Текст книги "Дочери Ганга"

– Тогда не лучше ли уехать отсюда?

– Здесь Анила, – веско произнес Арун.

– Я имею в виду не себя, а вас с Соной.

– Нет. Мы с самого начала были вместе и ни за что не бросим тебя одну.

– Если б и я могла чем-то помочь тебе и Соне!

– Ты – подруга моей жены, и этого довольно. А если говорить обо мне… Бывали дни, когда я мысленно видел перед собой только трубку с опиумом, и ночи, когда я корчился от нестерпимой жажды дурмана. Тут ты ничем не поможешь, с этим я должен справиться сам. А в остальном у меня все в порядке.

Сона застыла с подносом в руках. Ее супруг решил, что им «лучше повременить с детьми», даже не подумав посоветоваться с нею! Зато он преспокойно обсуждает столь интимный вопрос с Ратной! А еще, оказывается, у него есть проблемы иного рода, но он не стал делиться этим с женой, однако, опять-таки, доверился своей названой сестре, которая, по сути, была ему совершенно чужой.

Подслушав этот разговор, молодая женщина поняла: в ее душе не будет покоя до тех пор, пока между ней и Аруном стоит Ратна. Муж назвал эту девушку ее подругой, но Сона сказала себе, что низкая шудра не более чем грязь, прилипшая к подошвам чаппалов[54]54
  Чаппалы – сандалии.


[Закрыть] благородной брахманки!

В довершение всего в одну из ночей, когда, сжимая ее в объятиях, Арун в порыве страсти воскликнул «моя Радха!»[55]55
  Радха – возлюбленная Кришны.


[Закрыть], Соне почудилось, будто он произнес «моя Ратна».

Хотя население Канпура и личный состав полков гарнизона не проявляли недовольства англичанами, командующий, генерал Уилер, получил депешу о восстании в Мируте[56]56
  Мирут (Мератх) – город, расположенный в 80 км к северу от Дели.


[Закрыть]. За короткое время новость распространилась по всему городу, и белое население запаниковало.

Генерал приказал укрепить два больничных барака из кирпича, расположенных близ домов офицеров гарнизона, – их обнесли невысокой насыпью и окружили неглубоким рвом. Очень скоро эта импровизированная крепость получила название «форт безнадежности».

По городу блуждали темные слухи, на прежде шумных, беспечных базарах царила угрожающе напряженная атмосфера, и воздух был полон предчувствия надвигавшейся беды.

На первый взгляд, причина волнения сипаев казалась пустяковой. В армии ввели нарезные ружья, и заговорщические группы, давно существовавшие во всех провинциях, пустили слух, что бумажная обертка патрона, которую при зарядке винтовки надо было срывать зубами, смазана коровьим или свиным жиром. И индус, и мусульманин, согласившийся взять такого рода патрон, неминуемо осквернялся и ставил себя вне общества. Это послужило последней каплей в чаше терпения индийцев, и они ринулись избавляться от ненавистных британцев.

Накануне роковых событий Ратна вернулась с работы раньше обычного, сообщив, что ее хозяева заколотили особняк и так же, как и другие англичане, укрылись в укрепленном госпитале. Девушка слышала обрывки разговора о том, что некоторые белые пытались покинуть город, но не смогли этого сделать, поскольку дороги патрулировали вооруженные крестьяне.

Сона расхаживала по дому, сцепив руки в замок; ее грудь тяжело вздымалась. Время шло, а Аруна все не было. Наконец он прибежал, растерянный и взволнованный.

– Городская знать нанимает охрану из числа местных горожан! Все магазины и лавки закрыты! Надо бежать. Берите самые необходимые вещи – мы укроемся в крепости. Командующий гарнизоном приказал принести туда боеприпасы, еду и побольше воды.

Сона без разговоров бросилась собирать одежду, украшения, посуду – все те домашние «сокровища», которыми она так дорожила, тогда как Ратна стояла посреди комнаты, не предпринимая никаких попыток ей помочь.

– Побыстрее! – поторопил Арун женщин, и тогда Ратна сказала:

– Я пойду к дому жены Амита. Я должна быть уверена, что Анила в безопасности!

