Текст книги "Тантрический квест: встреча с абсолютной любовью. Даосские секреты любовного искусства"

Второй панцирь – это то, что заставляет нас верить, что мы подвержены иллюзии пространства и что мы находимся в данном месте. Эта иллюзия заставляет нас говорить: «Я нахожусь в том месте, где стоят ноги на земле. Если я захочу быть где-то еще, я больше не буду здесь. Нужно выбирать – быть здесь или там». Но на самом деле это не так. После пробуждения мы внезапно осознаем, что мы вездесущи, и с величайшей радостью хотим провозгласить это. Мы повсюду. В пространстве нет точки, которая не была бы нашим центром. Существует абсолютное взаимопроникновение со всеми структурами в мире. Это похоже на внутреннюю часть горшка. Воздух внутри говорит себе: «Вселенная крошечна. Я вижу только небольшой круг неба. Вокруг меня стена из земли, служащая границей моей жизни. Что там снаружи?» Внезапно появляется Шива и разбивает горшок. Воздух, который был заключен в тюрьму ограничивающим мышлением, мгновенно сливается с общей воздушной массой. Именно это и происходит в момент пробуждения, но также и в момент смерти. Как только границы эго разрушаются, божественное возвращается к божественному, энергия – к энергии, пространство – к пространству, сердце – к сердцу. После этого все возможно, но нет ничего определенного. В популярных учениях иногда говорится о реинкарнации.

Высшие тантрические учения говорят, что, в сущности, нет ни рождения, ни смерти, только иллюзия, что мы заключены в горшок, вызывающая желание воссоединиться с другим горшком.

Спор об уничтожении или о вечной жизни – это то, за пределы чего выходят адепты, как только они осознают природу своего разума.

Третий панцирь – это иллюзорная вера в то, что нам чего-то не хватает, что мы не целостны. Это иллюзия, которая толкает нас всегда искать путь, учение, практику, одну идею за другой. Это то, что толкает нас за пределы нашего «Я». Это то, что делает нас несчастными, что заставляет нас продолжать искать новые способы обрести целостность. Если бы мы жили сто тысяч лет, то никогда не достигли бы цели этих поисков. Нам все равно чего-то не хватает. Зная это, учитель предлагает ученику прекратить все внешние поиски.

Никакой путь не ведет к «Я». Ничто не может вновь открыть сознание до тех пор, пока мы не осознаем, что все есть внутри нас. Истинный тантрический учитель – это не я и не кто-то другой; это твое «Я». Там нечего искать. Все божественное, что мы ищем снаружи, находится в нас. Осознать это – значит обрести свободу.

Четвертый панцирь – это иллюзорная вера в ограниченность наших знаний и понимания Абсолюта. Мы мучаем себя. Мы хотим испытать пробуждение. Мы обращаемся к учителям. Мы просим их о благословении. Мы ожидаем, что боги помогут нам, но они смотрят на нас без понимания, потому что для них мы божественны и нам ничего не нужно. Так что же они могут сделать для нас? Мы подобны махарадже, который владеет бескрайними землями и ходит вдоль стены, окружающей его дворцы, ошибочно принимая себя за нищего. Никто не давал ему еды из страха оскорбить его или быть наказанным. У нас есть такая жажда знаний, что мы введены в заблуждение способностью что-то знать. Она фокусируется на внешнем мире и создает иллюзию, что мы найдем то, чего нам не хватает. Божественное знание не увеличивается путем накопления. Чем больше вы пытаетесь накопить знания и опыт, тем больше вы парализуете свое сознание. Давайте откажемся от этого знания. Оно лишь усиливает гордыню. Когда я говорю, что интеллект – это неправильный путь, я не имею в виду, что интеллект должен быть отвергнут. Я просто говорю, что интеллект, который занимается всем, кажется нежелательным. В состоянии равновесия он сияет как бриллиант. Давайте просто вернемся к источнику нашего сознания и найдем там сокровище, которое мы искали вовне. Достаточно сесть, забыть книги и дискуссии, направить внимание к сердцу. Там находится божественное. Есть место, где наше дыхание естественным образом смешивается. Бесконечное – это не более чем гармоничное дыхание, свободное от всякой мысли.

