Текст книги "Дочери Ганга"

Глава III

Дом наводнили люди, выражающие сочувствие, искреннее или притворное, делающие подношения, щедрые или такие, чтоб был только повод посмотреть на вдову и покойника.

Было объявлено, что похороны состоятся по прибытии старшего сына господина Горпала, а потому тело последнего, умащенное веществами, способными приостановить разложение, утопало в цветах и ветках вечнозеленых растений. И все же жара сделала свое дело: к концу третьего дня большинство посетителей едва сдерживались, чтобы не зажать себе нос.

Ратна вела себя стоически. Она без малейшего сожаления сняла украшения, а также цветное сари и надела белое, не думая о том, что отныне ее судьба должна стать такой же определенной, лишенной красок, что теперь ей придется существовать в странном мире между жизнью и смертью.

Голову ей пока не обрили, потому приехавшему на пятый день Амиту ничто не помешало разглядеть, как хороша его юная мачеха.

– Это она готовила? Или Диша? – спросил он Нилама, когда они сидели вдвоем за важным мужским разговором и перед ними стояли приличествующие погребальным обычаям блюда.

– Обе, – тяжело вздохнув, произнес младший брат.

– Я и не знал, что отец женился!

– Я тоже не ожидал, что такое может случиться.

– И как ты отнесся к этому?

Взгляд Амита был проницательно-острым, и Нилам смутился.

– Сперва плохо, а после… Мне казалось, Ратна чересчур молода для отца, к тому же он не слишком хорошо относился к ней.

– Бил?

Нилам едва не задохнулся от сознания собственной беспомощности и вины, но при этом довольно сдержанно произнес:

– Бывало и такое.

Наступило долгое молчание, во время которого Амит заметил, как сильно изменился младший брат – вытянулся, окреп, возмужал, а Нилам догадался, что Амиту только и надо, что поскорее завершить дела и убраться восвояси.

– Завтра похороны. Как ни жаль, Ратна должна взойти на костер, – проронил Амит.

Нилам собрал волю в кулак.

– Она в положении.

– Вот как? А это точно?

– Вроде бы да.

Амит сцепил пальцы.

– Тогда ее надо устроить у каких-то родственников – до рождения ребенка.

– Разве она не может остаться здесь?

– С тобой? Конечно нет.

У Нилама пересохло в горле.

– А что будет дальше?

– Что ты имеешь в виду? Лавка перейдет тебе, мне она не нужна, и ты это знаешь. Дом – тоже.

– Я не об этом. Я хочу знать, что станет с Ратной, когда ребенок появится на свет?

Амит задумался.

– Полагаю, ей придется отправиться в приют для вдов, какие существуют при некоторых храмах. У нас не осталось ближайшей родни, и едва ли кто-то захочет взять ее к себе.

Нилам выслушал все это, затаив дыхание.

– А ребенок?

Амит сделал большую паузу, потом раскурил хуку[16]16
  Трубка.


[Закрыть] и, не отвечая на вопрос брата, начал рассказ о себе.

Сипайский лагерь состоял из трех-четырех тысяч хижин, заменявших военные палатки. Они образовывали кварталы, обведенные водосточными канавками и отделенные мощеными переулками. Обстановка хижины состояла из постели, медного сосуда для омовения, глиняной посуды и плетеной корзины для хранения платья. Каждый сипай носил оружие, подчинялся воинской дисциплине и получал жалованье.

– А как вы живете вне службы?

– Так, как приписывают кастовые правила. Мы не питаемся из общего котла, как англичане. А когда я в увольнении, для меня готовит жена.

Нилам едва не подавился куском лепешки.

– Жена?!

Амит хранил спокойствие, присущее военному человеку.

– Да. Я женился полгода назад. Взял в жены девушку из нашей касты. Пока что она живет в городе со своими родителями.

– Ты вступил в брак, не спросив отца?! – воскликнул Нилам, забыв о том, какой проступок совершил он сам.

– Я отделился от него и начал самостоятельную жизнь. Я получаю жалованье и могу содержать семью.

