Текст книги "Кровь и сахар"

Глава пятая

Амелия Брэдстрит жила всего в восьми километрах от Дептфорда, но к северу от реки. Следовательно, нам понадобилось больше двух часов, чтобы добраться до нее. Мы переправились через Темзу на пароме для перевозки лошадей в Ротерхайте. Деревня Бетнал-Грин представляла собой беспорядочную смесь обветшалых домов и ферм, где разводили свиней, окруженную болотами и гороховыми полями. Над общинными землями маячил сумасшедший дом, серый и неприступный. Недобрые люди – друзья Каро в салонах в Мейфэре – говорили, что место прекрасно подходит Амелии Брэдстрит.

Я следовал указаниям, которые она мне дала, и нашел ее домик в нескольких улицах от общинных земель. Провисшая соломенная крыша была покрыта птичьим пометом, и, похоже, строили ее для дома гораздо большего размера. На огороде лежала свиноматка и кормила поросят. В воздухе резко пахло дрожжами и пивом – так пахнет у пивоварни.

Я постучал, и дверь открыла пожилая служанка-индуска. Она тупо смотрела на меня, пока я объяснял, зачем приехал, потом Амелия что-то неразборчиво крикнула из другой части дома, и служанка отступила, давая мне пройти. Она проводила меня в небольшую гостиную, где Амелия, бледная и задумчивая, вышла вперед, чтобы поприветствовать меня.

Она увидела, что я приехал один, и сразу же погрустнела.

– Я так надеялась, что вы найдете его.

Я пытался подобрать нужные слова – но возможно ли это в подобной ситуации?

– Давайте присядем, миссис Брэдстрит. Пожалуйста.

По выражению моего лица она поняла все.

– Он мертв, да?

Я безнадежно махнул рукой:

– Мне очень жаль.

Я был готов подхватить ее, если она рухнет в обморок, но Амелия просто опустилась на диван и поднесла руку к виску. Я восхищался ее стойкостью и силой духа. Она потеряла трех детей и мужа во время эпидемии холеры. Теперь у нее не осталось вообще никого.

Я пододвинул к дивану одно из видавших виды кресел. Холодная и тесная комната с отштукатуренными стенами была заставлена старой и изъеденной жучками мебелью. Выцветший ковер с каким-то индийским рисунком бросили на голые доски пола. Единственными примечательными украшениями были несколько восточных изделий из расписного фарфора.

Амелия слушала не перебивая, пока я рассказывал ей о поездке в Дептфорд. Я постарался избавить ее от многочисленных деталей. Тиски для пальцев. Удары кнута. Клеймо. Мне хотелось бы стереть их все из собственной памяти. Я продолжал думать про Тэда, лежавшего на столе у Брэбэзона. Временами мне хотелось опустить руки.

– Значит, его враги все-таки убили его, – вздохнула она. – Как он и опасался.

– Думаю, что именно это нам и следует предполагать. Вы можете вспомнить что-то еще, что о них говорил Тэд? Или о том первом покушении?

– Я пыталась вспомнить. Он говорил очень быстро – как и всегда, когда приходил в возбуждение. Что-то казалось мне притянутым за уши и маловероятным. Он упоминал врагов в Дептфорде, а еще говорил про группу богатых работорговцев. Тэд заявил, что они контролируют парламент и их власть в нашей стране сильнее, чем думает большинство людей, и об этом никогда не узнают.

– Вест-Индское лобби.

Во время учебы в Оксфорде мы часто называли их так.

– Значит, вы о них слышали? Я не была уверена, что они существуют на самом деле.

– Это группа богатейших владельцев плантаций и работорговцев, которые действуют сообща для защиты своих интересов. Как Ост-Индская компания. Или торговцы шерстью. Их бизнес может быть сомнительным, но ничего зловещего в них самих нет.

– Вы уверены? Если Тэд на самом деле думал, что может покончить с рабством, то разве это не давало им повод желать его смерти?

– Но как, ради всего святого, он собирался это сделать? Вы сами говорили, что работорговля – это огромное коммерческое предприятие. Многие из богатейших людей в королевстве вкладывают деньги в рейсы невольничьих кораблей, а обычные люди любят дешевые товары, которые могут позволить себе купить благодаря работорговле. Этот рынок не может взять и исчезнуть в одночасье.