Пятый панцирь – это иллюзия, которую мы питаем, полагая, что наша креативность ограничена, иногда даже сомневаясь, что мы вообще обладаем этим качеством. Это заставляет нас уважать то, что производят другие. Но недостаточно того, чтобы красота проплывала мимо нас. Стремление быть открытыми для безграничной креативности сдерживается мыслью о том, что мы не способны на такое великолепие. Мы лишаемся голоса, пораженные красотой мира, у нас захватывает дух. Если бы мы действительно дышали, этот панцирь взорвался бы и объект нашего восхищения больше не был бы двойственным. Тогда красота мира принадлежала бы нам.

Мистический экстаз – это просто внезапный смятение маленького человека, который осознает божественное «Я». Все, что собрано в сознании, затем проецируется в бесконечность, и человек может кричать от радости, потому что в этот момент вся красота мира становится частью его «Я».

Эти пять панцирей окружены главным – он является панцирем майи, иллюзией, которая соединяет остальные панцири и обеспечивает их искусственное единство. Мы украшены, как боевые слоны, вечно подгоняемые погонщиком. Мы напираем вперед всем своим весом, чтобы идти по жизни, не переставая сражаться. Но однажды битва принимает такой оборот, что в нас летят отравленные стрелы. Молодая девушка приносит нам что-нибудь выпить. Она говорит с нами и ласкает нас. Она перевязывает наши раны. Она купает нас в реке, и вдруг мы снова обретаем грацию, легкость, красоту. Никто больше не считает нас боевыми слонами. Поэтому ничто не мешает нам спонтанно осознать божественное в себе. Но мы не знаем, что самое маленькое переживание может быть этой чудесной встречей с девушкой. Может быть достаточно совсем немногого. Запах цветка, открытый взгляд, легкий ветерок, задевающий нас, – и вдруг самый прочный из панцирей дает трещину, и сквозь эту щель в нас проникает вся реальность, навсегда освобождая нас от тяжести и разобщения.

Глава 9

Я жил в своей хижине около двух недель. Каждое утро после медитации Дэви помогала мне воспринять и полностью осознать игру таттв. Четыре раза «горшок мыслей» наполнялся камешками, которые Дэви заставляла меня складывать рядом с хижиной и рассматривать каждое утро. Иногда она проводила по ним рукой и говорила: «Я ласкаю твои разрушительные мысли». У меня сложилось впечатление, что скоро в реке уже не останется камней.

Однажды ночью мне приснилось, что я сижу в своей хижине, уже старик, и что передо мной лежит гора камней, символизирующая все мысли, которые отрезали меня от чудесной мистической реальности и не позволяли ее видеть. Какая-то девушка, смеясь, сбежала вниз по склону. Она подошла ко мне. Я узнал Дэви и проснулся.

Со временем горшок стал наполняться медленнее. День за днем я чувствовал, как во мне открывается пространство, и все больше и больше мог наслаждаться каждой таттвой и их сложным гармоничным сочетанием, на которое я обращал внимание все дни и часть ночей. Каждое утро Дэви будила меня чуть раньше, и наша медитация длилась до того момента, когда начинало пригревать солнце.

Наконец настал день, когда она рассказала мне о последних пяти таттвах:

• сознание приобретает свою истинную природу;

• субъективность, облеченная властью;

• универсальное «Я»;

• Шакти;

• Шива.

В отличие от предыдущих таттв они не были связаны с объективностью. Дэви обозначила их как таттвы, связанные с чистой субъективностью, которая достигает высшей точки в абсолютной субъективности.

