Текст книги "Прайм-тайм"

– Да, он полный идиот, – заметила Анника, рассматривая фотографию самодовольного загорелого мужчины средних лет.

– А за эти статьи нас привлекали к суду, – сказала Берит и взяла стопку, лежавшую сбоку от кровати. – Нам надо прочитать их внимательнее, чтобы мы знали, чего следует избегать.

Анника бросила взгляд на огромные заголовки.

«Мишель Карлссон – экономический преступник?» – кричал один из них на первой странице. Фотография, дополнявшая его, представляла собой паспортный снимок, вероятно почти десятилетней давности. Она испуганно таращилась в объектив, сильно накрашенная и с нелепой несовременной прической.

– Выглядит как автомобильный воришка, – констатировала Анника.

В самой газете статьи на данную тему заняли более восьми страниц. И все были подписаны Карлом Веннергреном.

«Из знаменитой звезды в экономические преступники – путь Мишель с телевизионного олимпа в зал суда», – гласил заголовок, объединявший их.

В этих материалах утверждалось, что Мишель Карлссон была фигурантом расследования биржевой аферы, в которой участвовало несколько компаний-однодневок. Фирма Мишель была одной из тех, которые, по мнению полиции, являлись «самыми ловкими мошенниками Швеции». Телезвезда якобы обратилась к ним с целью уйти от налогов и в результате заработала двенадцать миллионов, из-за чего подозревалась в соучастии в экономическом преступлении. Комиссар, занимавшийся данным делом, по сути, подтвердил всю историю, но указал, что владелице компании пока не предъявлено обвинение. Однако ожидалось, что это произойдет до конца недели.

На следующем развороте доминировала сложная схема, показывавшая, как осуществлялись подобные аферы. Анника долго рассматривала ее, прочитала пояснение, но, по большому счету, ничего не поняла.

Затем на двух страницах известные шведы выражали свое возмущение жадностью Мишель Карлссон, тем, как она, будучи телезвездой, могла подавать такой пример молодым женщинам. Даже если она и не предстанет перед судом, выглядело аморальным использовать дыру в законе в своих корыстных целях, пели они в унисон.

На последнем развороте автор попытался призвать Мишель Карлссон к ответу за мошенничество и преступную деятельность. Ее помещенная там фотография была сделана с нижней точки, в результате чего она представала на ней огромной и гротескной.

«Я не понимаю, о чем ты говоришь» – так, если верить репортеру «Квельспрессен» Карлу Веннергрену, ответила ему Мишель.

Вообще набранные жирным шрифтом между короткими ответами вопросы занимали здесь большую часть текста. Многие из них были морального характера. Как, например: «Считаешь ли ты правильным, когда богатые люди идут на преступление, лишь бы уклониться от налогов?» Ответ на него не отличался ясностью и вполне мог вызвать раздражение читателей. Анника сомневалась, что Мишель Карлссон поняла, что ее будут цитировать.

Вопрос «В какой тюрьме ты предпочла бы отбывать наказание?» явно окончательно вывел тележурналистку из себя. Она закричала: «Чем ты, черт возьми, занимаешься? Ты что, с ума сошел?» И это последнее предложение использовали в качестве заголовка всего разворота.

– Извини меня, конечно, – сказала Анника, – но я, наверное, пропустила это дело. Чем все закончилось в суде? Ее осудили?

Берит тяжело вздохнула:

– Как видишь, у Веннергрена, очевидно, имелся хороший источник относительно данного мошенничества. Ему даже удалось получить регистрационные номера большинства замешанных в этой истории фирм, но именно там все пошло наперекосяк.

– Как?

– Никто не знает, но где-то произошла путаница с номерами.

Анника зажмурила глаза:

– О нет.

– О да, оказалось, что замешанная в мошенничестве фирма вовсе не принадлежала Мишель Карлссон. По словам Веннергрена, либо полиция, либо Патентно-регистра-ционное управление что-то напутали с цифрами, и правление редакции в конечном итоге поверило ему.

– Но как же комиссар? – спросила Анника, испытывавшая большое доверие к полицейским источникам.