– Тебя все равно туда не пустят, – нетерпеливо возразил Арун. – Амит – сипай, потому, полагаю, с твоей дочерью ничего не случится.

И тут Ратна поняла: она не могла быть с белыми, потому что те люди, в чьих руках оставалась Анила, отныне принадлежали к другому лагерю.

– Я останусь здесь.

– Что ты несешь! – раздраженно воскликнул Арун и бросил жене: – Сона, прошу тебя, уговори ее!

Он вышел во двор, чтобы выкопать спрятанные в земле деньги, а Сона повернулась к Ратне. Глаза брахманки были темными и бездонными, четко очерченные скулы и царственный лоб свидетельствовали о высоком происхождении. И когда она заговорила, ее слова были произнесены тоном человека, облеченного властью:

– Ты мыслишь правильно. Ты должна остаться.

– Почему? – прошептала Ратна.

– Ты только что сама ответила на свой вопрос. Но у меня есть другая причина желать этого. Ты плохо действуешь на людей. Ты несешь на себе знак беды.

Ратна прижала руки к груди.

– Я сделала тебе что-то плохое, Сона?

– Ты каждый день откусываешь по кусочку от моего хлеба и, полагаю, не остановишься, пока его не доешь! Если ты не понимаешь, что я имею в виду, значит, боги дали тебе не больше ума, чем всякой шудре, хотя наглости и хитрости тебе явно не занимать!

– О чем ты? Я всегда была честна с тобой! Если тебе что-то во мне не нравится, я готова это спрятать и…

– Будет лучше, – перебила ее Сона, – если ты сама спрячешься так, чтобы мы с моим мужем никогда тебя не нашли!

Ратна кивнула и попятилась. В ее глазах стояли слезы, а лицо напоминало трагическую маску. Она осознавала, чего от нее хотят, но не понимала почему. Вероятно, дело было все-таки в касте, ибо чистота брахманов есть чистота огня, а незыблемость их порядков – нечто святое и вечное. В приюте для вдов они с Соной были равны, но теперь их вновь разделяла пропасть.

– Хорошо, я уйду, – твердо произнесла Ратна и, не сдержавшись, спросила: – Арун думает так же, как ты?

Сона сполна оценила последнюю выходку дерзкой шудры. Гордо вскинув голову, словно ее украшала не скромная шапочка стриженых волос, а золотая корона, она сказала:

– Не все ли тебе равно, что он думает? Ведь он не твой муж!

Ратне показалось, что теперь она знает правду. Ее присутствие в этой семье было как нож, разрезающий плод на две половины. Сона ревновала. Ведь ей уже довелось быть третьей женой! Едва ли это было приятно, хотя она и не испытывала к прежнему мужу ни капли любви.

Тогда что говорить о нынешнем браке, ставшем смыслом ее новой жизни! Сона желала безраздельно владеть чувствами своего супруга, даже если он испытывал к другой женщине только дружеское участие.

Глава IX

Обычно в этот час дома были объяты глубоким молчанием и покоем, луна напоминала зеркало, нашитое на полотно черного сари, а деревья словно кутались в ночные тени. Но сегодня все выглядело иным.

После условного сигнала – трех гулких выстрелов – сипаи были подняты по тревоге и по темным улицам Канпура помчалась кавалерия. Одно за другим загорались бунгало европейцев, и город озарило высокое яркое пламя. Были захвачены банк, арсенал и тюрьма, перерезаны телеграфные линии.

А тем временем со стороны Мирута к Канпуру двигались вереницы восставших, катились орудия, плыли серые громады слонов. Участь укрывшихся в крепости англичан была незавидной.

Ратна быстро шла по улице вдоль сплошной стены домов, не обращая внимания на дробный стук копыт, треск ружейных выстрелов и громкие крики мужчин. Всадники мчались как одержимые, с боков лошадей летела пена, а в воздухе клубилась густая пыль. Хотя все это происходило буквально на расстоянии вытянутой руки, Ратна не испытывала никакого страха. Ее терзало иное волнение: она думала о судьбе дочери.

Вероятно, та несгибаемая сила, что гнала и вела молодую женщину вперед, уберегла ее и от шальной пули, которая могла сразить в любой момент.