– Первая таттва состоит в том, что сознание приобретает свою истинную природу, когда мы осознаем свое «Я» фрагментарно и эпизодически. Тантрист подвержен экстатическим вспышкам, во время которых он воспринимает Вселенную как нереальную, затем он возвращается к обычному восприятию. Это первое состояние ты уже знаешь. Оно бесценно, потому что оно добавляет реальную, нетеоретическую картину осознания к практике. Это уровень, который легко достичь даже через несколько месяцев, если ты посвятишь себя непрерывной практике. Как и при любом успехе, этот первый уровень также представляет собой ловушку. Тантрист, не ведомый учителем, может ошибочно принять эти первые вспышки за окончательное осознание. Тогда он страдает от разрыва между реальностью мира и своим экстатическим опытом. Он не способен примирить их. Одно наполнено чистой водой, другое – грязью. На этой предварительной стадии тантрист может испытывать отвращение к миру и принять решение удалиться от него, чтобы сохранить чистоту своего мистического опыта. Это серьезное препятствие для осознания в будущем. Когда есть раскол, нет истинной духовной жизни. Одинокий отшельник, не способный покинуть свою пещеру, чтобы существовать в мире и обрести там такой же покой, живет в состоянии духовной иллюзии. Жизнь замечательно шлифует пробуждение. Бежать от нее навсегда – значит бежать от высшего успеха. С другой стороны, полезно чередовать короткие периоды одиночества с обычной жизнью в обществе. На этой стадии тантрист все еще подвержен двойственности.

Следующая таттва – это осознание состояния, связанного с более глубокой субъективностью. Тантрист менее подвержен колебаниям. Он чувствует себя побежденным великой силой. Вскоре он может оставаться в состоянии экстаза часами без каких-либо разрушительных мыслей. В горшок не падает ни один камешек.

Он ясно чувствует, что течет по всей Вселенной. Он отпускает себя с каждым вздохом, наслаждаясь реальностью мира. Но его сердце открыто не полностью, поскольку он все еще возвращается в обычное состояние, в котором он больше не воспринимает Вселенную как продолжение себя.

Что же касается следующей таттвы, она принадлежит к той же категории высшей субъективности. Тантрист во время экстазов воспринимает вещи иначе. У него больше нет впечатления, что он сам рождает Вселенную; ему кажется, что он и есть вся Вселенная, не имеющая источника и ниоткуда не происходящая. Источник – это Вселенная. Тантрист – это Вселенная.

И наконец, две последние таттвы, которые взаимозависимы, чутко взаимодействуют и пребывают в абсолютной субъективности. Они соответствуют полному раскрытию сердца. В этот момент тантрист больше не живет как абсолютное «Я». Двойственность полностью уничтожена. Это состояние Шивы: бытие в абсолютном смысле, символически изображенное в мантре «Ахам».

Хотя здесь мы подходим к концу тридцати шести таттв, все еще есть существо, Парама Шива, которое избегает всех ограничений, всех идей. Оно повсюду, даже в низших таттвах, и именно там лежит совершенная человеческая красота и величие тантризма.

Наконец, ни одна из тридцати шести таттв не пропитана абсолютом. Все пропитано божественным; ничто не может существовать отдельно от божественного. Если ты осознаешь это, то поймешь истинный дух тантризма.

Вот уже несколько дней после каждого устного наставления Дэви приближалась ко мне. Она брала мои руки и очень тихим голосом говорила:

– А теперь слушай сердцем. Это самая важная часть обучения, безмолвное обучение. Удивительный факт состоит в том, что сердцу абсолютно нечего сказать.

Мы оставались в таком положении около получаса. Затем, день за днем, продолжительность этого обучения становилась все длиннее. Во время этой передачи меня охватывало очень необычное ощущение. У меня было впечатление, что Дэви выпустила в меня рой пчел, которые жужжали и летали во мне, как будто я был полем маков, раскрывающих свои лепестки. Я чувствовал, как пчелы собирают нектар. Я был не более чем пыльцой и медом. Очень часто во время безмолвного обучения у меня возникали сильные эмоции. Много раз я кричал, как будто изгоняя осколки своего главного страха. Когда я успокаивался, Дэви отпускала мои руки и мы шли купаться или молча гуляли по лесу.

Затем, сидя в ее хижине, мы ели и пили чай, и я задавал ей всевозможные вопросы, на которые она любезно отвечала. Это были приятные моменты, своего рода игра, которую я считал необходимой и которая открывала передо мной бо́льшие области реальности. Иногда мы спорили, пока готовили дал, резали лук, перебирали чечевицу, обжаривали порошок карри.

