Текст книги "Очарованная призраками"

15

 Обеденная зала в королевском крыле – большая и просторная, но стол там рассчитан всего на шестерых, в то время как за длинными банкетными столами может поместиться человек пятьдесят – за каждым. При всей грандиозности этого помещения, с его огромными окнами, выходящими на лес, гобеленами с золотыми и серебряными нитями и хрустальной люстрой, позолоченными тарелками и чашками, мало кто из жителей дворца удостоился чести побывать здесь.

 И я никогда не думала, что буду одной из них. Но вот она я, сижу по правую руку от Артура, прямо напротив Ланселота.

 Мы обедаем втроем, и в этом нет ничего странного, но все усложняется окружением – не только богатством комнаты, но и присутствием здесь Моргаузы и Мордреда.

 Стул рядом со мной свободен, хотя его мог занять Мордред. Не могу не признать, что у меня камень с души свалился, когда он этого не сделал – и опустился напротив Артура. Таким образом он показывал свою силу, говорил: он Артуру ровня, и я уверена, даже Ланселот, который совсем ничего не знает о придворных страстях, почувствовал в воздухе холодок.

 Артур заговаривает первым – поднимает золотой бокал с вином и доброжелательно улыбается.

– Я так рад снова оказаться дома, с семьей. – Он кивает в сторону Мордреда и Моргаузы. – Спасибо, что пришли. Мне в самом деле жаль, что я прервал коронацию. Время было неподходящее.

 Мордред улыбается в ответ.

– Неподходящее, это верно, но, как и сказал Мерлин, нужно все проверить.

– Конечно, – соглашается Артур.

 Моргауза отпивает из кубка и сжимает губы.

– И все же… семья собралась не вся, не так ли? – Слова ее изворотливы, словно змеи. – Моя дражайшая сестра не почтила нас своим присутствием.

– Моргане нездоровится, – отвечаю я. Что недалеко от правды.

 «Если мне придется смотреть на то, как они держатся за руки и целуются, то меня стошнит, – сказала она мне, когда я пригласила ее к обеду. – Дева, Мать и Старуха, он ведь наш сводный брат».

 Судя по тому, что я узнала за последние дни, при дворе никто и глазом не моргнул, когда Мордред и Моргауза поженились. Кровь их не связывала, но по узам супружества родителей они были братом и сестрой. Настоящий отец Мордреда воспитывал еще совсем маленькую Моргаузу как свою дочь. Но наследник у Утера так и не появился – только дети под опекой и бастард. Пожениться было для них логичным шагом, чтобы закрепить притязания на власть.

– Жаль, – произносит Моргауза, но жалости в ее голосе нет – лишь скука и капелька яда.

– А мы рады, что твоя девчонка наконец нашла для нас время в твоем забитом расписании. – Мордред даже не удостаивает меня взглядом.

 Он утопает в высоком кресле с кубком в руке. Ужин у нас неофициальный, но на нем золоченый дублет, на пальцах – тяжелые перстни, а вокруг шеи болтается цепь с драгоценными камнями.

 Когда они вошли в зал, Ланселот наклонился ко мне и прошептал:

 – Если я брошу его в ров, он сразу пойдет ко дну, как думаешь?

 – Может, к концу вечера нам придется проверить эту теорию, – сказала я в ответ, борясь с приступом смеха.

– Леди Элейн – моя советница. – В голос Артура проскальзывают опасные нотки. – А вовсе не моя девчонка.

 Если бы мы были на Авалоне, я положила бы ладонь на его локоть, чтобы успокоить. Мордред пытается его разозлить, вот и все. Но если я это сделаю, к утру поползут слухи, а от них нам пользы не будет.

– У нас были очень тяжелые дни, – вклиниваюсь я в разговор прежде, чем Артур успевает сказать что-то еще.

 Я виновато улыбаюсь, но даже не стараюсь, чтобы это выглядело естественно.

– Кажется, что все при дворе стараются заключить с Артуром союз, и это довольно утомительно. Думаю, вам это знакомо, – заканчиваю я.

 Улыбка Мордреда натянута, в серых глазах мелькает буря.

– Очень знакомо. – Он поворачивается к Артуру. – Когда вы уезжаете в Лионесс?

