Текст книги "Ночь над прерией"

И Квини вдруг поняла, что этот бродяга Джо Кинг не искал женщин, пока не встретил ее, Квини Халкетт.

Она ничего не сказала.

Ночью Квини еще не спала, когда в тишине послышались шаги и сопенье пьяного. Стоунхорн запер дом изнутри. Когда отец догадался об этом, он с такой яростью нажал на дверь, что выломал несколько Досок и ввалился в дом. Сын спрыгнул с постели, схватил совершенно пьяного, озадаченного неожиданным результатом своих усилий отца и вытащил обратно на луг. Он швырнул ему пару одеял и возвратился к жене. На этом все кончилось. Пьяному показалось, что одеяла – это и есть его постель, он завернулся в них и захрапел.

Всю ночь, так и не сомкнув глаз, Квини пролежала, прижавшись к своему мужу. Наконец наступил рассвет.

Около дома на лугу сидел отец. Он вытащил из кармана маленькую бутылку водки – это он оставил на завтрак.

Стоунхорн подошел к нему.

– Тебе не стыдно с раннего утра лакать это дерьмо?!

– Заткни глотку! – Едва выпив, старый Кинг всегда становился драчливым. Он выкинул пустую бутылку в траву и набросился на сына.

Тут, на лугу, Стоунхорну было где развернуться, и он быстро нокаутировал старого Кинга, потом втащил его в дом и уложил на постель.

– Ну, больше он теперь ничего не натворит. Я пойду к Мэри. Думаю, что мы сможем пасти наших коней не только тут, но и на той стороне, в табуне.

– Хорошо, – нерешительно ответила Квини.

Когда муж уехал, она медленно побрела к запущенному кладбищу. Там она села у могилы с покосившимся шестом, на котором утренний ветер раскачивал пучок орлиных перьев. И не было даже имени.

К обеду старик очнулся. Квини вместе с ним поела брюквенной каши. Он был совершенно трезв и принялся рассказывать историю долины и обступивших ее гор. Найдя в Квини внимательную слушательницу, он откинул одеяло со сложенных в углу вещей. Тут были головной убор из перьев орла и богато расшитая куртка. Старому человеку приятно было показать эти вещи своей названой дочери. В движениях старика появилась гордость и даже величие. Со смущенной улыбкой надел он головной убор, снова снял его.

– Твой дед, Тачина, – сказал старый Кинг, – был членом совета в те времена, когда мой отец был вождем. Эта куртка и головной убор моего отца. Ты сидела у его могилы, я видел это.

Он снова бережно накрыл одеялом свои сокровища.

– Инеа-хе-юкан тоже мог бы стать вождем, хотя он и молод. Тот, имя которого получил Джо, уже в двадцать лет вел наших воинов… но Джо приходится боксировать своего пьяного отца и ловить для Мэри телят. Никто его не понимает.

– Почему же, отец, ты думаешь, что Стоунхорн убил Гарольда?

– Почему? Да это позор, если никто до сих пор не прикончил негодяя. Этот мерзавец назвал Стоунхорна вором… вором! Вот из-за чего Джо посадили в тюрьму, вот из-за чего он стал гангстером.

Старый Кинг занялся тем, что снова навесил как следует сорванную с петель тяжелую дверь.

Вечером Стоунхорн вернулся в хорошем настроении. Он привез два больших, наполненных водой мешка. Посвистывая, он повел коня на луг, бросил притихшим собакам костей и выложил на стол жене большой кусок жареного мяса.

Все трое как следует подкрепились. Потом Кинг-младший и Кинг-старший принялись распевать старые индейские песни, ударяя в такт костями по только что вытертому Квини столу. У обоих было хорошее настроение.

И даже с наступлением темноты они, лежа в постелях, шутили и посмеивались до тех пор, пока не заснул старый Кинг.

Перед восходом солнца молодые люди были уже на склоне холма, около дома. Они почистили лошадей, помылись и обсыхали на утреннем ветерке.

– Ты знаешь доктора Эйви? – спросил Стоунхорн. – Это новый врач.

– Нет, еще нет.

– Маленький, круглый веселый человек. Он помог нам клеймить телят. У него был секундомер. Я уложился во время.