Ратна была готова ко всему: что ей не откроют дверь, что Кумари с родителями и Анилой покинула город, что ее встретят пустые темные комнаты и брошенные за ненужностью вещи, – но она никак не ожидала, что дома просто не будет.

Калитка была открыта, ограда уцелела, но на месте особняка громоздились руины. Вероятно, в него угодил случайный снаряд. Белесые струи дыма медленно поднимались ввысь и исчезали в ночном небе. Ратна не слышала никаких звуков; казалось, застыли и мир, и само время.

Прошло около минуты, и ее начала бить дрожь. Молодая женщина обхватила плечи руками, но потом у нее начали стучать зубы. Вот что такое жизнь! Бурлящий многолюдный город в мгновение ока превратился в безмолвный каменистый холм, любовь – в пустоту, а надежды – в осколки.

Мгновение – и Ратна повернулась спиной к развалинам. Она не станет искать трупы: там их просто нет. Амит наверняка увел свою семью в безопасное место! Теперь надо узнать, где они скрываются.

Тем временем Аруну и Соне удалось найти приют в укреплении, где находилось около тысячи человек, – наряду с офицерами и их семьями здесь были служащие магистрата, работники связи и транспорта, торговцы и другие гражданские лица. Прошло всего трое суток, а в крепости уже не хватало воды – ее выдавали раз в день строго дозированными порциями.

В узле, взятом Соной в дорогу, были посуда, одежда и «Махабхарата», укладывая которую молодая женщина невольно испытала угрызения совести.

Старая книга, взятая ею из родительского дома, осталась в приюте, и Сона ни за что не стала бы просить мужа купить ей новую. Однако Ратна рассказала Аруну о пристрастии его супруги к чтению (хотя сама даже не знала букв), и тот немедленно отправился в книжную лавку. Ратна любила Сону и тянулась к ней не как к высшему существу, а как к человеку, которого постигла такая же, как и у нее, нелегкая вдовья судьба.

Пока Арун пытался что-нибудь разузнать об их будущем, Сона, дабы не сидеть на месте, принялась (разумеется, с согласия мужа) ухаживать за ранеными вместе с белыми леди. Она не знала английского, но страданиям не нужны слова, и индианка легко угадывала, чего хотят солдаты. Сона приносила им воду в медном лота[57]57
  Лота – низкий сосуд с широким горлом.


[Закрыть] и разливала в глиняные чашки, а когда они благодарили ее на своем языке, смущенно улыбалась.

Ходили слухи, что, когда несколько представителей канпурской знати попытались передать осажденным воду и продукты, сипаи задержали их и расстреляли как изменников. Уличенным в шпионских действиях отреза́ли язык и уши, выкалывали глаза и отправляли назад в укрепление.

Потому, когда Аруна позвали к генералу Уилеру, он испугался и растерялся. Теоретически его могли казнить и те, и другие – он с самого начала стоял на пограничной полосе. Арун был индийцем, в силу обстоятельств утратившим связь со своими, и он использовал белых просто для того, чтобы спастись. И, возможно, поставил не на ту карту.

Генерал Уилер, сгорбившись, сидел за столом. Казалось, он признал свое поражение, хотя, возможно, за его спиной были спрятаны крылья, которые он пока не решался расправить. Арун больше склонялся к первому.

– Я узнал, что среди нас, помимо служанок и нянек, есть и другие индийцы, в частности ты. Как ты здесь оказался?

Арун попытался что-то выдумать, но генерал махнул рукой.

– Не морочь мне голову! У меня мало времени и сил, чтобы выслушивать вранье. Любой на твоем месте убежал бы к своим. В чем истинная причина?

Колеблясь и запинаясь, Арун рассказал правду.

– Мне наплевать на это, – заявил генерал Уилер. – Наши вдовы вольны выходить замуж хоть по десять раз. Если ваше общество готово вышвырнуть вас за ворота только за подобный «проступок», я вам не завидую. Значит, ты на нашей стороне и готов нам помочь?