– Кажется, Тэд думал, что могут – или, по крайней мере, что он способен нанести по ним смертельный удар. Вы сказали магистрату, что он отправился в Дептфорд что-то забрать?

– У меня создалось впечатление, что его это не заинтересовало. Или он притворился, что не заинтересовало. Ни он, ни мэр не стали отвечать на мои вопросы. Из-за этого я задумался, не защищают ли они кого-то в городе. Тэд схлестнулся с одним из местных работорговцев, а потом на причале на него набросился один моряк с невольничьего корабля.

– Вы не проверяли, есть ли среди его вещей то, что он собирался забрать?

Я не смог заставить себя разобрать его вещи в карете. Тэд мертв – осознание этого накатывало на меня снова и снова. И каждый раз мне становилось только больнее.

– Мне это кажется маловероятным. Мэр Стоукс и магистрат Чайлд спокойно отдали мне его саквояж.

Мы разложили вещи Тэда на кофейном столике. Грязная рубашка и чулки, полупустая бутылка джина, книга радикального мыслителя Томаса Пейна, пачка аболиционистских брошюр, ящик для написания писем из красного дерева, связка ключей. Амелия открыла ящик, и мы вдвоем несколько минут просматривали лежавшие там бумаги. В основном это были счета и гневные письма от кредиторов, а также несколько юридических документов. Как и говорил Чайлд, они никак не были связаны с убийством.

Амелия взяла один из памфлетов и прочитала вслух:

 
«С» значит свобода.
Все люди Англии должны быть
Освобождены из цепей рабства
И под знаком равенства жить.
 

Под стихами был изображен мускулистый африканец, разрывающий оковы. Еще ниже заглавные черные буквы провозглашали: «АНГЛИЙСКИЕ РАБЫ, ВЫ ДОЛЖНЫ ОТВОЕВАТЬ СВОЮ СВОБОДУ. “ДЕТИ СВОБОДЫ” ЗАЩИТЯТ ВАС».

– Тэд боролся за права рабов в лондонских судах, – сказала Амелия. – Многие десятки людей получили свободу благодаря ему.

– Мистер Чайлд сказал, что он пытался взбаламутить негров в Дептфорде. Тэд упоминал когда-нибудь этих людей из памфлета, «Детей Свободы»?

– Не припоминаю. Может, им больше известно о его плане покончить с рабством?

– Возможно. Только я не представляю, как их найти.

Амелия с несчастным видом уставилась на памфлет.

– Я настолько сосредоточена на собственных проблемах, что – признаю – едва ли думаю о затруднительном положении африканцев. У Тэда тоже были проблемы, тем не менее он беспокоился только о рабах и обездоленных.

– Он видел мир так, как скульптор видит каменную глыбу. Не то, что есть, а то, каким оно может стать.

– Но вас же это тоже беспокоило, насколько я помню. Я имею в виду рабство. В отличие от большинства молодых людей.

Я рассматривал изображение с брошюры, вспоминая:

– В годы моего детства у моей матери был чернокожий паж по имени Бен. Мы часто играли вместе – когда отца не было дома и он этого не видел. Мне с детства внушали, что африканцы – низшая раса, но я обнаружил, что Бен смотрит на вещи, чувствует и думает практически так же, как и я. Как только я понял это, рабство показалось мне неправильным.

– А где Бен сейчас? Все еще в рабстве?

– Отец продал его после смерти матери. Мне тогда было девять лет, Бен лишь немного старше. Я умолял отца не продавать его, но у него накопилось много долгов, а Бен стоил тридцать гиней. Я помню, как смотрел вслед уезжающей карете, зная, что больше никогда не увижу Бена. Его новый владелец отвез его на остров в Карибском море работать на плантации.

– Вы все еще верите в отмену рабства?

Я колебался. В Уайтхолле о доходах из Вест-Индии говорили только с почтением. Молодой чиновник, одобряющий отмену рабства, может попрощаться со своими политическими амбициями и перспективами. Я надеялся, что со временем, когда у меня будет больше влияния, мне удастся говорить о своих истинных убеждениях. Но пока я считал разумным прикусить язык. Но здесь, в разговоре с Амелией, я решил, что должен быть откровенным.