– Время родео?

Стоунхорн молча кивнул.

– Ты хочешь принять участие?

– Ну, не сразу. Я давно не тренировался. Кроме того, участникам полагается делать денежный взнос.

Восходящее солнце озарило смуглое лицо Квини.

Джо приложил ладони к ее щекам.

– Квини… Я уеду не меньше чем на пять дней и ночей. Эйви хочет, чтобы я с ним объехал и другие табуны. Тебе придется это время потерпеть старого Кинга. А может быть, поживешь несколько дней у… у Эда Крези Игла? Его жена работает в больнице, и доктор Эйви мог бы с ней поговорить.

– Джо, а через пять дней мы вместе с Айзеком Бутом пойдем к Эду Крези Иглу, и он составит протокол, что договор аренды на нашу землю перестает действовать 31 декабря. Ты не должен работать где-то на стороне.

– Хорошо. Вот поэтому тебе бы надо сейчас…

– Я не хочу. Я останусь здесь.

Стоунхорн был не согласен, но уступил.

– Если тебе придется плохо, седлай коня и поезжай в больницу. Остальное устроит жена Крези Игла.

В первый же день после отъезда мужа Квини написала агенту художественной школы с просьбой, чтобы он продал побыстрее и подороже ее картину «Руки под вуалью», а деньги выслал бы в адрес Элка в Нью-Сити. Зачем нужны праздные руки на картине, если они могут развязать руки любимые! Нужны деньги для родео, деньги на автомобиль, деньги для приобретения хотя бы двух лошадей.

И все время, пока Квини ехала до почты и сдавала письмо, она не могла отделаться от мысли, что ради одних интересов она предает другие. Вернувшись, она занялась обычной домашней работой. Старый Кинг помогал ей и был приветлив. Он сходил на охоту и опять подстрелил фазана. Приготовлением его занялся сам, и Квини не пришлось об этом заботиться. Ей же он предоставил варить брюквенную кашу и печь лепешки. Так, в полном благополучии, прошли три дня.

На четвертый прибыли незваные гости.

Это началось уже с утра, когда Патрик Бигхорн и Гудман-старший поднялись на своем дряхлом автомобиле по дороге, ведущей через луг, и расположились со старым Кингом в доме. Квини занялась работой снаружи; она не рада была гостям, потому что по глазам их определила, что это пьяницы. Около полудня появились еще двое, которых Стоунхорн называл старыми братьями. Они несколько смущенно и хмуро взглянули на молодую женщину. Квини вошла в дом и спросила отца, не приготовить ли им что-нибудь поесть. Она услышала в ответ, что гости сами прихватили с собой все необходимое. Один из мужчин хотел было поскорее спрятать бутыль, которая стояла рядом с постелью, но Квини уже успела заметить, что этого хватит, чтобы свалить с ног даже самых закоренелых пьяниц. Квини чувствовала, что тут она совершенно бессильна, и решила позаботиться хотя бы о вещах, вынести их из дома, пока мужчины не перепились. Она хорошо знала, что так делают индейские женщины уже чуть не сотню лет с тех пор, как уайтчичуны завезли в Америку этого духа, которого белые люди называют «алкоголь».

Из болтовни пьяниц Квини стало ясно, что старый Кинг уже несколько дней не показывался на глаза этой компании, но они-то знали, что у старика еще есть деньги, и набрали в счет его кредита контрабандного пойла, притащили его сюда.

После полудня голоса стали громче, а тут появились еще и новые гости.

К вечеру Квини услышала, как в доме что-то загрохотало. Стоунхорн свое ружье забрал с собой, но осталось ружье старого Кинга. Грохот сменился чьим-то отчаянным ревом, а затем начался кромешный ад.

Квини прислушивалась, она даже спустилась поближе к дому. Выли собаки.

Кобыла навострила уши. На всякий случай Квини оседлала ее. Она была даже рада, что Стоунхорна нет дома. Он бы наверняка попытался выбросить гостей, а это небезопасно. Пусть уж гибнет имущество. С этой мыслью Квини уже свыклась. Лишь бы не пострадали лошади и люди.

Дверь с треском полетела с петель. Квини поспешила отъехать повыше. На старых автомобилях пьяные к ней не доберутся, а лошадей у них нет.