– Послезавтра, на рассвете, – отвечает Артур. – Путь займет неделю, так что мы должны вернуться через две.

 Моргауза приподнимает бровь.

– Так скоро? Лионесс давно сопротивляется всем попыткам присоединиться к Альбиону. Десятки лет! Не думаю, что вам хватит пары дней, чтобы убедить их. Особенно если придется применить силу.

 Артур пожимает плечами и легонько улыбается.

– Простите, дорогая сестра, но я пока умолчу о своих планах.

 Мордред попивает свое вино и буравит Артура оценивающим взглядом.

– Утер всегда говорил, что стратегия не может быть лучше, чем окружающие тебя люди. И, должен признаться, это меня и беспокоит. В конце концов, рядом с вами нет людей… лишь женщины и один фейри.

 Ланселот удивленно моргает, когда все внимание переключается на него. Думаю, он привык уходить в тень, когда мы с Артуром занимаемся переговорами. Его дело – выглядеть достаточно угрожающе.

– Простите? – Ланселот расправляет плечи.

– Благодарю за то, что не оскорбили моих советников, – прерывает его Артур до того, как он скажет то, о чем будет жалеть.

– Ваших советников. – Мордред усмехается, и с него слетает маска элегантности. – Ваши советники – леди, склонная к безумию, трусливая ведьма, не выходящая из башни, и один из наших врагов.

– Не думал, что я прихожусь кому-то врагом, милорд, – замечает Ланселот, едва сдерживая смех. – Если вы о войне с Авалоном, то я родился в самом ее конце. И на Авалоне меня воспитывали, так что я не стал бы оскорблять женщин безо всякой причины. Слышал я, что Альбион – благородное место, но, похоже, я ошибался.

 Ланселот не повышает голоса, но лицо Мордреда краснеет от гнева. Я не успеваю ничего сказать – Моргауза подает голос.

– А я всегда думала, что для фейри двадцать лет – это совсем немного, – протягивает она. – Многие в Альбионе думают, что заключенный в конце войны мир для фейри не более чем детское обещание. Что они лгут и выжидают своего часа. Что они специально вырастили человеческого короля, чтобы тот был их пешкой. Ради мести.

 Она замолкает, проводит пальцем по краю бокала, а потом ее глаза останавливаются на мне, и она растягивает губы в улыбке.

– И, кажется, у Альбиона и Авалона очень разные понятия о женственности.

– Достаточно. – Голос Артура звучит в зале как раскат грома – удивительно, как такое скрывалось в его неловком теле. – Я не собираюсь выслушивать пренебрежительные речи в отношении любого из моих советников. Даже от семьи.

 По шее моей бегут мурашки, и мне так сильно хочется заткнуть ему рот ладонью, ведь Артур делает именно то, чего они от него и хотят. На Авалоне я бы так и сделала, но здесь я могу только стиснуть зубы и впиться пальцами в ручки своего стула, дождаясь, когда все это закончится.

 Мордред усмехается и тоже проводит пальцем по краю своего кубка, а потом поднимает на Артура сияющие глаза.

– Слова истинного героя фейри, – замечает он.

 Я почти ожидаю, что Артур рявкнет, выкинет все свое королевское спокойствие в окно, перепрыгнет через стол и ударит Мордреда. Но вместо этого он делает глубокий вдох.

– Слова будущего короля страны, в которой живут и люди, и фейри, а также те, кто принадлежит к обоим народам. Я не собираюсь быть королем людей. Но и королем фейри тоже. Я намереваюсь стать королем Альбиона и всех, кто называет его своим домом. В противном случае мы можем… нет, мы совершенно точно снова будем воевать. Вот почему, лорд Мордред, отец отослал меня на Авалон: чтобы я побывал в обеих частях страны. Чтобы знал, как править всеми. И ты права, сестра, – добавляет он, обращаясь к Моргаузе. – У фейри – долгая память. И если снова разразится война, они сотрут нас с лица земли. И я не собираюсь этого допустить.

 Над столом повисает тишина, и ее не прерывают до самого конца ужина. Но живот у меня от волнения скрутило, и кусок в горло не лез. Когда подают десертное вино, Мордред выпивает его одним глотком, а потом бьет кубком о стол с такой силой, что я боюсь, как бы не осталось отметины.