– Да, но едва ли я…

– Все предыдущие попытки переговоров, – перебил генерал, – не увенчались успехом. Нана Сахиб[58]58
  Нана Сахиб (1824 – год смерти неизвестен) – один из лидеров индийских повстанцев в ходе восстания сипаев 1857 г. Участвовал в ряде сражений против колонизаторов, провозгласив себя правителем (пешвой).


[Закрыть], прежде бывший нашим союзником, встал во главе восстания, и он не дает нам никаких послаблений. – Подняв глаза, командующий в упор посмотрел на замершего Аруна. – Ты индиец, ты знаешь английский, производишь впечатление разумного, грамотного человека. Не думаю, что твои соотечественники и единоверцы убьют тебя, даже не выслушав.

Арун затрепетал.

– Вы хотите отправить меня к повстанцам?! Да они разрежут меня на куски! Я же перешел на вашу сторону! Какой от меня может быть толк! Тем более здесь моя жена, которую я ни за что не покину! Она – индианка и не знает английского. Что она станет делать среди белых?!

– Если ты не вернешься, о ней позаботятся, – сухо произнес генерал Уилер.

– Это невозможно! – воскликнул Арун и осекся.

Он все понял: взгляд генерала не давал обмануться. Его с легкостью приносили в жертву, а если надо, в тот же костер полетит и Сона с ее любовью, преданностью, наивностью и верностью. Они не стали своими среди чужих, они оставались изгоями. Их жизни не стоили и мелкой монеты.

Англичане защищались с отчаянием обреченных, и пока им кое-как удавалось отбивать атаки сипаев. Но едва ли это могло затянуться надолго. Укрепления ежедневно подвергались обстрелу из множества орудий; при этом внутри крепости взрывалось не менее трех десятков снарядов.

– Что я должен делать? – спросил Арун.

– Постараться вступить в переговоры со знатными людьми Канпура. Надо внести раскол в ряды восставших. Тем, кто согласится сотрудничать с нами, я обещаю именем королевы дальнейшую свободу и пожизненную пенсию в тысячу рупий. Рано или поздно восстание будет подавлено. Нужно быть глупцом, чтобы не понимать этого.

– Я не хочу быть предателем, – сказал Арун и вновь натолкнулся на холодный немигающий взор генерала.

– Тебе тоже назначат пенсию, и ты заживешь, как тебе и не снилось. В противном же случае тебя ждет виселица. Надеюсь, я выражаюсь предельно ясно?

– Да, – прошептал Арун.

– Вот, – сказал Уилер, наливая воду из стеклянного графина, – выпей сам или отнеси жене.

Выслушав подробный рассказ о том, какова его задача, молодой человек отыскал Сону. Ему предстояло выйти из крепости вечером, потому у них было немного времени, чтобы проститься.

Ее кожа была сухой, как пергамент, глаза потускнели, из губ вырывалось тяжелое дыхание – она, как и все, страдала от жажды. Арун протянул Соне чашку с водой.

– Нет! Пейте сами. Или давайте поделимся.

Нежно глядя на нее, он как можно мягче произнес:

– Мне придется покинуть крепость, и снаружи наверняка есть вода, а вот ты… останешься здесь.

Молодая женщина подскочила, едва не расплескав драгоценную влагу.

– Как?!

Осторожно поставив чашку на пол, Арун взял Сону за руки и поведал о разговоре с генералом Уилером.

– Мы не белые! Почему мы должны слушаться их приказов?

– Волей или неволей мы – с ними. Если осада будет успешной, сипаи не станут задаваться вопросом, как мы здесь оказались. Просто расстреляют или повесят. А если я откажусь помогать англичанам, тогда нас казнят они.

– Вы уйдете, а… как же я? – вырвалось у Соны.

– Я договорился, о тебе позаботятся. Я надеюсь, что мы скоро увидимся.

– Арун! Мой дорогой! – воскликнула она, впервые называя его по имени.

У Соны перехватило дыхание, и она крепко прижалась к мужу. На губах и языке были ее и его слезы. В прощальном поцелуе была яростная страсть обреченных людей, стремящихся испытать то, что дано пережить только перед смертью.

Полулежа в объятиях мужа, Сона думала о том, что должна не плакать, а радоваться. Она полюбила и вышла замуж, будучи вдовой, – словно ожила после смерти. Ей было дано понять, что она больше никогда не сможет вынести похоть чужого мужчины и безмерное унижение от этого, а значит, она стала свободной.