Часто в это время Дэви говорила со мной о своей жизни и спрашивала меня о моей. Атмосфера была интимной и непринужденной. Дэви не демонстрировала никакой впечатляющей силы, которую я время от времени видел в ней. Мы были женщиной и мужчиной, сидящими в хижине и полностью наслаждающимися беседой.

Однажды я спросил ее, какое различие она видит между учением тантрического шиваизма, в котором сознание рассматривается как вместилище Вселенной, и тантрическим буддизмом, который отвергает сознание как иллюзорную форму. Именно спор по поводу «Я» и отсутствия «Я» мобилизовал огромную энергию и стал предметом полемики и обсуждений, а также поводом для взаимного осуждения и соперничества. Дэви рассмеялась, выражение ее лица стало мягким, нежным, как это бывало всякий раз, когда она рассказывала мне что-нибудь о своей жизни.

– Покинув учителя, я решила медитировать в пещере, одна. Некоторые места в горах, на расстоянии многих дней или даже недель ходьбы от любой деревни, в течение тысяч лет были известны отшельникам, и часто они становились жителями пещер, где до этого искали уединения десятки мудрецов. Иногда там можно найти буддийские сутры, выгравированные на камне, иногда санскритские буквы или мантры. Эти пещеры в горах напоминают улей, и иногда случается, что десятки отшельников живут в пределах слышимости. Там вы найдете тибетцев, индусов, тантристов – иногда даже китайцев и монахов «Малой Колесницы» с их шафрановыми одеяниями. Я даже видела японских монахов в соломенных шляпах и черных халатах.

Иногда один из отшельников спускается вниз в поисках пищи. Иногда они разговаривают друг с другом, набирая воду из источника; они смеются и танцуют, хотя люди в долине не могут себе этого представить. Иногда отшельник умирает, и его сжигают, или хоронят, или оставляют стервятникам. Иногда отшельник заболевает или его охватывает то, что мы называем «огромным страхом». Всем отшельникам знаком этот страх, или они когда-нибудь узнают о нем. Это принципиальная трещина в «Я», дверь для божественного.

Однажды в горах появился молодой отшельник. Ему, наверное, было около двадцати пяти. Он был индийцем, но следовал учению школы тибетского буддизма ньингма. Он провел шестилетний уединенный ретрит, в конце которого решил жить как йог. Этот молодой отшельник не был похож ни на кого другого. Во-первых, он считался сумасшедшим. Время от времени случается, что какой-нибудь отшельник теряет рассудок и бродит по горам. Иногда он спонтанно приходит в себя, иногда нет.

