Текст книги "Очарованная призраками"

 Страшно, но хочется большего. Слишком много. Недостаточно.

 Его близость невозможно было игнорировать: от Ланселота пахло дымом, медом и лавандой. Его грубая рука крепко сжимала мою ладонь, словно я в любой момент могла ускользнуть. Другая же прижималась к моей спине, удерживала меня, словно якорь. Он нависал надо мной, и лунный свет превращал его волосы в серебро: они были раздражающе длинными и чуть вились у ушей.

 И я вдруг представила, каково это: запустить в них пальцы. Но утонула я в результате в его глазах. Они удерживали мой взгляд, и в них не было ни капли привычного высокомерия. Ланселот выглядел так, словно нервничал, – впервые за то время, что я его знала. И, кажется, его удивляло это не меньше, чем меня. А еще от него веяло безумной энергией.

 Первый поцелуй был неизбежностью, но я все равно растеряла свое дыхание. Не знаю, кто из нас потянулся первым, кто кого поцеловал, но в один миг мы были Элейн и Ланселотом, а в другой уже тонули друг в друге, в омуте волос, и кожи, и губ, и языков, и зубов.

 Наши дыхания стали единым целым.

 И при этом мы все еще стояли.

 И мир двигался вокруг нас, словно ничего не произошло.

 Но он изменился, потому что, когда мы оторвались друг от друга, потрясенные и бездыханные, в топазовом взгляде Ланселота все еще сквозила неуверенность.

 Мир немного перевернулся, но лишь мы вдвоем это почувствовали.

 После этого ко мне пришли видения, гобелен за гобеленом, сцена за сценой, и повсюду – дороги, где мы не принесем друг другу ничего, кроме боли и отчаяния. Иногда Ланселот просто уходил. Иногда уходила я. Иногда разбивалось его сердце, иногда мое. Порой я видела, что следовало за этим: другие решения и другие предательства, которые питались друг от друга и росли.

 В некоторых видениях наша история вплеталась в легенду побольше – легенду о победе Артура или его поражении. Я видела, как часть моей собственной истории повлияет на будущее Альбиона.

 И каждый раз, когда видела все это, я клялась себе, что оно того не стоит, что я не позволю всему этому случиться. И каждый раз я расставалась с Ланселотом. Говорила ему, будто это в последний раз. Но на каждом костре я снова оказывалась в его объятиях и целовала его до тех пор, пока восходящее солнце не окрашивало небо и озеро пастелью.

 А потом это продолжилось и не на кострах тоже. Мы обменивались поцелуями в лесу, придумывали глупые оправдания для своего отсутствия, в которые остальные не особо верили. Мы проводили ночи в моем домике, сплетаясь в объятиях и слушая сердца друг друга. Мы ужинали с его матерью и много разговаривали. Мы рушили стены, показывали свои слабости, принимали их, внутри и снаружи. Мы полюбили.

 В детстве мой брат Лавейн пугал меня тем, что в замке ползает питон. Он предупреждал, что, если я не буду осторожна, тот схватит меня за шею и задушит: чем сильнее я буду сопротивляться, тем крепче он будет сжимать вокруг меня свои кольца. Лавейн, конечно, врал – он просто прочел о питонах в книге и решил меня помучить. Но я навсегда это запомнила.

 Вот на что была похожа любовь к Ланселоту. Я знала, как она закончится, но чем больше сопротивлялась, тем сильнее в ней увязала. Я не могла с этим сражаться. У меня никогда не было и шанса.

 Но брак? Это был выбор, а не случайность. Я могла сказать нет, могла контролировать эту часть своей жизни – так планировала делать и впредь.

17

– И зачем я нужна на рыцарском отборе? – вздыхает Моргана. – Все эти фанфары и церемонии… они ведь ужасно скучные.

 Солнце поднялось два часа назад, но Моргана все еще валяется в кровати, в ночнушке, с распущенными волосами, которые выглядят так, словно она их целую неделю не расчесывала. И чем дольше я смотрю на ее платье, тем больше убеждаюсь, что в нем она ходила и вчера, и позавчера тоже. Хорошенько покопавшись в памяти, я понимаю: я не видела ее ни в чем, кроме него, с тех пор, как мы приехали в Камелот.

– Ты ведь сестра Артура. Если ты не придешь, пойдут слухи. – Я залезаю в ее гардероб в поисках чего-нибудь подходящего и нахожу кремовое платье с вышитыми розами. Показываю его Моргане, но она тут же кривится и качает головой.