– Ни он, ни Веннергрен не называли имен при разговоре. Они говорили только о некой женщине в роли одного из подозреваемых.

– Но неужели он не проверил ее?

– По данным ПРУ, ее фамилия была Карлссон, а прочие инициалы М и Б. В дальнейшем оказалось, что это просто подставное лицо, психически нездоровая девушка, которую в суде полностью признали невиновной в том, что она числилась владельцем участвовавшей в афере фирмы.

– Боже, – сказала Анника. – И как поступила газета в такой ситуации?

– Мишель предложили написать ответ, пообещав его опубликовать.

– Прекрати. Все же было неправдой!

– Конечно, – согласилась Берит. – Но подумай, как хорошо все могло бы выйти. Если бы Мишель сформулировала ответ таким образом, мы смогли бы выдать еще один сенсационный заголовок. «Мишель Карлссон сама пишет о своем налоговом мошенничестве». Мы получили бы бесплатную статью от самой известной знаменитости Швеции, и те, кто пропустил это дело в первый день, увидели бы все в день номер два.

– Я слишком долго отсутствовала, – констатировала Анника.

Берит пожала плечами:

– Мишель, конечно, отказалась что-либо писать, потребовала от газеты напечатать опровержение и извиниться перед ней. Торстенссон резко отказался. Он по-прежнему стоял на том, что Мишель должна выступить сама. Она написала на газету заявление омбудсмену по вопросам печати. Но, как ни странно, нас оправдали.

– Такого не могло случиться! – воскликнула Анника.

– А ты вспомни, кто у нас занимает данную должность, – сказала Берит. – Бывший ведущий программы «Студия шесть». Он никогда не станет осуждать газету, что бы она ни писала о какой-то знаменитости.

– Но как нам удалось выкрутиться?

– Мы же предложили ей собственноручно написать опровержение. А если она не воспользовалась этой возможностью объясниться, значит, сама виновата. Заключение получилось довольно издевательским…

– Но сейчас она привлекла нас к суду?

– Да, и вполне возможно, Торстенссону не поздоровится.

Анника быстро прочитала о прочих случаях. Насколько она поняла, им грозило обвинение в клевете.

– Относительно истории с ее матерью нам удалось договориться о примирении, – сказала Берит и собрала вместе все бумаги. – Как там все было во дворце, кстати?

Анника поднялась, размяла ноги, колени, наклонилась вперед к маленькому письменному столу.

– Печально, конечно, – сказала она. – По-настоящему неприятно. У Анны Снапханне остался мобильник, мы разговаривали несколько раз. Она ужасно напугана.

– А Веннергрен?

Анника окинула комнату взглядом, почувствовала запах серы.

– Я столкнулась с ним в одном из второстепенных зданий. Он что-то искал, но не сказал, что именно.

– Карл – крепкий орешек. Он ничего не рассказал о произошедшем?

Анника покачала головой:

– Случилась ссора – это единственное, что я поняла. В общем зале в Конюшне все было перевернуто вверх дном, и Мишель явно занималась сексом с Джоном Эссексом.

Берит постучала ручкой по передним зубам.

– Искал что-то, ты говоришь. Большое или маленькое? Анника задумалась:

– Маленькое. Он шарил руками под буфетом, поднимал небольшие предметы, заглядывая под них.

– Бумагу? Блокнот? Меньше? Может быть что угодно. Сигареты. Зажигалка. Карманная фляжка. Какой-то предмет одежды. Адресная книга. Мобильный телефон. А кто перевернул все в комнате?

– Если верить Веннергрену, Себастьян Фоллин, но я не знаю, так ли это.

Берит поднялась, устало покачала головой, пошла к двери со своим блокнотом в руке.

– У телефонов здесь нет внутренних номеров. Стучи в стену, если понадоблюсь.

Она оставила Аннику одну в тесной комнате. В то самое мгновение, когда дверь за ней закрылась, Анника услышала тот же голос.

«Бывают же такие мамаши».

Она достала из сумки ноутбук, поискала розетку, нашла ее за шторой и подключила компьютер. Таращилась на дисплей, пока запускалась программа.

