Текст книги "Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась"

Она падает. Навзничь/ничком/чуть ли не на голову, и однажды утром он бросается к ней, испугавшись сотрясения мозга. Но она мгновенно высвобождается из его объятий и протягивает руки, чтобы тренер еще раз ее подсадил. К ее распухшему ахиллову сухожилию примотан скотчем поролон – девочка столько раз задевала ногой нижнюю жердь брусьев. В коленях у нее скапливается жидкость – реакция на частые ушибы, на коленях мозоли. Надо следить за тем, чтобы содранные волдыри на ее ладонях не воспалялись, чтобы туда не попадали пыль и магнезия. Соотношение мышечной ткани и жира у Нади настолько безупречное, что, когда она разбегается, перед тем как крутить «солнце», кажется, будто она не касается ногами земли. Надя все время опережает музыку в первой диагонали, жалуется Дан. Значит, успевай за ней, отвечают ему. Не отставай от нее. С приближением Игр в зал вообще перестают пускать посторонних, двери запирают на ключ. Для неслыханных фигур придумывают кодовые названия, «супер-Е» окрестили «сальто Команечи» и отметили рождение нового элемента вечером, устроив праздник у Белы. Он подарил Наде новую куклу для коллекции.

– Надя, я не слишком поздно вам звоню?

– Нет, все нормально. Извините, я не успела прочитать последние страницы.

– Ничего страшного. Дело вот в чем: вчера я посмотрела один документальный фильм. Комментатор там сказал буквально следующее: во время Олимпийских игр в Мехико Вера Чаславска была очень красивой женщиной, что правда, то правда, но ни у кого не создавалось впечатления, что она может что-то себе повредить, если упадет. А вот глядя на Ольгу в Мюнхене в семьдесят втором, он дрожал, потому что она была такая юная и такая прелестная, и впервые в гимнастическом зале зрителям стало страшно. Страшно за нее, за ее жизнь. Когда я слышу, как опытные репортеры с жаром говорят об опасности, меня это… Самый смак в том, что девочки все время рядом с опасностью?! В этом есть нечто… порнографическое. И… Алло, вы меня слушаете? Вам кажется, я преувеличиваю?

– Нет. Вернемся к этому позже. К разговору о риске. Как только вы покончите с моим детством. Спокойной ночи, приятных вам снов.

ТРЕНЕРЫ С ВОСТОКА (НАСТУПЛЕНИЕ КРАСНЫХ БАНТИКОВ)

А что, они, эти тренеры, всегда рассуждают именно так? Всегда считают, что создаваемую ими историю необходимо украшать деталями вроде прически, которую носила Вера Чаславска? Волосы этой принцессы рок-н-ролла начесаны и собраны в высокий пышный пучок, перехваченный черной, как и подводка ее глаз, лентой, – прическа у нее ночная, американская… Вера, неотразимая, недостижимая Вера выполняет элементы, доступные только мужчинам. На фоне ее черного купальника выделяется белоснежный воротничок, острые грудки и не дрогнут, когда она наклоняется вперед; кажется, она могла бы выполнять упражнения с полным до краев бокалом шампанского в руке. Улыбаясь, она собирает грозди золотых и серебряных медалей.

Вера – колдунья в скромном воротничке. Она восхитительно опасна. Когда во время Пражской весны Вера высказалась против советского вторжения и подписала манифест из двух тысяч слов[17]17
  В манифесте «2000 слов» известные личности резко осудили оккупацию Чехословакии войсками Варшавского договора.


[Закрыть], голос спортсменки прозвучал громко и внятно. Вера – фея со стальными мускулами. Скрываясь от преследований новой власти в своем лесном моравском убежище, Вера тренировалась в одиночестве, используя вместо бревна ствол поваленного дерева. Но Олимпийские игры приближаются, без Веры не обойтись, и ее просят выйти из леса – все прощено…

