Текст книги "Физиологическая фантазия. Бог ищет тебя"

– Ну что? – сказал он, отхлебывая чай с лимоном. – И кто из нас оказался кровожадным чудовищем?

Таня улыбнулась.

– Ничего, – он поправил дужку очков на переносице. – Неважно. Сейчас не вышло, через год выйдет. Зато потом будет хорошо.

– Правда? Ты сможешь? – мурлыкала успокоившаяся Таня.

– Смогу.

– Точно?

– Точно.

Чувствуя себя героем, покалеченным в боях, Марк отправился спать и заснул, как только его голова коснулась подушки. А вот пристроившаяся сбоку от него Таня никак не могла уснуть: мучилась, ворочалась. В конце концов, приткнулась к сонному Маркову плечу и увидела странный сон.

Таня видела Фаусту, идущую сквозь снег по пустынному каменистому плато; по обледеневшей земле за доктором тянулась цепочка следов.

На самом деле Фауста не шла, а бежала. За ней кто-то гнался: группа из нескольких всадников. Доктор хотела спастись от них в лесу. Она уже приближалась к кромке деревьев, когда из леса вдруг показались волки.

Целая стая.

Таня видела остановившиеся глаза Фаусты на бледном, бесстрастном лице. Не мигая, доктор смотрела на приближающихся волков, и Таня от страха чуть не закричала во сне:

– Сейчас они разорвут ее, разорвут в клочья!

Но волки неожиданно обошли Фаусту стороной и бросились на ее преследователей. Крики – рычания – выстрелы – кровь, растекающаяся по свежему снегу, как по простыне… Волки перегрызли горло всем мужчинам, скакавшим за Фаустой, изуродовали их лица, разорвали груди и животы, а потом – словно вопросительно – повернулись в сторону доктора.

Та стояла неподвижно и величественно, как изваяние, и смотрела перед собой остановившимся взглядом.

Тогда волки подошли к Фаусте и сели вокруг нее кольцом, словно цепь охраны.

От страха Таня застонала во сне, и Марк проснулся, повернулся к ней, погладил, поцеловал в лоб.

– Просто о чем-то вспомнила во сне… Наверняка ерунда какая-то…

Он говорил сквозь дремоту, и его пальцы рассеянно касались Таниного лица: «пальцевый душ», как при косметическом массаже. Но девушка никак не могла успокоиться, дрожала, прижималась к нему.

Почему ей так страшно? Ведь ничего особенного в этом сне; кажется, это сцена из старого фильма с Жаном Маре. Или вот – еще есть похожая реклама духов «Chanel № 5», там тоже женщина и укрощенные ею волки… Да и вообще, если здраво рассудить, что в этом сне происходит ужасного?

Все в порядке, Фауста жива-здорова, слава богу.

Но страшно, почему-то так страшно…

На самом деле, страшно потому, поняла Таня, что Фауста стоит так неподвижно и смотрит остановившимися глазами, а волки смирно сидят вокруг нее кольцом. Это и есть самое ужасное, – и, осознав это, опять застонала, свернулась комочком, прижалась к Марковой спине.

– Да ладно, ладно, перестань, – успокаивал он, не открывая глаз. – Перевернись на другой бок. Просто ты лежишь на левом боку, а на нем снятся дурные сны.

«Знаешь о том, что на правом боку сны снятся не такие, как на левом?

Никогда не смотри сны на левом боку, моя девочка, никогда не смотри сны на левом боку».

Глава девятая
ПРЕЦИПИТАТНАЯ СЕРА

На следующее утро случилось неожиданное.

Ужас повторился.

Таня узнала об этом, как и в прошлый раз, подойдя к подъезду. Но сегодня толпа была гораздо гуще, и царила в ней паника.

– Что это за жизнь пошла?! – кричал старичок с орденом. – Сначала ваучеры, потом приватизация, а теперь маньяков развели, прямо проходу нету.

– И зарплату не плотють, – мрачно подтверждал мойщик окон.

– Говорила вам, оборотень, – до истерики радовалась бабулька с третьего этажа.