За этими словами скрывалось нечто большее. Нилам понимал, что старшему брату удалось переступить некую грань, созданную суровым кастовым строем. Род занятий вайшья нес на себе печать обыденности. Они не могли посвятить себя военной службе, как кшатрии, или отдавать свое время изучению религии, как брахманы. Их участью была обработка земли – в деревнях – или торговля, если они жили в городе. Теперь же Амита окружал блеск рыцарства, не данного ему при рождении.

В порыве изумления и зависти юноша забыл, о чем спрашивал, и потому невольно отпрянул, когда старший брат сказал:

– Когда Ратна родит, мы с Кумари возьмем ребенка себе.

От растерянности Нилам едва не начал заикаться.

– Зачем он… вам?!

– А куда его девать? – рассудительно произнес Амит. – Кому нужен лишний рот? А я вполне могу воспитать младшего брата или сестру.

– А если он останется со мной?

– Нет, так не годится. Ты даже не женат.

– А когда женюсь?

Амит покачал головой.

– Ты слишком молод. Сперва научись вести дела в лавке, ведь это источник твоего существования.

– А я, – осторожно произнес Нилам, – не мог бы жениться на Ратне?

– На вдове собственного отца? Ты сошел с ума?! Конечно нет. Будь у нашего отца брат, он бы имел право взять Ратну в жены. Но только не ты. Как такое могло прийти тебе в голову!

– Я просто подумал о том, нельзя ли спасти ее от вдовьей доли, – пробормотал юноша.

– Это невозможно, – твердо заявил Амит, и судьба Ратны вместе с еще не родившимся ребенком была решена.

Тело Горпала водрузили на кучу хвороста, обложенного растопкой. Языки пламени поползли вверх, и вскоре взметнувшийся вверх огонь стал виден далеко вокруг. Люди стояли плотно, но рядом с вдовой образовалось пустое пространство.

Ратна замерла, опустив голову. Она не кричала и не рвала на себе волосы – просто не могла заставить себя это делать. И думала не о покойном муже, а о своем отчаянии и рухнувших надеждах.

Горпал умер, но по счету уплачено не было. Молодой женщине предстояла разлука с ребенком – еще не появившись на свет, он уже был не ее. Теперь ей вообще ничего не принадлежало. Завтра Ратне предстояло отправиться в чужой дом, где она будет вынуждена, как печальный призрак, прятаться в дальних комнатах, молчать и есть самую простую пищу без сахара и соли.

Ей не удалось поговорить с Ниламом. Его старший брат тоже был немногословен. Она только поняла, что он вновь приедет после того, как родится ребенок, – чтобы отнять у нее самое дорогое.

Последующие месяцы Ратна провела в незнакомой семье на положении существа, которого не нужно ни видеть, ни слышать. Ее не заставляли работать, из чего девушка заключила, что эти люди, дальние родственники Горпала, получили достаточно денег. Впрочем, иначе и быть не могло.

Раз в день ей приносили пресные лепешки и воду, да иногда кто-то из женщин, сочувствуя Ратне, на свой страх и риск совал ей миску с толченой баджрой[17]17
  Баджра – распространенная в Индии просяная культура, обладающая питательными свойствами.


[Закрыть], слегка приправленной пальмовым сахаром.

Когда Нилам увидел ее через несколько месяцев, он был поражен происшедшей перемене. Ратна была похожа на цветок, выросший не на лугу или в саду, а в затененном углу, на горсточке почвы с каплей воды. Конец белого сари прикрывал обритую голову, лишенные браслетов запястья казались слишком тонкими, а глаза на исхудавшем лице напоминали черные провалы.

Было нетрудно догадаться, что ее душа представляет собой бесплодное поле: ни желаний, ни мечтаний, ни надежд. В руках Ратна держала небольшой сверток – плод горького опыта и обманутой любви.

Амит должен был приехать только завтра, потому ей выпала возможность поговорить с Ниламом.

Они смотрели друг на друга и чувствовали себя чужими. Ратне больше не хотелось припасть к нему в безудержном и – увы! – напрасном стремлении обрести защиту, а он воспринимал ее как гостью с того света, нежданно-негаданно и совсем ненадолго посетившую сей мир.

Нилам смотрел на живой сверток с жадностью и одновременно со смущением и страхом.

– Мальчик?

– Девочка.

– Можно взглянуть?

Ратна сделала паузу.

– Ты этого хочешь?

– Конечно.