«Этого я никогда не прощу, черт побери!».

Она сходила к своему баулу, взяла оттуда мобильник, набрала номер Томаса. Потом слушала скрипучий и монотонный голос автоответчика. Поколебалась немного и отключила телефон, не сказав ничего.

Потом положила подушку на неудобный стул, стоявший у письменного стола, чтобы компьютер оказался чуть выше и было удобно печатать, опустила голову на руки на три секунды и взялась за дело. Прежде всего за статью о дворце, потом написала все известное ей об убийстве. Получилось не так много, но вряд ли кто-то имел больше информации.

Прежде чем перейти к списку имен, она позвонила Андерсу Шюману.

– Один из них убийца? – спросил он.

– Вероятно.

Шеф редакции вздохнул столь громко, что она слышала это даже во Флене по телефону.

– Вот черт, – сказал он. – Когда пишешь о таком, надо воистину пройти как по канату, не покачнувшись ни в какую сторону. Насколько известно, ночью там ведь не было никаких других людей?

– Нет.

– Но кто-то мог прибыть туда и убраться восвояси?

– Теоретически да.

– На автомобиле? Велосипеде? Или воздушном шаре?

– Да, или на лодке.

– На лодке? Вот здорово. Сделай упор на это. Дворец доступен с земли, воздуха и воды. Кто угодно мог пробраться туда и убить Мишель.

– В статье по соседству будет ведь стоять, что Икстахольм расположен очень уединенно и правительство даже использует его для тайных переговоров.

– Черт с ним, – сказал Шюман. – Выбрось это.

Анника беззвучно простонала.

– На что мне обратить особое внимание? – спросила она. – Последняя ночь во дворце? Друзья? Свидетели? Как мне называть их?

Шеф редакции какое-то время молчал.

– Что ты сама думаешь?

Она сглотнула, вдавила наушник в ухо и коснулась пальцами клавиатуры.

– Много народа болталось вокруг дворца Икстахольм этой ночью, – сказала она, печатая. – Гости программы, журналисты, артисты, технический персонал, друзья и коллеги Мишель Карлссон. Кроме того, кто угодно мог пробраться туда среди ночи, а потом уехать, на машине или на лодке, сообщает полицейский источник «Квельспрессен».

– Это правда? – поинтересовался Шюман.

– Ну… в какой-то мере, – ответила Анника и продолжила: – Никого не держат во дворце против его воли. Все принимавшие участие в допросах в течение дня делали это добровольно, в качестве некоего звена работы по расследованию преступления, которую они все горят желанием облегчить, говорит комиссар К. «Квельспрессен» может назвать имена одиннадцати человек, оставшихся во дворце до утра. Именно их допрашивали днем. С двенадцатым, Джоном Эссексом, побеседовали в другом месте…

– Ты уверена в этом? – перебил ее шеф редакции.

– Да. Потом я просто перечисляю их. Мы достали снимки всех?

– Кроме девицы из Катринехольма, у нее нет ни паспорта, ни водительского удостоверения.

– Машину она в любом случае водит, – сказала Анника сердито. – Вы проверили выпускную фотографию Дувехольмской школы?

– Мне надо узнать.

Потом они молчали, Анника чувствовала, как усталость шумом отзывается в голове.

– Я встретила Веннергрена, – сообщила она и поняла, что шеф редакции вздрогнул на другом конце линии.

– Почему ты ничего не сказала? – упрекнул он, явно удивленный.

– Поскольку он отказался разговаривать со мной, – ответила Анника, стараясь говорить ровным голосом. – Заявил, что это его история. Спросил, почему он должен делать мне такой подарок.

– Так как вы работаете в одной газете, наверное?

Анника с шумом вздохнула, ей стало стыдно, что с ней так обошлись, она рассердилась, что уступила.

– Я использовала тот же аргумент.

Они снова какое-то время сидели молча.

– Хорошая работа, – сказал Шюман. – Не принимай близко к сердцу поведение Веннергрена. Ты же знаешь, каков он.

– И как долго он будет продолжать в том же духе? – холодно поинтересовалась Анника.