В Мехико, во время церемонии открытия Игр, чехословацкая сборная шла по стадиону под крики взволнованной толпы – зрители скандировали: «Сво-бо-да, Че-хо-сло-ва-кия, Ве-ра». Вера переходит от одного снаряда к другому, выполняет один элемент за другим – да она их просто как орешки щелкает! И с какой жадностью на них набрасывается – ну и разыгрался же у нее аппетит! Она радостно, солнечно ненасытна, ее акробатика сочинена и разработана на природе, Вера взлетает над снарядами, волосы выбились из ее высокой прически – и это прелестно! Вот она уже приветствует судей. Зрители вскакивают с мест, что за счастье – видеть ошеломляющее выступление Веры, присутствовать при ее несомненной победе, журналисты уже комментируют золотую медаль, которую она вот-вот получит, а тех троих в серых костюмах, что сидели недалеко от судейского стола, никто и не замечает. Между тем они направляются к советской гимнастке Ларисе Петрик и поздравляют ее, а вовсе не чехов. В последнюю минуту чешские аппаратчики проявили лояльность к советским: двум гимнасткам, Чаславской и Петрик, придется разделить чемпионский титул и золотую медаль. Тренер обнимает Веру, утешает ее.

А Вера вскидывается – и снова идет против правил, против этикета. Должно быть, среди миллионов телезрителей очень мало найдется таких, кто сумеет расшифровать суровое послание Веры чехословацким властям, – при первых звуках советского гимна она демонстративно опускает глаза. Ромашка в ее светлых волосах легонько подрагивает в такт дыханию. Перед камерами всего мира Вера отворачивается от медленно поднимающегося красного знамени. Прощай, Вера.

На Западе всех очень, очень сильно шокировало то, что у Чаславской отобрали золотую медаль, эти олимпийские подтасовки непростительны! И как прекрасно держалась Вера, как мужественно противостояла угнетателям, такое не забывается…

Олимпийскому комитету предложили не допускать на следующие Игры советскую сборную, но это нанесло бы ущерб спорту: в конце концов, у них много удивительных гимнасток! До Мюнхена остается совсем немного, и ходят разговоры о каком-то феноменальном сюрпризе советских. Некоторые уверяют, будто видели на фотографии совсем юную девушку, стоящую на верхней жерди брусьев – на той, за которую другие только хватаются руками. Рассказывают, будто советские уже с 1970 года втайне готовятся проделать то, на что не осмеливалась ни одна женщина в мире, – сальто назад на бревне. Эта «ни-одна-другая-женщина-в-мире» – Ольга К., тощенький забавный хорек с косо поставленными зубками. Тренер собирает ее прямые шелковистые волосы в хвостики, завязывает на них банты. Когда она тесно составляет крошечные ступни, ее лягушачьи ляжки не смыкаются, остается просвет. Кожа у нее – золотистый шелк, под которым проступают позвонки, даже косточки у этой девчонки обаятельны…

О.Л.Ь.ГА. Она делает на разновысоких брусьях ошибку за ошибкой и рыдает перед объективами. Она сидит, съежившись, в ожидании отметок, переживает свою неудачу, вытирает нос рукой, лицо несчастное, ее окружают крепкие молодые женщины, которые на нее и не смотрят. Советская гимнастка плачет! Значит, не все они роботы! Не в меру чувствительная коммунистка, проиграв, плачет в цвете и в прямом эфире, доставляя этим огромное наслаждение американским журналам. В эту совсем не воинственную русскую все просто влюбляются. Но уже назавтра спортсменка возьмет себя в руки и покажет обещанное. И зрители, обмирая от страха, не успеют опомниться, а она уже с риском сломать хрупкую шейку блестяще выполнит элемент, который сначала назовут ее именем, а восемь лет спустя запретят: Федерация сочтет его слишком опасным. Но сейчас мы в семьдесят втором, пока неизвестно, победила ли она (впрочем, это и неважно!), а над ней уже умиленно воркуют, покоренные этой свежестью: девочка – просто ветерок, сплошное очарование, «можно подумать, ей не больше семи!».

