимберли, воспринимавшая его слова с недетской серьезностью, кивала. А вот Мэнди расплакалась. Проходили недели, а ей все снился мужчина в дурно пахнущем пальто, мужчина с фотоаппаратом, который приходил за ней.

– Нет, – хрипло сказал Куинси. – Никаких камер. Только попробуйте, и я перенесу ее могилу.

Коллеги смотрели на него с любопытством.

– Может, вам лучше взять небольшой отпуск… по болезни, – предложил Эверетт.

– Я здоров! – возразил он и едва узнал собственный голос.

Голос звучал непривычно. Как голос отчаявшегося человека. Он, Куинси, говорил голосом потерявшего надежду отца. И тогда в голову ему пришла неожиданная мысль. Мысль, подсказанная инстинктом, тем, что он понимал лучше, чем правду. Вот чего хотел неизвестный. Его цель – сам Куинси. Он понимал это, чувствовал нутром. Все, что сделано этим не установленным лицом, сделано не только с целью максимально затруднить поиски, но и для того, чтобы поразвлечься. Найти слабое место, найти самую глубокую душевную рану и бить по ней.

Куинси облизнул пересохшие губы и попытался успокоиться.

– Послушайте меня. Дело не в моей дочери. Ему наплевать на нее. Он распространил эту информацию просто ради собственного дешевого удовольствия.

– Так вы, получается, знаете, кто он? Гленда Родман спросила это так, словно уличила Куинси во лжи.

– Нет, не знаю. Просто размышляю исходя из того, с какими типами приходилось иметь дело.

– Другими словами, ты не знаешь ни хрена, – объявил Монтгомери.

– Вот что, агент, я не позволю превращать могилу моей дочери в наблюдательный пункт.

– А почему? – не унимался Монтгомери. – Разве ты не проделывал это с другими семьями?

– Сукин сын…

– Куинси! – резко оборвал его Эверетт.

Куинси замер, все вскочили. Он с некоторым удивлением обнаружил, что поднял руку и тычет указательным пальцем в грудь Монтгомери, как будто желая проткнуть его.

– Знаю, это тяжело, – тихо сказал Эверетт, – но вы федеральный агент, Куинси, и то, что случилось, является угрозой для всех нас. Отдохните несколько дней. Ваш дом возьмут под наблюдение. Вас будут держать в курсе. Устройтесь пока в каком-нибудь отеле, навестите родных.

– Сэр, послушайте меня…

– Когда вы в последний раз спали?

Куинси замолчал. Он знал, что выглядит плохо, что под глазами у него мешки, что он потерял в весе. Когда умерла Мэнди, он сказал себе, что не поддастся горю. Не получилось.

Другие агенты продолжали смотреть на него. По их лицам было ясно, о чем они думают.

«Бедняга Куинси сдает. Не выдержал. Говорю тебе, нельзя было выходить на работу сразу после похорон…»

Фэбээровцы, подумал он, как и дикие звери, отгоняют слабого от стада.

– Я… я перееду в отель, – коротко сказал Куинси. – Мне только нужно взять кое-какие вещи.

– Отлично. Гленда, вы и Альберт отвечаете за наблюдение за домом.

Гленда кивнула.

– Я буду присылать вам ежедневные отчеты, – обратилась она к Куинси.

Голос ее звучал бесстрастно, но глаза смотрели по-доброму.

– Спасибо, – сдержанно ответил он.

– У нас все под контролем, – твердо закончил Эверетг. – Вот увидишь, Куинси, все будет в порядке.

Куинси лишь покачал головой. Он молча спустился в офис. Понаблюдал за игрой неживого флуоресцентного света на тусклой поверхности шлакобетонного блока, не в первый уже раз стараясь представить себе человека, который отказал работающим здесь людям в праве видеть дневной свет.

Войдя в кабинет, Куинси закрыл дверь. И позвонил той единственной, которая могла помочь ему сейчас, той, которая могла защитить могилу Мэнди.