Трое забулдыг вылетели из дома, сопровождаемые язвительным смехом. Снова грохот и шум – клубок сцепившихся мужчин вывалился на луг.

Квини увидела, что некоторые вооружились ножками от стола, досками от постелей. Раздался выстрел. Но это не утихомирило пьяных. Царил хаос. Кое у кого уже были окровавлены головы.

Квини заметила, что сверкнул нож. Она инстинктивно натянула поводья. Только бы не убийство… только бы не убийство… только бы обошлось без полиции в доме Кинга!

Внизу, на дороге, просигналил «джип». Да, это они. Конечно, это случайность, но этого-то случая только и недоставало. «Джип» свернул на боковую дорогу, ведущую к дому. Уже на полпути полицейские выскочили из автомобиля.

Они стали взбираться по склону с пистолетами в руках… совсем рядом с Квини.

– Хэлло, мисс! Что это за мужчины?

Квини оставалась в седле.

– Я не знаю, я их не приглашала.

– Где Стоунхорн?

– Его четвертый день нет дома.

– Ах вот как!

– Он на работе. С Мэри Бут и доктором Эйви клеймит телят.

– Это мы еще проверим. А старый Кинг?

– Тут, вместе с ними… Это они привезли бренди.

Из дома вылетела железная печка. Раздался второй выстрел.

– Подождем, – сказал один из полицейских двум другим. – Скоро они будут готовы, тогда и заберем всех.

Один из дерущихся подмял под себя другого и колотил его по затылку.

Двое бросились к своим автомобилям, но тут же были схвачены полицейскими. На них ловко надели наручники и затолкали в «джип».

Клубок распался. Схватка выдохлась. Да и немудрено, при таких темпах и жесткости даже самые отчаянные драчуны не могли бы долго выдержать. Полицейские подскочили к оставшимся. Быстрота и неожиданность помогли им надеть наручники на разбушевавшихся и бросить в джип.

И только один остался на поле боя.

Квини слезла с лошади и медленно подошла. Старый Кинг лежал, растянувшись на траве. Она опустилась перед ним на колени. Подошел полицейский с ведром воды и вылил ее потерявшему сознание на голову.

Старый Кинг с трудом открыл глаза, удивленно посмотрел на Квини и наконец узнал ее.

– Девочка… – язык его заплетался, но уже не от выпитого вина, – со мной… покончено… – Он схватился за грудь. Квини увидела огнестрельную рану. – Прощай… еще Джо… Инеа-хе… и… – Движением, стоившим ему нечеловеческих усилий, умирающий повернул голову к стоящему с другой стороны полицейскому, – и… и никто не виноват… никто… ружье… не было на предохранителе… Случайность. Слышите, вы… никто не виноват… если старый вождь… умрет. Приди хоть раз… ко мне на могилу… Тачина…

Глаза старика закатились. Квини закрыла ему веки.

Полицейский, стоящий рядом, что-то записал в блокноте. Это был тот самый малый, который во время допроса держал Стоунхорна под дулом пистолета.

– Не беспокойтесь, Квини Кинг, – сказал он. – Старик мертв, это отмечено мною в протоколе, и вы можете его хоронить. Остальных мы захватим с собой. На этот раз мы уж узнаем, кто доставляет в резервацию бренди. Я надеюсь, что ваш муж не имеет к этому отношения.

– Пить эту дрянь!.. Он вообще не пьет, – сказала Квини с нескрываемым возмущением. – Он и отца всегда пытался удержать.

– Так, так, значит, здесь довольно часто выпивали и без этих гостей. – Полицейский еще что-то записал. – За пьянство полагается тюрьма, это вам известно!

Квини молчала.

Два дня спустя суперинтендент Питер Холи сидел у себя в кабинете. Перед ним на стуле, придвинутом к письменному столу, расположился слепой судья Эд Крези Игл.

Рунцельман понял, что он больше не нужен, и вышел в приемную. Секретарша Лаура посмотрела на него подозрительно, едва он опустился на стул против нее. Она продолжала работать на бесшумной электрической машинке. Обитая дверь не пропускала звуков.