Но у большинства собравшихся лица были бледные, перепуганные. Труп снова зверски изуродован: опять грудь, голова и живот. Словно пресловутый маньяк, или оборотень, или черт его знает кто, какое-то неопознанное чертановско-жеводанское чудовище хотело похитить и тело, и дух, и душу. Несчастье произошло абсолютно на том же месте: на берегу озера, под деревьями. Видимо, глубокой ночью. Конечно, никто ничего не видел.

Люди то начинали охать, возмущаться, то замолкали, опасливо переглядывались. Как теперь жить? Как ходить к метро, на работу под этими страшными деревьями? Кто поручится, что там не притаился волосатый монстр с фосфоресцирующими в темноте глазами? Со страху народ нес полную чепуху; бабулька в основном упирала на освященные серебряные пули, которые только одни и берут оборотней.

– А остальные – ни-ит, куда там, – убежденно говорила она, хоть никто ее и не слушал. – Остальные только им по шкуре чирк – и отскакивают…

Но с серебряными ли пулями или без, присутствующие не проявляли особого желания охотиться на чудовище. Ждали милицию. Возмущались, почему так долго не приезжает следственная группа.

– Это что ж, он наш микрорайон себе облюбовал? Раньше, небось, по всей Москве озорничал, а теперь все к нам да к нам…

– А может, оно тут где-нибудь прячется?

– Господи! Тьфу-тьфу-тьфу… Свят-свят…

– Затаилась тут где-нибудь, скотина немытая.

– А известно, кто убит? – попробовала вмешаться Таня.

– Да парень молодой.

– Лет двадцать – двадцать пять.

– Ни документов, ничего, – ответили ей вразнобой сразу несколько голосов, а мойщик окон значительно добавил:

– Лицо кавказской национальности.

– Тоже, небось, без прописки, как она, – сказала злобная вахтерша. – Вот, понаедут тут, а потом их маньяки убивают, возись с ними.

Таня отвечать не стала, а посмотрела в сторону деревьев, в тени которых она так легкомысленно пряталась прошлой ночью. Выходит, она стояла там, на берегу, а чудище бродило где-то рядом? Ставило одну за другой лапы на влажную после дождя землю – шлюмф-шлюмф? Царапало асфальт длинными когтями?

Но ведь чудовище ее не тронуло! Девушка вспомнила о периодах, на которые Марк разделил нападения Зверя. Видимо, в текущий период чудище почему-то девушками не интересовалось, хотя в XVIII веке оно их очень и очень жаловало. Впрочем, Марк что-то говорил о том, что там, вероятно, были и самец, и самка… Наверно, это самка охотится у Чертановского пруда.

– А что, – спросила Таня, словно невзначай, – все предыдущие жертвы тоже были мужчинами?

– Похоже, что да, – сказал мойщик окон. – Все молодые ребята. Любит же, тварь, свеженькое мяско!

– Говорят, она должна прятаться в низине… В каньоне, у воды, – сообщила публике девушка.

– Кто «она»?

– Тварь.

Народ притих и стал боязливо поглядывать в сторону озера.

– Нет там никого, – сказал старичок с орденом. – С утра, когда труп обнаружили, рейд проводили. Все пусто.

– Да мало ли куда она уползла, – проговорила Таня и сама испугалась своих слов. – Глядите, сколько тут всего: брошенная стройка, подземные гаражи, речка, лес…

Толпа притихла и стала смотреть на Таню.

– А ты что, видела ее? Тварь эту? – подозрительно спросила вахтерша.

– Нет, не видела.

– А тогда откуда знаешь, куда она может уползти?

– Мне эксперт рассказывал, который в прошлый раз с милицией приезжал, – Таня понимала, что это глупо, но ей хотелось немного поговорить о Марке. – Такая история уже была один раз. Во Франции, в XVIII веке. Там такое же чудище пряталось в глубоком каньоне, на берегу реки.

– Ну, эксперт-то знает! – важно подтвердила бабулька. – Он ученый!

– Да, эксперт – ученый, – с удовольствием согласилась Таня.

Эта интереснейшая беседа была прервана появлением милицейской машины, к которой немедленно устремилась толпа. Но Таня не пошла вслед за ними. Марка там все равно не было, это Таня знала точно: с утра они вместе позавтракали, и он поехал в институт. А капитан Сергеев со скулящей собакой ее мало интересовали.

Таня вошла в подъезд и поднялась наверх, в стеклянный пентхаус.