Монреаль, 1976 год. Ольге двадцать один, каким-то чудом эта малышка так и осталась малышкой. Она совершенно измучена, советское государство четыре года таскает ее с одного праздника на другой, с одного парадного обеда на другой, кожа у нее поблекла от недосыпания, ее длинные волосы перехватывают красными бантиками, чтобы обмануть время, чтобы снова услышать с трибун восторженные стоны публики. Красные атласные ленточки, красные, как занавеси в той комнате, где ее в последний раз покажут публике, красные, словно длящий возбуждение аксессуар, красный цвет гарантирует покупателю свежесть облика, красный атлас этой имитации подвязок… да, они необходимы, эти красные бантики, они действительно помогут выиграть еще немного времени, а без этого никак, потому что Другой, новенькой румынке, только-только исполнилось четырнадцать, и она очаровательна.

ЦИФРЫ

– Послушайте, до чего забавно, – говорит она мне, сильно оживившись, – в Монреале у меня было семь высших оценок и три золотые медали. Семь умножить на три – двадцать один! И та Олимпиада была двадцать первой, а если сложить цифры в моем тогдашнем номере, 73, семь и три, получится десять… опять высшая оценка!

– И еще одно число, Надя. Двадцать тысяч. Двадцать тысяч попыток, двадцать тысяч раз вы повторили сальто на разновысоких брусьях, перед тем как выполнить его в Монреале, это сальто Команечи…

На другом конце провода – пауза, и мне кажется, что Надя снова погасла, пожала плечами:

– Разумеется! А по-вашему, можно меньше?

– Вы приехали в Монреаль почти за две недели до начала соревнований, чтобы получше подготовиться. При вас неотлучно находились переводчики, которые на свой лад пересказывали ваши слова. Какие отношения были у вас с другими гимнастками, с гимнастками из Западной Европы? Что вы думали о явных различиях между собой и ими, об их свободе?

– Знаете, они были… никудышные. Они меня не интересовали. Русских я знала хорошо, особенно Нелли, мы уже три года встречались на соревнованиях. А в остальном… Вы считаете, только румынское руководство следило за спортсменами во время международных соревнований? В гимнастике каждая страна пытается узнать, что будут делать другие, это как шахматная партия. Вам же не придет в голову выдавать соперникам свои секреты? Вот и нам велели, например, говорить прессе, что мы тренируемся по три часа в день, хотя на самом деле тренировались по шесть, – так мы сохраняли за собой преимущество!

– Монреаль «торговал» образом невинной девочки, которая внезапно появилась ниоткуда, хотя на самом деле у вас за два года было уже немало побед. А вы способствовали созданию этого образа. Власти использовали вас для продвижения системы. Полный и безоговорочный успех коммунистического режима, апофеоз селекции: новое Дитя – сверходаренное, красивое, послушное, в общем, совершенство во всем.

(Раздраженный смешок.)

– Ну конечно! Румыны торговали коммунизмом. Зато французские или американские спортсмены сегодня никакую систему, никакую марку не представляют, так, да?..

СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Монреаль, 1976

«На столе: баночки с коричневой замазкой, миски с зернистым творогом и большие лепешки, покрытые томатным соусом, ветчиной и расплавленным сыром». Дорина старательно записывает в дневник каждую – ошеломляющую – подробность своего пребывания в Олимпийской деревне. Она впервые увидела peanut butter[18]18
  Арахисовое масло (англ.).


[Закрыть], cottage cheese[19]19
  Домашний сыр (амер. англ.).


[Закрыть], пиццу. Девочки хихикают, когда на завтрак дают кукурузные хлопья. «Что это? Чем здесь люди питаются? Им задают корм, как скоту! И они все время жуют, как коровы, вы тоже заметили?» – говорят они наставнику, изумленно глядя на западные челюсти, постоянно находящиеся в движении: жвачка, сандвичи, конфеты, легкие закуски.

Но Бела знает, что надо торопиться, нельзя позволять им долго изумляться и восхищаться, нельзя, чтобы эти зрелища так влияли на них. И незачем привлекать внимание девочек к вертолетам, которыми спортсменов доставляют к месту соревнований из соображений безопасности, к проверкам, к постоянным обыскам у рамок.