Наш молодой индийский йог был вспыльчив и непредсказуем. Пел во весь голос, обследуя пещеры, смеялся и рассказывал смешные или даже непристойные истории. Иногда он встряхивал отшельников, чтобы вытащить их из самадхи, и оскорблял их, говоря, что они заблудились, что их медитации с трупным запахом и что они не постигли ригпу, чистое присутствие. Некоторые смеялись, считая его помешанным, а другие выгоняли, иногда с применением силы. Его забрасывали камнями, и он успокаивался, но как только приходил в себя, все начиналось снова. Что же касается тех, кто верил в идею «Я», сознания как вместилища, то строптивый отшельник кричал им в уши, что только «не-Я» выше всего. А тем, кто придерживался идеи «не-Я», угрожал разрубить сознание на куски и найти там Будду. Он ходил с большим тибетским ножом, который доставал из серебряного футляра, на котором было выгравировано изображение дракона. Вскоре его стали называть Драконом. Поскольку он тревожил отшельников, один из них предложил всем нам встретиться и, согласно древней традиции, обсудить вопрос о «Я» и «не-Я», при условии что после дебатов Дракон тихо удалится в пещеру и больше не будет беспокоить отшельников. Дракон принял предложение и распространил эту новость, чтобы его постоянные жертвы не участвовали в дебатах. В назначенный день двадцать три отшельника собрались на холме, где должны были состояться дебаты. Согласно древнему обычаю противоборствующие стороны расположились друг напротив друга: по одной линии – приверженцы «Я», по другой – сторонники «не-Я». Только Дракон постоянно переходил от одного оппонента к другому. Дебаты начались без особого энтузиазма. Затем благодаря мастерству аргументации и богатству подтверждающих цитат все воодушевились, и началась настоящая дискуссия. Говорят, что в древние времена проигравшего в философских дебатах предавали смерти или отправляли в изгнание. В священных книгах есть многочисленные упоминания об этих поединках, которые иногда меняли судьбу царства, как это было в Тибете, где чань-буддийские отшельники были вынуждены уйти после проигранных дебатов с индийскими буддистами.[2]2
  Устная дискуссия между этими двумя школами состоялась в монастыре Самье, недалеко от Лхасы, около 780 года, и ее завершение привело к официальному запрету чань-буддизма согласно тибетским источникам. Китайский мирянин Ван Си, который дал краткое изложение этих дебатов, отстаивал тезис о том, что тибетский царь Трисонг Децен лично предпочитал чань-буддизм, но официально принял индийское учение, которое проповедовали Шантаракшита и Камалашила как соответствующее духу его народа, очарованного магией и оккультными силами.
  Теперь мы знаем, что сторонники чань-буддизма, возможно, под молчаливым покровительством царя, после ухода китайских учителей продолжали практиковать эти учения под тибетскими названиями «махамудра» и «дзогчен». Существует ряд текстов учений великих мастеров чань-буддизма в тибетских переводах. Они свидетельствуют о глубоком влиянии чань-буддизма на высшие аспекты учений ньингма и кагью. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Дракон жестоко обращался с отшельниками. Мог прыгнуть на спину и отрезать прядь волос. В нем была такая страсть; я находила ее великолепной. Ему удалось заставить двадцать три йога выйти из своих обителей. Это был подвиг. В мою пещеру он зашел только однажды и, увидев, что я женщина, удалился.

Дебаты были чудом юмора, эрудиции, изящества и мастерства. Доминировали несколько отшельников. Многие из них провели в горах более тридцати лет. Ясность взгляда, их красота, глубина – это было замечательно. Я наслаждалась, ловила каждое слово.

Приближалась ночь. И тут прозвучал голос старейшего. Он сказал, что пришло время завершить встречу. Дракон выдохнул свой огонь в последний раз и повернулся ко мне. «Нам повезло, что среди нас есть дакини. Она наслаждается дебатами. Что касается меня, то, похоже, вечер еще только начинается. Я замолчу только в том случае, если дакини решит завершить его».

Все отшельники согласились. Они повернулись ко мне. Я вышла на линию противоборствующих сторон, села и вошла в глубокое самадхи. Когда я снова открыла глаза, была ночь. Все отшельники погрузились в глубокую медитацию. Дракон стоял лицом ко мне. Я подвела итог. Только глубокая практика не двойственности превосходит «Я» и «не-Я». Дракон замечательным образом нарушил наше спокойствие. Все низко поклонились ему, прежде чем молча вернулись в свои пещеры. Что касается меня, то я взяла Дракона за руку и совершила с ним сексуальный ритуал Великого Союза, или майтхуны. Затем он вошел в пещеру, и мы больше ничего о нем не слышали.

Глава 10

Каждый день Дэви заставляла меня чувствовать реальность мира через игру таттв. Все переживания – прогулки, купание, медитации, трапеза – были поводами для того, чтобы оставаться полностью осознанным и присутствующим в настоящем моменте. «Горшок мыслей» наполнялся все медленнее и медленнее. Точность слов Дэви стимулировала меня, мой разум открывался для такой игры и постепенно терял зашоренность. Дэви спросила меня об учении, которое я получил от Калу Ринпоче. Она хотела знать все до последней детали. Целую неделю она расспрашивала меня только об этом опыте, особенно о глубинном характере наших отношений. Часто во время этих рассказов она благоговейно вздыхала и кланялась, сложив руки лотосом перед сердцем. В тот день, когда я показал ей фотографии Калу Ринпоче, опубликованные в моей книге «Нирвана Дао», на ее глаза навернулись слезы, и она просто сказала:

– Его любовь заставила тебя прийти сюда. Твое сердце откроется.