– Я думаю, что рабство – это самое отвратительное и мерзкое изобретение человечества. Я не знаю, как мы можем называть себя христианами. Но отмены рабства не произойдет никогда. По крайней мере, при моей жизни. Работорговля приносит слишком большие доходы. А людей просто не волнуют африканцы в другой части света.

Амелия улыбнулась:

– Тэд сказал бы, что вам нужна вера.

Ее слова заставили меня вспомнить о странных словах мисс Синнэмон.

– Кое-кто в доме мэра сказал мне, что Тэд приехал в Дептфорд, чтобы увидеть темного ангела. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Вы имеете в виду женщину?

– Возможно.

– У Тэда были женщины. Это я знаю. – Она покраснела. – Много женщин, хотя не таких, кого представляют сестре. Может, эта женщина – его темный ангел – знает, чем Тэд занимался в Дептфорде?

Я немного отвлекся, разрозненные мысли проносились в голове. Сколько событий за один день! Сколько вопросов без ответов! Он велел Амелии обратиться ко мне, если с ним что-то случится. Он сказал, что Гарри Коршэм будет знать, что делать. Но я не знал.

Я взял связку ключей:

– Вероятно, это ключи от его квартиры. Думаю, мне следует съездить и обыскать ее. Может, я найду там что-то полезное.

Амелия слабо улыбнулась мне:

– Спасибо, капитан Коршэм.

В одном из боковых карманов саквояжа она нашла кожаный мешочек, открыла и потрясла над ладонью. Выпал маленький сверток из красной вощеной бумаги. Амелия развернула бумагу, на которой чернилами были написаны восточные иероглифы. Внутри лежал коричневый комок размером с чернослив. Амелия понюхала его и, ничего не говоря, передала мне. Комок оказался податливым и тягучим, как замазка для окон. От него пахло свежескошенным сеном.

– Это опиум, – сказал я. – Его курят, вдыхают пары. Он одурманивает, вызывает эйфорию, у людей появляются дикие видения.

– Я знаю, что это такое. Я же жила в Индии, помните?

– Вы видели, чтобы Тэд его курил? Он этим не грешил до моего отъезда в Америку.

– Никогда. – Амелия бросила опиум на стол и внимательно посмотрела на меня: – Почему вы уехали в Америку? Вы жили здесь, а потом раз – и исчезли, не сказав ни слова. Я знаю, что вы поругались с Тэдом. Вы поэтому уехали?

– Это он так говорил?

– Он говорил, что все дело в девушке. Вы любили одну женщину. Это правда?

Мгновение я не мог ничего сказать, потому что потрясения дня снова накрыли меня. Тэд мертв, и уже ничего нельзя исправить.

– Это было очень давно, – сказал я.

Но Амелия не желала менять тему.

– Просто знайте, что он любил вас – независимо от того, какую боль вы причинили ему или он – вам. Он стал другим после вашего отъезда. Он скучал по вас, капитан Коршэм.

Каждое ее слово вонзалось в мою совесть, как стилет. Я склонил голову, стараясь не слушать.

– Многие мои воспоминания о нем – это воспоминания о вас. Как вы вдвоем приезжали из Оксфорда. Дни на реке. Папа с собаками. Вы были Арчером не меньше, чем любой из нас, носивших эту фамилию. Мама плакала, когда вы уехали. Она любила вас как сына. Но вас едва ли можно было бы назвать одним из нас, если бы вы ее не разочаровали? – Она грустно улыбнулась мне: – А теперь остались только вы и я.

Глава шестая

Мы добрались до границы Лондона в самом начале девятого. Огромный купол собора Святого Павла сиял золотом в лучах вечернего солнца, по Сити сновали клерки и биржевые брокеры, направлявшиеся домой или в поисках места для ужина. Чем дальше на запад, к Сохо, мы продвигались, тем оживленнее становилось на улицах, их заполнили джентльмены, желающие повеселиться, и проститутки. Я смотрел на них рассеянно, погруженный в воспоминания о Тэде. Лондон не изменился, но все теперь было по-другому.

Мы остановились перед Карлайл-хаусом, и я выпрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока Сэм поставит лесенку. Привратники знали меня и махнули рукой, жестом приглашая заходить, несмотря на крики протеста из очереди всех желающих попасть внутрь. Я быстро миновал анфиладу позолоченных комнат и наконец вошел в бальный зал.