– Да, – сказал суперинтендент, – то, что вы сейчас сообщили, мистер Игл, в основном мне уже известно. В этом нет ничего необыкновенного. Еще один случай ввоза запрещенного бренди или изготовления его в резервации. Произошла пьянка и последствия ее – драка и убийство. Кое-кому придется протрезвляться в тюрьме. Вы сами пришли ко мне, так высказывайте ваши подозрения о связях. Как вы относитесь к тому, что эта история опять разыгралась в доме Кинга? У этого семейства, очевидно, какой-то особенный талант приносить нам всякие неприятности. Я об этом знаю уже из документов моего предшественника.

Выражения лица суперинтендента Крези Игл видеть не мог, но интонации Холи заставили судью задуматься.

– Полицейские продолжают выяснять, сэр, откуда поступает в таком количестве бренди. Дом Кинга не единственное место пьянок; в этой округе пьянствуют в той или иной степени повсеместно и в течение уже нескольких лет. Об этом говорит Квини Кинг, об этом же говорит и Джо Кинг, который на этот раз давал показания без всякого принуждения.

– И что это, по-вашему, означает?

– По-видимому, он хочет и может вскрыть чьи-то дела.

– И не боится, что может попасться на этом сам?

– Я уверен, что Джо Кинг не замешан в этом деле. Здесь что-то другое. Может быть, ему не хочется выдавать своих соплеменников, рассказывая нам все до конца. Такое не принято в этой семье. Это даже позорно и считается изменой.

– Вы не принадлежите к здешнему племени?

– Моя жена принадлежит к нему, поэтому, когда мы поженились, я тоже был принят в племя. Это, правда, несколько необычно, что жена забирает мужа к себе в племя.

– Ну, в данном случае им повезло. Как же вы намереваетесь продолжать расследование?

– У меня к вам просьба. Не можем ли мы позвать сюда мисс Лауру?

– Для того, чтобы вести протокол?

– Я думаю, |это будет полезно.

Суперинтендент нажал кнопку, и вошла Лаура.

– Лаура, – сказал с некоторым ударением слепой, – видите ли… мы точно установили, какими путями доставляется в резервацию бренди. Так как самой на себя составлять протокол неудобно, я прошу вас пригласить кого-нибудь из ваших коллег, лучше всего миссис Кэт Карсон…

Лаура издала нечленораздельный звук.

– Вам понятно, что речь идет о преступлении, соучастницей которого являетесь вы! – резко сказал слепой. Он не видел Лауры, но слышал ее прерывистое дыхание.

– Позовите миссис Карсон, остальное – потом. И подождите там, в приемной.

Лаура пошла, но от волнения неловко наступила на каблук, он сломался. Она сняла туфлю и, хромая, вышла.

Когда она была уже за дверью, суперинтендент сказал:

– К сожалению, все ясно. Но подождем, что скажет миссис Карсон.

Светловолосая, полная, не лишенная интеллигентности дама через две минуты была на месте.

– Какое впечатление произвела на вас Лаура? – спросил Холи.

– Она в отчаянии. Что она натворила?

– Доставляла бренди.

– О, силы небесные! Эта девица у меня давно вызывает подозрение. Надо было мне об этом раньше сказать. Откуда у нее всегда деньги? Богатых или легкомысленных мужчин как будто у нас нет. И такой позор для нашей агентуры! Это дойдет до Вашингтона! Это просто невозможно себе представить.

Холи посмотрел на Крези Игла так зло, что тот, хоть и был слепым, почувствовал это.

– Теперь мне совершенно ясно, кого он хотел обвинить… меня! Недавно у меня была с ним перепалка.

– Что вы думаете предпринять, сэр?

– Во всяком случае, я не собираюсь расшаркиваться перед этим парнем. Моя точка зрения – точка зрения администрации. Моя секретарша… да, моя секретарша – это, значит, мы все. Невероятно! Итак, дело это мы не станем рассматривать в судебном порядке. Мы займемся им по административной линии.

– Совершенно верно, – одобрила Кэт Карсон.

– Лаура будет отправлена в другую резервацию. Ее здешние связи будут автоматически прерваны, а я предупрежу своих коллег, что за ней надо смотреть в оба и следует предоставить ей работу под чьим-нибудь наблюдением.