– Ты торопишься, братец, – заключает Мордред. – Осталось два испытания. Последние батальоны, что мы отправили с Лионесс, не вернулись. На твоем месте я бы не выбирал наряд для коронации… может, тебе больше пригодится саван.

 Ужин, наконец, заканчивается, и все расходятся, но Ланселот задерживается. И внезапно эта просторная зала кажется мне такой маленькой: ее стены практически сжимаются вокруг меня. Скоро сюда придут слуги, чтобы убрать со стола, но я начинаю сама собирать тарелки, кубки – лишь бы не остаться с Ланселотом лицом к лицу.

 Одно дело – общаться с ним в присутствии Артура. Так мы – просто группа друзей, и он не станет говорить лишнего. Но один на один? С бегущими по моим венам вином, яростью и страхом перед тем, что ожидает нас в Лионессе? Это уже совсем другая история.

 Он накрывает мою руку ладонью – прямо поверх тарелки, которую я сжимаю, и я роняю ее. Она раскалывается на сотни золотистых осколков.

– Прости, – извиняется Ланселот. – Я не хотел…

 Он замолкает и наклоняется, чтобы собрать обломки. Я наблюдаю за ним и вдруг понимаю: он нервничает так же сильно, как и я. Вечно собранный Ланселот, который никогда не запинается в разговорах и почти не извиняется, – и вдруг разволновался.

– Осторожнее, острые… – предупреждаю я, и он тут же шипит от боли и роняет осколок.

 На его пальце проявляется красная линия, и он сжимает ладонь.

 Я нахожу чистую салфетку и опускаюсь рядом, вытягиваю руку… Через мгновение он подает мне свою, и я аккуратно накрываю рану.

– Царапина, – мягко произношу я. – К завтрашнему дню придешь в норму. А может, и сегодня, с твоей-то кровью фейри.

 Он отвечает не сразу, а потом хмурит брови.

– То, что сказал Мордред…

 Я закусываю губу.

– Мне жаль, но он в своих подозрениях не одинок. На это понадобится время, но они к тебе привыкнут.

 Он криво улыбается.

– Я не про его нападки. Почему он тебя так назвал?

 Я отвожу взгляд. У меня пылают щеки. Легко забыть, что Ланселот не знал меня в детстве. Не знал, какой меня видел Камелот.

 – Леди, склонная к безумию, – повторяю я. – Довольно осторожное описание, с учетом всего. По сравнению с тобой и Морганой я легко отделалась.

 Он тихонько смеется.

– Жаль, что Морганы здесь не было. Конечно, положения бы это нашего не улучшило, но я с удовольствием бы посмотрел на нее, когда Мордред назвал ее трусливой.

– Она бы задушила его той ужасной цепью, – смеюсь я, а потом прикусываю губу. – До Авалона я знала, что была провидцем, но не понимала, что это значит. Меня к этому не готовили. И видения мои тогда провоцировали истерику… отсюда и моя репутация. Я думала, за десять лет о ней забудут, но, похоже, у людей тоже долгая память.

 Ланселот приподнимает уголок рта – до раздражения очаровательно.

– Мы здесь всего несколько дней. Еще немного, и никто не посмеет над тобой насмехаться. Когда Артура коронуют, я уверен, ты будешь тут всем управлять. И у тебя хорошо получается, правда. Куда лучше, чем у меня. – Он произносит это легко, но в его словах слышна горечь.

 На Авалоне Ланселота считали золотым ребенком, которому легко давалось все, что бы он ни пробовал. Он был лучшим охотником, лучшим мечником, лучшим конным рыцарем. Даже когда мы помогали собирать ракушки для его матери, он всегда старался собрать больше всех – так и выходило.

– Тяжело, не так ли? – спрашиваю я. – Не быть лучшим во всем.

– О, это пытка, – признается он после мгновения тишины. – Но я не об этом хотел с тобой поговорить.

– Нет? – У меня дрожит голос, и я ненавижу себя за это.

 Он осторожно подбирает слова и смотрит куда-то мне за плечо, словно боится поймать мой взгляд. Но когда его глаза встречают мои… это тоже похоже на магию, и я бессильна против нее.