На следующий день произошли фундаментальные изменения в том, как протекали наши дни. Дэви сказала мне, что я начинаю заниматься предварительными практиками для инициации и, что крайне важно, точно следовать ее инструкциям.

Мы трижды входили в реку и трижды обсыхали на ветру. Мы снова поднялись на холм. Дэви велела мне набрать воды и следовать за ней. Мы зашли в лес. После трех или четырех часов ходьбы мы остановились возле лингама Шивы у подножия большого дерева. Рядом с деревом был очаг. Дэви разожгла костер. Мы выпили немного воды перед медитацией и началом безмолвного обучения. Когда мы закончили, огонь погас. Дэви велела мне раздеться. Она натерла мое тело еще теплыми углями и усадила лицом к себе.

– Теперь ты одет в пространство. Твоя нагота – это результат удаления всех понятий. Пепел – это материал разума, спокойный и свободный от разрушительных иллюзий. Твое дыхание – это божественное дыхание. Вот с чем я оставлю тебя здесь. Тебе ничего не нужно делать, кроме как исследовать различные формы, которые собирается принять твой разум в течение этих трех дней и трех ночей, и осознать, откуда они берутся. Ты должен увидеть глубинный страх в тот момент, когда мы создаем его. Оставайся у подножия этого дерева, береги воду. Я вернусь за тобой.

Дэви попрощалась со мной. Я низко поклонился. Она забрала мою одежду. Я смотрел, как она исчезает за деревьями. Вскоре я уже не слышал ее шагов. Затем паника постепенно начала усиливаться. Несмотря на то что было еще довольно тепло, я начал дрожать. Я тщетно пытался разжечь костер. Не осталось даже крошечного уголька.

К тому времени как наступила ночь, я был полностью охвачен страхом, и подпрыгивал от малейшего шума. Прислонившись к стволу и наблюдая, как силуэты деревьев тускнеют в безлунной ночи, я с преувеличенным благочестием молился на лингам Шивы. Слова Рама «эта женщина очень опасна» крутились в голове как мантра.

Меня не покидало ощущение, будто все лесные звери пришли посмотреть на этого отшельника, немного бледного и источающего запах паники сквозь одежду из пепла. Одна ночь может быть очень долгой. Воображение рисовало чудовищ, ядовитых змей, безумных отшельников, выскакивающих один за другим из леса, – медведей, тигров и леопардов. Опасности казались мне все более и более реальными. Я не осмеливался встать или пошевелиться, закрыть глаза или оставить их открытыми. Я представлял себе, что Дэви никогда не вернется, что она играется со мной и что, если утром я вернусь в наши хижины, то не найду ее там. Иногда мне казалось, что Дэви где-то здесь, совсем рядом, мирно сидит в медитации.

После нескольких часов паники я осознал, что едва дышу и что после всего сказанного и сделанного Дэви оставила мне только мою наготу, пепел и дыхание. Я попытался использовать его, чтобы расслабить диафрагму, чтобы согреться, но было невозможно медитировать. Казалось, что мой разум никогда не был таким открытым. Он чутко реагировал на все.

В какой-то момент мне показалось, что я слышу чье-то дыхание в ночи. Я был парализован. Мелькнула мысль, что надо встать и найти тяжелую палку, но я не мог сдвинуться с места. Я принюхивался к ночному воздуху, как маленький зверек, пытающийся уловить запах тигра. Я был уверен, что чувствую запах человека, и чуть было не закричал, но остановил себя, как только понял, что тем самым рискую привлечь к себе внимание.

Я стучал зубами до самого рассвета, когда, удивленный тем, что в первых лучах солнца не вижу ничего, кроме деревьев, в изнеможении уснул.