– Я согласен с вами, – сказал Крези Игл. – Нет никакого смысла наказывать ее, потому что все равно этим не искоренишь зла. Наверняка она не одна занималась контрабандой.

Холи вздрогнул, вздохнул и откинулся на спинку стул а.

– Чем же искоренить это зло? Алкоголизм, кажется, стал национальной чертой характера индейцев. – Питер Холи даже покраснел при этих словах, потому что невольно подумал о своих собственных предках, которые были уважаемыми людьми, подумал он и о Крези Игле, который сидел перед ним.

Но Крези Игл, который, конечно, не видел, как краска стыда залила лицо суперинтендента, оставался спокоен.

– Мне кажется, сэр, что пьянство распространено среди двух групп людей: среди тех, которые прекрасно живут и расточают время, потому что заняты не более двух дней в неделю, и среди тех, кто живет в бедности и потерял всякую надежду. Именно к этим последним и относятся наши индейские пьяницы.

– Оставим общие рассуждения, Крези Игл, и займемся тем, что входит в нашу компетенцию. Что вы думаете по поводу дела Джо Кинга?

– А ничего, сэр. С исчезновением Лауры будет снят и этот вопрос. Никто не упрекнет Джо Кинга в том, что его отец был пьяница… миссис Карсон известно это, по крайней мере, пятнадцать лет, а всей резервации намного больше.

РОДЕО

Оказалось, Эйви уговорил Стоунхорна принять участие в родео, которое должно было состояться через несколько недель в Нью-Сити. Квини удивилась, что ее обычно такой самоуверенный супруг высказывал сотни опасений, проявлял прямо какой-то комплекс неполноценности, да и настроение у него стало как у школьника перед выпускным экзаменом.

– Но ведь ты справишься, – сказала она. – Все так считают.

Он пожал плечами.

– Мир совсем не таков, каким он тебе кажется, Квини. Ты в школе жила в зйр-кондишен…1717
  Кондиционированный воздух (англ.).


[Закрыть] – А когда Квини вопрошающе взглянула на мужа: разве опыт, который она только что получила, ничего не значит? – он добавил: – И, кроме того, в резервации – значит, в теплице, в тепличных условиях, во всяком случае не под открытым небом. Ты в жизни еще немалому удивишься.

Что он этим хотел сказать, Квини не знала, но спрашивать, если он не говорил сам, было бесполезно.

Стоунхорн и Квини – Тачина говорили, таким образом, только о сугубо практических вещах. Пришло известие, что картина «Руки под вуалью» тоже продана, и скоро поступят деньги. Сумма была еще более высокая, чем предлагал первый интерессант, и Квини радовалась не только этому, но и тому, что не знала обстоятельств продажи. Возможно, и второй покупатель не был человеком Тайны. Но она не видела его и могла думать о нем все что угодно.

Сумма была распределена. Стоунхорн купил аварийный спортивный автомобиль за чрезвычайно недорогую цену. Кузов годился разве что для автомобильного кладбища да под пресс, но мотор оказался почти исправен и скоро был полностью восстановлен в мастерской. Стоунхорн притащил к дому три бесхозные развалины и поменял едва ли не весь кузов. Эта работа доставила ему радость. Он подыскал также вторую кобылу, к которой не имел особых претензий, кроме того, что она была дороговата.

В конце концов осталась сумма для взноса на родео и резерв… нет, не все резерв, ведь Стоунхорн вдруг решил на эти же деньги купить на зиму сена и овса.

В доме царило спокойствие. Квини держала все в чистоте и порядке и, так как уже не боялась, что мебель будет переломана, приводила обстановку в соответствие с ее и мужа вкусами. Она регулярно посещала недалекое кладбище и тихо беседовала с несчастным старым человеком, который теперь лежал в земле и которого она обещала не забывать.

Однажды ее навестила бабушка. Она порадовалась на новую семью и намекнула, что отец теперь определенно смирится, что не пройдет и года, и он, конечно, снова примет ее как родную дочь. Бабушка принесла Квини подарок – налобную повязку, с большим искусством вышитую свиной, окрашенной древними минеральными красками щетиной. Красные, синие и желтые треугольники на белом фоне изображали типи.