Шеф редакции на полсекунды задержался с ответом.

– Отправь мне текст по электронной почте.

Анника прекратила разговор, закрыла глаза. Картинки дня одна за другой всплывали из ее памяти: мобильная аппаратная, труповозка, разгромленный салон, назойливое сочувствие Пии Лаккинен, перекошенное от злости лицо Томаса.

Она закончила писать, отправила свое творение, разделась, выключила все лампы и забралась в постель. Лежала неподвижно в темноте, смотрела, как свет фар автомобилей скользил по стенам, слышала, как они проезжали мимо по шоссе номер 55, прочь из Флена, из этого мира. Сон не приходил. Из памяти всплывали новые картинки, но из-за усталости они менялись уже не так быстро, в конце концов осталась только одна. Анника взяла свой мобильный телефон и набрала номер Томаса, прослушала полностью бормотание автоответчика, подождала сигнала.

– Привет, – шепнула она в пустоту. – Я люблю тебя. Ты лучший во всем мире.

Суббота 23 июня
Янов день

Лес по ту сторону турбазы превратился в стену из дыма и огня. Он пробивался сквозь раскаленный воздух мимо Сальстрёмского холма вниз к магазину. Листья и трава меняли цвет, становились лиловыми под влиянием высокой температуры, горячие камни обжигали его ноги. Он спешил к морю, знал, что спасение в воде, стоит ему добраться до берега – и опасность исчезнет, остров Еллнё будет спасен, дома восстановят, прохлада успокоит. Но, оказавшись около него, он увидел, что море кипит, бурлящая вода пахла серой и сажей, пузырилась подобно лаве, постепенно приближалась к его ногам…

Томас резко проснулся. Солнце светило прямо ему в лицо, ослепило его, когда он открыл глаза, волосы были мокрыми от пота. Он лежал на диване в гостиной родителей полностью одетый. И, судя по тяжести ног, свисавших через подлокотник, даже не снял сапоги. Кошмар, еще недавно державший его в своих объятиях, не ушел окончательно, действовал удручающе, он сглотнул комок в горле, почувствовал вкус сажи и дыма.

«Черт побери, – подумал он, – черт побери».

Он сел, казалось, голова вот-вот треснет пополам.

Никогда больше, даже пива.

Звук детских голосов ворвался в комнату через открытое окно вместе с ветром, у него появилось желание расплакаться.

Он был плохим отцом.

Картинки заполонили его сознание, замелькали одна за другой с громким звуковым сопровождением. Он пел, просто горланил песни, падал, чувствовал косые взгляды окружающих на себе, его обходили стороной.

– Наконец ты проснулся, – сказала его мать от кухонной двери. – Как хорошо. Тогда сможешь переодеть свою дочь. Она обкакалась.

Томас поднял на нее глаза, резкому тону и рубленым фразам соответствовала недовольная гримаса на лице. Она посадила Эллен ему на колени. Зловоние от подгузника ударило в нос, его чуть не вырвало.

– Конечно, – сказал он, схватив воздух открытым ртом, но мать уже удалилась.

Девочка заныла, хотела встать в его объятиях. Он попытался подняться с дивана, потерял равновесие, пришлось сесть снова. Потом он, качаясь, направился в ванную, обнимая ребенка одной рукой, другой опирался о стену, скинул с ног сапоги. Положил полотенце на покрытый плиткой пол, осторожно поместил на него девочку, она встретилась с ним взглядом и засмеялась.

– Папа, – сказала она. – Папа-папа-папа.

Эллен погладила его по носу, Томас улыбнулся, сорвал клейкую ленту, фиксировавшую подгузник, и отпрянул из-за запаха. Дочь попыталась повернуться на живот, когда он снял подгузник, кал размазался по полотенцу.

– Эллен, лежи спокойно.

Ему пришлось держать ее за ногу, чтобы она вся не испачкалась. Девочка закричала, капли пота выступили у Томаса на лбу.

– Пожалуйста, малышка, позволь папе…

Девочка повернула другую ногу так, что она попала в грязный подгузник, Томас в отчаянии закрыл глаза. Теперь он должен был купать ее.