– Фауста Петровна, там опять человека убили, – выпалила она прямо с порога.

– Да ну? – спросила Фауста бесстрастным голосом.

Ее равнодушие неприятно поразило Таню, которая сразу вспомнила о своем сне на левом боку. Хотела посмотреть, такие же у доктора остановившиеся глаза, как в том сне, или нет, но Фауста стояла к ней спиной.

– Это точно зверь какой-то ужасный, – сказала Таня. – Все тело разодрано. Ни один маньяк бы так не смог.

– Еще скажи Жеводанский, – заметила доктор.

– Ну, я не знаю насчет Жеводанского, а вот волк может быть. Или волчица. Надо же, в Европе-то их давно извели, а у нас они так и бегают, гадость такая.

– И очень жаль, что извели, – ответила Фауста, поворачиваясь к Тане. Глаза у нее были вовсе не остановившиеся, а живые, причем очень сердитые. – Волк – это особое животное. Это настолько древний тотем, что трудно различить, где в нем добро, а где зло. Собственно, в древности это и не разделялось. До такого разделения додумались только чистые.

– Какие чистые? – удивилась Таня.

Фауста посмотрела на нее, как на дуру, и не ответила.

– Чистые отделили добро от зла?

– В основе земной жизни все смешано, – сказала Фауста, по-прежнему не отвечая на вопрос. – Физиологическому миру недоступно разделение на моральные категории, а волк происходит из этого мира. Да, он ужасен, он убивает, не разбирая, гораздо больше того, что может съесть. Он сродни черту, и его пасть – это врата ада. Но тот же волк – хранитель порога между светом и тьмой. Его еще иначе называли «бог обеих сторон двери».

– Двери между чем и чем?

Таня запуталась в этих расползающихся, скользких символах. Только недавно волк стоял за дверью, разделяющей цивилизацию и телесный хаос. Правда, Таня для себя так и не выяснила, с какой стороны, мужской или женской, лежит царство хаоса: вроде бы волк, мужчина, несет с собой искушение и растление. Это представляется логичным, но почему-то в глубине души кажется, что это не так.

А теперь еще сложнее: волк сам превратился в дверь. Только куда эта дверь ведет?

– Куда дверь? – опять спросила Таня.

– В ад, – кратко ответила Фауста.

– И что такое ад? Физиология или цивилизация?

В ответ доктор нахмурилась и фыркнула:

– Ад – это мы сами. – А потом: – Иди готовь препараты. И уберись немножко, а то пыль какая-то.

Но, когда Таня была уже на пороге, спросила неожиданно:

– Твой-то придет сегодня?

– Кто? – спросила Таня, покраснев.

– Маркуша твой, эксперт.

Таня промямлила что-то неразборчивое.

– Да ладно, звони давай, зови.

– Спасибо, – сказала обрадованная Таня и побежала звонить Марку, а оттуда – по комнатам, вытирать пыль.

На подоконнике в спальне по-прежнему валялся Гарри Поттер, задвинутый далеко за занавеску. Зато на полках с куклами обнаружилось пополнение.

Рядом с целлулоидным голышом и спортсменом с бицепсами красовался лихой грузин с молодецки закрученными усами.

Весь день Таня готовила препараты, сама толком не понимая, что делает. Волна эмоций перехлестывала через все барьеры: страх, влюбленность, смятение, но главное все-таки страх, оттого что темное и аморфное, которое всегда пугало, таилось, ждало случая, выступило из тени и медленно, но неуклонно приближалось. Чем бы Таня ни занималась, все напоминало ей только об этом вязком пятне, заполонившем ее жизнь. Даже в приготовлении косметических мазей – привычном и, казалось бы, вполне невинном деле – обнаружились неожиданные моменты: рассматривая ингредиенты для составления нужного раствора, Таня вдруг осознала, что речь идет об осадке серы – преципитатной сере, как говорят фармацевты. Сера невольно связалась в ее сознании с тем, что недавно говорила ей Фауста: волки, пасть ада, сторож обеих сторон двери. Словно тонкий, но прилипчивый осадок адской серы выпал на все происходящие события, облепил Танину жизнь.

Марк пришел к вечеру в возбуждении.

– Что такое? – спросила Фауста, едва увидев его на пороге.