Квини обрадовалась подарку. Она решила, что наденет ее на празднике Солнечного танца.

О Гарольде Буте больше никто не вспоминал. Родители смирились с тем, что он исчез, и жили мыслью, что он наверняка как-нибудь явится с присущей ему бесцеремонностью. Словом, это выглядело так, будто бы сын отправился в путешествие. Приходилось это время управляться без него. Трезвая позиция Мэри более всего способствовала этой атмосфере. Мать Бута припрятала про запас материал на костюм, чтобы юноше было во что одеться, когда он возвратится домой.

В глубине души каждый был рад, что Джо Кинга раньше времени не отдали под суд.

Начало родео приближалось. Многие семьи решили на эти дни поехать в Нью-Сити. Пробудилось общественное честолюбие, желание быть свидетелями того, как соплеменник получит один, а может быть, и целых два приза. Джо Кинг стал своего рода национальным героем, хотя еще никто не знал, чего он сумеет добиться. Но ведь уже стало обычным, что с ним всегда происходит что-то из ряда вон выходящее. И это из ряда вон выходящее должно было стать на этот раз победой индейца над белыми участниками. На это надеялась вся резервация. На это надеялись даже служащие агентуры. Что за триумф для нового суперинтендента, если черная овца за такое короткое время станет блестящим экспонатом! Заведующие отделами договаривались друг с другом о поездке на родео.

Дольше всего длилось соответствующее совещание в семье Халкетт. Но наконец и отец семейства не смог противостоять искушению увидеть зятя победителем родео. Все-таки, как он слышал, у Квини и Джо уже был автомобиль, три дорогие лошади и дом содержался в порядке.

Вечер, когда Джо и Квини, или Инеа-хе-юкан и Тачина, сидели высоко на склоне, не был теплым. Ветер поднимал с сухой земли прерии пыль и нес клубы ее через бетонку, развевал гривы коней, разгонял на небе облака. Стоунхорн докурил сигарету и играл со стебельком травы. Оба смотрели вниз, на маленький рубленый дом и на луг, принадлежащий ранчо Джо Кинга.

– После родео тебе, наверное, придется искать другого мужа, – произнес Стоунхорн, не глядя на Квини, словно разговаривая с самим собой, и вообще он выглядел сейчас человеком, прислушивающимся к далеким раскатам грома и не ведающим все же, откуда надвигается гроза, загадочность которой уже перехватывала ему дыхание. – Осенью и зимой ты снова в школе, и, если меня тут не будет, некому будет вести хозяйство, разве если только ты снова не выйдешь замуж… Жаль было бы забросить все, за что мы тут принялись…

Квини медленно повернулась к мужу.

«Я не понимаю тебя», – говорил ее взгляд.

– Как, собственно, обстоит с тобой… я имею в виду… – В голосе Стоунхорна прозвучало что-то вроде смущения, которого Квини за ним не знала. Но она поняла его.

– У нас будет ребенок.

Стоунхорн отбросил стебелек травы.

– Не выбери ему плохого приемного отца.

– Инеа-хе-юкан…

– У нас нет больше родственников в нашей резервации. Правда, кое-кто есть, но они и слышать ничего не хотят о Кингах, о моем отце и обо мне. Ты вообще о них никогда не упоминаешь, и я тоже не называю их имен. Родственники со стороны моей матери, должно быть, еще живут в Канаде. Она говорила иногда об этом, но видеть их мы никогда не видели. Девяносто лет назад некоторые, кто не хотел жить в этой резервации, переселились туда. Оттуда происходит и мое имя… Инеа-хе-юкан, которое дала мне моя мать. Это имя вождя. Я его получил, но еще не заслужил, и едва ли сумею его заслужить.

– Все всегда будет так, как ты того захочешь, мой муж. Но я… я не понимаю… и я не знаю…

– Я тебе объясню, Тачина. Ты думаешь, и так думает большинство, Стоунхорн – хороший наездник, он хорошо бросает лассо, он силен и ловок, он может даже схватить быка за рога и положить его на землю. Значит, он выиграет приз, – может быть, не первый и, может быть, не во всех состязаниях, в которых будет участвовать. Но он выйдет с честью, по крайней мере с хорошими очками. Он покажет себя. Он уже не в первый раз выступает на родео.