– Ты меня избегаешь, – произносит он. – С тех пор, как мы сюда прибыли.

– Я просто занята, Ланс. – Я качаю головой и отвожу взгляд, потому что он всегда легко понимает, когда я вру.

 Я начинаю подниматься, но он проводит ладонью по моей щеке, и я замираю.

– Что же, если я хочу поговорить с тобой, мне нужно назначить время? – Он понижает голос.

– А о чем нам с тобой говорить? – спрашиваю я, но мой собственный голос мне не повинуется. Он ломается и предает меня.

– И то верно. – Ланселот притягивает меня к себе, и мои руки сами собой обвивают его плечи – такие знакомые под прикосновением. Мы будто снова танцуем на Авалоне, и вокруг заклинанием расцветают звуки лиры фейри. – Говорить необязательно.

 И как только его губы касаются моих, заклятье обволакивает меня, все сильнее и сильнее, а потом я легонько толкаю его рукой в грудь, но этого достаточно. Ланселот открывает глаза, и я вижу в них множество вопросов.

– Мы больше не на Авалоне, Ланс, – шепчу я. – Мы больше не можем скрываться по углам. В Камелоте никто не… это… то есть, конечно, делают, но женатые пары. Нам даже нельзя оставаться наедине, пока мы не обручены.

 Он непонимающе хмурится, а потом понимает, о чем я.

– Что ж, – отвечает он, – мы могли бы.

 Ланселот произносит это таким легкомысленным тоном, что я только и могу уставиться на него.

– Мы могли бы… пожениться? – медленно повторяю я. – Ты что… делаешь мне предложение?

 Он пожимает плечами.

– В этом есть смысл, так? Ты ведь сама сказала, таковы в Камелоте правила: если я возлягу с тобой, то придется на тебе жениться.

 Я качаю головой, еле сдерживая смех. Как это нелепо.

– Правила Камелота не действуют на то, что было на Авалоне. Не переживай, я об этом забуду. Ты не обязан ничего делать.

 Ланселот трясет головой.

– Это не… я не это имел в виду. Ты позвала меня с собой. Сказала, что я тебе нужен. Так почему же ты меня отталкиваешь?

 Потому что нуждаться в чем-то – это страшно. Потому что я видела, чем все закончится. Потому что я не хочу, чтобы ты сломал меня. И не хочу ломать тебя в ответ.

– Я тебя не отталкиваю, – отвечаю я. – Но все сложно.

– Но ты меня любишь.

 Я краснею.

– Я никогда этого не говорила. И ты тоже не говорил.

– Потому что нам и не нужно, Шалот. Зачем говорить о том, что и так всем известно?

 Я замираю.

– А ты меня любишь? – спрашиваю я, но тут же жалею об этом. Это опасный вопрос, и на него нет правильного ответа.

 Ланселот улыбается.

– Так сильно, что иногда меня это убивает. И я знаю, что ты чувствуешь то же самое.

 Вот только он и не представляет, что меня это убивает в куда более буквальном смысле.

– То было на Авалоне, – произношу я, и мой голос дрожит. – Что бы ни значила любовь там… здесь она другая.

– Правила изменились. – Он кивает. – О чем и я. Костров тут нет. И ты говоришь, что мне не стоит этого делать…

 Он обнимает меня за талию и разворачивает лицом к себе. Мы стоим так близко, что я чувствую, как бьется его сердце, быстро, словно у колибри.

– Не с той, кто не является моей женой, – шепчет он прямо мне в губы. – А я хочу продолжить, Шалот. Хочу делать с тобой все, что вздумается. И если для этого мне придется играть по правилам Камелота, я готов.

 Ланселот так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке. Так близко, что его глаза больше не кажутся зелеными или карими – в них нечеловеческое золото, и я не могу отвести взгляда. От него пахнет Авалоном – дымом, и лавандой, и медом, и тем неумолимым запахом магии, который всегда витает в воздухе.

 Если я слегка склоню голову, то мои губы коснутся его. И мне так сильно хочется это сделать, что я не могу думать ни о чем, кроме него: о том, как он близок, и о том, как он все еще бесконечно далек.