Он решительно поднялся, взял ребенка под живот, выбросил подгузник в стоявшую под раковиной урну для бумаг, направился к ванной и открыл душ.

Только холодная вода. Он распахнул окно ванной комнаты, увидел мать, сидевшую вместе с Калле в саду.

– Мама! – крикнул он как можно громче. – Здесь нет теплой воды.

– Она закончилась! – крикнула мать в ответ. – Элеонора принимала душ.

От удивления он моргнул несколько раз, застыл над ванной с ребенком, трепыхавшимся под рукой. Элеонора? Здесь?

Не раздумывая больше, он сунул малышку под воду, она закричала во весь голос, когда холодные струи попали ей на ягодицы, завертелась как червяк, пытаясь освободиться. Томас чуть не выронил ее, пот заливал ему глаза.

Когда он вымыл и вытер ее, девочка одарила его полным недоверия взглядом. Она не хотела находиться в его объятиях, поковыляла прочь, подальше от него, на веранду.

Том сел на пол в прихожей, уронил голову на руки, у него пересохло во рту, голова слегка кружилась.

– Томас! – крикнула его мать из сада.

В следующую секунду он услышал, как что-то маленькое и мягкое упало с лестницы веранды.

– О боже, Эллен, с тобой все в порядке?

Громкий детский плач болью отозвался в его сердце, он резко вскочил, бросился наружу, увидел дочь, лежавшую ничком на земле у подножия лестницы. Его мать уже спешила к ней, покачиваясь на своих больных ногах, она одарила сына возмущенным и враждебным взглядом:

– Чем ты занимаешься, Томас? Почему не смотришь за ребенком?

Он преодолел все ступеньки одним прыжком, успел раньше матери, поднял Эллен, все ее тело дрожало. Она поранила лоб, кровь стекала ей на глаза, она зашлась плачем так, что у нее перехватило дыхание.

– Извини, – прошептал Томас, от стыда у него самого полились слезы, – извини, любимая, прости папу, ударь меня…

Он дул на рану, неумело качал дочь. Мать исчезла в ванной, чтобы принести антисептическое средство. Через детское плечо Томас видел Калле, сидевшего на садовой скамейке с соком и булочкой, грустного и ошарашенного.

Мальчик встретился с ним взглядом, выронил булочку в траву и явно решил спуститься. Делая это, он ногами случайно сбил со скамейки свой стакан с соком и бабушкину чашку с кофе.

– Ты думаешь, рану надо зашить? – спросила его мать и поднесла смоченный в хлоргексиди[не тампон ко лбу Эллен.

Том взял у нее тампон, осторожно промыл царапину, девочка попыталась отвернуть голову.

– Нет, – сказал он хрипло. – Там только кожа содрана, ничего серьезного.

Постепенно слезы стихли, маленькое тело только слегка подрагивало.

– Папа, я тоже немного ударился, – сообщил Калле и протянул Томасу липкую от сока и сахарной пудры руку.

– Ой, тогда я должен подуть там тоже, – сказал Томас. – Но могу сначала подуть на рану твоей маленькой сестрички?

Мальчик кивнул и взял его за штанину.

– Привет, Томас, – раздался голос позади него.

Его сердце остановилось. Он закрыл глаза, хотел умереть, неслышно сделал глубокий вдох.

– Привет, Элеонора, – ответил Томас и повернулся.

Прежде всего его внимание привлекли ее волосы. Она подстригла их коротко и покрасила светлыми прядями. Она была выше, чем он помнил ее, и еще красивее.

«Боже, – подумал он, – она просто очаровательна».

Женщина, мужем которой он был тринадцать лет, протянула ему руку, улыбнулась.

– Приятно видеть тебя, – сказала она.

Он переместил девочку на левую руку, взял ладонь Элеоноры. Она оказалась сухой и теплой.

– Мне тоже, – ответил Томас.

– А это что у нас за два чуда? – сказала она и улыбнулась детям, в ее голосе не было и намека на сарказм.

– Калле и Эллен, – сообщил он.