– Меня не волнует, пусть говорят.

Она закатывает глаза и откидывается на гору белых подушек, и ее черные волосы рассыпаются по ним. Теперь Моргана похожа на картину с какой-то давно позабытой богиней.

– Меня волнует. И Нимуэ тоже.

Я возвращаюсь к шкафу и достаю оттуда зеленое муслиновое платье с белым кружевом и жемчужными пуговицами.

 Моргана всегда хочет угодить Нимуэ, и мне не стоило об этом упоминать, но иного выбора она мне не оставила.

– Ох, нет! – Она кривит губы, глядя на платье. – Такое разве что Моргауза бы надела.

– Говори о ней что хочешь, но одевается она по последней моде, – замечаю я, но убираю платье и выбираю другое.

Хотя сомневаюсь, что Моргане что-то понравится: все здешние платья предназначены для двора и отличаются пастельными цветами, кружевом, оборками и лентами. Представить Моргану в одном из них – трудная задачка. Может, поэтому она и не выходит из башни.

– Если бы Нимуэ было не все равно, она бы поддерживала с нами связь, – отзывается Моргана. – Если б ей было не все равно, она бы не изгнала нас с Авалона.

 Я вспоминаю слова Нимуэ: «Здесь вы всегда будете в безопасности. Но вас растили не для этого. Вы должны стать героями».

 Мне этого хватило, но Моргана другая. Она никогда не хотела быть героиней, не нуждалась в славе и восхищении. В первую очередь ее волнует ее собственное счастье, и этим можно восхищаться, особенно при дворе, где женщины в основном ограничивают себя и становятся удобными. Глотают мышьяк, чтобы только показаться милее.

 Но если я об этом заговорю, то мы поругаемся, и я выравниваю дыхание и задаю вопрос, которого боюсь:

– Когда ты в последний раз выходила из башни?

 Она отвечает не сразу: хмурит брови и почти исчезает под одеялом.

 Это так странно. За все годы знакомства я никогда не видела, чтобы она пыталась исчезнуть. Этого хотела я: растворялась на фоне, проваливалась в книги, а Моргана силой вытаскивала меня в мир. Понятия не имею, как поступить теперь, когда мы поменялись местами.

– Какой в этом смысл? – бормочет Моргана. – Снаружи для меня ничего нет. Здесь, в башне, тоже ничего нет, но тут хотя бы тихо, и мне не приходится волноваться о людях, которые шепчутся за моей спиной.

– А я думала, тебя не волнуют слухи.

– Меня и не волнуют, – быстро произносит она – слишком быстро, чтобы я в это поверила. – Пусть обсуждают все, что заблагорассудится, я не стану их останавливать. Но это вовсе не значит, что я должна их слушать. Чувствовать на себе их осуждающие взгляды. Улыбаться и притворяться, что не замечаю, как они пытаются уничтожить меня.

 Я закатываю глаза.

– Сколько драмы. И они не так уж и плохи на самом-то деле. Девочки-подростки всегда слишком жестоки, но они ведь тоже выросли. Как и мы.

 Моргана бросает на меня сердитый взгляд.

– Такие девчонки никогда не вырастают. Их уродливая злоба всегда остается где-то там, внутри. С годами они просто лучше ее скрывают: выжидают время для атаки.

 Я фыркаю.

– Ты их переоцениваешь.

– Или ты их недооцениваешь, – поправляет меня Моргана.

– Никого я не недооцениваю, – отвечаю я, но ее слова попадают в цель.

 Я достаю очередное платье: у него есть нижняя юбка и кружева, но оно серое и без лишних украшений.

 Моргана не отвергает его сразу, но все равно кривится.

– А черного ничего нет? – спрашивает она.

– До заката – нет. Только пастель. Это традиция.

– И кто же ее выдумал? – бормочет она, но наконец выбирается из кровати.

 Полагаю, ответа она не ожидает, но у меня его и нет.

 В Камелоте для женщин существует множество глупых правил: пастельные цвета до заката, вырезы выше ключиц; никогда не поднимать юбку так высоко, чтобы открыть щиколотки; волосы забирать в прическу, если ты уже не девица; не танцевать дважды с одним и тем же мужчиной, если только вы не обручены; не оставаться наедине с мужчиной не из твоей семьи. Не знаю, откуда они появились, но прежде я никогда не задавалась этим вопросом. Они существовали – и все. Но на Авалоне их не было, и после проведенного там времени я понимаю, что они слишком уж строги.