– Меня в милицию вызывали, – сознался он. – Опять убийство. На том же месте.

– Ну, это мы и без тебя знаем, – разочаровалась доктор. А потом, после паузы: – Это все, что они тебе сказали?

– Нет, есть еще кое-что интересное, – Марк устроился на кремовом диване и уже механически взял в руки стакан с виски, даже «спасибо» не сказал. – Одна старушка дала показания, будто видела погибшего незадолго перед убийством.

– Он, наверное, фруктами на рынке у озера торговал? – спросила Фауста насмешливо.

– Нет, старушка его видела в метро. Он ехал с ней из центра в одном вагоне.

– Это сильно поможет следствию.

– Не смейтесь, не все так просто. Было поздно, но в вагоне была толчея. Знаете, с тех пор, как построили продолжение чертановской ветки в Бутово, в поездах всегда уйма народу, даже вечером…

– Ну и что?

– Этот парень, кавказец, стоял прямо перед бабкой. Та сидела. На «Серпуховской» в вагон вошла женщина. Блондинка. Видимо, красивая: бабка, когда о ней говорит, только плюется. «Шлюха» да «проститутка», другого от нее не дождешься. Длинные распущенные волосы, на лице большие темные очки – это ночью-то, в метро! Впрочем, возможно, она не хотела, чтобы кто-то видел ее лицо.

– Судя по всему, эта блондинка его и порешила? Прямо в метро, у бабки на глазах, – продолжала Фауста в прежнем издевательском тоне.

– Не совсем. Блондинка была одета в очень обтягивающее красное платье, и, как утверждает бабка, под платьем ничего больше не было. Так что ее рельефные формы очень четко прорисовывались под тонкой тканью.

– Смотри, Таня, наш друг от триллеров решил перейти к порнушке.

– К тому же, вела себя женщина совершенно непристойно. Она протискивалась через толпу, покачивая бедрами и выставляя грудь, и откровенно прижималась ко всем мужчинам, которые попадались ей на пути. Заметив кавказца, она подошла как можно ближе к нему, сделала вид, что уронила сумочку на пол, и нагнулась за ней, буквально воткнув свою задницу парню в руки.

– Очень элегантно рассказываешь.

– Это старушка так рассказывала, я только повторяю. При этом сверху еще открывался весьма подробный обзор ее декольте. Кавказец, конечно, разгорячился и тут же стал шарить руками ей по попе, а потом и вовсе полез под юбку.

– А она под платьем голая? – спросила Фауста. – И все это перед носом у бабульки? Бедная!

– Короче, бедная бабулька терпела эту порнуху до «Чертановской», – продолжил Марк. – Парочка вышла вместе с ней, вдвоем, но старушка пошла на мост, а парочка скрылась на берегу озера, под деревьями. Это было около двенадцати ночи. Бабка была в гостях у сына и возвращалась домой.

Марк замолчал. Женщины смотрели на него вопросительно.

– И что из этого? – сказала доктор. – Ну, допустим, трахнула его эта блондинка под деревом и дальше пошла. А он решил полежать, отдохнуть… Тут-то волчок его и скушал.

– Да, правда, – поддержала Таня, – как девушка одна может до такой степени изуродовать такого здорового бугая?

– Я не знаю, девушка она или бабушка. Сколько ей лет, непонятно. Да и дело не в этом…

– А в чем?

– Дело в том, что несколько месяцев назад, перед одним из первых убийств, была точно такая же история. Очевидцы рассказывали. Тоже блондинка, в красном платье. Самым похабным образом терлась о какого-то культуриста в автобусе, тоже в толпе. Они вместе вышли на остановке около Борисовских прудов.

Наутро нашли труп.

– У нее что, одно платье на все случаи жизни? – спросила доктор.

– Между прочим, совсем не смешно, – насупился Марк. – Получается, что это маньячка.

– А у тебя такая была в Жеводане? – неожиданно поинтересовалась Фауста.

– Нет… Не было. Есть одна история, про мужика, на которого ночью напал вервольф. Мужик отбился, отрубил чудовищу лапу и сунул ее себе в сумку. Утром смотрит, а это женская рука в кольцах. Причем рука его жены.