Она снова улыбнулась, глядя ему в глаза, ее волосы блестели в солнечных лучах, взгляд был теплый.

– Угу, – сказала она. – Я знаю.

Незнакомый мужчина вышел из родительского дома, встал возле Элеоноры, она взяла его за обнаженную загорелую руку.

– Это Мартин, – представила она.

– Приятно познакомиться, – сказал мужчина и протянул большую и сильную ладонь.

Томас улыбнулся так, что у него челюсти заболели. Мартин? Кто это еще такой?

– Ты уже отключился, когда Элеонора и Мартин приехали вчера, – объяснила его мать с язвительными нотками в голосе и похлопала мужчину и женщину по рукам, прежде чем пройти мимо них в дом. – Не хотите кофе?

Томас извинился и направился с девочкой в ванную комнату, поставил ее на пол, а сам принялся искать пластырь в шкафчике. Он вздрогнул, увидев собственное отражение в зеркале – небритое красное лицо, налитые кровью глаза и слипшиеся от пота волосы. У него все горело во рту, он наполнил ледяной водой стаканчик для зубных щеток и жадно опустошил его.

– Папа, – сказала дочка у его ног, похлопала по голени, посмотрела на него снизу вверх, улыбнулась во все восемь зубов.

Томас снял защитную пленку с пластыря, наклонился, убрал прядь волос с лица ребенка, заклеил рану.

– Эллен, – прошептал он, – папочкина Эллен.

Он прижал девочку к себе, почувствовал ее тепло, вдохнул запах.

– Папа, – сказала она и обхватила его руками за шею.

– Гуннар Антонссон?

Технический руководитель передачи торопливо поднялся, он не слышал, как женщина открыла дверь.

– Меня зовут Карин Линдберг, – сказала она и протянула руку. – Прокурор, руководитель предварительного расследования по данному делу. Могу я сесть?

Мужчина взял себя в руки, кивнул и показал на кровать, сам опустился на стул снова. Прокурорша подтянула вверх юбку, села, скрестив ноги и положив руки на колени.

«Элегантная женщина», – подумал он.

– Насколько я поняла, очень важно, чтобы твой трейлер оставался у нас как можно меньше, – сказала она.

Он снова кивнул, даже не стал поправлять ее относительно правильного названия его транспортного средства.

– Ты не мог бы объяснить мне, почему это имеет такое значение для тебя?

Гуннар Антонссон с шумом сглотнул, почувствовал, как дернулся его кадык, какое-то время сидел молча, искал правильные слова. Речь шла не только о деньгах, но и о самой любви тоже, фактически жизни.

Вечером начинался концерт в Далхалле. Он мог бы сидеть на трибуне в этом естественном амфитеатре, наслаждаться музыкой, в то время как деньги рекой текли бы его компании. Сердце разрывалось от мысли, что он пропустит такое событие.

– В противном случае это дорого обойдется, – сказал он коротко. – Для фирмы. У нас есть работа только до конца следующей недели, потом пустота. Мы должны выполнить наши задания, иначе…

Гуннар замолчал, посмотрел в окно.

Ему будет не хватать Мишель. Она по-настоящему интересовалась автобусом, внимательно слушала его разглагольствования о том, как все в нем устроено. Старалась понять технические тонкости, хотела расширить область его применения и возможности. Это злило кое-кого из других в ее команде, что она тратила время на него, простого технаря.

– Я разговаривала и с экспертами, и со следователями, – сказала прокурорша, – и мы попытаемся закончить исследование твоей машины как можно быстрее, так чтобы ее можно было вернуть уже в начале следующей недели. Ведь интересующее нас пространство довольно ограничено. Записи нам, к сожалению, также придется изъять и просмотреть, там ведь может найтись что-то полезное для нашей работы.

Гуннар Антонссон закашлялся:

– Полезное для раскрытия убийства?

Прокурорша улыбнулась, у нее была блестящая губная помада.

– Да, кто знает? Пожалуй, что-то могло попасть в какую-то камеру.