Он был ярко освещен, играла музыка, мелькали разные краски: атласные платья, расшитые жилеты, шелковые веера. Я оглядел зал в поисках жены, ослепленный игрой света на хрустале и зеркалах. Не увидев ее в бальном зале, я поспешил дальше, по Китайскому мосту, через сад во внутреннем дворе, и оказался в комнате Звезд, где играли в фараона и кости. Газеты сравнивали происходящее в Карлайл-хаусе [19]19
  Как говорилось в сноске выше, Карлайл-хаус был арендован артисткой и куртизанкой Корнелис. Она сделала большой ремонт и добавила несколько помещений позади особняка. В старом здании проводились балы, в новых комнатах, к которым вел так называемый Китайский мост, играли в карты и кости и устраивали другие развлечения.


[Закрыть] с временами падения Рима. Каро называла его раем без невинности. Тэд, у которого больше негодования вызывали люди, а не развлечения, называл его десятым кругом ада.

И в этот вечер здесь и правда было как в аду. Я задыхался в своей форме, галстук казался петлей, хотя люди за игровыми столами будто бы совсем не обращали внимания на жару. Я прошел мимо своих знакомых, которые пожелали мне удачи на дополнительных выборах. Они не знали, что сейчас выборы волнуют меня меньше всего. Я думал только о Тэде. Тэде и Каро. А вот и она.

Каро смеялась, приподняв одну руку к каштановым волосам, собранным в высокую прическу, которую в этот вечер украшало несколько страусиных перьев. В свете свечей черты ее лица выглядели обманчиво хрупкими – тонкие кости, мягкие губы. Она была в светло-бежевом robe en chemise [20]20
  Robe en chemise – платье-рубашка (фр.).


[Закрыть] с лифом, украшенным лентами бирюзового цвета. Когда она встряхивала кости, ее браслеты с бриллиантами сияли радужным светом.

На окружающих ее джентльменах были надеты белые фраки и любезные улыбки. Я поискал глазами молодого виконта, который заявился к нам домой на прошлой неделе, но не увидел его. Возможно, он был изгнан из ее круга. Прийти пьяным к ней домой и пытаться спровоцировать ее мужа на дуэль, несомненно, означало нарушить установленные ею правила игры, какими бы они ни были. Не по сути, а по оболочке. Даже любовь подчинялась железным законам, установленным в гостиной Каро.

Я протолкнулся к ней и увел ее подальше от компании.

– Эй, Коршэм! – крикнул кто-то нам вслед. – Верни ее нам поскорее, старина. Она приносит удачу.

Я увел Каро в одну из маленьких ниш, украшенных гирляндами из листьев. Предполагалось, что они напоминают беседки, в которых в саду наслаждений встречаются любовники.

– Гарри? – сказала Каро. – Что случилось?

– Таддеус Арчер мертв.

Она посмотрела на меня:

– Боже праведный! Это чудовищно.

– Его убили. – Мой голос дрогнул. – Сначала пытали, потом перерезали горло.

Я не стал сообщать эти детали Амелии Брэдстрит, но Каро была дочерью своего отца. Она унаследовала характер и целеустремленность старого ублюдка. Один легкий вдох – и больше никакой реакции.

– Я ездил в Дептфорд. Тело нашли там.

– Дептфорд? – Каро произнесла слово так, словно речь шла про Китай или подземное царство Аида. – Что он там делал?

– У него был какой-то план, связанный с работорговлей. Мы с Амелией пытаемся это выяснить.

Каро нахмурилась при упоминании ее имени:

– Разве этим делом не должны заниматься дептфордские власти?

– Им нельзя верить. Тэд говорил об этом Амелии, а сегодня я сам увидел, что они собой представляют. Сейчас я еду в его квартиру. Надеюсь найти там что-нибудь. Я не хотел, чтобы ты беспокоилась.

Я осознавал, что это звучит как лепет. Лицо покрылось потом, на шее пульсировала жилка. Каро смотрела на меня, как на пациента Бетлемской королевской больницы [21]21
  Бетлемская королевская больница – психиатрическая больница в Лондоне.