Каждый раз, когда ему приходится вместе со своими воспитанницами отправляться на Запад, Бела старается устроить все так, чтобы они перемещались только между гостиницей и залом. Девочки едва успевают запастись крохотными баночками с джемом и пакетиками шампуня – и вот они уже в самолете, летят в Бухарест. Только от всего не убережешь. Здесь со всех сторон подсовывают шоколадки в серебряных бумажках, и на всем восклицательные знаки «удовольствие гарантировано!», и везде реклама, реклама, реклама, сплошные искушения в этой Олимпийской деревне, ты словно в центре всемирной ярмарки – совершенно невозможно полностью сосредоточиться… Девочки, беззащитные в затягивающей их круговерти соблазнов, робко тянутся к выставленным в холле новым моделям кроссовок. Ни Бела, ни Марта не могут держать оборону против шестисот двадцати восьми спонсоров, которые толкутся в деревне.

Клоуны в желтом навязывают спортсменам бутылочки с чем-то пузырящимся – оранжевым, коричневым, зеленым, в сиреневых пластиковых мисках высятся горы жвачки и конфет, в огромных коробках навалом майки, бейсболки, значки, на всем – олимпийская символика… а вот мягкие игрушки любых размеров, ой, товарищ учитель, можно я возьму для брата? – и они уходят с тремя медвежатами под мышкой… брелоки, мячи, блестящие ленты, почтовая бумага… Они растерянно читают в лавках этикетки: «Специальные предложения!!!» Три вещи по цене двух. Если возьмете упаковку – доллар скидки! «Здесь людям платят, чтобы они покупали», – заявляет Луминица. В уютных салонах с приглушенным светом последние хиты («Абба»! Элтон Джон и Кики Ди![20]20
  Кики Ди (англ. Kiki Dee, настоящее имя Pauline Matthews, р. 1947) – британская певица. Наиболее известна дуэтом с Элтоном Джоном Don’t Go Breaking Му Heart (1976).


[Закрыть]) заглушают звук постоянно включенного телевизора. Услышав предваряющую блок рекламы мелодию, девочки останавливаются, хватают Марту за руки, смотрите, смотрите, эти мини-фильмы по-тря-са-ю-щи-е, они такие смешные… Низкие столики завалены журналами. Девочки устраиваются на диванах, листают Elle, Life, OK/, лица все незнакомые, кроме одного, «Ален Делон!» – радостно кричат они. Каждый раз, как раздается пронзительное кряканье – «утка!» – рамок безопасности, через которые их заставляют проходить много раз в день, девочки заливаются смехом.

Здесь все такое современное, повторяет Дорина, здесь везде «хай-тек» – новое слово она только сегодня утром выудила из журнала. Хай-тек – эта постоянная забота, этот комфорт. За завтраком они едва успевают допить фруктовый сок, как за плечом раздается сладкий как мед голос: им предлагают налить еще. Хай-тек – эти сотни молодых регистраторш, администраторш, всяких дежурных по деревне, свежих и чистеньких, они попадаются на каждом шагу, такие предупредительные, что тебе кажется, будто вы точно где-то уже встречались, а как иначе объяснить их ласковое и свойское обращение, хотя бы то, как они машут тебе рукой – bye-bye! До чего же они красивые, до чего красивые, в который раз говорит Наде Дорина, и до чего современные! Они пахнут мятой и лаком, и гибкие, как спортсменки, только никогда не потеют.

Бела бессилен перед этим изобилием предложений, атакующих со всех сторон. Весь этот фоновый шум, все эти избыточные картинки грозят прибавкой в весе. Кто-то, может, сказал бы, что в их родном Онешти нечего делать: обойдешь весь город – и останется только обойти его снова в обратном направлении, но там-то, в Онешти, пустота – не пустота. Это спокойствие дороги с немногими машинами, это пространство, это воздух, в котором можно двигаться. Тишина, стоящая между деревьями, прилавки с разложенными на них фруктами и кривыми, покрытыми землей овощами. Несколько кукол в единственной лавке игрушек и дворики, где играют до темноты, а как стемнеет – идут домой и перед сном слушают музыку по радио или долго читают… А тут перевернутое небо стиснуто оградой, тут безграничные возможности сжимают пространство, и этот западный вальс кружит голову так, что начинает тошнить.

– Это западное изобилие было впечатляющим? Для вас?

– Еще бы! А когда моя мама впервые оказалась на Западе – дело было в пригороде Нью-Джерси, – она расплакалась в проходе небольшого супермаркета.