Технический руководитель передачи медленно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Ничего подобного. Мы демонтировали наше оборудование сразу же после окончания записи. Все упаковали и опечатали под моим руководством. После 22:45 не осталось ничего, что могло бы получать информацию.

– Насколько ты уверен в этом?

Гуннар Антонссон даже вспотел от раздражения.

– Все камеры, микрофоны, передатчики были сложены в цинковые ящики и убраны в грузовой отсек. Ни во дворце, ни в самом автобусе не осталось ни единого электронного прибора, способного воспринимать или зарегистрировать хоть какой-то звук.

Прокурорша внимательно посмотрела на него, она явно сомневалась. В попытке убедить ее он заговорил снова, слова полились рекой, наталкиваясь друг на друга.

– Я упаковывал все это пятьсот тридцать раз и никогда ничего не забывал. Вчера в 08:00 мы должны были уехать отсюда. Единственно осталось закрыть боковую стенку…

Гуннар замолчал, поднялся и подошел к окну, окинул взглядом свой автобус.

Подумать только, какие возможности открывались в деле подготовки программ с помощью новой техники, и не только в плане доведения их до совершенства, но и нанесения им непоправимого вреда. В цифровую эпоху, когда и звук, и изображение хранились на жестком диске вместо старой ленты, появлялась возможность делать самые невероятные трюки, и одновременно мгновенно разрушить результат работы множества людей. Поврежденную ленту мог склеить кто угодно. А сейчас одному безумцу не составляло труда уничтожить целую серию программ просто благодаря вирусу, созданному, например, где-то далеко в Японии. Сам он предпочитал перестраховываться. Обычно никого ничто не заботило, он знал, что его усилия никто не оценит до тех пор, пока не наступит тот день, когда беда случится с компьютерами. Тогда все будут рвать на себе волосы и проклинать главным образом технику, но и его тоже. Но не Мишель. Она всегда спрашивала, остался ли материала еще и на ленте. А потом он вместе с ней просматривал результат, рассказывал, объяснял.

Прокурорша также поднялась, встала позади него, близко, она была красивой и высокой.

– Комиссар хочет переговорить с тобой еще раз, – сообщила она, – больше с нашей стороны нет никаких пожеланий.

Гуннар повернулся, почувствовал запах ее духов.

– Что? – спросил он.

– Ты сможешь поехать домой, – сказала она.

– Но, – сказал Антонссон, – как же автобус? У меня же нет машины.

Прокурорша улыбнулась ему натужно:

– Тебя, пожалуй, кто-нибудь сможет подвезти, или вызови такси.

Гуннар еще какое-то время стоял и таращился на закрытую дверь, когда она ушла, пытался понять, что означал ее визит.

Во-первых, он мог получить автобус назад в начале следующей недели. Работу в Дании, скорее всего, удастся спасти.

Во-вторых, ему разрешали уехать отсюда. Выходит, его не подозревали в убийстве.

Когда он осознал и то и другое, у него как камень с души упал.

Анника забрала у Берит редакционный автомобиль около чрезмерно большого для такого местечка железнодорожного вокзала Флена, построенного в качестве представительского остановочного пункта для гостей принца Вильгельма на пути в Стенхаммарский дворец. Не имело никакого смысла им обеим оставаться и целый день ждать свидетелей в Икстахольме. Подобно трупу кое-какие другие составляющие всей истории уже переместили в Стокгольм. А именно что касается Джона Эссекса, судебно-медицинского исследования, скорби всей индустрии развлечений Швеции и тому подобного. Поскольку Анника хорошо знала место убийства, такое разделение труда было естественным. Она взяла на себя Флен, а Берит на поезде отправилась в редакцию.

– Страсти там наверняка улеглись, – сказала Берит в качестве утешения, прежде чем вылезла из машины.

Она оказалась права. Шлагбаум, ранее стоявший у въезда на территорию дворца, исчез, то же самое касалось полицейских, охранявших ее периметр. Анника смогла проехать до самой парковки. Дворцовый холм, здания и парк по-прежнему оставались огороженными специальной лентой, но журналисты свободно перемещались вокруг Конюшни, теплицы и построек на «материковой» части. Бертиль Странд уже находился там, плюс репортер и фотограф из «Конкурента», а также люди с государственного телевидения. Всего набиралось три команды, что выглядело вполне приемлемо. Охотиться за свидетелями было не самым приятным занятием, а теснота лишь ухудшила бы ситуацию.