[Закрыть], обеспокоенно и опасливо одновременно.

– Не думаю, что стоит вмешиваться.

– Тэд сказал Амелии обратиться ко мне, если с ним что-то случится. В этой истории вообще все неправильно, Каро. Он говорил, что торговцы рабами и политики готовят заговор против него. Он говорил, что они хотят его смерти.

– Еще одна причина не лезть в это дело. – Она понизила голос: – Ты вскоре должен стать членом парламента, Гарри. Если и есть удачное время для того, чтобы оказаться втянутым в историю о сенсационном убийстве, то это точно не оно. Подумай о своем избирательном округе. Некоторые местные фригольдеры [22]22
  Фригольдер (ист.) – свободный землевладелец.


[Закрыть] и сами рабовладельцы.

– Фригольдеры будут голосовать так, как нужно министерству, которое им заплатит. Кэвилл-Лоренс уверяет, что мне не нужно беспокоиться по этому поводу.

– Даже если и так, зачем рисковать?

Я снова видел покойного Чарльза Крейвена в его дочери – ум банкира быстро просчитывал риски и прибыль.

– Потому что он просил о моей помощи. Потому что у Амелии больше никого нет.

Каро склонила голову набок и смотрела на меня, выставив вперед челюсть, как профессиональный боксер из Уайтчепела [23]23
  Уайтчепел – исторический район Лондона, где жили иммигранты и рабочий класс.


[Закрыть].

– Если друзья Амелии не желают с ней общаться, то кто в этом виноват?

У меня болела нога после всех нагрузок этого дня. Усталость, казалось, пронизывала меня до мозга костей.

– Это было много лет назад. Одному Богу известно, какую цену ей пришлось заплатить за свою ошибку. И разве влюбиться – это преступление?

– Ее влюбленность не была преступлением. Преступлением было сбежать в Калькутту с чужим мужем. Леонору Брэдстрит сломил их поступок. Они унизили ее, и она умерла от разбитого сердца. – Каро нахмурилась: – Ты дал ей денег?

– Немного. Только чтобы оплатить похороны. Послушай, давай забудем про Амелию. Речь не о ней.

– А о чем? Ты почти не виделся с Таддеусом после окончания Оксфорда.

Я пытался найти объяснение, которое она сможет понять.

– Он был мне другом, когда я нуждался в этом больше всего. После смерти отца. Он стал первым человеком после мамы и Бена, которому было не все равно.

Я обвел взглядом знакомые лица за игральными столами. Этих людей я тоже звал друзьями. Одно слово, которое может значить все или ничего.

– Предположим, ты найдешь то, что ищешь, у него в квартире. Что дальше?

– Я отнесу улики дептфордскому магистрату и буду надеяться, что это заставит его действовать.

– А если не заставит?

– Тогда я сам останусь на несколько дней в Дептфорде и поспрашиваю людей. Если я выясню, кто убил Тэда, то обеспечу им уголовное преследование. У меня достаточно влияния, чтобы добиться перевода рассмотрения дела из Дептфорда в Лондон.

О степени недовольства Каро всегда можно судить по продолжительности ее молчания. На этот раз оно длилось так долго, что армия могла бы успеть осадить Трою.

– Гарри, это безумие. Скандал может все разрушить. Ты должен это понимать.

Под «всем» она имела в виду дополнительные выборы и впоследствии – определенно пост в министерстве. Со временем – пэрство и место в кабинете министров. Возможно даже – хотя мы редко об этом говорили, даже между собой, – переезд в совершенно определенный дом на Даунинг-стрит [24]24
  Имеется в виду Даунинг-стрит, 10, – официальная резиденция премьер-министра Великобритании.


[Закрыть]. Но сейчас все это казалось мне несущественным.

– Я обещаю быть осторожным и осмотрительным. Но я должен это сделать.

Мы посмотрели друг на друга, и каждый из нас хотел заставить другого понять. В конце концов Каро опустила глаза.

– Тогда нам больше не о чем говорить, – заявила она.

Я смотрел, как она возвращается к своим поклонникам, улыбаясь, словно все в полном порядке. Кто-то вручил ей кости, она поцеловала их, и все засмеялись.