Когда я проснулся, лес наполнился нежным теплом. Должно быть, уже перевалило за полдень. Я встал, выпил немного воды и сделал несколько шагов, чтобы размяться, словно удивляясь, что пережил эту первую ночь. Я занялся дыханием, затем предложил Шиве несколько маленьких розовато-лиловых цветов, которые нашел в лесу. Я подшучивал над собой и, не слишком задумываясь о предстоящей ночи, весь день медитировал, дышал, прикасался к деревьям и благодарил их за защиту.

Паника сменилась уважением, но еще не сопричастностью, не говоря уже о не двойственности. Я бы так хотел превратиться в дерево до конца дня!

Я еще больше натер тело пеплом. Он образовал очень мягкую пленку, позволяющую коже лучше противостоять холоду, который прошлой ночью пронизывал чуть ли не до костей.

Когда день подошел к концу, у меня возникло искушение спуститься к хижинам, вернуться в деревню, затем в Сонаду, к Калу Ринпоче и в мою маленькую келью на вершине храма. Находиться в окружении монахов, соблюдать ритуал Махакалы, быть под защитой силы учителя. Потом я снова подумал о Дэви. Она предупреждала, что у меня не будет возможности остановиться, повернуть назад, убежать.

Я пытался заглянуть в будущее. Если эти дни и ночи в лесу предшествовали первой инициации, то на что будут похожи следующие испытания? Дэви говорила мне о ненависти. Но в данный момент я был далек от того, чтобы ненавидеть ее. Я даже не хотел, чтобы она не заставляла меня сталкиваться со страхом и с выдумками моего собственного разума.

Я все еще был занят этими мыслями, когда начало темнеть. Я уселся под деревом и попытался выработать стратегию на вторую ночь. Дышать. Лучшим решением мне казалось дыхание, а также выражение благодарности деревьям, лесным духам, животным и отшельникам, которые могли здесь жить.

Позже, еще до наступления ночи, я упражнялся в гуру-йоге и, визуализируя линию передачи, я призвал великих мудрецов кагью и подумал, что все они были вынуждены жить в лесу и пережить свой страх. Я умолял их о помощи. В этот момент мне показалось, что моя преданность никогда не была такой сильной. Я также умолял Дэви о помощи. Когда темно-синий силуэт Ваджрадхары, принявшего облик Калу Ринпоче, утвердился в моем сердце, я поверил, что почувствовал приток энергии. Мое дыхание обрело глубину, тепло распространилось по всему телу, и я вновь открыл для себя глубокое чувство комфорта, которое знал на протяжении многих месяцев интенсивной практики.

Моя медитация закончилась глубокой ночью. Я представлял себе Тилопу, Наропу, Марпу, Миларепу, дакини, Нигуму и Сукхасиддхи в компании Дэви, все они окружали меня, как защитный ореол.

Все было бы хорошо, если бы среди ночи я не услышал какого-то пугающего хрюканья. Меня охватила паника, мудрецы кагью отправились в путешествие, Дэви покинула меня, и я снова оказался наедине со своими мыслями, разум теперь будто превратился в продюсера фильмов ужасов. Как только мы отвлекаемся, теряем концентрацию, страх тут же подкидывает монстров в облике людей, животных и мифических существ!

В ту ночь меня опять никто не съел, и я проникся любовью к деревьям, камням, корням, мхам и насекомым. В лесу есть много того, что можно поблагодарить.

Я занимался этим до вечера, и только тогда понял, что даже не успел проголодаться.

Вся третья ночь была занята напряженным осознанием. Я находился посреди этого леса, который жил и позволял жить мне. Он не только принимал меня, но и был мне учителем, показывая, что я единственный создатель своих страхов и страданий.

Рассвет наступил быстро. Внезапно я увидел Дэви, сидящую напротив метрах в трех-четырех. Она подошла, чтобы обнять меня, – и одним прикосновением вернула мне все тепло мира.

В этот момент я почувствовал всю благодарность, которую испытал за эти три дня. У меня создалось впечатление, что все мое тело ощущает ту пуповину, о которой она говорила. Она шла от моего живота к ее животу, а затем, как огромная красная светящаяся змея, прошла через животы каждого, через центр всех вещей, одушевленных или неодушевленных.

– Давай спустимся вниз и поедим каши, – предложила Дэви.