Арун колебался, но все-таки ему пришлось сказать Соне то, что он хотел сказать:

– Любовь моя! Если вдруг случится так, что я не вернусь, обязательно отыщи Ратну – вместе вы сможете выстоять!

Сона вздрогнула. Арун был прав. Зачем она отослала Ратну?! Вдвоем им было бы легче и проще.

– Прости! – прошептала она.

– Ты просишь прощения у меня? – удивился Арун.

– Нет. У другого человека. А что касается нас… В первый раз я не видела смысла восходить на костер и боялась этого, но теперь… Ради чего мне жить? Ради себя, тоскующей и одинокой? Пусть наши души сольются воедино и мы никогда не расстанемся!

Ее слезы высохли, а в голосе звучал почти благоговейный восторг перед чем-то высшим, недоступным пониманию, но всесильным. Арун не стал спорить, он только сказал:

– Поклянись, что не убьешь себя, пока не увидишь мой труп. Что бы ни случилось, продолжай надеяться, что я жив, и верить в то, что мы встретимся. Это единственное, о чем я тебя прошу.

И Сона прошептала:

– Клянусь!

Арун покинул крепость во время перестрелки, под прикрытием огня и дыма. Он полз, пока не достиг развалин какого-то дома, где и поспешил спрятаться. Будь его воля, он никогда бы больше не показался на глаза ни англичанам, ни индийцам, но сердце жарко стучало: «Сона, Сона, Сона!» И он ничего не мог с ним поделать.

Ближе к полуночи Арун выбрался из укрытия. Перестрелка прекратилась. Прежде суетливый и шумный, как всякий перекресток торговых и военных путей, заставленный палатками и лотками Канпур сейчас застыл в угрожающей тишине и безлюдье.

Арун видел брошенные кем-то в паническом бегстве тюки и коробки, игрушки и книги с обгоревшими страницами, атласную женскую туфлю, тележку со сломанным колесом.

В голову пришла мысль о том, чтобы зайти в какой-нибудь пустой дом и поискать еду и воду. Обнаружив английское бунгало, до которого не добрался огонь, он медленно и осторожно, поминутно оглядываясь, прошел через сад и тихо поднялся по ступенькам веранды.

Внутри валялись обломки мебели, тряпки, какой-то мусор. Дверь кладовой была распахнута, и Арун нашел на полках жестянки с консервами и винные бутылки. Банки было сложно открыть, а вина ему не хотелось. К счастью, в кухне нашлась миска холодной чечевицы и черствые лепешки, а в сохранившемся во дворе колодце была вода.

Умывшись, напившись и утолив голод, Арун почувствовал себя увереннее. Он отряхнул одежду, пригладил волосы и двинулся по улочке, вдыхая знакомый запах ночных цветов, угля, навоза и непривычный, пугающий – порохового дыма, кирпичной крошки, тлеющих тростниковых крыш и обгоревших деревянных балок.

Днем он попытался проникнуть в особняк одного из представителей канпурской знати, прежде весьма лояльно относившегося к англичанам. Однако все переменилось: теперь они верили Нане Сахибу с его возрожденным княжеством.

Когда Аруна задержали и передали в руки повстанцев, он даже испытал некоторое облегчение – до того противным казалось то, чем ему предлагал заниматься Уилер. Именно тогда молодой человек окончательно понял: отныне он никогда не сможет заставить себя продаваться кому бы то ни было.

Вскоре он стоял перед одним из самых жестоких приспешников Нана Сахиба, Азимуллой-ханом, и его людьми. Хотя дело происходило в богато обставленном особняке с пышным садом, где гуляли ручные павлины, резвились олени и косули, по лицам собравшихся было ясно, что им ничего не стоит обагрить роскошные ковры человеческой кровью.

– Нам надо было убить тебя сразу, как и других шпионов, – густой голос Азимуллы отдавался под потолком гулким эхом, – но те были белыми. – Он сделал паузу. – Хотя ты жалкая собака, я могу дать тебе возможность купить себе милосердную смерть. Мы хотим знать, каковы планы этого ничтожного интригана, генерала Уилера.