Она показала Ниламу ребенка, вопреки всему родившегося здоровым и крепким. Девочка была прелестна: кожа – нежнейший бархат, губки – спелые ягодки, реснички – крылышки мотыльков.

– Какая красивая! – искренне восхитился Нилам. – Как ее зовут?

– Анила[18]18
  Анила – ветер, воздух.


[Закрыть]. Потому что она никому не принадлежит, – ответила Ратна и неожиданно разрыдалась. – Сделай так, чтобы нас не разлучали! Попроси, чтобы мне позволили взять ее с собой в приют или… отпустили меня на все четыре стороны! Лучше я стану просить милостыню на дорогах, чем сходить с ума от тоски по своей дочери!

На глазах Нилама появились слезы.

– Я поговорю с Амитом.

– Ты не можешь решить это сам?

Он привычно втянул плечи, словно прячась в скорлупу.

– Я ничего не решаю.

Молодая женщина не удержалась от горькой усмешки.

– Понятно.

Ночью Ратна сняла белое сари и надела другое, припрятанное еще со времен кончины Горпала под старыми циновками, куда с тех пор никто не заглядывал (все остальные ее наряды, как водится, сожгли). А еще там лежал золотой браслет – тоже осколок прежней жизни.

Молодая женщина покормила дочь грудью, чтобы Анила как можно дольше не плакала, и как следует запеленала ее. Затем она тихо вышла со двора и направилась к Гангу.

Ратна думала об открытых просторах деревень, окруженных зелеными полями молодого риса и золотыми – цветущей горчицы. О больших городах, где английским дамам требуются преданные служанки. Она надеялась где-нибудь укрыться, чтобы ее никто никогда не нашел. Она была согласна голодать и терпеть лишения, изворачиваться и лгать.

Ганг тянулся в бесконечность широкой белой лентой. Лунный свет играл на воде, пронизывал воздух. Вдоль реки застыли деревья с пышными кронами в невесомом пуху весеннего цветения. Невнятный шорох листьев звучал волшебной песней. Дальние горы высились темными громадами, сливаясь с небом и линией горизонта.

Вблизи берега покачивались лодки, а на суше дремали гребцы. Ратна знала, что здесь можно нанять лодку по сходной цене, – так всегда делал Горпал.

Одна из фигур отделилась от мрака и шагнула ей навстречу.

– Чем могу помочь, сестра?

– Мне нужна лодка. Я заплачу.

Мужчина замялся.

– И куда ты направляешься?

– Мне нужно навестить мою мать. Она живет там. – Ратна показала вниз по течению.

– Почему ты одна?

– Мой муж занят, он не может поехать.

– И он отпустил тебя? Ночью? Одну?

Ратна попятилась.

– Я заплачу.

– Дело не в этом, сестра. Мне не нужны неприятности. Приходи днем.

– Возьми! – Молодая женщина протянула браслет. – Неужели этого мало?!

На сей раз отшатнулся мужчина.

– Если явится твой муж, он отберет и украшение, и… мою свободу, а то и жизнь!

После нескольких бесплодных попыток нанять лодку Ратна ушла с берега ни с чем. Через несколько дней ее задержала полиция при попытке покинуть город пешим путем. Молодая женщина была измучена, однако отказывалась говорить, кто она и откуда, пока ей не пригрозили тюрьмой.

Приехавший Амит не стал укорять вдову отца и грозить ей наказанием. Он только сказал:

– Кумари – хорошая женщина. Она позаботится о твоей дочери и моей сестре.

Ратна не повалилась ему в ноги ни с благодарностью, ни с мольбой. Она сидела, сжав губы и уставившись перед собой. Под ее глазами залегли темные тени. Ей было всего пятнадцать[19]19
  Индийских девочек выдавали замуж с десятилетнего возраста.


[Закрыть], но сейчас она выглядела на десять лет старше.

– Почему я не могу поехать с вами? Я буду преданной служанкой вашей жене. Мне ничего не надо, я согласна на все. Только не отнимайте у меня Анилу!

Мужчина смущенно прокашлялся.

– Присутствие вдовы в доме ограничено множеством предписаний. Ты должна удалиться от мира. Да, ты не умерла вместе с моим отцом, но тебе надлежит вести себя так, будто ты находишься там, в загробном мире.