 Моргана забирает у меня платье и заходит за расписную ширму, чтобы переодеться.

– А ты знаешь, как проходит отбор? – спрашиваю я.

– Полагаю, с кучей речей про храбрость и доблесть?

– Будет только одна, и произносить ее будет Артур. Мы несколько дней над ней работали. Потом он назовет выбранных рыцарей, они поклянутся ему в верности – и все. Их будет всего пятьдесят. Так сделали для того, чтобы над Артуром посмеяться. Но Ланс видел их тренировки и выделил среди них лучших. Мы справимся. А потом все плавно перетечет в прощальный пир.

 Моргана фыркает.

– Как мило. Похоже, все они будут надеяться, что мы не вернемся.

– Так, значит, ты придешь на отбор? И на пир?

– Я бы предпочла глотать крысиный гной.

– А у крыс есть… – Я качаю головой.

 Я еще даже не завтракала, для разговоров о крысах слишком рано.

– Неважно, – продолжаю я. – Но тебе стоит прийти. Даже если ты не слышишь шепотки за своей спиной, это не значит, что они на тебя не влияют.

 Моргана выходит из-за ширмы уже в платье. Оно странно на ней смотрится, и не только потому, что не затянуто. Кажется, я никогда не видела ее настолько… закрытой. Она едва ли сможет поднять в этом платье руку – иначе порвет шелк. Выглядит она совершенно разбитой и неуклюже одергивает юбку, пока смотрится в зеркало.

– Выглядишь прелестно, – говорю я, но Моргана отвечает мне хмурым взглядом и жестом просит помочь со шнуровкой.

– Что они говорят? – шепчет она.

 Ей не хочется волноваться из-за чужих разговоров. Тем не менее ей не все равно. И какая-то часть меня вздыхает с облегчением: это делает Моргану более человечной, такой же ранимой, как и все мы, хоть она и притворяется, будто это не так.

 Я затягиваю на ней ленты, и она рычит, хотя я оставила их довольно свободными. Моя мать делала это так сильно, что я едва могла дышать. Иногда, после того как служанка помогала мне избавиться от платья, я находила на ребрах пятна синего, фиолетового и зеленого цвета.

– Говорят, что ты прячешься. – Я завязываю на ее спине бантик и оглядываю ее в зеркале.

 Мы стоим рядом. Две стороны одной монеты, как называла нас Нимуэ. Такие разные, но с такими похожими сердцами.

– Они говорят, что ты боишься. Что ты чего-то стыдишься – хотя не могут сойтись в том, чего именно. Кто-то говорит, что бородавок. Кто-то – что шестого пальца. Кое-кто клялся, что ты вернулась ко двору с ребенком фейри под сердцем, и кожа у тебя оттого посинела.

 Моргана фыркает от смеха.

– Люди такие идиоты, Эл, – произносит она, но взгляд ее остается тяжелым.

– Может, и так. – Я обнимаю ее и кладу голову ей на плечо. – Вчера Мордред назвал тебя трусихой за то, что ты не пришла на ужин.

 Она хмурится, и атмосфера в комнате меняется.

– Так и сказал? – низко шипит она. – Назвал меня трусливой?

 Я киваю и задеваю Моргану подбородком – она кривится, но не просит меня отойти.

– Ну ладно, – цедит она сквозь зубы. – Схожу я на эту вашу церемонию. Но не думай, что мне будет это в радость.

 Я стискиваю ее плечи и легонько целую в щеку.

– И не посмею.

 Я бывала на рыцарских отборах и прежде, пускай всегда и считала их лишь предлогом для банкета после. В моих воспоминаниях это утомительные вечера, но они хотя бы быстро проходили. Король Утер обычно наблюдал за тем, как какой-нибудь лорд, или граф, или заграничный принц отправляется на поиски верных людей.

 Но, казалось, выбор они сделали загодя. Они знали, кого хотели взять с собой, и перечисляли имена одно за другим. Когда к рыцарю обращались, он выходил вперед, кланялся и клялся в верности до самого конца похода, несмотря ни на что.

 Я следую за Артуром по ступеням дворца к оживленному двору, в руках у меня пергамент. Его разворачивали и сворачивали обратно столько раз за последние дни, что он готов вот-вот развалиться на части. На нем – имена пятидесяти мужчин, которых выбрал Ланселот, – они помогут в завоевании Лионесса.