 Но этот путь устлан разбитыми сердцами. Я видела это. Видела, как Ланселот предаст меня, как мы предадим друг друга. Я чувствовала тот удар, последний удар по нам. Я словно лишилась руки. Или ноги. Или еще чего-то важного. Моя жизнь рассыпалась в пыль, и его не было рядом, чтобы меня удержать.

 Я хочу его, отрицать не буду, но он мне не нужен. И не будет нужен никогда, если у меня хватит на то сил.

 Ланселот готовится сократить расстояние между нами, но я останавливаю его, упираясь ладонью в грудь, прямо над бьющимся сердцем.

– Нет, Ланс, – шепчу я так тихо, что не уверена, услышал ли он меня.

 Но Ланселот замирает – значит, услышал. Я кашляю, делаю шаг назад, выбираясь из его объятий и надеясь, что это поможет мне думать. Но это не помогает.

– Брак существует не для этого, – нахожу я наконец слова. – Женятся не для того, чтобы… чтобы делить постель. Люди заключают брак по многим причинам… ради денег, ради титулов, ради власти.

 Я сглатываю, зная: мои следующие слова наверняка ранят его. Но куда слабее, чем если бы я позволила ему снова до себя дотронуться.

– Тебе нечего мне предложить. Ни денег, ни титула, ни власти.

 Ланселот замирает, и выражение его лица… в нем столько боли. Мне тоже больно. Я хочу вернуть слова назад, сказать, что на самом деле я так не думаю и мне все это не нужно. К тому же скоро у меня будет достаточно и денег, и власти, и титулов для нас обоих… Я делаю еще один шаг назад, прежде чем он начнет со мной спорить, убеждать меня – словно расстояние может меня защитить.

– А я-то думал, что ты романтик, Шалот, – сухо и язвительно произносит он, но я-то знаю, что это всего лишь защитная реакция. Я ударила его, и он не позволит мне сделать это еще раз.

 Я пожимаю плечами.

– Тебе стоит понять, что Альбион – и Камелот в частности – ждет от своих женщин куда больше, чем от своих мужчин. Здесь другие правила. И я знаю, как по ним играть, но тебе еще предстоит этому научиться.

 Я отворачиваюсь, но меня останавливает его голос.

– Я люблю тебя, Элейн, – говорит он так тихо, что я почти это упускаю. – Может, мне стоило сказать об этом раньше. Я любил тебя с той ночи у костра… а может, и до этого. Я люблю тебя, но иногда любовь эта похожа на… я словно пытаюсь удержать в руках дым.

 Я задерживаюсь у выхода. Ланселот прав: я всегда знала об этом, но высказанное вслух признание что-то во мне ломает.

– Ты права… у меня нет ни денег, ни титула, ни власти, – продолжает он. – Уверен, в Камелоте есть множество лордов и графов, которые смогут тебе все это предложить. Но я не беру свои слова назад. И надеюсь, что ты передумаешь.

16

 Тот проклятый костер… Их зажигали на Авалоне каждое полнолуние, и я, должно быть, посетила их сотню.

 Но я знала, о каком говорил Ланселот.

 Полуночные костры были шумными вечеринками, на которых рекой лилось вино, запреты истончались, а в танцах сверкало столько открытой кожи, что матроны Камелота рухнули бы в обморок при виде всего этого.

 Первая же такая вечеринка ударила по моим чувствам. Столько всего! На губах фейри еще не обсохло вино, и они пьяно смеялись и кружились под музыку в танце, резкие движения которого даже не напоминали хореографию Камелота. Квартет лесных нимф играл на инструментах, но я не могла их назвать – что-то вроде флейт и скрипок, барабанов и свирелей, но все же не они. Они были вырезаны из дерева, но казались живыми. Меня это испугало, но вскоре ритм музыки проник в мою кровь подобно заклинанию, и я тоже влилась в танец.

 Меня кружил Артур – так много раз, что я с трудом держалась на ногах, но мы оба смеялись как сумасшедшие, опираясь друг на друга. Затем меня увлекла Моргана: мы прижались щека к щеке, изображая зажатых камелотских придворных и хихикая. Мы с Гвен сцепили руки и плясали до тех пор, пока не упали на песок, почти бездыханные. Я танцевала и с незнакомцами тоже, с фейри, чьих имен не знала. В пучине той ночи они перестали казаться мне такими уж страшными – теперь я видела красоту в их драгоценной коже, крыльях и рогах.