Он позвонил Бетти, но там, в Филадельфии, телефон только звонил, звонил и звонил.

10

Район Гринвич-Виллидж, Нью-Йорк

Кимберли спешила. Она встала рано – в среду у нее был урок по стрельбе. Натянула джинсы и первую попавшую под руку майку, завязала волосы в хвостик и торопливо выбежала из квартиры, чтобы успеть на пригородный поезд до Джерси. «Все как по часам, – сказала себе Кимберли. – Утро этой среды ничем не отличается от утра любой другой среды. Дыши глубже. Вдыхай смог».

Однако нынешнее утро все же отличалось от других. Например, ей не нужно идти на работу. Накануне профессор Эндрюс, обратив внимание на ее бледность и нервозность, ворчливо приказал отдохнуть до конца недели. Первые выходные после похорон Мэнди. Сегодня можно отдохнуть. Остановиться и понюхать розы. Немного расслабиться, как и порекомендовал профессор.

Но расслабиться не получалось. Ноги сами двигались в привычном ритме, больше похожем на бег, а не ходьбу. Она часто оглядывалась через плечо, во всяком случае, чаще, чем любой обычный пешеход. И, наконец, прекрасно понимая, что это неправильно, Кимберли взяла с собой заряженный и снятый с предохранителя «глок». «Успокойся, не дергайся», – твердила и твердила Кимберли.

И все равно нервничала, дергалась и не могла успокоиться.

Странно, но чувствовала она себя совсем неплохо. Волосы на затылке не шевелились, не вставали дыбом. По спине не бегали мурашки на холодных ножках. Отсутствовало и ощущение обреченности, которое всегда предшествовало приступам беспокойства. Чудесная погода. Напоенный благоухающими ароматами воздух. На улицах вполне достаточно людей, чтобы не чувствовать себя одинокой, но и не так много, чтобы не было возможности сохранять разумно безопасную дистанцию. И если даже кто-то попытается напасть на нее – откуда только эти мысли? – то ведь она обучена приемам самозащиты и отлично вооружена. Кимберли Куинси – жертва? Маловероятно. Тем не менее она испытала облегчение, когда оказалась на Пенсильванском вокзале. Заняла место в вагоне. Присмотрелась к пассажирам. И пришла к выводу, что ни один из них не проявляет к ней ни малейшего интереса. Одни читали газеты. Другие смотрели в окно. Никто не обращал внимания на Кимберли, отдавая предпочтение себе самому. А почему должно быть иначе?

– Ты чертова психопатка, – пробормотала Кимберли и тут же удостоилась взгляда со стороны сидевшего рядом парня.

Она даже подумала, не стоит ли сообщить ему, что у нее при себе заряженный пистолет, но удержалась от этого порыва, логично предположив, что если он едет в Джерси, то, возможно, тоже не с пустыми руками. Как любил повторять доктор Эндрюс: нормальность – понятие относительное.

Поезд начал сбавлять скорость, подходя к ее остановке. Кимберли повернулась к соседу и дерзко ухмыльнулась. Просто так, ни с того ни с сего. Парень сразу разорвал зрительный контакт, вобрал голову в плечи и съежился. Впервые за несколько последних дней Кимберли стало лучше.

Девушка легко соскочила с поезда и тут же подверглась нападению стодесятипроцентной влажности, Ах, какой чудный денек!

Она сбросила с плеча сумку, засунула в нее руку, передвинула предохранитель на «глоке» и зашагала дальше уже с почти нормальной скоростью. Нью-Йорк остался позади. До тира всего пара кварталов. Нью-Джерси вряд ли намного безопаснее Гринвич-Виллиджа, но здесь Кимберли чувствовала себя значительно лучше. Легче. Свободной от некоего неопределенного бремени.