 Пятьдесят человек. Вот и все. Мерлин ожидал, что мы сможем покорить дикую, населенную чудовищами страну с пятьюдесятью рыцарями.

 А может, он этого и не ожидал. Может, он думал, что мы не справимся, потому и посылал с нами немного солдат. Но это не имеет значения. Неважно, пятьдесят у нас будет воинов или тысяча – мирный договор с Лионессом подпишем все равно.

 Но я бы предпочла отряд побольше. Больше людей – значит, больше сыновей благородных кровей, чьи семьи присягнули бы Артуру, назвали бы его королем. А поддержка нам бы не помешала.

 Тем не менее пятьдесят рыцарей – все, на что мы можем рассчитывать. Придется этим довольствоваться.

 Во дворе полно народа: благородных сэров, судя по дорогому шелку, блистающему в свете полуденного солнца. Они собрались вокруг кучки рыцарей в сияющих доспехах, которые стоят плечом к плечу.

 Мы прибываем последними. Мерлин уже ждет на помосте в центре площади: на нем темно-синяя бархатная роба, а седые волосы перехвачены сзади кожаным ремешком.

 Прежде чем Артур присоединяется к нему, я вкладываю в его руки пергамент, и он улыбается, немного нервно, но благодарно. Артур выглядит таким уверенным всякий раз, когда обращается к толпе… как он умудряется так нервничать перед этим?

– Все будет хорошо, – успокаиваю его я. – Все закончится, глазом не успеешь моргнуть.

 Он коротко кивает, а потом отворачивается и поднимается по ступенькам к Мерлину. Мы с Ланселотом и Морганой встаем перед толпой, так близко к рыцарям, что от запаха их пота у меня кружится голова. Я пытаюсь не подать виду, но Моргана своего неудобства не скрывает и прикрывает нос рукавом своего серого платья.

– Спасибо, что присоединились к нам этим утром, – начинает Артур, обводя взглядом толпу.

 Я делаю то же и натыкаюсь на несколько знакомых лиц: парочку графов, лордов и герцогов, с которыми я обедала в последние дни. Вспоминаю я и девушек, приходивших на переговоры с Артуром, – они разодеты в платья, не особо подходящие отбору, с украшениями, сияющими на бледном утреннем солнце. Задерживаю взгляд на Мордреде и Моргаузе, стоящих слева от меня: на обоих плащи, отороченные горностаем, словно они парные куклы. Из тех, что будто следят за тобой своими стеклянными глазами.

– Завтра я отправлюсь в путь, чтобы исполнить желание моего покойного отца – желание об объединении Альбиона. Я не вернусь в Камелот, пока не исполню его и не завоюю право называться его сыном и наследником.

Артур обводит внимательным взглядом ряды рыцарей, хотя посмотреть в их лица и не может: на них глухие шлемы.

– Вы – лучшие воины Камелота, – продолжает он. – Гордость нашего королевства, сердце нашей страны. Для меня будет честью отправиться в путь вместе с вами, и я бы хотел взять с собою вас всех. Но я выберу лишь пятьдесят человек.

 Артур расправляет пергамент. Надеюсь, что только я замечаю, как дрожат его руки.

 Он прокашливается, кидает в толпу еще один взгляд, а потом произносит первое имя:

– Сэр Карадок.

 Ко мне наклоняется Ланселот и шепчет, пока мы наблюдаем за выступающим вперед рыцарем:

– Он один из лучших, что я видел. К тому же младший сын какого-то короля. Нейтса вроде?

 Я киваю. Нейтс – маленькое островное королевство на востоке. Их правитель присягнул Утеру задолго до моего рождения, и они были частью Альбиона с тех пор.

 Сэр Карадок поднимает забрало.

– Благодарю вас, сэр, за ваше предложение. Это честь. Но я вынужден отказаться.

 Я отодвигаюсь от Ланселота. За все отборы, на которых я присутствовала, я ни разу не слышала отказа. Я даже не знала, что это разрешено.

 Скашиваю взгляд на Мордреда и вижу на его губах невыносимую, но ожидаемую ухмылку. И понимаю: сэр Карадок – один из его людей.

 Артур даже не запинается. Он кивает сэру Карадоку, и тот опускает свое забрало и отходит назад.

– Сэр Паламедес, – называет Артур следующего.