 Я танцевала, и ночь пронеслась мимо, и вот я уже проснулась в своей кровати, абсолютно не помня, как туда попала.

 Я быстро научилась распределять свои силы и отдыхать, не позволяя музыке завладеть мной полностью.

 Но Ланселот говорил не о моем первом костре: даже если он там и был, я не видела его. Скорее всего, он провел ту ночь в объятиях другой девушки и совсем не думал обо мне.

 Костер, о котором говорил Ланселот, случился год спустя. Мне исполнилось семнадцать: я сидела тогда на камне в стороне от празднеств, подтянув колени к груди. Мое лазурное платье растекалось по камню, подобно водопаду. В руке я держала бокал теплого вина фейрии потихоньку отпивала из него, отдаляя момент, когда погружусь в привычное безумие.

 Вино было таким сладким, что я могла бы выпить его за пару глотков, но я давно узнала, что и с ним не стоит торопиться: оно не походило на алкоголь Альбиона, где могли осушить бутылку за один присест. На Авалоне оно ударяло в голову куда сильнее: если ты к нему не привык, то вскоре рискуешь потерять себя. Чем меньше в тебе крови фейри, тем оно опаснее. Артур никогда не пил больше глотка.

 Наряды, которые мы надевали в ночи костров, были длиннее повседневных и такими изящными, что в Альбионе нас бы закидали камнями. В ту ночь платье мое открывало руки, плечи и зону декольте, без дополнительных слоев, нижней юбки, корсета и прочего – я дышала свободно и глубоко. И я знала: если подойду достаточно близко к костру, то сквозь шелк будет видно мои ноги.

 Но мой наряд был далеко не самым фривольным: то там, то тут мелькали голые руки и ноги, прозрачные ткани, которые не особо что скрывали, вырезы до пупка. Нимфы из квартета носили одинаковые юбки до пола, но выше пояса – ничего. Их светлые волосы ниспадали на плечи и закрывали грудь. По сравнению с ними мое платье казалось совсем строгим.

 Я поискала взглядом Моргану: она танцевала в толпе в черном кружевном платье на одно плечо, почти прозрачном. Юбка ее была длинной, но я ясно видела ее ноги сквозь ткань. Она заметила, что я на нее пялюсь, и, улыбнувшись, поманила меня к себе, но, хоть музыка и увлекала меня, я покачала головой.

– Еще пять минут, – сообщила я ей одними губами и подняла руку.

 Она закатила глаза и перевела взгляд на своего спутника, симпатичного фейри с рогами, изогнутыми над черными кудрями. Моргана обвила его шею руками, и они начали танцевать, стоя так близко, что казались одним созданием.

– Это все ее кровь. – Внезапно рядом со мной опустился Артур.

 Прическа его была не такой аккуратной, как всегда: прядки выбивались, торчали, и он походил на одуванчик. Белая рубашка перекосилась, верхнюю пуговицу он расстегнул, а щеки его раскраснелись – то ли от жары, то ли от вина, сложно сказать. Он заметил мое недоумение и рассмеялся.

– Музыка действует на нее не так сильно, как на нас, – пояснил он. – И ты обычно держишься дольше меня, так что у тебя в роду наверняка были фейри.

– А что же Гвен? – спросила я.

 В толпе отыскать ее было легко – из-за копны рыже-золотых волос. Она танцевала с группой фейри, которых я не узнала, и ее зеленое платье кружилось, как лепестки. Один рукав соскользнул с плеча, обнажив россыпь веснушек, и Гвен не стала его поправлять.

– Гвен нравится забвение, которое дарит ей музыка, – произнес Артур, не отрывая от нее взгляда. – Она как-то сказала мне, что это напоминает ей о жаре охоты в Лионессе, когда разум затихает, и на его месте остаются только инстинкты. Только действие, никаких мыслей.

 Я покосилась на Артура. Его чувства к Гвен были очевидны даже тогда, а она не обращала на них внимания, надеясь, что это пройдет. Но этого не случилось. Думаю, я бы не удивилась, даже если бы не видела ее будущего. Влюбленность Артура не была легкой и простой. Это не многочисленные похождения Ланселота или бесконечные партнеры Морганы. Не крошечное пламя. Артур никогда не влюблялся просто так, не умел вспыхивать за секунду… и любил долго.