В его тоне было столько презрения, что к лицу Аруна прихлынула кровь и он едва не потерял самообладание, однако сдержался и спокойно ответил:

– Я не собака. И мне неизвестны планы генерала. Я согласился на это, потому что в крепости в заложниках остался близкий мне человек.

Азимулла-хан раздраженно махнул унизанной тяжелыми перстнями рукой.

– Мне это неинтересно! Какое оправдание можно услышать из пасти поганого шакала, сбежавшего вместе с белыми!

– Просто я совершил нечто такое, чего никогда не поймет ни один индиец. Возможно, вы удивитесь, но…

– Я много лет ничему не удивляюсь, – перебил Азимулла-хан и, зловеще усмехнувшись, добавил: – Впрочем, если тебе удастся удивить меня, то я тебя выслушаю.

– Я взял в жены вдову, выкрав ее из приюта в Варанаси, – сказал Арун и почувствовал, как отголосок его слов прозвучал в мозгу присутствующих, словно удар колокола.

– Да ты отступник, каких я еще не встречал! – протянул Азимулла-хан. – А женщину надо было закопать в землю и разбить ей голову камнями!

– По крайней мере теперь вы понимаете, что нам некуда было деваться.

– Понимаю. Расскажи-ка нам про обстановку внутри английских укреплений: сколько там человек, оружия, еды. Мы знаем многое, но не все. Важны всякие новые сведения.

Арун молчал, и тогда Азимулла-хан бросил своим людям:

– Я зря потратил на него время! Выколите ему глаза, вырвите ноздри, отрежьте уши и бросьте на дорогу!

Молодой человек принялся вырываться с таким отчаянием и силой, что его с трудом могли удержать четверо воинов. Послышался смех.

– Что, не хочешь?

– Моя жена слишком молода и красива, чтобы коротать свою жизнь с уродом и калекой!

– Вот как? А если мы тебя оскопим, это будет лучше?

Теперь, не сдерживаясь, хохотали все – до тех пор, пока Азимулла властно не вскинул ладонь.

– Так что? – произнес он. – Выбирай: слепец или евнух?

– Ни то, ни другое, – сдавленно проговорил Арун. – Лучше убейте меня! Пусть жестоко, мне все равно. Только сделайте так, чтобы мой труп никто не нашел: сожгите, бросьте собакам!

– Первый раз вижу, чтобы человеку было все равно, какой смертью он умрет. Сейчас посмотрим…

С этими словами Азимулла-хан взял железный прут, поданный по его знаку одним из приближенных, и приложил к руке юноши. Арун услышал, как шипит его горящая кожа, и почувствовал боль, какой не испытывал никогда в жизни. Он едва не потерял сознание, однако не издал ни звука, только прокусил язык. В глазах потемнело, а рот наполнился кровью. Звуки отдалились и слабо звенели где-то вдалеке.

– Развлекаешься, Азимулла? – Незнакомый голос выплыл из темноты и врезался в уши.

– Это английский шпион, повелитель.

– Английский? Но он индиец.

– Он прибыл из крепости. Знает их язык. А еще утверждает, что женился на… вдове и потому пытался укрыться у белых.

– Вот как? Погоди, возможно, его удастся как-то использовать.

– Он предатель!

– По крайней мере не трус. Не торопитесь убивать его, для начала отправьте в тюрьму.

Азимулла-хан склонил голову перед Нана Сахибом, а на Аруна бросил гневный взгляд.

Переговоры между генералом Уилером и повстанцами начались через несколько дней. К тому времени осажденные были настолько измучены, что согласились принять условия Нана Сахиба, хотя это было очень рискованно.

Условия были такими: если гарнизон сдастся, англичане получат возможность отправиться в Аллахабад. Вновь созданное индийское правительство даже обещало снабдить белых людей провизией и транспортом.

И вот английский флаг над укреплениями был спущен, а вместо него взвилось знамя пешвы[59]59
  Пешва – титул первого министра, главы государства маратхов. В 1817 г. последний пешва Баджи Рао II потерпел поражение в борьбе с Ост-Индской компанией; его владения были аннексированы.