 Еще один рыцарь выступает вперед, и Ланселот снова шепчет:

– Этот постарше… ему лет сорок, кажется, но он хорош, и люди его уважают.

 Но я его почти не слышу. Все мое внимание приковано к сэру Паламедесу и его забралу. Он еще не ответил, а у меня уже душа ушла в пятки. И без видений я понимаю, что случится дальше.

– Благодарю вас, сэр, за предложение. Это честь. Но я вынужден отказаться.

 Мордред ухмыляется уже открыто, а Артур неуверенно переступает с ноги на ногу и хмурится, глядя на пергамент. Наверняка думает, не ошибся ли.

– Такого ты не ожидала? – спрашивает меня Ланселот.

– Конечно, нет, – шипит Моргана, не дав мне ответить.

– Я не спрашивал у них, присоединятся ли они к Артуру. Стоило ли? – Наступает черед Ланселота хмуриться.

– В этом никогда не было необходимости, – отвечаю я, но все мое внимание приковано к Артуру. – Это всего лишь формальность – рыцари всегда идут туда, куда им скажут. Они не выбирают себе сэров в зависимости от политики или знакомств.

– Но именно это они сейчас и делают. – Моргана заглядывает за меня, чтобы кинуть сердитый взгляд на свою сестру и Мордреда. – Он наверняка их как-то подкупил.

 Артур пробует назвать еще три имени, но каждый из рыцарей – сэр Динадан, сэр Эктор, сэр Сафир – отвечает то же, что и первые два. Они благодарят Артура за предложение и за честь, но отказываются помогать.

 После того как сэр Сафир возвращается в ряд и опускает забрало, Артур комкает кусок пергамента в своих руках. Меня переполняют разочарование и унижение, но Артур выглядит спокойным. Он снова переводит взгляд на собрание рыцарей.

– Рыцари обладают множеством замечательных качеств: храбростью, отвагой, ярким умом. Не сомневаюсь, что каждый из вас обладает всем этим. Так что сегодня я выделю самое важное: готовность последовать за мной и исполнить желание моего отца об объединении королевства под одним флагом, одной короной, одной властью. Я прошу о многом: мы отправимся в опасные земли, куда немногие осмеливались ступать и откуда возвращалось еще меньше. Поэтому я прошу храбрейших среди вас последовать за мной.

 Меня захлестывает восхищение.

 «Молодец, Артур, – думаю я, ведь он использует против них их гордость. – Пусть считают, что те, кто откажется за тобой пойти, – трусы, хотя напрямую ты это и не сказал».

 Не думала, что он на такое способен. Артур продолжает:

– Если вы готовы пойти со мной, сделайте шаг вперед. Остальные могут быть свободны.

 Площадь накрывает тишиной, и внутри меня разворачивает свои кольца страх. Никто не отправится с нами.

 Мордред всех переманил на свою сторону. Он подстроил отбор, желая в зародыше задавить шансы Артура на успех, унизить его, показать ему и всему двору, что ему тут не место. И он не тот, за кем стоит пойти.

 Моргана находит мою руку и сжимает ее. Глаза ее прикованы к Артуру.

– Они все – глупцы, – цедит она сквозь зубы. – Им стоило бы драться между собой за шанс отправиться за Артуром. Ох, многое бы я отдала за один выпад против моей сестры, возможность исполосовать своими когтями ее ли…

– Тише. – Я слежу за рыцарем, который неуверенно выходит вперед.

 Он стоял не в переднем ряду. Не во втором и даже не в третьем. Он выходит из последнего, пятого ряда. Поднимает свое забрало, и я узнаю его.

 Узнаю его, хотя никогда еще не встречала.

– Я буду сражаться рядом с вами, – произносит рыцарь, и я вспоминаю и его голос тоже. Я слышала его в видениях: его присяги на верность Артуру, его леденящий душу крик, когда он держал тело Артура в своих руках.

 Артур улыбается.

– Это будет честью для меня, сэр. Назовите свое имя!

– Гавейн, Ваше Высочество, – отвечает он. – Наши матери были сестрами, но мы с вами еще не встречались.

– Что ж, кузен, я рад это исправить. Кто-нибудь еще?

 Рыцари выходят вперед, один за другим, и поднимают свои забрала. Я слышу несколько имен. Все эти рыцари стояли позади. Новички, полагаю, или те, кто еще не прошел достаточно испытаний.

– Сколько их? – спрашиваю я.