Квини оперлась на плечо Стоунхорна, а он опять улыбался той доброй улыбкой, которую она в первый раз увидела в ту бурную ночь.

– Но жизнь, Тачина, имеет много сторон, и в Нью-Сити мы не в теплице, там нет кондиционера. Там будет жарко, очень жарко, но это жара такого рода, которую знает один Джо Кинг… и я не знаю, не положишь ли ты меня скоро там, рядом с отцом, в случае, если, конечно, найдешь мое тело.

– Стоунхорн! Я все еще не понимаю тебя. Я даже не хочу этого понимать.

– Это совсем не то, это air condition, то, что ты сейчас сказала. Это старшая ученица higt-school1818
  Средняя школа (англ.).


[Закрыть], это не Тачина и это не прерия.

– Наверное, ты прав. Я хотела уже закрыть свои уши. Но я буду держать их раскрытыми. Говори.

– Ты помнишь нашу первую ночь?..

– Да…

– Я тогда ускакал прочь, не простившись с тобой, потому что я преследовал одного. Но он от меня убежал, и это плохо. Он, конечно, не донесет на меня, ведь у него у самого немало на счету и он боится полиции, как курица воды. Но он связан с другой бандой. Это маленькая замкнутая банда, такая же, как была и моя, зависимая, конечно, от большого синдиката, который ее использует. В ней, наверное, пять или шесть человек, но каждый стоит троих, я имею в виду троих опытных гангстеров. Он ненавидит меня, как только может ненавидеть убийца, и я в глазах этих людей хуже вонючей падали… я – изменник, я убил своих собратьев. Они ждут теперь удобного случая, чтобы меня уничтожить. Если гангстерский закон нарушен, банды поддерживают друг друга, чтобы заставить считаться с ним. Я приговорен к смерти не Крези Иглом и К°, а людьми, у которых свои законы, и приговор они сами приводят в исполнение.

– Оставайся здесь, Стоунхорн. Почему ты согласился ехать в Нью-Сити?

– Я уже был там несколько раз. Ты же это знаешь. Чтобы купить автомобиль, овес и так далее. Я должен быть информирован. Иначе все пропало, даже не начавшись. Но я дорого продам свою жизнь.

Квини передернуло. Ветер был холодный.

– У меня есть даже связи, о которых никому не известно. Но в общем… если трезво рассудить, они будут сильнее.

– Неужели так много гангстеров в Нью-Сити? – спросила Квини. – Так много же там не наберется.

Стоунхорн слегка усмехнулся.

– Действительно, в городке наберется немного, кроме торговцев наркотиками. Но благодаря развивающейся промышленности туда набирается всякий народ, и вместе с трущобами это стало своего рода центром рабочей силы и начальной школой для бандитов, которые потом, попозже, уходят в более доходные места. Иногда новички не из худших. Надо же им с чего-то начинать, и они рискуют не задумываясь. Они занимаются, конечно, еще относительно мелкими делами. Нет, в Нью-Сити нет крупного гангстеризма. Но может быть, да это так и будет, что к родео соберутся люди и из других мест, и они захотят показать, что значит изменять. Я не хочу живым попадаться им в руки. Уж лучше пойти к столбу пыток моих предков. Тут по крайней мере торжественная церемония, зрители, полные внимания, и посмертная слава. Но если примутся работать те, о ком я сейчас говорю, так в лучшем случае останется несколько клочков мяса.

– А не можешь ли ты выдать преступников полиции?

– Милое дитя! Прежде, чем они что-нибудь совершат? А вот если это уже произойдет, Тачина, так ведь покойники уже не говорят.

– Тебе нельзя ехать туда, Стоунхорн.