Ее глаза опасно сверкнули.

– Как такое возможно, если я – живая?!

Этого Амит объяснить не смог. Однако позже, в разговоре с братом, заметил:

– Ратну нельзя назвать покорной. Ей совершенно несвойственно смирение чувств. Мне кажется, я понимаю, почему отец был недоволен ею. Она совсем не думает о нем, о спокойствии его души, а только о себе.

– Это понятно, ведь у нее – дочь, – ответил Нилам, пряча глаза.

– Разве забота о муже, даже если он отошел в иной мир, не самое главное для женщины?

– Не знаю, – тяжело вздохнув, произнес младший брат.

– А почему ты так обеспокоен судьбой Ратны?

Уловив в тоне Амита нотки подозрения, Нилам испугался.

– И я, и она находились под властью отца. К тому же мы почти одного возраста, а потому невольно сдружились.

Старший брат выдержал многозначительную паузу, дающую понять, что он сделал определенные выводы, а после заметил:

– Пусть так. Но теперь ты должен о ней забыть.

Когда Ратну усадили в лодку, чтобы отвезти в приют для вдов, она словно окаменела. Нилам напрасно боялся, как бы она не бросилась в воду. Девушка дошла до судна, с трудом передвигая ноги; ее взгляд был остановившимся, пустым.

Сопровождавший Ратну Амит делал вид, будто не замечает ее состояния. Впрочем, Нилам не мог не признать, что старший брат проявляет большое участие в судьбе молодой женщины: ему предстояло не только отвезти ее в приют, но и сделать достойное пожертвование храму, чтобы Ратну приняли во вдовью обитель. С Нилама Амит не взял ни рупии.

По небу тянулись караваны белоснежных облаков, ветви деревьев, растущих по берегам реки, сотрясались от порывов ветра. Светило солнце, и, если прищурить глаза, казалось, будто по воде расплываются радужные пятна. Девушке чудилось, что это цветные одежды, сброшенные несчастными вдовами.

Ратна отправилась в последний путь; ей предстояло ждать конца истории, которая едва успела начаться. Самым страшным казалось то, что она должна была умереть для своей дочери. Анила вырастет, так и не узнав, какой была ее родная мать!

Заснеженных вершин больше не было видно. Жестокое солнце иссушило речные берега; пейзаж – небольшие рощицы, рисовые поля, пустынное небо, песок и пыль – казался неподвижным.

Плыть пришлось довольно долго; по вечерам они приставали к берегу и ночевали в деревнях, названий которых Ратна не спрашивала. Амит беседовал с хозяевами, а она, отказавшись от еды и питья, лежала в углу, безмолвная и безучастная.

Однажды, когда они вновь очутились у какой-то пристани, Амит сказал, что это и есть конечная цель их путешествия. Огромный город протянулся по излучине левого берега Ганга. Здесь было полным-полно храмов, чьи красочные верхушки вздымались в небо. К зеленовато-коричневым водам реки спускались многочисленные каменные лестницы – гхаты, потемневшие от слоя копоти и древесного угля.

Ветер разносил аромат сандалового дерева, смешанный с запахом сожженной человеческой плоти. Мрачные носильщики опускали на ступени бамбуковые носилки с очередным трупом. Тлеющие угли и обгоревшие человеческие кости с шипением опускались на дно. Слышались молитвы брахманов и позвякивание их колокольчиков. В небе парили коршуны.

– Это Варанаси, – сказал Амит, – самое святое место Индии. Ангрезы[20]20
  Англичане.


[Закрыть] называют его Бенарес. Воды Ганга здесь имеют особую волшебную силу, они очищают душу и тело – вот почему по берегам построено столько храмов. Как говорится, если ты не можешь жить в Варанаси, постарайся хотя бы умереть в этом городе!

Он был прав: сотни паломников мылись в зеленой пузырящейся воде, заходя по грудь прямо в сари и дхоти, пили ее и набирали в медные или глиняные сосуды, чтобы унести с собой. А еще в Ганге плавали останки тех, кто не удостоился сожжения, в том числе трупы животных.

Поднявшись по лестнице, Амит отыскал храм, при котором находился приют для вдов.