– Классная история, – одобрила доктор. – Но нам не подходит. Еще что-нибудь поищи.

– Ну… – сказал Марк нерешительно. – Еще есть легенды о святой Фаусте. Но это ведь святая, не разбойница.

– И чем же занималась моя тезка?

– Она умела завораживать волков. Сохранилось изображение святой – в красном плаще с горностаевым мехом на капюшоне. Волки идут за ней, словно агнцы. Крестьяне молились ей, чтобы сохранить стада от волков. В деревнях был обычай вешать на шею новорожденным ожерелье из волчьих зубов – считалось, что оно прогонит страшные сны, а зубы у младенцев будут резаться без боли. На самом деле, не только в деревнях, но даже в Париже волчьи зубы в богатых семьях оправляли в серебро. Называлось «ожерелье святой Фаусты».

– Женщина-волчица, – полувопросительно, полуутвердительно сказала доктор. – Почему бы и нет? Знаешь, в старину считалось, что если роженице дать поесть мяса волчицы, то роды пройдут легко.

– Причем тут роды? – спросил Марк. – Наша местная волчица не помогает рожать, а убивает.

– Волчице все равно, рожать или убивать, – ответила Фауста. – Это животное. Древнее существо, для которого существует только голод, желание. Инстинкт, для удовлетворения которого нравственных преград не существует. Волчица традиционно символизирует похоть. Ведьмы скачут на ней на шабаш. Хаос, дорогой мой. Физический мир – это нерасчленимый хаос, и нет никакой возможности из него выбраться.

– Интересно, – сказал Марк. – А по-латыни слово «lupa» означает не только «волчица», но и «женщина дурного поведения», «куртизанка», «проститутка».

– И что же все это значит? – спросила сбитая с толку Таня.

– А это значит, – назидательно ответила Фауста, – что всем пора спать. Ты сегодня останешься у меня, ясно? Хватит уже, наигрались. Спать иногда надо по ночам. А то не работник, а сонная муха какая-то ходит.

Таня так смутилась, что не нашлась, что ответить. Марку тоже стало неловко.

– Так мне забрать свою камеру? – промямлил он.

– Забирай.

Марк взял камеру и пошел к двери. Видно было, что расстроился он так, что забыл и про Зверя, и про женщину в красном, и про милицию.

– Фауста Петровна, – зашептала Таня, хватая доктора за руку, – как же он пойдет… один… а там темно уже, маньяк, волки.

– Не бойся, – обычным бесстрастным голосом сказала доктор. – С ним ничего не случится.

А потом – Марку, топтавшемуся у входной двери:

– Счастливо, Маркуша. Приходи завтра. Мы тебе ужин приготовим.

– Спасибо, – расцвел молодой человек. – До завтра.

И пошел от дома Фаусты к метро.

И с ним действительно ничего не случилось.

Глава десятая
ВОДНАЯ БОЛТУШКА

– Переезжай-ка ты лучше жить ко мне, – сказала Фауста Тане, когда они завтракали в кухне за стеклянным столом. – Только деньги за квартиру зря платишь. Все равно с утра до ночи здесь торчишь.

– Что вы, Фауста Петровна, мне неудобно…

– Если ты насчет Марка, – усмехнулась доктор, – то это не проблема. Пусть приходит сюда. Обнимайтесь тут, сколько хотите.

– Но… мы же будем мешать…

– Видишь ли, – доктор сказала это так, словно не хотела говорить, но что-то ее заставляло, – я не зря тебя об этом прошу. Да, я прошу, – подчеркнула она не характерное для нее слово. – Мне как-то неприятно стало находиться здесь одной после всех этих убийств. Ну, страшно, что ли…

Услышанное повергло Таню в такое изумление, что она буквально застыла на месте. Она отказывалась верить своим ушам.

– Вам? – переспросила она. – Вам страшно?

– Представь себе, – ответила Фауста, глядя в окно. – Очень неприятно одной по ночам. Звуки какие-то странные, шорохи… Нервы, конечно, расшатались. Жизнь-то, Таня, у меня совсем не веселая.

Таня прошептала только: «Не может быть» и во все глаза уставилась на Фаусту – так обычно она смотрела на Марка, когда он рассказывал истории о Жеводанском звере.