 Ланселот достаточно высок для того, чтобы ответить на этот вопрос.

– Девять. – Он хмурится. – Всего девять рыцарей.

 Отбор завершился. Люди расходятся, и я задерживаюсь рядом с Ланселотом и Морганой, чтобы понаблюдать за сэром Гавейном. Должно быть, он почувствовал на себе мое внимание. Он оборачивается и смотрит мне в глаза, пока не исчезает в толпе. А я стараюсь не вспоминать о другом его взгляде – умоляющем и отчаянном, диком, полном слез.

– Элейн? – Ланселот помогает мне выбраться из омута мыслей. На лице его – растерянность.

– Что ты в нем увидел? – спрашиваю я. – В Гавейне?

 Он на мгновение задумывается, а потом пожимает плечами.

– Он новичок, но не безнадежный, полагаю. Страсти много, точности никакой… но этому можно научиться. Он молод.

– Не так уж и молод, – отвечаю я. – Они с Артуром погодки.

– Его в твоем списке не было? – интересуется Моргана.

– Нет, – не сразу признается Ланселот. – Никого из них не было – тех, кто вышел вперед. Парочка из них многообещающи, но никто еще толком не обучен. К Лионессу никто не готов.

– Что ж, будем считать, что готов, – произношу я, словно это все решает. – Мы ведь не идем на войну, так? Они просто сопровождение, ничего больше. С этим-то они справятся, так?

 Ланселот в конце концов кивает.

– Да, – выдыхает он.

– Вот и хорошо. Сходишь за сэром Гавейном, позовешь его на завтрак? – Я схожу с помоста, Моргана и Ланселот – за мной.

– Зачем это? – Ланселот хмурится.

 Потому что это важно. Потому что он останется стоять, когда все мы падем. Потому что он – недостающий кусок мозаики. Он нам нужен.

 Но я не могу рассказать ему всего этого.

– Ты ведь слышал его… он кузен Артура. И Морганы тоже, раз уж мы об этом заговорили. Он наша ниточка к знати, а после того, что устроил Мордред, нам этого очень не хватает.

 Когда битва затихнет, когда Артура предадут, когда его спину пронзят мечи – прямиком через живот, – Гавейн понесет его. Он поддержит его. Он протащит его один много миль. Он промоет его рану – так хорошо, как только сумеет, чтобы тот не терял сознания, чтобы боль была не такой яркой, но всего этого будет мало. И Гавейн поймет это. Потому и принесет Артура на берег. Ко мне.

 Иногда я прихожу одна. Иногда со мной Гвиневра или Моргана. Иногда туда приходим все мы – на лодке, втроем. Сквозь туман плыть так сложно, но мы не колеблемся – дело ведь в Артуре.

 Гавейн расскажет о случившемся тихим голосом, но в этом не будет нужды. Я видела все это, но ему важно это произнести – чтобы самому поверить в свои слова.

 Он попросит меня спасти Артура, и его голос сломается, словно у подростка.

 Я отвечу ему, что не уверена, смогу ли это сделать, и он покачает головой.

– Ты сможешь, – твердо произнесет он. – Ты сможешь.

 Я не стану его поправлять, но и пустых обещаний не дам. Даже если я захочу, я не смогу разомк-нуть губ.

 Вместе мы погрузим Артура в лодку. Если со мной придут Гвиневра и Моргана, они останутся с ним, будут гладить его по волосам, шептать утешения и заклинания, от которых толка не больше, чем от поцелуев матери для больной коленки.

 На обратном пути к Авалону я оцепенею. Меня захлестнут эмоции, но я не дам им поглотить меня. Все мои мысли будут о том, что я должна вернуться на Авалон, что времени нет и что все висит на волоске.

 Если бы я прочувствовала всю важность момента, то не смогла бы и с места сдвинуться. Пусть уж лучше меня окутает шоком, пусть уж лучше мной завладеет холодная логика.

 Я отчалю от берега и, оглянувшись, увижу Гавейна – с опущенными плечами и головой. Из него словно выльется вся жизнь, но он останется стоять. Он будет сражаться за Артура и за его наследие, даже если Артур погибнет. Он будет скорбеть, да так сильно, что скорбь будет готова его сломить… но не сломит.

Что бы ни случилось, только Гавейн никогда не предаст Артура, никогда не побежит, никогда не струсит. Во многих смыслах Гавейн – лучший из нас.

 Он нужен нам, или у нас не останется ни шанса.