– Вы с Гвен очень разные, – осторожно заметила я и игриво ткнула его локтем. – Не могу представить, чтобы ты захотел отключить свой разум. Ты полагаешься на свои мысли, Артур, словно ребенок, который повсюду таскает с собой одеяло.

 Он засмеялся и покачал головой.

– Я люблю логику, – согласился он. – Но здесь, на Авалоне, ее немного… даже если кажется, что ты наконец ухватил ее, то она ускользает сквозь пальцы, словно песок. Ты здесь уже давно, наверняка тоже заметила.

 Давно. Ощущалось как вечность и одно мгновение. Я допила свое вино и поставила кубок на камни.

 Артур протянул мне руку, и мы соскользнули с места: он повел меня в толпу из фейри и людей. Я позволила себе расслабиться и впустить внутрь музыку: мое сердцебиение стало еще одной частью песни. В Камелоте леди Гриер, учительница танцев, называла меня мерином из-за моей неуклюжести, но здесь от этого не осталось и следа: под мелодию фейри тело двигалось само. Я была грациозной и правильной, мое тело словно не принадлежало мне, а стало частью острова: его вели ветер, приливы и звезды.

 Но я никогда не позволяла себе в этом утонуть – щипала себя за запястье каждые несколько минут, чтобы туман в рассудке рассеялся. Толпа двигалась в такт музыке, словно мы все превратились в единое сердце, единый организм. Лица смазывались: большинство из них были непривычными лицами фейри. Их взгляды скользили мимо меня, словно на самом деле меня тут и вовсе не было. Хорошо хоть, Артур держал меня за руку: пусть я не видела его, но хотя бы знала, что он здесь.

 Я то и дело выхватывала из толпы блеск фиолетовых глаз Морганы и рыжие кудри Гвен. Я пыталась тащить Артура в их сторону, но они всегда ускользали прежде, чем мы до них добирались.

 Нам пришлось разжать руки: Артура унесло толпой, и меня накрыло паникой, которая чуть притуплялась заклинанием фейри. Мне было страшно, но хотелось большего. Мне чего-то не хватало. Меня переполняло все на свете. Тело двигалось под музыку без участия головы, я существовала в моменте, и все остальное – и прошлое, и будущее – проносилось мимо. Туман в голове усилился, но я еще соображала, еще понимала: здесь слишком много народу – слишком много незнакомцев – и слишком мало места. Мне не хватало воздуха, что-то сдавливало мою грудь. Я опустила взгляд, оказалось: в пылу танца мое платье сползло ниже даже, чем носила Моргана. Я поспешила натянуть его обратно.

– Аккуратнее, Шалот. Выглядишь так, словно сейчас откатишься. – Ланселот всегда заговаривал со мной спокойным, полным холодка голосом. – Если тебя растопчет толпа, то меня сожрут.

– Я в порядке. – Я скрестила на груди руки. – Но, пожалуй, спасибо.

 Последние слова я произнесла только в своей голове. И хорошо. Сомневаюсь, что Ланселот знал бы, как на это ответить.

 Он удивил меня: взял за руку и притянул к себе, вторую положив на талию.

– Что это ты делаешь? – тревожно протянула я, хотя моя ладонь тут же легла ему на плечо. Ох уж эти долгие годы тренировок.

– Танцую с тобой. Думал, это очевидно, – сухо заявил он, а потом повел меня по кругу.

 Мы были далеко от основной толпы, и музыка действовала на меня не так сильно. Разум принадлежал сейчас только мне, и от этого вся ситуация казалась еще более абсурдной.

– Но… почему? – спросила я.

– Потому что ты очень хотела танцевать, – ответил он так, словно и это тоже было очевидно. – А здесь тебя вряд ли затопчут.

 Мы повернулись, и я заметила, как одна из девушек с краю наблюдает за нами – облачная сильфида с серебряными локонами, в белом платье, которое походило на туман. Ее звали Эйра, кажется, но я не была уверена. Ланселот так часто менял девушек, что я уже не запоминала их имена.