Газеты называли нас золотой парой и предсказывали нам большое будущее. Мир видел только фасад нашей жизни, и он был прекрасен. Как сказал бы Гомер, мы посрамили наших врагов и порадовали наших друзей. Но, к моему огромному сожалению, мы редко радовали друг друга.

Глава седьмая

Линкольнс-Инн всегда напоминал мне оксфордский колледж. Впечатляющая кирпичная сторожка у ворот на Чансери-лейн, часовня, столовая, студенты-правоведы и адвокаты в черных шелковых мантиях. Я быстро шел по темным дворам и узким переулкам, серебристый лунный свет пробивался сквозь тянущийся от реки туман. Из часовни доносилось пение – шла вечерняя служба.

Я всего один раз заходил сюда к Тэду – и в тот день я в последний раз видел его живым. Это было сразу же после моего возвращения с войны в Америке. Воспоминания о той встрече возвращались вспышками. Я снова и снова видел его мрачное бледное лицо. Тогда оно выглядело даже хуже, чем на столе у Брэбэзона.

Я свернул на Нью-сквер, под ногами у меня хрустел гравий. Дома из красного кирпича, выступавшие из тумана, казались высокими и безжизненными. Я так погрузился в свои мысли, что не смотрел, куда иду, и врезался в кого-то на ступенях дома Тэда.

– Смотри, куда прешь, чертов бездельник! – рявкнул он.

Это был молодой африканец невысокого роста, с накачанными мускулами, которые выделялись под сюртуком цвета зеленого мха. Красная треуголка была натянута низко ему на лицо, и когда он повернулся, я увидел, что одна сторона его лица обезображена совершенно жуткими шрамами. Это уродство только усиливало угрозу, которая ощущалась в выражении его лица.

Бормоча извинения, я проскочил мимо него в холл дома Тэда. Я взял с собой деньги на взятки, но консьерж спал в своей будке. За тем, как я поднимался по лестнице, следила только кошка черепашьего окраса, сидевшая на стойке перед ним.

Я остановился на лестничной площадке, пытаясь вспомнить, как пройти к квартире Тэда. Здание представляло собой лабиринт коридоров со множеством дверей, которые вели в квартиры адвокатов. На стенах висели портреты давно умерших юристов в кружевных жабо. Я несколько раз повернул не туда, пока наконец не нашел дверь Тэда. Дрожащими пальцами я вставил ключ в замок.

В большой гостиной стоял холод: окно оставили открытым, на потолок бледными прямоугольниками падал лунный свет. Я застыл в полумраке, увидев, что ко мне приближается человек. На мгновение я подумал, что это Тэд. Он отвернулся от меня, чтобы схватить две большие кожаные сумки, которые стояли на полу у окна. Я в замешательстве смотрел, как он перекинул ноги через подоконник и исчез.

Тут я очнулся и бросился к окну, ожидая увидеть его разбившимся о булыжники мостовой. Но он приземлился в двух с половиной метрах внизу на чугунном балкончике над входом в дом с Кэри-стрит. Оттуда он сбросил сумки на улицу и спрыгнул вслед за ними. Я закричал, он поднял голову и посмотрел на меня. Я увидел размытые очертания белого лица. Затем он подхватил сумки и побежал в направлении Чансери-лейн.

Я хотел было броситься за ним и в другой жизни обязательно так и сделал бы. Но прыжки из окна на балкон, а оттуда на улицу – это именно то, что хирурги советовали мне не делать. Я не мог рисковать еще одним переломом и трещиной, поэтому беспомощно стоял у окна и наблюдал, как он исчезает в ночи.

Пытаясь понять, что все это значит, я споткнулся об угол камина и стал шарить вокруг в поисках лампы. Наконец я нашел ее и зажег с помощью огнива, которое лежало у меня в кармане. Комната осветилась тусклым светом. Гостиная выглядела практически так же, как в прошлый раз. Все немного потрепанное, несколько ценных вещей, которые Тэд не успел заложить, книги по философии и праву и больше почти ничего. Я наткнулся на грабителя? Если так, то он, вероятно, был разочарован. Тэд жил скромно и был одним из самых бедных джентльменов, которых я знал.