Я стараюсь понять, почему заплакала Стефания: от радости, от волнения при виде огромного выбора товаров, от того, что вообще есть из чего выбирать? – но Надя почти грубо перебивает меня. Нет, просто маме противно было смотреть на это бессмысленное нагромождение, объясняет она. И ей стало грустно из-за того, что сразу же захотелось всех этих пустяков. «У нас желать было нечего, а у вас все время вынуждают желать».

Мы долго говорим по телефону о «махинациях» Белы (именно так я это называю), о том, как он, порой отчаянно, старался вывести на первый план ту; что уже была чемпионкой Европы, но совершенно не интересовала западную прессу. Я посылаю Наде текст, она никак его не комментирует, но несколько недель спустя пишет мне: «Слово “махинации” несет в себе чересчур негативный смысл. И миф о гениальной гимнастке, которую внезапно открывает весь мир, – ложь от начала до конца. Для того чтобы внимательно смотреть на гимнастку и правильно выставлять оценки, судьи должны знать о ней раньше. Разумеется, Беле это было известно. Нас, когда мы приехали в Монреаль, никто не знал, все только и говорили, что о русских. А Бела был не просто тренером – скорее тренером-агентом-адвокатом… Пожалуйста, напишите не “махинации”, а “план”».

МАХИНАЦИИ, ИЛИ ПЛАН, БЕЛЫ

Он орал, стучал кулаками, стонал, раздавал пачки «Кента» и обещания медалей всем ответственным работникам Федерации и Центрального комитета. Он лупил по щекам сопливых слабачек, выбрасывал найденные под кроватями пирожные и оставлял провинившихся без ужина, он выгнал семь врачей, он – сам того не желая – начисто забыл имена гимнасток, выбывших из-за слишком серьезных травм, он построил бюджет из расчета пятьдесят шесть лей (три франка) в день на ребенка, дескать, зубами вы роете себе могилы, дорогие мои. Он оторвал кусочки кожи от собственных ладоней, чтобы прилепить их к Надиным содранным волдырям, – кожа залечит кожу! Но все без толку: до Румынии никому не было дела, и с тех пор, как они появились в Олимпийской деревне, ни один журналист не попросил об интервью. Бела скупал все газеты, не выключал телевизор, пока не посмотрит все новости на английском и на французском… нет, ничего нет, кроме коротенькой информации в спортивном выпуске новостей.

Почему же, несмотря на то что Надя вот уже два года теснит нынешних чемпионок, почему к ним не обратился ни один корреспондент ни одного издания, почему так мало фотографий, почему Нади все еще словно бы и не существует? Как будто перед ними невидимая граница, как будто русские заслоняют от них Запад, и в результате его белочка-клоун остается на заднем плане – обидно!

17 июля огромный стадион заполнен только наполовину. Вызывают команду Румынии, зрители рассеянно аплодируют, девочки, встав гуськом, собираются выйти на поле, но Бела хватает стоящую первой Надю за руку и удерживает ее. Снова из динамика звучит: «Команда Румынии!» – но Бела жестом велит им не двигаться с места, а тому, кто явился их поторопить, объясняет, что одна из его девочек пошла в туалет, sorry. Тон диктора меняется на вопросительный: «Команда Румынии?» – и Надя, подумав, видимо, что Бела внезапно отключился, напоминает ему: «Это нас зовут, товарищ учитель». Тренер наклоняется к ней, шепчет ей что-то на ухо, она в свою очередь шепчет что-то Дорине, та – Мариане, и так это доходит до Луминицы, которая восторженно хлопает в ладоши.

И когда они наконец появляются на «поле битвы», вышагивая на равном расстоянии одна от другой, все поворачиваются к ним. А это еще кто? Развлечение, что ли, такое придумали? Или произошла ошибка? Зачем тут эти маленькие девочки – сколько им может быть? на вид лет двенадцать от силы… И одеты они все одинаково, прямо как солдаты… Вот у советских, даже если сидишь далеко, никак не спутаешь Людмилу в розовом купальнике с Нелли в ярко-синем, а у этих по бокам белого купальника, от бедер до подмышек, сине-желто-красные полосы, спереди, словно мишень, герб – тесно растущие елки, горы, освещенные простодушно желтым солнцем, и все это в венке из пшеничных колосьев с красной звездой посередине… и даже слабый намек на грудь ни у одной не деформирует рисунок.