Мужчины не имели права переступать его порог, потому молодой человек поговорил с одним из храмовых служителей, который пообещал позвать женщину, которая руководила приютом. По всей видимости, вдовья обитель представляла собой некую общину, расположенную на закрытой территории и ограниченную строгими правилами.

Вскоре появилась пожилая, явно многое повидавшая женщина в ослепительно-белом сари.

– Меня зовут Сунита, – сообщила она после приветствия и добавила: – Мне сказали, что вы привезли к нам молодую женщину, однако я вынуждена отказать вам: приют переполнен.

– Но нам негде ее держать. Я состою на службе у англичан, а мой младший брат еще не женат и живет один. У нас нет родственников, которые согласились бы взять к себе вдову.

– Почему, в таком случае, она не взошла на костер?

– Когда ее муж, он же мой отец, умер, она ждала ребенка, – ответил Амит и прямо заявил: – Я сделаю щедрое подношение и храму, и приюту.

Сунита склонила голову набок и внимательно посмотрела на Амита. В ее глазах появился жадный блеск.

– Вдовья обитель нуждается в деньгах. Ведь мы нечистые, да к тому же почти мертвые – нам мало жертвуют. А заработать деньги как-то иначе достаточно сложно.

Когда Амит понял, что Ратну примут, у него вырвался вздох облегчения. С этой минуты он мог забыть об отцовской вдове. Отныне ее судьба была в руках жрецов и этой суровой практичной женщины.

Сжав пальцы девушки в своей твердой ладони, Сунита потянула Ратну за собой. Та пошла, с трудом переступая ватными ногами. Она ничего не сказала Амиту и даже не оглянулась на него.

Молодой человек подождал, пока Ратна скроется за стенами и ворота приюта навсегда захлопнутся за ней, и направился в храм, где состоялась передача денег. Потом он поспешил покинуть Варанаси, чтобы больше никогда не возвращаться сюда.

В приюте было много серого, голого и местами замшелого камня. Ни цветочка, ни деревца, ни травинки. Вдовы рано вставали и поздно ложились, много времени проводили в молитвах, а также занимались работой – носили воду, готовили, стирали. Выходить за пределы приюта позволялось только по делу, да и то далеко не всем.

– Для начала я познакомлю тебя с Соной, – сказала Сунита. – Она в самом деле настоящее золото[21]21
  Сона – «золотая».


[Закрыть]. Эта девушка чуть старше тебя, но она одна из немногих, кто умеет читать и писать, а потому ведает расходами приюта. Разумеется, под моим руководством.

Сунита привела Ратну в небольшую комнату с голыми стенами, где на джутовой циновке сидела девушка, чья внешность не оставила бы равнодушным ни одного мужчину.

Хотя волосы Соны были коротко острижены, Ратна легко могла представить ее с длинной толстой, украшенной жасминовой гирляндой косой. Равно как вместо белого вдовьего сари мысленно облачить ее в пурпурное или ярко-синее балучари[22]22
  Балучари – знаменитые красочные сари из Бенгалии.


[Закрыть] с широкой, богато вышитой каймой.

– Это новенькая, – сказала Сунита. – Она из Хардвара. Ее зовут Ратна.

– Садись, – приветливо произнесла Сона, и девушка присела на корточки.

– Объясни ей, что к чему, – велела Сунита.

Кивнув, Сона повернулась к Ратне:

– Значит, ты жила в Хардваре? Его еще называют вратами Ганга. Говорят, этот город часто посещают Шива и Парвати[23]23
  Шива – один из богов верховной триады, наряду с Брахмой и Вишной. Парвати – его божественная супруга.


[Закрыть].

Ратна понятия не имела о таких вещах. Она сразу увидела, что эта девушка намного умнее и грамотнее ее самой. На вид ей было лет восемнадцать; ее речь звучала подобно музыке, а жесты казались такими царственными и плавными, что невольно внушали уверенность и ощущение покоя. Ратна многое отдала бы за то, чтобы подружиться с Соной.

– Давно ты здесь? – осмелилась спросить она.

– Три года.

– Так долго!

– Разве это много? Иные вдовы живут в приюте по тридцать-сорок лет.

По спине Ратны пробежал холодок, и у нее вырвалось:

– Лучше умереть раньше, чем мучиться столько времени!

Сона внимательно посмотрела на нее.