– Лет мне уже много, – сказала доктор, по-прежнему глядя в окно. – Я одинока…

– Но, Фауста Петровна, стоит вам только захотеть, и вы сразу же выйдете замуж.

– Вообще-то, я не хотела выходить замуж, – ответила доктор.

– Почему?

– Я хотела туда, туда-а, – Фауста подперла лоб ладонью.

– К чистым?

– Да, туда, к чистым. А у меня опять ничего не получается.

– Как это не получается?

– Много будешь знать, скоро состаришься, – доктор отвела наконец глаза от окна и повернулась к Тане. – Так что, ты согласна?

– Я? Ну да, конечно, – торопливо согласилась Таня.

– Тогда поезжай, собери свои вещи и откажись от квартиры. Неустойку хозяину я заплачу.

– Спасибо, Фауста Петровна, – девушка залпом проглотила кофе и вскочила, чтобы бежать собираться, а доктор сказала ей в спину:

– Переедешь сегодня же.

Таня складывала вещи с большим энтузиазмом. Конечно, плохо ли оказаться в зеркальном пентхаусе после паршивой квартирки в хрущевке! И денег сразу станет настолько больше!

Переехала она быстро: в этот день все складывалось на удивление удачно. Такси подкатывали мгновенно, пробок не было. Даже дождь не шел, погода стояла отменная.

Бывают же прекрасные дни!

Настроение стало таким чудесным, что захотелось сделать еще что-нибудь удивительное. Около метро Таня купила порцию шоколадного мороженого и съела его с наслаждением, получив отдельное удовольствие от холода, от твердых кусочков шоколада и от хрустящей вафельной корочки. Выкинув сладкую липкую бумажку от мороженого и облизнувшись, вспомнила, что давным-давно собиралась сходить в парикмахерскую. Позвонила парикмахерше, и та – поразительная вещь! – сказала, что совершенно свободна. Впрочем, в такой день иначе и быть не могло.

Таня схватила такси и помчалась к парикмахерше в Раменки. Пока она ехала, полил дождь, но не такой угрюмый и злой, как в последние дни, а веселый, летний, пронизанный солнечными лучами. Машина плыла среди потоков воды, как лодка, шофер чертыхался, а Таня улыбалась теплому августовскому ливню, и полноте жизни, и счастью.

– Какие же у вас прекрасные волосы, – сказала парикмахерша, расчесывая белокурую Танину гриву. – Другие часами добиваются таких локонов: завивают, химию делают. А вам Бог дал.

Таня улыбалась.

– И здоровые такие, крепкие, – продолжала парикмахерша. – Неужели ни разу не красили?

– Нет, ни разу.

– Надо же, первый раз в жизни такое вижу. Как это вам удалось сохраниться в таком первозданном состоянии? Неужели не хотелось попробовать чегонибудь новенького?

– Ну что мне, в брюнетку, что ли, перекрашиваться?

– Зачем в брюнетку? Можно попробовать меднорыжий.

– И я стану похожа на Фаусту Петровну?

Парикмахерша была знакома с Фаустой Петровной; именно доктор и дала Тане ее телефон.

– Ну, Фауста Петровна… – сказала мастер неопределенно. – Как можно стать на нее похожей?

На этом разговор и исчерпал себя. Подстриженная Таня вышла из парикмахерской, гордо потряхивая стильно уложенными кудряшками, и направилась к троллейбусной остановке. Неожиданно обретенное богатство в форме лишних трехсот долларов в месяц провоцировало, конечно, еще на одно такси, но Таня стоически села в троллейбус, который какието развязные подростки нагло перегородили велосипедами. Но сегодня ее не разозлили ни подростки, ни велосипеды; она безотчетно радовалась солнечному свету, и громаде Московского Университета, вальяжно выплывавшей из-за деревьев, и гудящим вокруг стройкам. Вот сколько всего строится, хорошо, какой красивый современный город, и я в нем живу, это прекрасно, я так счастлива, я влюблена, и лето, и солнце.

Таня сошла у метро «Университет» и тут же, у первого попавшегося ларька, накупила себе гору чулок с кружевными резинками. Ну и что, что дорогие, но ведь это необходимо: она теперь взрослая женщина, и у нее есть любовник, и все по-настоящему – ну, почти по-настоящему…

Уйти от такого сверкающего дня в душное метро и тащиться бог знает сколько времени до «Чертановской» Тане, конечно, не захотелось. Она махнула рукой на расходы – ладно уж, чего там, снявши голову, по волосам не плачут, – и остановила старый пыльный «Жигуленок».