[Закрыть]. Солдаты сложили оружие, и длинная вереница европейцев потянулась к пристани, где их ждали лодки.

Это было жалкое зрелище. Кое-кто ехал в паланкине на плечах индийских слуг, но многие брели сами. Женщины тащили на руках или вели за собой едва переставляющих ноги, изнуренных жаждой и голодом детей.

На всем пути следования к Гангу их сопровождали ненавидящие взгляды и гневные выкрики жителей Канпура и беженцев из разграбленных англичанами городов.

Сона брела в толпе англичан, низко опустив голову и надвинув на лоб дупатту. Молодая женщина не понимала, что говорят европейцы, и не представляла, куда они направляются. Здесь было несколько индианок – служанок белых леди, но Сона не решалась заговаривать с ними, ибо они держались своих хозяек.

Дул знойный ветер, и палящие лучи солнца были невыносимы, но от реки веяло прохладой. Индийские солдаты стояли, опустив оружие, и Сона немного успокоилась.

Европейцы принялись грузить кладь и размещаться в лодках. Индийцы внимательно следили за ними. Ничто не предвещало опасности, однако внезапно сипаи вскинули ружья. Раздались выстрелы, а следом – крики и стоны. Лодочники-индийцы быстро выскочили на берег и скрылись в толпе. Многие англичане бросились бежать, но всадники сипайской конницы с обнаженными клинками тут же догнали их и завершили расправу.

Английских женщин и детей вместе с их индийскими служанками и няньками оттеснили в сторону. Белые леди испуганно кричали и заламывали руки, а дети истошно плакали. Совсем потеряв голову, Сона присела на корточки, закрыла глаза и зажала уши руками. Она не сомневалась в том, что с минуты на минуту ее постигнет жестокая смерть.

Она вскочила на ноги, оттого что кто-то с размаху огрел ее палкой. Сипаи погнали женщин и детей, которых было около сотни, вдоль берега, а потом по одной из узких улиц Канпура. Когда одна из англичанок, споткнувшись, упала, ее тут же зарубили саблей, и Сона с ужасом смотрела, как по веселому цветочному узору ее муслинового платья расплывается зловещее багровое пятно.

Рядом, цепляясь за материнский подол, брел какой-то мальчик в матросском костюмчике. У него больше не был сил плакать, и он лишь размазывал по лицу грязной ручонкой слезы и сопли. Сону поразили его глаза чистейшей синевы, похожие на два сапфира, и она впервые подумала о том, что человеческая жестокость не имеет ни национальности, ни вероисповедания.

Их привели в какой-то дом, где заперли в большом зале, не предложив даже воды. Сона наконец решилась подойти к индианкам. Они были напуганы до полусмерти, но все же надеялись, что сипаи отпустят их.

Большинство этих женщин были шудрами. Молодые, но изнуренные ежегодными родами и глубоко разочарованные в жизни, они выглядели намного старше своего возраста. При этом им все же хотелось жить. Невзгоды заставили их стать служанками белых, кормилицами и айями[60]60
  Айя – няня.


[Закрыть] их детей, а преданность – последовать за своими хозяевами в крепость. Однако теперь эти женщины были готовы признать, что у них нет ничего общего с англичанами.

Вскоре одну из индианок увели, и она не вернулась. Ее товарки гадали, что с ней случилось: отпустили ли ее, убили или с ней произошло кое-что похуже? Неужели сипаи станут насиловать своих?

Сона не разделяла их надежд. Она уже поняла: война разрушает все устои и границы. Когда один из солдат, охранявших зал, в очередной раз подошел к сбившимся в кучу индианкам, он показал на молодую брахманку. Сона поднялась с корточек и поправила дупатту, жалея, что не взяла с собой парик. Возможно, искусственные волосы помогли бы ей. Она могла бы сказать, что, как и другие, поступила на службу к англичанам, а потом последовала за ними из страха или повинуясь долгу.

В соседнем зале ждали несколько сипаев в полурасстегнутых от жары мундирах. Они пили что-то прохладительное, а может, и кое-что покрепче. В эти дни все праздновали победу пешвы: в городе раздавались артиллерийские залпы и гремела музыка. Опьяненные победой сипаи вели себя как безумные, из дисциплинированных воинов превратившись в неуправляемое сборище.