– Об этом не принято спрашивать, но… тогда почему ты не совершила сати?[24]24
  Сати – ритуал самосожжения вдовы на костре покойного мужа.


[Закрыть]

– Когда мой муж умер, я ждала ребенка. Это девочка, ее зовут Анила, и я была вынуждена расстаться с ней, но никогда не смирюсь с этим! А… ты?

Она произнесла эти слова не просто с отчаянием, а с невольной ожесточенностью и вызовом, тогда как голос Соны прозвучал спокойно и ровно:

– У меня нет детей. Я была третьей женой своего господина, потому на костер взошла его старшая супруга.

Ратна вздрогнула. Перед ней была брахманка! Стало быть, мечтам о дружбе сразу стоит положить конец. Ни одна из представительниц высшей касты даже не приблизится к шудре! Вероятно, эта девушка просто не знает, с кем она разговаривает.

Сона будто прочитала ее мысли.

– Если ты думаешь о кастах, забудь. Мы умерли, потому все равны. В этом – наша единственная свобода.

– Но не для тебя! – вырвалось у Ратны. – Ведь ты выше других, ты – брахманка!

– Здесь, – сказала Сона, – я – никто.

В эту фразу было вложено слишком многое, чтобы Ратна могла возразить.

Глава IV

Со временем Ратна поняла: несмотря на то что в приюте они были вынуждены влачить существование в убийственной духовной пустоте, строгом покаянии, самобичевании и тяжком труде, многое зависело от характера каждой из вдов. А нрав Ратны был слишком живым и непокорным, чтобы она могла смириться с тем, что ей уготовано.

После трех месяцев пребывания в приюте юной вдове позволили выйти за ворота, чему она была несказанно рада. Разумеется, речь шла не о развлечениях, а о работе. Ратна давно заметила, что, невзирая на слова Соны о равенстве вдов, кастовые различия соблюдались даже здесь. Так, например, готовили чаще всего брахманки, дабы не вкушать пищу из рук низших каст, а стирали шудры.

Ратна не ожидала, что так сильно обрадуется, увидев потоки мутной пенящейся воды и алую, как пробор замужней женщины, линию горизонта. Варанаси был расположен на левом берегу Ганга, солнце всходило за рекой, и его первые лучи били в лицо тем, кто явился сюда для молитвы.

На восходе солнца сотни индийцев совершали ритуальное омовение, набирали воду из Ганга, а иные даже окунались с головой. Священная река была главной притягательной силой Варанаси. Жить в этом городе, каждое утро с благоговейным трепетом окунаться в воды Ганга, одновременно приветствуя солнце, – в этом заключался самый прямой и верный путь к духовному спасению.

Многочисленные прачки волокли тюки грязного белья, а потом били его о гладкие камни и раскладывали вдоль берега под палящим солнцем белые дхоти и пестрые прямоугольники сари. Что-то светлое, радостное и непередаваемо земное исходило от людей, для которых река была не только священным, но и удобным местом для стирки.

Ратна держалась в стороне – вдовы считались нечистыми; согласно поверью, встреча с ними могла принести несчастье.

Она долго стирала белые сари, стараясь выполнить работу как можно лучше. А пока одежда сохла, присела отдохнуть.

Здесь, на берегу священного Ганга, перед Ратной словно представала вся Индия с ее крайностями – чрезмерным богатством и ужасающей нищетой, поразительной красотой и непередаваемым уродством. Она видела бритоголовых брахманов, распевавших молитвы, и жалобно стонущих калек; в ноздри бил запах мочи, перемешанный с ароматом благовоний.

В какой-то миг Ратна заметила спускавшегося по лестнице юношу, который показался ей прекрасным, как Кришна [25]25
  Кришна – земное воплощение бога Вишну. В индийской культуре наибольшую популярность приобрел образ Кришны-любовника, соблазняющего пастушек звуками волшебной флейты.


[Закрыть], хотя, в отличие от темнокожего бога, он обладал достаточно светлым для индийца лицом. Его тело поражало гибкостью и стройностью, большие миндалевидные глаза мерцали, как угли на ветру, а кудри были похожи на охапку черных цветов. Ему была свойственна неуловимая утонченность, но при этом в нем угадывалась мужская сила.