– Тебе не обязательно это делать, – сказала я. – К тому же тебя заждались.

 Ланселот проследил за моим взглядом и вздохнул, а потом улыбнулся, но глаза его остались безучастными.

– Что ж, в таком случае не только я оказываю тебе услугу. Давно хотелось с ней порвать.

 Я рассмеялась.

– Опять? Всего два дня назад ты клялся, что безумно в нее влюблен.

 Он пожал плечами.

– Я и был.

– Чувства твои непостоянны, как течения, Ланс. – Я в основном шутила, но Ланселот, кажется, уловил долю правды в моих словах.

– Я хотя бы от них не бегу, – ответил он.

 В его фразе не было жестокости, но я все равно почувствовала укол.

– Ты много от чего не бежишь… – сорвалась я.

 Он на мгновение замолчал.

– Знаешь, в чем самая большая разница между человеком и фейри? – наконец спросил он.

– В магии, – не колеблясь, ответила я.

 Он покачал головой.

– В сроке жизни. Люди живут так, словно каждая секунда может быть последней. У вас их так мало, что это недалеко от правды. Но фейри видят в жизни долгую шахматную партию: им важен не следующий ход, а то, что они сделают через десять, двадцать, тридцать ходов. У их жизней нет конца, и потому все их действия бессмысленны.

– И при чем тут это?

– При том, Шалот, что я стою одной ногой в царстве людей, а второй – в царстве фейри. Меня растили с учетом долгой, наполненной жизни, и я бы этого хотел… но, скорее всего, умру намного раньше. Может, лет через сто, если очень повезет. Так почему бы мне не делать то, что я хочу?

 Я не привыкла к тому, что Ланселот может быть таким искренним, и сильно удивилась.

– Но у твоих действий есть последствия, – наконец произнесла я. – Ты причиняешь боль реальным людям.

– Таким, как Эйра? – Он рассмеялся. – Она бессмертна. Для нее годы – словно вздохи. Через пару лет она и имени моего не вспомнит.

 Он пытался закрыться улыбкой, но под ней скрывалась открытая рана, о которой я и не подозревала. Я посмотрела на Ланселота и поняла, что вижу его впервые в жизни. Он обычно не показывал своих слабостей. Он не бросал на людей открытые, понимающие взгляды – по крайней мере тогда. Но в ту ночь я заметила в его глазах что-то знакомое, и это зацепило меня. Так он смотрел на меня в моих видениях: в будущем, которое неумолимо приближалось.

– Спасибо, – выдохнула я. – За то, что вывел меня из толпы. И за то, что остался.

 Вновь повисла тишина, но на этот раз она была тяжелой, и Ланселот отвел взгляд, как обычно чуть ухмыляясь. Он отступил назад, чтобы между нами появилась небольшая бездна.

– Так и в Камелоте танцуют, Шалот?

 Я прокашлялась и поправила его руку, а потом отступила еще дальше.

 Он засмеялся, но теперь не звучал холодно. Это был обычный его смех.

– И какое в этом веселье? – прошептал он мне на ухо, и по спине моей побежали мурашки, на которые я постаралась не обращать внимания.

 Щеки мои запылали, и Ланселот рассмеялся еще сильнее.

– Клянусь Девой, Матерью и Старухой, Ланселот, если не перестанешь надо мной смеяться, я своими руками отправлю тебя в огонь, – пробормотала я.

 Пустая угроза, и он об этом прекрасно знал. Ланселот приподнял брови и опустил на меня взгляд.

– Ничего не обещаю, – ответил он. – Но, если все-таки решишь не предавать меня огню, может, продолжим танцевать?

 Я почти засмеялась, а потом вдруг поняла, что он не шутит. Я сглотнула и кивнула.

– Хорошо. Но право толкнуть тебя в огонь после танца остается за мной.

 Он улыбнулся.

– Договорились. Но раз уж мы на Авалоне, а не в Камелоте… – Ланселот прижал меня к себе так, что между нами почти не осталось места, и опустил руку обратно на талию.

 Я покраснела и попыталась не думать о том, что этот танец заставлял меня чувствовать. Я словно вернулась в самую гущу толпы, и в ушах, и в крови у меня гремела музыка фейри.