Ей всегда нравилось стрелять. С того самого дня, когда родители уступили мольбам дочери и разрешили взять в руки оружие. Осада началась в восемь лет. Услышав ее просьбу, отец поступил абсолютно предсказуемо: направил к матери. Мать тоже поступила абсолютно предсказуемо: ответила категорическим отказом. Но Кимберли не унималась. Каждый раз, когда отец отправлялся в тир, она принималась за свое. Прошло, однако, четыре года, прежде чем однажды, в ее двенадцатый день рождения, мать наконец уступила.

– Оружие – это шум, оружие – это насилие, оружие – это зло. Но раз уж ты мне не веришь – отлично! Иди и убедись сама, глупышка.

Мэнди тоже хотела пойти, но родители – редчайший случай – сошлись во мнении, что знакомство с пистолетом не в ее интересах. Кимберли это устраивало как нельзя лучше. Мэнди плакала. Мэнди расстраивалась. Мэнди была большим ребенком, и Кимберли с радостью заполучила отца в свое полное распоряжение на целых полдня.

Что он думал об этом, она не знала. Понять, о чем думает папочка, всегда трудно.

В тире отец подробно объяснил ей основные правила обращения с оружием и стрелковой безопасности. Кимберли научилась разбирать «чиф спешл» тридцать восьмого калибра, запомнила названия всех его составных частей, освоила разборку, чистку и сборку. Затем последовали лекции.

«Всегда направляй пистолет на безопасную мишень. Всегда держи пистолет разряженным, пока не придет время приготовиться к стрельбе. Всегда ставь пистолет на предохранитель, пока не придет время приготовиться к стрельбе. Всегда вставляй в уши затычки и носи защитные очки. Всегда слушай, что говорит инструктор. Если он говорит „заряжай“ – заряжай. Если он говорит „огонь“ – стреляй. Если он говорит „прекратить огонь“ – прекращай».

Затем отец разрешил ей – наконец! – взять «чиф спешл», прицелиться в бумажную мишень и попрактиковаться в стрельбе вхолостую. Сам же он стоял рядом и показывал, как держать руку. Кимберли запомнился приглушенный звук его голоса, напоминавший скорее ворчание далекого грома, чем человеческую речь. И еще она запомнила, что после непрерывной двухчасовой лекции горела желанием получить настоящие патроны, тогда как отец оставался совершенно спокойным, что было типично для него и безумно раздражало ее.

– Пистолет – не игрушка. Сам по себе пистолет даже не оружие. Это неодушевленный предмет. Ты вызываешь его к жизни и потому обязана пользоваться им ответственно. Итак, кто обязан нести ответственность за использование оружия?

– Я!

– Хорошо. А теперь давай повторим все еще раз… Они сходили в тир четыре раза, прежде чем он позволил ей выстрелить настоящими патронами. Мишень висела на расстоянии пятнадцати футов. Она послала в нее шесть пуль: четыре из которых попали в «яблочко». Кимберли выронили пистолет, сдернула очки и обняла отца за шею.

– Есть! Я сделала это! Я сделала это, папочка!

И ее отец сказал:

– Никогда больше не бросай оружие так, как ты только что сделала! Оно может выстрелить и ранить кого-то. Сначала поставь его на предохранитель, потом положи и отступи с линии огня. Помни, ты должна обращаться с оружием ответственно.

Вся радость как будто испарилась. Возможно, даже слезы навернулись на глаза. Кимберли не помнила больше ничего. Кроме того, что папино лицо претерпело любопытную метаморфозу. Он заметил ее недоуменное выражение и, возможно, наконец-то услышал собственные слова.

– А знаешь что, Кимми? – негромко сказал он. – Ты отлично стреляла. Ты прекрасно справилась. А твой отец… иногда бывает… настоящей задницей.

Прежде Кимберли ни разу не слышала, чтобы папа называл себя задницей. Мало того, была абсолютно уверена, что это слово относится к числу тех, которые лучше не повторять. И ей это понравилось. В этом было что-то особенное. Впервые они оба почувствовали себя близкими людьми, отцом и дочерью. Она могла стрелять из пистолета. А папочка мог иногда быть настоящей задницей.