Ратна бессознательно любовалась его красотой, а он, подойдя к воде, опустился на колени и принялся плескать себе в лицо, не заботясь о том, что мутные брызги попадают на новую и чистую одежду.

Как всякая индианка, девушка достаточно хорошо разбиралась в жестах, чтобы понять: этот человек не благодарит небесную реку[26]26
  Согласно индуистской мифологии, небесная река Ганга, спустившись на землю, стала рекой Ганг, почитаемой индусами как священная и являющейся объектом паломничества.


[Закрыть], он пытается что-то смыть – вину, отчаяние или позор. Когда он повернулся, Ратна увидела, что его глаза обведены темными кругами, а губы бледны. Его красота уже не казалась ей столь чистой и совершенной.

По дороге в приют она задавалась вопросом: кто он? Если он богат, то почему пришел один, без слуг? Следуя привычке, Ратна приписывала благородную внешность представителям высших каст, а некрасивую – низших.

О том, как выглядит она сама, девушка старалась не думать. В приюте не было зеркал, да и какой от них толк, если голова обрита, а тело обернуто тканью цвета смерти!

Ратне очень хотелось с кем-то сблизиться, подружиться, поговорить о своей дочери, но на прошлую жизнь, как и на тесное общение вдов, был наложен негласный запрет. Каждая обитательница приюта была вынуждена предаваться воспоминаниям и переживать свое горе в одиночку. Общими были только хозяйственные дела да забота о немощных старухах. То был дом скорби – вся его суть отражалась в названии.

Девушке по-прежнему нравилась Сона, но, несмотря на всю приветливость, та держалась отстраненно; впрочем, не только с Ратной. У этой юной красивой вдовы было много хлопот, на фоне которых стирка и приготовление пищи казались чем-то простым, не требующим особых способностей или ума.

Сона ежедневно ломала голову над тем, как прожить на скудные средства, причем не только ей, а всем вдовам. Ратна это знала и потому очень обрадовалась, когда ей представилась возможность пополнить приютскую казну. Однако она ошиблась в том, что золотая дорожка станет путем к сердцу Соны.

Солнце выплыло из-за горизонта, коснулось водной глади и принялось подниматься по невидимой лестнице, чтобы к полудню залить пламенем храмы, вознесшиеся своими верхушками к небу в вечной безмолвной мольбе. Ветер пел свою бесконечную песню, волнуя кроны деревьев. Густые клубы дыма от погребальных костров струились вдоль Ганга.

Протащив тяжеленную корзину по ступенькам, Ратна решила передохнуть и тут увидела запомнившегося ей юного красавца. Сегодня на нем была другая одежда, но его жесты и выражение лица были такими, как в первый раз.

Девушка с любопытством наблюдала за ним и, когда он поднялся с колен, не успела отвести взгляд.

– Простите, господин, – пробормотала она, верная врожденной привычке преклоняться перед высшими кастами.

– Почему ты назвала меня господином? – медленно произнес он и, не дождавшись ответа, спросил: – Ты живешь в приюте при храме?

– Да.

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Всего лишь?! И много вас там?

– Да, много. И молодых, и старых.

Юноша смотрел на груду застиранных сари у нее в корзине.

– Вы, вероятно, бедствуете?

Ратна замялась, не зная, что сказать. Заметив это, он протянул ей кошелек, не забыв приложить другую руку к груди и слегка поклониться. Его манеры показались девушке столь изысканными, что ее душа затрепетала.

– Едва ли это облегчит вашу скорбь, но наверняка немного поможет приюту.

Ратна приняла подношение и долго смотрела вслед юноше, жалея, что не осмелилась спросить, кто он такой. В то утро она стирала небрежно, потому что спешила вернуться обратно.

Девушка застала Сону в ее каморке – та склонилась над какой-то книгой. Умение читать и писать казалось Ратне чем-то священным: она не понимала, как можно извлекать слова из всех этих черточек и закорючек, похожих на букашек и червячков!

Увидев девушку, Сона поспешно спрятала переплетенный в кожу том. Ратна знала, что в числе прочего в приюте запрещено держать книги. Все, что должны были знать вдовы, им говорили жрецы на ежедневных молитвах.

– Вот, – сказала Ратна, кладя кошелек на циновку, – это для приюта.