Девушки из разных команд вежливо обмениваются приветствиями и начинают разминаться. Гимнастки не выполняют сложных элементов, чтобы избежать травмы в последнюю минуту. Кроме этих! Эти бандитки, согласно разработанному Белой плану нападения, перебегают от снаряда к снаряду и – везде! – бесстрашно выполняют программу полностью, как будто соревнования уже начались.

Диктор объявляет, что разминка окончена, и спортсменки возвращаются на отведенную участникам соревнований трибуну – в нейтральное пространство, где соперницы оказываются рядом, но, повинуясь неписаному закону, никогда между собой не разговаривают. Только румынским малявкам опять закон не писан: они развлекаются, захватив это пространство отдыха и ожидания целиком, весело хамя остальным и попирая все олимпийские правила. Дорина, этот наэлектризованный комок нервов, эта молния во влажной атмосфере, взлетает в двойном сальто и приземляется почти что на ноги ошеломленной Людмиле, после чего, напевая и даже не взглянув на советскую гимнастку, беспечно поправляет резинки на хвостиках. А Надя крутит в сторону Ольги одно за другим два сальто назад и задевает ногой руку перепуганной советской спортсменки. Русские, собравшись вокруг недоумевающих тренеров, жмутся друг к дружке. Да как Бела им такое позволяет, разве можно так рисковать, они же могут все себе переломать, споткнувшись о брошенные на пол сумки и куртки! Тренеры уже собираются на него пожаловаться, но тут Бела свистит и хлопает в ладоши – и румынские девочки послушно бегут к нему.

Телевизионщики из США мигом разворачивают камеры – так, чтобы показать очень крупным планом лица русских, Людмилы, Ольги и Нелли, явно пришибленных «посланием» воинственных румынок, этим взрывом элементов, названия которых никому в зале неизвестны.

* * *

Сейчас рассказывают, что Надино монреальское выступление проходило в полной тишине. На самом деле в это время звучала музыка вольных упражнений одной советской спортсменки, а другую, бегущую к коню, подбадривали зрители. Еще рассказывают, что Бела нагрубил сидевшей рядом с ним женщине, велел ей заткнуться, когда Надя плясала на бревне, а та вслух молила Бога, чтобы все это скорее закончилось. Он видел все: каждую деталь, каждый прыжок, каждый поворот – как бег с препятствиями, которые девочка преодолевала одно за другим, он глаз не сводил с ее перевязанной щиколотки (на прошлой неделе растянула связки, только бы она выдержала, только бы выдержала!). А Дорина запомнила миг, когда у нее появилась уверенность: теперь Надя уже не может упасть, она как будто разучилась это делать. Во время прямой трансляции комментатор пробормотал начало молитвы – обратился к Наде, как к Пресвятой Деве…

Впоследствии Надя множество раз пыталась ответить, что же тогда происходило с ней, но случившееся так навсегда и осталось для нее неразрешимой загадкой.

Я спрашиваю: «Сознаете ли вы, какое воздействие на всех оказали в 1976-м?» – и Надя, сомнамбулически возвращаясь в свое супердетство, отвечает: «Нет, не осознаю, я до сих пор над этим думаю… А что я сделала?»

Вы расчистили будущее и ничего не оставили от узкой тропинки, приготовленной для девочек, – вот что мне хотелось сказать Наде К. Благодаря вам девочки летом 1976 года мечтали устремиться в пустоту – с ничем не защищенной кожей, с тугими мышцами.

ВОТ ЭТО ПРИКЛЮЧЕНИЕ!

После Олимпиады Надя вкушает западные почести. Рядом с ней Дорина, вместе они – чудесно подобранная пара, королева и фрейлина, девочка попроще. В павильон для телесъемки их сопровождает затянутая в синий костюм переводчица, она же инструктор от румынской Федерации гимнастики, она же надзирательница, которой поручено следить за тем, что где будет говориться.

Когда – в прямом эфире – телеведущая поинтересовалась, хочется ли девочкам после месяца, проведенного в Монреале, вернуться домой, в Румынию, «инструктор-переводчица» заметно напряглась. А когда гимнастки ответили, что рады покинуть Запад, с не менее заметным облегчением выдохнула. Но вот уже интервью – неспешная реклама счастливого коммунистического детства – близится к финалу.

«Ну а что ты будешь делать, когда все это закончится?» – спрашивает, расплывшись в улыбке, ведущая. Девочка, которая сидит развалившись и слегка раздвинув ноги в большом кожаном кресле и развлекается тем, что крутится в нем вправо-влево, отвечает так, будто и слышать ни о чем подобном не желает: «Я об этом не думаю!» – «Да, конечно, душечка, но… но скажи, когда все это закончится, ты выйдешь замуж?» А Надя, едва успевает прозвучать слово «замуж», прыскает, принимается ерзать в крутящемся кресле, забираясь в него поглубже, поправляет резинку на левом хвостике, ее желтая синтетическая водолазка собирается складками над впалым животом.

И вот – напоследок – вопрос очень трудный, но неизбежный. Ведущая понижает голос и наклоняется к «переводчице», затянутой в синий костюм. Та с понимающим видом кивает: да, в самом деле, этого вопроса избежать невозможно.

– Как бы это сказать получше… Видишь ли, дорогая моя, вот Ольга сейчас… выросла. Что ты станешь делать, когда начнешь проигрывать?

Девочка долго смотрит в упор на обеих женщин, потом, бегло и дерзко улыбнувшись, одним прыжком выбирается из пропасти: «А я не собираюсь проигрывать! Это только начало». И тогда они, растрогавшись, оставляют малышку в покое. Ее просят только в завершение передачи спеть что-нибудь по-румынски – может быть, какую-нибудь народную песню? Девочка морщит носик, поворачивается к своей фрейлине, они сближают головы, шушукаются, потом Надя выпрямляется в кресле и, глядя прямо в камеру, подставив под свет прожекторов бледные ненакрашенные щеки, сворачивает на тропинку, где нет никаких красных бантов, затягивает, словно декларацию независимости, французскую детскую песенку: «Je suis un ре-tit gar-çon de bon-ne fi-gu-re je suis un pe-tit gar-çon la bel-le a-ven-tu-re ô gué la bel-le a-ven-tu-re…»[21]21
  «Я миленький маленький мальчик, я маленький мальчик, о-ге, вот это приключение».


[Закрыть]

* * *

Тем летом 1976 года вокруг Нади продолжают собираться цифры: меньше чем за три месяца в канадскую Федерацию гимнастики поступило пять тысяч звонков, а в Соединенных Штатах на шестьдесят процентов увеличилось количество обращений в «скорую помощь»: девочки, которым захотелось «поиграть в Надю», ломают запястья и щиколотки.

Похоже, они теперь ничего не боятся, настоящие сорванцы, беспокоятся родители маленьких западных девочек, – те только и знают, что виснут на самых верхних ветках, а ужинать садятся в купальниках, потные и растрепанные. Ничего, это временное. Это у них, конечно, пройдет.

МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

26–27 июля 1976 года

На первой странице американской ежедневной газеты фотография с подписью: «BYE-BYE, NADIA!» На фотографии она обнимает свесившую темноволосую головку куклу, стоя лицом к микрофону, который протягивает мужская рука – самого человека в кадре нет…

В аэропорту Монреаля сотни людей, узнавших новую чемпионку, хотят потрогать ее хвостики. Надю прижимают к стойке регистрации «Эйр Канада», но девочку удается вызволить и отвести в безопасное место, в офис. Стюардесса наклоняется к ней, треплет по щечке – лапуля! – протягивает стакан воды, а пилот тем временем общается с журналистами. Да, он помнит, год или два назад – он тогда работал на рейсе Бухарест – Лондон – Надя летела в Англию со своей командой, ее пустили в кабину, и она задала ему кучу вопросов про полет. А потом он однажды случайно увидел ее по телевизору, и судьи поставили ей десять баллов! «Как же я гордился ею… моя малышка…»

В аэропорту Бухареста знаменитую соотечественницу встречают семь тысяч человек, они выбегают на летное поле, и самолет приходится остановить далеко от положенного места. Когда приезжают главы иностранных государств, людей сгоняют на улицы, заставляют выстроиться вдоль тротуара, размахивать флагами и улыбаться. Сейчас – ничего подобного. Сейчас мужчины, вооружившись фотоаппаратами и стараясь забраться повыше, заранее облепили на столичных улицах все фонари, а здесь, в зоне прилета, партийные работники в военной форме едва сдерживают толпу. Кажется, сюда собрался весь город, и все машут руками, бросают цветы, держат разноцветные таблички с приветствиями…

Надя в светло-голубом костюме с юбкой до колен (светло-голубой – официальный цвет команды) ступает на трап, в руке у нее несколько подаренных стюардессой красных гвоздик. Внезапно она замирает на месте и бросается обратно в салон, она цепляется за рукав Белы: я не могу, учитель, не могу, я хочу остаться тут! Тренер сердится – он обещал Центральному комитету фотографии, генерал Младеску специально приехал ради этой девчонки, а она ведет себя так, будто посреди ночи обнаружила под кроватью чудовище. Дверь осталась открытой, снаружи доносится радостное и нетерпеливое «НА-ДЯ! НА-ДЯ!», Дорина молча поправляет растрепавшийся хвостик подруги и мягко подталкивает ту к выходу. Бела пытается пробиться сквозь толпу, но она слишком плотная. Откуда-то высовывается микрофон и дергается прямо перед Надиными губами. «Я привезла три золотые медали и посвящаю их Партии, Родине и румынскому народу», – говорит она, но слышно ее плохо, потому что детский хор тем временем орет что есть мочи: «БРАВО, НА-А-А-АДЯ!» Один из журналистов грубо хватает Надю за руку и требует повторить сказанное, Бела его отталкивает, Надя трет руку, Бела гладит ее мокрый лоб, сжимает маленькую потную ладошку, шепчет на ухо: «Еще раз, солнышко. Ну, давай».

Назавтра Scînteia помещает телеграмму, посланную из Монреаля и адресованную Николае и Елене Чаушеску. Девочки благодарят за то, что им позволено было одержать эту великую победу. Подписи расположены в иерархическом порядке: Надя, Дорина, Мариана, Анка, Габриэла, Луминица, Юлиана.

В Онешти получено больше шестидесяти тысяч писем со всей планеты, на некоторых конвертах только и было указано:

Наде Команечи

Гимнастке

Румыния

Румынским почтовым ведомством было напечатано двести тысяч открыток, на которых Надя застыла в финальной позе вольных упражнений. Чемпионка Олимпиады, разумеется, в белом купальнике, носок правой ноги вытянут, на лице улыбка – теперь, чтобы критики умолкли, она постоянно должна доказывать, что умеет улыбаться.

У всех у них только одно желание, всем им хочется только одного – увидеть эту девочку. Король Иордании Хусейн Бен Талал, Джимми Картер, Жискар д’Эстен – все они мечтают во время своего официального визита в Бухарест посмотреть, как тренируется малышка. Чем их порадовать? Покажешь монреальскую композицию, особенно заключительную позу, понятно?

Важные гости сидят на верхних трибунах прекрасного гимнастического зала, она смеется, едва устояв на ногах после сложной акробатической диагонали. Вечером она допоздна засиживается с ними в роскошном ресторане, который могут посещать только влиятельные лица, дипломаты и сотрудники госбезопасности, в «Капше»[22]22
  Casa Capsa – знаменитый бухарестский ресторан, существующий с 1868 года. При коммунистическом режиме этот символ буржуазной роскоши был переименован в «Бухарест» и закрыт для обычных посетителей. В 1989 году, после революции, ресторану вернули прежнее название, а здание начали реставрировать, и с 2003 года Casa Capsa снова принимает гостей.


[Закрыть] не увидишь ни одного ребенка, официанты с накрахмаленной салфеткой на руке церемонно наклоняются к ней, здесь очень много еды, и разное мясо, и соусы, и ей разрешают выпить немного вина.