Сона остановилась перед солдатами, придерживая край сари, а они смотрели на нее во все глаза, потому что она была намного красивее других женщин, как индианок, так и белых.

– А вот эту мы никуда не отправим и никому не отдадим, – вполголоса произнес один из индийцев, по-видимому главный. – Я буду первым, а потом – вы.

Сипаи схватили Сону за руки и за ноги и повалили на ковер. Она пыталась кричать, но ей заткнули рот тряпкой. Вытаращив от ужаса глаза, молодая женщина видела, как они выстраиваются в очередь, ощущала всей кожей, как они сгорают от нетерпения.

Дупатта сползла с головы Соны, и мужчина, собиравшийся надругаться над ней первым, остолбенел.

– У нее нет волос! Она… она… нечистая! Я не стану ее трогать, иначе на меня и весь мой род падет проклятие!

Солдаты толпились в растерянности. Немного придя в себя, их командир рывком поставил Сону на ноги и вытащил у нее изо рта кляп.

– Кто ты?

Мгновение – и она обрела спасительную твердость. Теперь, когда ее обман раскрылся, у Соны было чувство, будто она выхватила из ножен долго скрываемое оружие. Пусть оно не спасет ее от смерти, но хотя бы убережет от насилия.

– Я вдова. Сбежала из приюта в Варанаси, а потому укрывалась среди белых.

Раздался всеобщий возглас изумления, а потом кто-то сказал:

– Что с ней делать? Убить?

Сона стойко ждала приговора и невольно вздрогнула, когда командир сипайского отряда сказал:

– Нет. Это уже не наши дела. Пусть решает пандит[61]61
  Пандит – почетное звание ученого брахмана.


[Закрыть].

Молодую женщину заперли в отдельной комнате. Много позже до нее дошел слух, что все белые дамы и их дети были убиты, а их тела сброшены в колодец. О том, что стало с их индийскими служанками, оставалось только догадываться.

Под вечер сипаи привели в особняк старого брахмана. Вдохнув исходящий от него привычный запах сандаловой пасты, Сона немного успокоилась. Неважно, что решит этот старик, главное, что теперь солдаты не решатся до нее дотронуться.

– Ты вдова? – спросил брахман, когда она поклонилась ему.

– Нет, у меня есть муж.

– Но ты сказала, что жила в приюте для вдов!

– Я убежала оттуда и вновь вышла замуж.

Сона знала, что говорит неслыханные вещи, что она презрела правила, установленные от века, но сейчас она осознавала одно: ее любовь сильнее и важнее любых законов.

– Из какой ты касты?

– Мой отец – брахман.

– И ты так легко сознаешься в своей нечистоте, в том, что презрела обычаи своей касты!

– Если б я этого не сделала, надо мной бы надругались солдаты, а потом, наверное, убили бы. Полагаете, я этого заслуживаю?

Пандит был сбит с толку ее гордым, даже заносчивым видом, смелостью, ярко сверкавшей в темных глазах, и явным желанием защищаться до самого конца. Она держалась не как преступница, а как рани. В ней словно воплотились величие Сарасвати и красота Лакшми[62]62
  Сарасвати – богиня мудрости, знания, искусства, супруга Брахмы; Лакшми – богиня изобилия, удачи и счастья, воплощение грации, красоты и обаяния.


[Закрыть], она напоминала благородный цветок, красивый и нежный.

– Ты заслуживаешь быть изгнанной из касты.

– Я уже изгнана.

– Ты утратила понятие о чистом и нечистом, а самое главное для женщины – стыд. Тебе надо вымазать лицо сажей, а голову – куриным пометом, посадить на осла и провезти по городу.

Ее молчание было таким пронзительным, что брахман невольно вздохнул, а после махнул рукой.

– Ты одержимая! Я не знаю, что с тобой делать. Будет лучше, если тебя вернут обратно в приют и отдадут на суд тамошних жрецов. В Варанаси есть коллегия пандитов, пусть они решают, как с тобой быть.

Как ни странно, Сона не дрогнула. Она очень надеялась, что в этой неразберихе ей удастся сбежать.