Воздух был чистым и свежим, словно природа таким образом пыталась хоть как-то извиниться за неудобства, связанные с грозой. Прохладным, но не холодным. В солнечных лучах главное здание дворца ярко-белым пятном маячило между березами, недоступное позади медленно раскачивавшейся полицейской ленты. Анника остановилась около машины, прислонилась к багажнику, ощутила холод металла через брюки. Она могла простоять здесь целый день и ничего не пропустила бы. Всем покидавшим дворец требовалось пройти по мосту через канал, а их машины стояли вокруг нее.

Озеро Лонгшён слабо поблескивало перед ней, его поверхность еле заметно колебалась под действием легкого ветерка. Еще тонкие и прозрачные листья тихо шелестели над ее головой. Ниже парковки бродили сытые и лохматые овцы.

Анника закрыла глаза, старалась дышать глубоко и спокойно, почувствовала, как ее пульс замедлился.

«Мне надо не забыть вернуть лодку в Ансгарсгорден», – подумала она.

Первым, кто вышел со своими вещами из Южного флигеля, был аккуратно одетый и слегка растерянный пожилой мужчина. Он в сомнении остановился перед сине-белой лентой, словно имнно она служила препятствием для него, а не журналисты с другой ее стороны.

Анника осталась на своем месте, ждала, наблюдала за развитием событий. Она видела, как репортер «Конкурента» с блокнотом в руке спросил что-то, и мужчина, как бы защищаясь, поднял руки и не отрывал взгляда от земли. Люди с государственного телевидения снимали его с расстояния, не пытались подойти.

Примерно через минуту репортер «Конкурента» вернулся на исходную позицию, мужчина продолжил свой путь, ему было не менее пятидесяти, он был одет в хорошо отглаженную клетчатую рубашку. Анника отряхнула брюки сзади, наблюдала за незнакомцем. Миновав овец, он остановился, беспомощно огляделся. Анника шагнула к нему.

– Извини, – сказала она, – меня зовут Анника Бенгтзон, и я из «Квельспрессен». Могу чем-то помочь тебе? Может, тебя подвезти?

Мужчина улыбнулся явно с облегчением.

– Да, – подтвердил он. – Мне надо добраться домой. Они оставили у себя мой автобус.

Анника кивнула, сунула руки в карманы, бросила взгляд на воду.

– Они сказали насколько?

– Пожалуй, только до начала следующей недели. У меня съемки в Дании во вторник, получено разрешение и все такое.

Он явно воспрянул духом, поставил свою маленькую сумку на землю.

– Знаешь, мой автобус на грани дозволенного, двадцать метров длиной. Нам приходится запрашивать разрешение, чтобы ездить в некоторых странах Европы. Дания закрыта нам для сквозного проезда, но мы можем приезжать туда по работе, однако, если нам надо на континент, приходится добираться паромом до Засница.

Анника улыбнулась, по-прежнему обозревая озеро.

– Давай я отвезу тебя на станцию во Флен? Поезд на Стокгольм ходит оттуда почти каждый час.

Мужчина вытаращил на нее глаза, поднял сумку.

– Нет необходимости, – буркнул он, поднял руку явно в характерном для него жесте, как бы защищаясь, не слишком резко. – Я справлюсь сам.

– Это не проблема, – сказала Анника. – У меня машина. Не дожидаясь новых протестов со стороны незнакомца, она села в автомобиль.

– Пожалуйста, – сказала она, открыв дверь с пассажирской стороны. – Запрыгивай.

Он подчинился, сел рядом с ней, пристроив сумку на колени.

Уголком глаза видела репортера «Конкурента», выезжая на дорогу, ведущую к шоссе.

– Анна Снапхане, моя подруга, много рассказывала о тебе, – сообщила Анника.

Мужчина моргнул растерянно:

– На самом деле? Анна?