С той поры Кимберли регулярно ходила с отцом в тир, где под его терпеливым руководством постепенно переходила от «чиф спешл» к «магнуму», а потом к девятимиллиметровому полуавтоматическому. Выражая молчаливый протест, мать записала ее на балет. Кимберли посетила два занятия и, вернувшись домой после второго, заявила:

– К черту балет! Хочу винтовку!

Кимберли заставили вымыть рот с мылом и на неделю лишили телевизора, но она ни на секунду не пожалела ни о едином произнесенном звуке. Даже на Мэнди это произвело впечатление. Проявив редкую солидарность с сестрой, она на протяжении двух или трех последующих недель посылала всех и все куда подальше, так что вдвоем они извели два кусочка мыла «Айвори». Сумасшедший, отчаянный месяц. Тогда они четверо еще были одной семьей.

Интересно то, что Кимберли так долго об этом не вспоминала, а вспомнила только теперь. И как странно, что от воспоминания сдавило грудь, стало трудно дышать, как будто кто-то двинул ей кулаком в живот.

«Черт бы тебя побрал, Мэнди! Почему ты села за руль? Конечно, бросить пить трудно, но можно же было хотя бы не съезжать с дороги!» И больше никакого дурацкого балета. Вообще ничего. Только красивый белый крест на престижном Арлингтонском кладбище, потому что у маминых родственников обнаружились какие-то связи среди военных и благодаря этим связям Бетти и ее детям была оказана честь. Мэнди и герои войн. Кто бы подумал?

Похороны дались Кимберли тяжело. Мысль о соседстве ее тихой, совсем не воинственной сестры с теми, кто прославился на полях сражений, сводила девушку с ума. Кимберли не думала, что мать выдержит, если она вдруг разразится истеричным смехом, а потому простояла всю церемонию с плотно сжатыми губами. А отец? Как всегда, его лицо оставалось непроницаемой маской, не выдававшей никаких мыслей.

В последнее время он несколько раз звонил ей. Оставлял осторожные сообщения, потому что она не снимала трубку. Кимберли не перезванивала. Ни ему, ни матери. Никому вообще. Не сейчас. Когда? Она не знала. Может быть, скоро… Ей совсем не нравились участившиеся приступы необъяснимого беспокойства. Кимберли стыдилась их и не хотела разговаривать с отцом, который, несомненно, уловил бы в ее голосе страх. «Знаешь что, папа? Я не смогла научить Мэнди быть сильной, зато она, похоже, заразила меня своей неуверенностью. Вот так-то. Повезло тебе, да? Две психованные дочки».

Вот и стрелковый клуб. Кимберли открыла деревянные двери и оказалась в тускло освещенной комнате отдыха, встретившей ее приятным дуновением прохладного ветерка. Сейчас, ранним утром, в этой комнате никого не было. Закрыта была и вторая дверь, за которой находился напоминающий пещеру стрелковый зал. Внимание Кимберли не привлекли ни голый диванчик у стены, ни застекленная полочка с завоеванными членами клуба медалями, ни охотничьи трофеи, представленные головами животных. Ее взгляд скользнул по всему этому равнодушно, потому что Кимберли искала его. И как бы она ни пыталась убедить себя в том, что примчалась в тир только ради того, чтобы пострелять, на самом деле ей был нужен он, новый инструктор Даг Джеймс.

Густые каштановые волосы с проседью на висках. Синие глаза с морщинками в уголках. Высокий. Натренированное тело. Широкая мускулистая грудь. Даг Джеймс появился здесь шесть месяцев назад, и Кимберли была не единственной особой женского пола, у которой вдруг пробудился горячий интерес к урокам.

Конечно, ни о чем таком она и не думала. Она же не Мэнди. Это та всегда искала себе мужчину. И она не такая как мама, которая не умеет воспринимать себя иначе, чем с мужской точки зрения. В любом случае Даг Джеймс – почти ровесник ее отца. К тому же счастливо женат. И разумеется, он прекрасно стрелял. Выиграл кучу всяких соревнований. По крайней мере так говорили.