– Не надо только быть такой сентиментальной. Я этого не переношу. Я здесь с тобой сижу, чтобы принять разумные решения, а не тешиться иллюзиями. Может так случиться, что через день-другой ты останешься на свете без меня. Я долго думал, идти мне на это родео или нет. И я иду туда не потому, что Эйви меня уговорил. Стоунхорн не из тех людей, что верят болтовне. Я иду туда, потому что мне когда-то надо через это пройти, и на родео это будет большим событием, привлечет большее внимание, и я смогу нанести им большие потери, чем когда я заявлюсь в этот Нью-Сити, чтобы купить овса, или навестить Элка, или повидаться со своей сестрой. Тут они могут меня подкараулить и запросто уничтожить. Они могут явиться и в резервацию. Во всяком случае, я не хочу ждать, что мне устроят, хотя готовлюсь к этому. Но я хочу сам себе выбрать ситуацию, и уж ее-то я использую до последнего вздоха.

– Но я не выйду замуж за другого, Стоунхорн. Никогда.

– Ты должна знать, что будешь делать. Своим художеством ты можешь заработать достаточно для себя и для ребенка. Но я думаю, ты могла бы здесь, в резервации, стать чем-то… также и для других… чтобы они имели пример и снова обрели мужество. Поэтому ты должна или продолжать вести хозяйство на ранчо, а для этого нужен мужчина, особенно зимой, или ты должна уйти в свою работу.

– Ты начал с ранчо. Я хочу продолжать хозяйствовать.

– Одним хотением этого не сделаешь. Надо уметь. Ты увидишь. Во всяком случае, ты теперь знаешь, как обстоит дело. Но есть еще новость, которую ты должна узнать.

– Надеюсь, лучшая. – Квини сама удивилась, как спокойно она могла говорить, и это потому, что так хотел Стоунхорн.

– Во всяком случае, забавная. Объявился Гарольд Бут.

– Гарольд? На ферме?

– Еще нет. Я видел его в Нью-Сити.

– Вот хорошо! Теперь конец всяким подозрениям.

– Прежде чем со мной будет покончено, Тачина, я еще займусь им. Отправлю его в капеллу к святому престолу, пусть там поет своим басом. Словом, он не должен быть соседом вдовы Джо Кинга.

Прежде чем Тачина собралась что-то ответить, Стоунхорн поднялся и, когда она тоже поднялась, положил свои руки ей на плечи. Оба смотрели в сторону Белых скал, которые после захода солнца прятали свои тайны в пелене тумана.

– Тебе мой отец говорил, что эти скалы – надгробный памятник нашему большому вождю?

– Говорил.

– Мы не установили монумент. Мы не знаем, где именно он погребен. Его мать покоится на кладбище рядом с нами. Ты иногда посещай это место.

– Да.

Они медленно направились назад, к своему дому.

Когда они поели и улеглись рядом, Тачина спросила:

– Стоунхорн, чем я могу помочь? Я люблю тебя больше жизни.

– Дай мне слово, что останешься дома, когда я отправлюсь на родео.

– Нет, только не это, – испуганно сказала Тачина. – Ты не должен этого требовать.

Он больше ничего не сказал. Это была последняя ночь, когда они были вместе дома, ведь, как участник, Стоунхорн ехал на родео на день раньше, чем зрители.

И наступившее утро было хмурым. В полдень приехала на лошади бабушка Тачины. Она пошла на жертву: отказалась от родео и решила вместо этого присмотреть за лошадьми и постеречь дом. Это была старая худая индеанка со строгими чертами лица и редкими седыми волосами, расчесанными посредине на пробор. Ей было уже более девяноста лет, и она еще ребенком пережила последние сражения за свободу и первое тяжелейшее время в резервации. Вряд ли было что-нибудь такое, чего она могла бояться. Теперь ее, пожалуй, уже ничто не могло устрашить. Когда Тачина видела эту женщину, у нее на душе становилось спокойно. Как часто индейские женщины переживали такое, когда их мужья уходили на битву и неизвестно было, останутся ли они живыми.

В полдень Стоунхорн и Тачина сели в свой автомобиль. Бабушка не махала им рукой, но она смотрела им вслед до тех пор, пока машина не достигла внизу, в долине, дороги и уже поехала с большей скоростью.

Кузов автомобиля, как машины спортивной, был типа кабриолета. Он был двухместный. Стоунхорн вел его открытым. Тачина подумала вдруг, что без тента еще опаснее подвергнуться обстрелу, и Стоунхорн по ее взгляду и, может быть, по движению головы и плеч понял, о чем она подумала, и сказал: