Текст книги "Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева"

Она родилась 20 августа 1899 года в Петербурге в особняке на Мойке, 88. Спустя годы увидит здесь свою мать первый и последний раз в жизни. Вот как это происходило в день чьей-то свадьбы: «все люстры зажжены, а перед входом, на снегу, в ожидании гостей разостланы ковры. Перед домом, на набережной выстроилась очередь подъезжающих экипажей. В главном бальном зале играл оркестр, и в дом бесконечным потоком прибывали нарядные гости. Был приглашён весь петербургский свет. Сашу отправили подальше от посторонних глаз спать. Гувернантка уложила её в кровать и оставила одну. Посреди ночи на третий этаж, в комнату, где спала её дочь, поднялась Вера. На ней было чёрное бархатное вечернее платье. Войдя в неосвещённую спальню, она бросилась к Сашиной кровати, обняла её и со слезами стала умолять простить её. Так прошло несколько минут. Вера привела с собой чёрного пуделя. Наконец, она поднялась: „Мне пора, вот Кики. Он теперь будет с тобой, и ты сможешь разговаривать с ним, когда будешь по мне скучать!“ Помню, когда мама рассказывала мне об этой встрече, у меня мурашки побежали по спине, когда я увидела, как посуровело её лицо и глаза наполнились слезами, не могу представить себе, как она смогла пережить эту боль». Эта печальная история передана Светланой Александровной в несколько мелодраматических тонах со слов матери. Каково же происхождение Александры Гриневской, вновь оказавшейся в Петербурге, в доме своего рождения? И что это был за дом? Оставим на время воспоминания. Обратимся к документам.

Дом принадлежал Евгению Ивановичу Ламанскому, крупному финансисту, одному из основателей первого Государственного банка в России. От первого брака у него – приёмная дочь Александра, обнаруженная в 1872 году новорождённой на паперти одной из петербургских церквей, своих детей у него не было. Она вырастает образованным, талантливым (успешная акварелистка) и достойным человеком[19]19
  За названным отцом она запишет воспоминания и опубликует их в 1915 году в четырёх выпусках журнала «Русская старина».


[Закрыть]. После смерти супругов Ламанских, в 1903 году Александра Евгеньевна наследует элегантный особняк, отстроенный Монферраном неподалёку от Исаакиевского собора, его детища, напротив Поцелуева моста. В 1914 году она вторично выходит замуж за барона, камер-юнкера императорского двора Евгения Христиановича фон Таля. Не означает ли это, что немолодая пара, заново обустроив особняк, приглашает после венчания на свадьбу многочисленных гостей? Если это так, то на неё и привозит из Парижа очевидно пятнадцатилетнюю Александру тётушка, «тётя Катя», как её именует Светлана. Мать приглашена тоже, причём из Польши. Когда Светлана найдёт фото женщины с процарапанным лицом и спросит: «Кто это?», у матери выпадет из рук чашка и разобьётся.

Будущая мать Александры – юная Вера Тимофеева, скорее всего, няня, если судить по скромному облику на фото, маленького сына Александры Евгеньевны от первого брака, нежели гувернантка будущего отца нашей Александры, да ещё обучающая его английскому языку, как убеждена Светлана: Гриневскому в то время уже 35 лет. С ним-то и был совершён грех. Александр Гриневский – сын Александры Карловны баронессы де Левендаль-Ламанской от первого брака с неким Александром Константиновичем Гриневским. Такая запутанная история.

Александр Александрович Гриневский, отец Александры, родился 22 октября 1864 года, когда его матери шёл 22 год[20]20
  К моменту рождения дочери он жил на улице Разъезжая, 30, а в 1903–1910 гг. в собственном доме, принадлежавшем до того матери.


[Закрыть]. Одно время он – председатель собрания художников, фотографов-любителей и спортсменов, а также литераторов, о чём извещает «Весь Петербург» за 1910 год. На старой фотографии – щеголеватый холёный господин, восседающий за изысканно убранным столом, украшенным цветами. В воспоминаниях Светланы её дед Гриневский запечатлён в день сорокалетия, значит, в 1904 году. «Он сидит с моноклем в глазу и гвоздикой в петлице, напряжённый и чопорный, со свеженафабренными завитыми кверху усами над узкой верхней губой. Если присмотреться на стоящие вокруг бутылки, можно разобрать название выписанного из Франции вина»[21]21
  В 1893 г. молодой Гриневский экстравагантно отметил день рождения (со слов Светланы). Пригласил петербургских друзей в Чикаго на Всемирную Колумбийскую выставку в честь 400-летия открытия Америки, одну из самых масштабных в истории. Заказал железнодорожные вагоны, доставленные из России в нью-йоркский порт. Российские вагоны не подходили американским железнодорожным путям, и беззаботному русскому пришлось арендовать местные. Он был так баснословно богат?


[Закрыть]. Сохранилось фото: маленькая девочка лет пяти-шести в белом капоре рядом с фатоватого вида господином. Фото вроде бы сделано в Париже. После приезда в Америку в 1940-м Александра поведёт дочь в полный шика отель «Плаза», чтобы попить чаю и увидеть место, где по дороге на выставку останавливался когда-то её отец с гостями. Им хватило денег лишь на чашку чая, так была высока его цена.

Итак, в респектабельном доме на Мойке рождается незаконная дочь. Оскорблённая баронесса де Левендаль-Ламанская[22]22
  Александра Карловна Левендаль-Ламанская окончила Смольный институт благородных девиц. Стала одной из учредительниц общества для пособия бывшим воспитанницам Смольного. Увлекалась переводами с французского, переводила Мопассана. Занималась художествами. Её пейзаж удостоился серебряной медали на выставке Парижского общества поощрения искусств. Овладев росписью по фарфору, выпустила книгу «Руководство для живописи на фарфоре с прибавлением глав о действии контраста и о выборе драпировок и головного убора, подходящих к типу лица» (Пг, 1890). Биограф Ламанских пишет: «Книга раскрывает эрудицию автора и его тонкий вкус, иногда граничащий с показным эстетизмом».


[Закрыть] не может потерпеть такого позора. Вначале Вера с ребёнком живёт на даче Ламанских в Стрельне, через два года малышку препоручают сестре провинившегося Александра Екатерине, которая увозит её с собой в Париж. Веру лишают собственного ребёнка и отправляют с глаз долой туда, откуда она прибыла. Во всяком случае, на фотографии 30-х годов она с мужем снята в Польше. Вот почти и всё.

А кто такой Александр Константинович Гриневский, дед Саши, первый муж баронессы? На фото – грузный немолодой мужчина в цилиндре и крылатке. На коленях хорошенький нарядный мальчик и рядом тоже нарядная, постарше, девочка. Это Александр и Екатерина, его дети. По архивным документам нам удалось установить, кроме имени и отчества Гриневского, лишь несколько его петербургских адресов. О бабушке Левендаль-Ламанской Саша тоже, похоже, ничего не знала. А многие таланты она унаследовала от этой незаурядной женщины[23]23
  Александра Карловна – из прибалтийских дворян, чья фамилия оставила след в Дании, Саксонии, Франции. Дядя её деда Густава – Ульф Фридрих Вольдемар фон Левендаль, генерал-аншеф российской армии, маршал Франции. Другие Левендали, поступив на службу в России, в ней оставались. Густав Левендаль – городничий Коврова, а потом Юрьева-Польского, получивший в России имя Николай. Пять сыновей, окончив петербургский Морской корпус, стали офицерами российского военного флота. Это предки А. Гриневской, о коих она не ведала. Отец Александры Карловны, барон Карл Николаевич де Левендаль, участник морских походов, сражений с турками, вышел в отставку капитаном первого ранга. Дочь родилась в Кронштадте в 1843 г.


[Закрыть].

В 1876 году Александра Карловна вступила во второй брак с банкиром Евгением Ивановичем Ламанским, имея от первого брака с А.К. Гриневским не только двенадцатилетнего сына Александра, но и дочь Екатерину, ту самую «тётю Катю», что увезла девочку в Париж. Александру Карловну, независимую, энергичную, переполненную творческими планами, мало беспокоили светские сплетни о её втором браке. Нам остаётся только коротко посвятить читателя в детали повседневного бытия «тёти Кати». На фото – солидная немолодая дама в открытой коляске с кучером в Булонском лесу вместе с Сашей-подростком. К этому времени она графиня Скавениус, её обширная квартира в 17-м округе, на авеню Ниель, 85. Светлана пишет: «Тётя Катя держала музыкальный салон. Сюда, на авеню Ниель, каждую неделю приезжали дипломаты, художники, аристократы и другие европейские знаменитости, чтобы послушать игру Сати и Дебюсси». Дебюсси умер в 1918 году, Сати – в 1925-м, сама она скончалась тоже в 1925 году, – её салон переживал популярность, привлекавшую знаменитостей, в первую четверть ХХ века[24]24
  На этих вечерах могла бывать Александра Евгеньевна Ламанская (приёмная дочь Ламанских), с мужем эмигрировавшая в Париж (скончалась в 1938 г. и похоронена на знаменитом русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Её супруг, фон Таль, похоронен там же три года спустя).


[Закрыть].

Первое встретившееся во французской прессе упоминание о «тёте Кате» и её салоне 1909 года: «Русские певцы с триумфом выступили у графини Пьер Скавениус». Это и есть «тётя Катя». В сообщении за 1911 год мы читаем об ужине-приёме у графини Левендаль-Скавениус, где гости могли «насладиться пением графини Баратовой, исполнившей несколько арий из своего репертуара». Музыкальный салон продолжает частенько доставлять наслаждение его посетителям, в том числе российскому послу Извольскому, в честь которого графиней Scаvenius-Loewendal на Avenue Niel 13 мая 1913 года устроен вечер. Месяцем раньше, «на очаровательном музыкально-литературном вечере сама хозяйка удостоилась аплодисментов за совершенное исполнение пьес Листа, Шопена и Шумана». Исполнялись иногда и произведения её собственного сочинения. Слышали ли их юная племянница, присутствовала ли на столь блистательных музыкальных вечерах и утренниках?

«Катя считала, что, взяв маленькую Сашу на попеченье, она спасла репутацию семьи. Этого было достаточно. От гостей девочку прятали и во время приёмов отправляли на кухню, где от тётушкиной прислуги она получала единственное тепло, которое знала за все годы детства. Когда Саша выросла, тётя Катя стала представлять её гостям – девушка развлекала их, читая стихи по-французски, по-немецки и по-русски – на всех этих языках она говорила очень хорошо». Так пишет Светлана, очевидно, со слов матери. А в апреле 1911 года Саша могла побывать вместе с тётушкой в русском православном храме на улице Дарю: Екатерина Александровна заказала службу за упокой души г-жи Ламанской, своей матери, похороненной рядом с мужем на Николаевском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге в 1903 году. «Молитвы будут прочитаны в четверг, в три с четвертью пополудни», – уточнялось в газете «Фигаро».

На фотографии 1920 года Александра Гриневская: на фоне традиционного задника (снимок сделан в фотоателье) в элегантной чёрной шляпе с перьями и длинном, стильном пальто, в белых перчатках и с модной меховой муфтой: живое олицетворение ар-нуво. 28 февраля 1921 года парижская газета сообщила: на музыкальном утреннике графини Скавениус-Левендаль «большой успех выпал на долю итальянской пианистки мадмуазель Л. Боргатти, талантливой певицы Анриетт Силве, мадмуазель Саши Гриневской, исполнившей несколько танцев». Саша Гриневская, живя у тёти-графини, не только танцевала, читала стихи на трёх языках, но и рисовала, писала маслом, как когда-то её талантливая бабушка Александра Карловна. У неё, судя по всему, были неплохие учителя. Уже в апреле 1921 года в одной из парижских галерей на улице Сен-Флорентен состоялась первая персональная выставка её работ. В следующем году у графини в салоне появляются новые знаменитости – Жорж Питоев и очаровательная Людмила Питоева[25]25
  В декабре 1921 г., по приглашению директора парижского Театра Елисейских Полей Жака Эберто, труппа Питоевых, работавшая в Швейцарии, переехала в Париж. 1 февраля 1922 г. торжественно открылся театр, впервые представивший французскому зрителю чеховские пьесы «Дядя Ваня» и «Чайка».


[Закрыть].

Труппа Питоева состояла из талантов разных национальностей. В главных ролях постоянно он и его красавица жена Людмила, выдающаяся актриса. Они считали психологический театр главным делом жизни. Зрители называли его «театром потрясений», а Жан Кокто воскликнул: «Это был святой театр». Такова самоотрешённость от житейского и меркантильного супругов Питоевых. К ним и попала не имевшая профессионального актёрского образования Александра Гриневская. «Одной из частых посетительниц тётиного салона стала известная парижская актриса – Людмила Питоева. Услышав, как мама читает стихи, она отвела её в сторону и стала уговаривать уйти из тётиного дома и поступить в авангардный театр, которым руководит её муж Жорж. Не сказав никому ни слова, мама перебралась в маленькую квартирку на Левом берегу Сены и начала самостоятельную жизнь. Питоевы взяли её в свою труппу на характерные роли». Что произошло между Александрой и её тёткой[26]26
  Екатерина Александровна Левендаль-Скавениус скончается 28 июня 1925 г. в Париже, о чём известит русская эмигрантская газета «Возрождение» 30 июня в № 28. Эта талантливая и энергичная женщина в 1913 г. в издательстве «Фемина» издала книгу о французском художнике XVII века Жаке Калло.


[Закрыть], о которой позже она отзывалась неприязненно, вряд ли нам доведётся узнать. 1922 годом помечена любительская фотография, на которой видим Александру Гриневскую сразу после ухода из дома, очевидно, столкнувшуюся с бытовыми проблемами, от которых больше двадцати лет её заслоняла состоятельная тётушка. В недорогой меблированной комнате с непритязательными цветочными обоями, на просторной деревянной кровати полулежит скромно одетая задумчивая молодая женщина с печальными глазами.

Сохранилось фото сцены из спектакля по пьесе Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», поставленного Питоевым в 1923 году. Где-то на фото Александра, сыгравшая роль мадам Паче, – «лицо, впоследствии исключённое» из разыгрываемого персонажами, и – молодой муж, будущий художник и аниматор, в массовке спектакля в роли одного из Актёров! Захватывающий для молодёжи сюжет: игра, воображение не уступают реальности. В сезон 1924 года Александре дадут ещё три небольшие роли – неких Селин Кантели в пьесе современного французского драматурга Жоржа Дюамеля, Виктуар в пьесе Клода Ане «Мадемуазель Бурре» и фрёкен Говилд, появляющейся с несколькими репликами в первом действии известной пьесы Кнута Гамсуна «У врат царства» как «двадцатилетняя девушка, брюнетка», невеста молодого учёного. Вскоре Александра Гриневская выйдет замуж за молодого сценографа. Супругов будут звать Алёша и Саша.

Глава восьмая
Становление книжного графика (1924–1926)

Первые два года молодые супруги живут на длиннющей и узкой улице Сен-Жак 5-го округа, в самом её конце – в доме 330, потом на более скромной де Паради 3, 10-го округа с дешёвыми квартирами. 18 декабря 1923-го у них родилась дочь, названная поэтично славянским именем Светлана. Александра продолжала работать в театре. Когда она уезжала, с дочерью, как рассказывала Светлана, «оставался отец, а когда возвращалась, наступала его очередь отправляться в театр расписывать декорации». Через несколько месяцев её отвозят в деревню на попечение кормилицы. Александра приезжала на поезде навестить дочь в дни, когда была не занята в театре. Скоро малышку перевезла к русской подруге, жившей под Парижем: как-то, приехав неожиданно, она застала кормилицу наливающей опий в рожки шестерых подопечных, чтобы они не кричали.

Размышляя спустя годы о раннем супружестве молодых и материально не обеспеченных родителей, она писала: «Уже маленькой девочкой я понимала, до какой степени одинокими чувствовали себя мои родители в молодости, и уже тогда догадывалась, что именно это одиночество и чувство неприкаянности и потери связей с родиной подтолкнуло их друг к другу».

В 1924 году Алексеев перестаёт работать в театре, позже, как мы знаем, полушутил: «выгнали». Его желание – экспериментировать, придумывать в уединении всё новое и новое, ни от кого не зависеть. В то же время: «У меня не было денег на жизнь, я был женат, у меня был ребёнок, его надо было кормить, мне тоже надо было что-то есть, так что мне надо было срочно найти заработок». Его привлекает книжная графика. Чтение с детства было едва ли не самым любимым занятием. Книга для него – погружение в мир мечты, в «мир грёз»: «Я… любил связь между СЛОВОМ и ИЗОБРАЖЕНИЕМ: к их связи я питал особую страсть»[27]27
  Пер. с англ. О.В. Звонарёва.


[Закрыть].

Средств на обучение у него нет, он покупает учебник издателя Рорэ «Гравёр» для начинающих и самостоятельно осваивает графические техники, прежде всего, ксилографию, классическую для полиграфии работу по дереву, а также офорт, акватинту и литографию. И даже «разрабатывает собственные приёмы», как он потом напишет[28]28
  Сегодня первые опыты Алексеева хранятся в собрании швейцарского фонда «Art Ex East» и в архиве московского Музея кино.


[Закрыть]. Ещё работая в театре, молодой сценограф познакомился с Алексеем Бродовичем, таким же эмигрантом и неутомимым искателем себя в искусстве, «раскрашивавшим», по его выражению, декорации для балетов «Русских сезонов» С. Дягилева, что делал одно время и Алексеев. И они оба усвоили его любимое требование: «Удивите меня!». Да, в этом дело. В искусстве главное – удивлять! Спустя много лет на вопрос дочери Светланы, какова цель художника, отец так и ответит: «Удивлять…».

Бродович тоже бросает театр и тоже энергично берётся за иллюстрации в технике ксилографии. Друзья принимают решение никогда не повторять самих себя. Азартный Бродович предлагает девиз: «Вчера – искушение, сегодня – деятельность, завтра – вызов», дабы не ослепляться «мощными огнями моды». Бродович успевает поработать штихелем всего для шести книг. Он становится главным художником модного парижского универмага «Труа Картье», где производят фурор среди парижан выставленные им в витрине манекены – чернокожие красавицы в летней одежде, танцующие с зонтиками в руках. Бродович завоюет мировое признание в Америке, куда уехал по приглашению в 1930-м: его новаторский дизайн журнала мод Harper’s Bazaar, где он назначен арт-директором, очень быстро станет эталоном гламурного стиля, прогремит на весь мир; кое-кто из известных на Западе авангардных фотографов-художников до сих называет Бродовича своим учителем. Алексеев заметит с улыбкой: «Алексей предпочёл стать главным художником, а я – художником-иллюстратором».

Подсчитано: Александр Александрович создаст за первые пятнадцать лет иллюстрации к двадцати семи книгам (среди них есть только портреты авторов на фронтисписе и несколько обложек), став самым востребованным книжным графиком из всех русских художников-эмигрантов, хотя работали такие мастера, как Бенуа, Гончарова, Шухаев, Анненков, И. Лебедев![29]29
  Сеславинский М.В. Французские библиофильские издания в оформлении русских художников-эмигрантов (1920–1940-е годы). М.: Университетская книга, 2012. С. 205.


[Закрыть]

Летом 1928 года вместе с Бродовичем представит свои гравюры – ксилографии, офорты, литографии – на выставке, проходившей в парижской галерее Я. Поволоцкого на Сен-Жермен-де-Пре с 21 июня по 4 июля, о чём сообщала эмигрантская парижская газета «Последние новости».

Алексеев бесстрашно погрузился в искусство книги, где к этому времени прославила себя, прежде всего в библиофильских кругах, «книга художника» – «livres d`artiste», которую начал издавать ещё в начале ХХ века маршан и издатель Амбруаз Воллар: её творили тогда, как известно, живописцы П. Боннар, П. Сезанн, О. Ренуар, и даже именитые скульпторы. После Первой мировой войны, когда сменились авторитеты в художественной среде, элитарными, библиофильскими изданиями стали увлекаться новые издатели.

Вот наблюдения Ренэ Герра: «С 1924 года Париж de facto стал столицей Русского Зарубежья и литературно-художественной эмиграции. Здесь обосновалось подавляющее большинство русских художников самых разных школ и направлений: мирискусники, неоклассицисты, символисты, импрессионисты, кубисты, дадаисты, абстракционисты… Потеряв родину, они истово завоёвывали себе новое место под солнцем, используя на этом пути все достижения европейской культуры. Не теряя самобытности, сохраняя во многом уникальный русский образ мышления, язык, высокую духовность, они добились признания в стране, признанной всем миром как образец верности культурным традициям, и стали звёздами на артистическом небосклоне Парижа… Художественный Париж невозможно представить без русских художников, которые именно здесь добились блистательных побед и достижений и, в частности, в области книжного оформления и иллюстрации». К числу сенсаций довоенного периода исследователь относит иллюстрации Александра Алексеева к «Запискам сумасшедшего» и «Братьям Карамазовым».

Для начала двадцатитрёхлетний экспериментатор выбирает «Нос», едва ли не самую мистическую петербургскую повесть Гоголя, вполне абсурдистскую для ХХ века и сознания молодого художника, глотнувшего воздух французского авангарда. В самом деле: ну никто ни на секунду не сомневается – это солидный статский советник, а вовсе не малая часть лица, которая никак не может жить сама по себе! Пушкин от этой шутки, как он выразился, пришёл в полное восхищение и нашёл в ней «много неожиданного, фантастического, весёлого, оригинального». Сюжет с носом стоит того, чтобы с ним попробовать поиграть и – удивить. Сновидческая природа бытия, воплощённая Гоголем, ему близка. Кстати, в журнальной редакции (повесть была напечатана впервые в третьем томе «Современника» Пушкина за 1836 год) Гоголь заканчивал повесть сообщением, что пропажа носа майору Ковалёву приснилась: «Впрочем, всё это, что ни описано здесь, виделось майору во сне» (переделывая первоначальную редакцию, Гоголь изменил финал).

В длинной Описи архива А. Алексеева фонда Art Ех Еаst указано двенадцать оттисков гравюр на дереве, а также проект неизданной книги «Нос». Три гравюры с подписями, первая – завизирована, вторая – с примечанием Алексеева на английском языке: «Одна из моих первых неопубликованных гравюр на дереве с изображением доктора для повести Н. Гоголя "Нос", 1924 (никогда не издавались)». Три авторских оттиска с подписями, оттиск гравюры, наклеенный на большую картонную подложку, с изображением персонажа в маске.

Получив сканы[30]30
  За что сердечно благодарны швейцарскому фонду «Art Ex East», а также за разрешение их опубликовать, две – впервые.


[Закрыть], мы обнаружили четыре готовых иллюстрации, остальные восемь их пробные оттиски. В иллюстрациях поистине абсурдистская игра не без мистики и гротеска. На одной белеют два женских силуэта в шляпах с перьями, с театрально изогнутыми руками, где ещё симметрично размещены на квадратах паркета в такт замершим фигурам два деревца-кулисы. Но это – отнюдь не только паркет. Это и подол пальто. Надо суметь разглядеть контур массивной фигуры в пальто с пелериной и широкими плечами, занимающей почти всё пространство листа. На ней, на этой фигуре, – и дамы (уж не штаб-офицерша ли с дочерью, предполагаемой невестой майора Ковалёва?), и деревца с двух сторон декорацией, вторящие им цветом и изгибами. Сверху насмешливо взирает окарикатуренный «нос» Ковалёва в чёрной треуголке, забавно выглядывающий из-под чёрного воротника: две точки – глаза, три штриха – нос. За плечами – ещё и дом с вытянутыми окнами. Всё поле листа усеяно мелкими пятнами и точками, что невольно напоминает о пуантилизме Сёра, уже тогда покорившем начинающего графика отчаянной смелостью: оптической иллюзией мира, переданного точечным методом. Оптическая иллюзия тут отсутствует, это пока неожиданный пластический приём. Точки, пятнышки в определённой последовательности – от мелких серебристых до квадратов в шашечку – образуют ритмически выверенную композицию. А всё вместе удивляет загадочностью и неожиданностью остроумного вымысла.

Две белые фигуры и два белых деревца сменяют в таком же плоскостном пространстве некая мужская фигура без лица, в маске и два пустых стула, на которые опираются белые цепкие пальцы этой странной личности. Белые круглые прорези-глазницы; с ними ритмически перекликаются и украшение на чёрном обтягивающем костюме, и белая манишка под самое горло – в общем, не потустороннее ли это явление? Хотя в оригинале рукой Алексеева на этом листе и сделана пометка о докторе для повести «Нос». Доктор, пришедший к майору Ковалёву, сыт и благодушен. Что у Гоголя повернуло фантазию иллюстратора в мистическую сторону? Не чёрт ли это, разыгравший всю катавасию с носом? Недаром Дмитрий Мережковский так и назвал свой труд о писателе с полной определённостью: «Гоголь и чёрт».

Ещё две архивные гравюры к «Носу», ранее не воспроизводившиеся, не столь тщательно отделаны. На одной – портрет майора Ковалёва ещё с носом, на другой – два загадочных силуэта один в другом, кстати, тут и указана дата – 1924 год. Видимо, это поиск. Загадками Алексеев будет удивлять ещё не раз, в том числе в снятом через сорок лет с помощью игольчатого экрана анимационном фильме по повести «Нос», в котором прозвучит тема болезненного Петербурга и разгуливающего по нему на тонких ножках сановного носа в очках. Фото семи кадров из фильма опубликует в 1977 году в Париже Михаил Шемякин в своём альманахе на русском языке «Аполлонъ-77», покорённый талантливой смелостью художника. (А в одной карандашной заготовке к «Анне Карениной» Алексеев пометит словом «нос» фигуру, которую потом поставит у гибельного вагона.)