– Здравствуйте. Северное Чертаново, – сказала она, нагибаясь к открытому окну.

– Садитесь, – печально ответил пожилой водитель. У него было интеллигентное лицо и круглые очки; он был бы даже похож на Марка, только лет через тридцать, причем если бы все тридцать лет Марка держали в темном чулане и вымачивали в хлорке.

В машине играла музыка.

«Вот какая будет следующая песня, так у меня с Марком и получится», – загадала Таня, как девочкаподросток.

К сожалению, следующую песню Адриано Челентано запел на итальянском языке. Таня вздохнула и сказала водителю:

– Вот бы узнать, о чем эта песня.

– А я вам переведу, – вдруг ответил он. – Челентано поет: «Мы иногда ангелы, а иногда черти в этом мире, который не знает угрызений совести».

– А дальше? Дальше?

– «В глубине души мы с тобой сообщники, так дай мне улететь туда»…

– Туда? – переспросила Таня, на секунду задумавшись, но сразу отвлеклась, потому что Челентано вдруг запел припев по-русски:

– Я тебя люблю, я жить без тебя не могу…

«Вот и ответ на гадание», – обрадовалась Таня.

Потом вспомнила про шофера и спросила:

– Неужели вы знаете итальянский язык?

– Да, – ответил он грустно, – я когда-то закончил факультет иностранных языков, а теперь вот бомблю на старой машине. Сами знаете, какие теперь времена. Работы нет.

– А я думала, сейчас, наоборот, везде нужны переводчики, – удивилась Таня.

– Может, и нужны, – вздохнул он, – но только такие, вроде вас. С длинными ногами и длинными ресницами.

Таня пожала плечами.

«Я тебя люблю», – заливался Челентано.

С неба снова обрушился проливной светлый ливень. Дурные мысли и страхи последних дней размывало дождем, искристым блеском заполнявшим воздух. Чувства скакали и танцевали в этой солнечной взвеси, как в водяной болтушке, которую Таня готовила по прописям Фаусты Петровны. В открытое окно машины пахло горячим мокрым асфальтом, летом и бензином, и влюбиться было счастьем.

Таня была влюблена и счастлива.

Мы иногда ангелы, иногда черти, а миру вокруг неведомы угрызения совести. В глубине души мы сообщники, так отпусти меня.

Дай мне улететь туда.

Когда вечером Марк пришел на ужин, Таня радостно сообщила ему:

– А я теперь живу здесь!

Молодой человек удивленно поднял брови.

– Фауста Петровна предложила мне переехать к ней, и я отказалась от своей квартиры.

– Ну, я не знаю… – сказал он, но в его голосе особой радости не слышалось.

– Да ладно, не бойся, – произнесла Фауста, выходя из гостиной. – Я вам мешать не собираюсь.

– А я и не боюсь.

– Храбрый…

Поели.

Обстановка за ужином была все же чуть-чуть напряженная, хоть Марк и развлекал дам своими обычными байками про волков.

– Волк – очень полезный зверь. Если его правый глаз засолить и привязать к руке, он снимет лихорадку. – Порошок из волчьей головы излечивает зубную боль.

А Фауста разливала коньяк со своей особой улыбкой для разливания коньяка: мол, вам «Hennessy» или «Otard», а то, что я задумала, не знает никто и, может быть, даже я сама, хотя я сама, возможно, и знаю…

– А если голову старого волка подвесить над входной дверью, она сохранит дом от ворожбы и отравы.

После ужина посидели немного в гостиной. Разговор не клеился. Фауста все больше смотрела в окно, Марк настороженно поглядывал то на нее, то на Таню. А Таня плавала в сладких мечтах: жизнь представлялась ей светлой и безоблачной.