В ее взгляде светилась гордость за то, какую пользу она, оказывается, способна принести обители скорби. Сона взяла кошелек без удивления и улыбки и раскрыла его. Выражение ее лица изменилось.

– Где ты это взяла?

Ратна набрала в грудь побольше воздуха. Вот она, разница! Вечно голодная шудра просто примет деньги, а благородная брахманка непременно поинтересуется, откуда они взялись.

– Мне дал один человек. Там, на берегу, когда я стирала белье.

Взор собеседницы похолодел.

– Разве ты не знаешь, что вдове запрещено разговаривать с посторонними? Это был мужчина?

– Да, – пролепетала Ратна.

Сона поджала губы.

– Ты совершила серьезный проступок.

– Я просто хотела помочь приюту. У нас мало денег. Мне кажется, этот человек пожертвовал их от чистого сердца.

– Почему ты уверена, что он их не украл?

– Он не был похож на вора. Очень красивый и хорошо одетый молодой господин.

Сона едва заметно усмехнулась.

– Это ни о чем не говорит. Нельзя судить о людях по внешнему виду. А если он хотел помочь приюту, то пусть бы отнес деньги в храм.

Ратна молчала, однако ее взгляд был красноречивее всяких слов. Многое ли из пожертвованного храму доставалось вдовам? Как и другие люди, жрецы считали их нечистыми и выделяли им ровно столько средств, чтобы те не умерли с голоду.

Она не понимала Сону. Неужели в угоду правилам эта прекрасная девушка готова есть чечевицу, в которой кишат черви!

– Что я должна сделать? – наконец спросила она.

– Отнести их обратно.

Ответ прозвучал, как удар грома, и Ратна прижала руки к груди. В этом жесте были несогласие, мольба и горькое непонимание шудры, для которой даже мелкая монета была подарком судьбы. И у нее против воли вырвалось:

– Нет!

– Почему?

– Потому что на эти деньги можно купить муку, чечевицу и рис. И новую ткань для сари.

Хотя взгляд Соны по-прежнему оставался строгим, Ратне почудилось, что в душе брахманки зародились сомнения.

– А как я объясню это Суните?

– Не надо ничего объяснять. Спрячем деньги и будем брать понемногу – никто не заметит.

– Ты предлагаешь лгать?

Ратне почудилось, что Сона ее испытывает, но она все же сказала:

– Я не вижу другого выхода. Я знаю, что это очень поможет приюту. Ведь у нас много пожилых, больных, истощенных женщин. А одежда некоторых так прохудилась, что я не представляю, как ее стирать!

– И все же я не уверена, что можно принять эти деньги, потому что не знаю, каким способом они заработаны.

– Тогда пойди со мной и сама поговори с тем, кто их дал.

– С мужчиной?

– Это просто человек, который захотел нам помочь, – ответила девушка и добавила: – А мы вовсе не женщины, мы – вдовы. Никто не смотрит на нас иначе.

Ратна не была уверена в том, что ей удастся уговорить Сону, но, к ее радости и удивлению, та все-таки согласилась.

Следующим утром они отправились на берег. Здесь уже пробуждалась яркая, многоцветная жизнь. Несколько примостившихся на лестнице женщин деловито и ловко плели гирлянды. Их окружал цветочный аромат, а темно-красные, кремовые, шафрановые и солнечно-желтые краски радовали глаз. Однако закутанная в белое Сона не обратила на них никакого внимания. Ратну в очередной раз поразила ее холодная отстраненность истинной брахманки.

Она не ждала столь счастливого совпадения, но оно свершилось: юноша был тут. Ратна без колебаний подошла к нему и поклонилась.

– Господин! Со мной Сона-джи. Она ведает расходами приюта и хочет знать, где вы взяли деньги, которые дали мне вчера.

Взглянув на Сону, юноша поразился. Он увидел то, что был способен увидеть человек, умеющий чувствовать: чистую душу, жаждущую света, однако замкнутую в стенах, не имеющих выхода. Тоскливую рассеянность и странную усталость, порождающую медленную походку; суровую определенность, угнетающую до пронзительной боли. Вместе с тем эта девушка была красива той красотой, какую не способно победить даже время, а только смерть. Причем настоящая, а не мнимая.