Девушка и думать забыла об окружавших ее страхах, словно и не было ни разодранных трупов, ни мрачных деревьев на берегу озера. Она прожила сегодня такой длинный, пронизанный летним солнцем день, что ей не хотелось возвращаться назад. Хотелось думать о той милой, уютной жизни, которая наступит теперь. Тане нравилось перебирать подробности этой будущей жизни; она играла в воображаемое домашнее хозяйство, как раньше играла в кукол. Когда они будут жить вместе с Марком… Правда, о том, как и где они будут жить вместе с Марком, Таня себя не спрашивала, мысли ее полоскались в беззаботной ирреальности, не желая касаться того странного симбиоза, который ожидал их при жизни втроем в квартире Фаусты…

В общем, когда Таня будет жить вместе с Марком, все изменится, и вкус существования станет иным: полным, ярким, плавным. Жизнь потечет не спеша, замкнутая в сферической полости счастья, без темных повалов в глухие страшные дыры и без истерических порывов вверх, туда, туда-а, в неизвестную и чистую даль, где зло отделяется от добра, как яичный белок от желтка. Жизнь будет ровна и уютна в красоте обыденности, и самый банальный жест каждого дня будет пронизан значительностью и звучностью.

Таня будет ходить за покупками, со вкусом выбирать сизо-лилово-бурые баклажаны и складывать их в плетеную корзинку. Будет ухаживать за своей белокурой красотой. Будет холить свое восхитительное тело, и тереть его жесткими щетками, и носить его в баню, и парить в раскаленной парилке, обливать ледяной водой, натирать медом, и глиной, и водорослями. Добротная и прочная красота обыденности одержит верх над косной стихией хаоса, жизнь можно будет отполировать бархоткой до блеска, словно овальные выпуклые ногти. Даже любовь потеряет надрывную мелодраматичность, желание перестанет лихорадить: ни насилия, ни погони, ни взламывания дверей, только густой плотный шелк взаимной привязанности. По вечерам они будут пить чай под шелковым абажуром с бахромой, а чай Таня будет заваривать из душистых трав, которые пахнут вольным ветром, южнорусскими лугами и Крымом.

А Марк все рассказывал Фаусте о волках.

– Если взять шкуру молодого волка, – говорил он, – вырезать из нее подвязки для чулок и написать на них своей кровью магические слова «abumaleth cados», то в таких подвязках на скачках можно обойти самых быстрых лошадей из самых лучших конюшен.

– Abumaleth cados, – зачем-то повторяла доктор, а Тане на позитивной волне отношения к миру были неприятны и эти непонятные, ненужные слова, и весь их разговор. Что, поговорить, что ли, больше не о чем, кроме как о волках и оборотнях?

– А ребенок-то спать хочет, – проявила неожиданную заботу Фауста Петровна, взглянув на молчаливую Таню.

Та принужденно улыбнулась.

– Ну хорошо, – подчеркнуто быстро согласился Марк. – Тогда я пошел?

– Да нет уж, – очень медленно произнесла доктор, – оставайся.

Марк смутился, но возражать не стал.

– Спокойной ночи, Фауста Петровна, – сказала Таня, вставая с дивана. Взяла Марка за руку и повела в отведенную ей комнату рядом с гардеробной.

– Спокойной ночи, – ответила доктор, глядя им в спину остановившимися глазами.

Этой ночью все опять повторилось сначала. Пыхтящий, обливающийся потом Марк, смятые, изжеванные простыни, Таня, зажимающая себе обеими руками рот, чтобы не кричать – и опять ничего, никакого результата. Дверь в эротический рай не хотела открываться; красивая жизнь не складывалась, вылезая наружу неэстетичными физиологическими углами. Тошнотворные запахи, торчащие отовсюду волосы, капли пота, выпуклости, впадины – и все как-то криво-накосо, ничего друг к другу не подходит, колет, жмет, натирает, вызывает отвращение.

– Но ведь нужно как-то это преодолеть, – шепотом убеждал Марк. – Вот увидишь, дальше будет совсем по-другому.

Но представить, что дальше будет по-другому, невозможно, невыносимо тошнит от запаха плоти и от липкой спермы, и хочется только одного: скорее выбраться из этого потного, мокрого хлюпанья, которое неизвестно почему называют красивыми словами «добиться», «соединиться», «взойти на ложе». Какое там «соединиться»! А люди этого ищут, добиваются, даже идут на преступления, но зачем – того не понять из-за двери железной девственности, когда находишься с той, другой ее стороны.