Тем не менее я осмотрел комнату более внимательно, потому что у меня появилась новая теория. Когда я был тут в последний раз, секретер, стоявший у двери, распирало от юридических документов и писем. Теперь все ящики были пусты. Как и стена над письменным столом Тэда. Раньше там висели схемы, графики и таблицы. Карты Африки и Карибского моря. План невольничьего корабля с черными телами, набитыми в трюм, как селедки.

Все исчезло. Я увидел дырочки от булавок в стене, а сами булавки валялись на письменном столе. Квартиру явно обыскивали. Все бумаги Тэда забрали.

Я подумал о мужчине, который выпрыгнул из окна. Его не напугало мое появление. Скорее наоборот. Такое самообладание говорило, что для этого человека взлом был привычным делом. Мог ли это быть убийца Тэда? Или кто-то еще, кого интересовали его бумаги? Я вспомнил свой разговор с Амелией, страхи Тэда, связанные с Вест-Индским лобби. Потом я отругал себя за собственную глупость. Я начинал думать, как Тэд. Лобби не занимается взломом и кражей адвокатских документов.

Но кто-то же сюда вломился.

И почему сейчас, сегодня ночью? Ведь Тэд мертв уже несколько дней. Может, этот человек или тот, кто его послал, до сегодняшнего дня не знал настоящих имени и фамилии Тэда? Это означало, что их они узнали сегодня, после моей поездки в Дептфорд. А это, в свою очередь, означало, что мэр Люций Стоукс или магистрат Перегрин Чайлд сообщили им.

Я зашел в спальню. Кровать Тэда была не заправлена, но для него это было нормально. Его вещи были сложены в гардеробе, а ящики прикроватной тумбочки – закрыты. Было трудно сказать, обыскивали эту комнату или нет, и все же, если я помешал взломщику закончить свое дело, то, возможно, именно здесь осталось то, что поможет объяснить убийство Тэда.

Сначала я заглянул в ящики прикроватной тумбочки, но не нашел там ничего интересного. Потом я обыскал карманы его одежды, но обнаружил в них только мелочь и потрепанные брошюры. Я даже запустил руку под матрас. Ничего.

Куда бы я ни заглянул, везде я видел Тэда. Брошенный на пол галстук, рядом с кроватью винный бокал с высохшими следами от кларета, горшок с засохшими фиалками на подоконнике. Мой взгляд остановился на портрете матери Тэда, который когда-то висел в наших комнатах в Уодхэм-колледже. При воспоминании об Оксфорде на меня нахлынули эмоции. Я слышал голос Тэда, словно он произнес эти слова сегодня: «Мама хранит все мои секреты. Она никогда не скажет ни слова, хотя знает, что гореть мне в аду».

У меня участилось дыхание. Гарри Коршэм поймет, что нужно делать.

Я снял портрет со стены, осмотрел его сзади и понял, что мне нужен нож, поэтому вернулся в гостиную.

В ящиках письменного стола Тэда валялся сургуч, залоговые расписки, пакеты с чернильным порошком и сломанные перья. Что-то металлическое блеснуло среди этого хлама, и я стал искать, что это было. Это оказался не нож, а плоский прямоугольник из чеканного серебра размером с коробочку для нюхательного табака. Я решил, что это входной жетон какого-то модного места отдыха. Он привлек мое внимание, потому что серебряная вещица явно что-то стоила, но Тэд не заложил ее. С одной стороны римскими цифрами было выбито «пятьдесят один» в окружении гравировки из цветов, похожих на лилии. Я опустил жетон в карман, подумав, что Амелия сможет его продать.

Наконец я триумфально извлек старый нож для заточки перьев из задней части одного из ящиков и вернулся с ним в спальню. Я вставил острие ножа в проем между рамой и задней частью картины, и мне не потребовалось много времени, чтобы отделить ее. В старые добрые времена Тэд прятал здесь самые радикальные брошюры и личные документы. Теперь там лежало всего несколько листов бумаги. Я поднес их к свету, и по коже пробежал холодок.

«ХВАТИТ ЗОДОВАТЬ ВАПРОСЫ. ХВАТИТ САВАТЬ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА. ЕЩЕ РАЗ ПАЯВИШЬСЯ В ДЕПТФОРДЕ – И ТЫ МЕРТВЕЦ».

«Я ЗА ТАБОЙ СЛЕЖУ. ВАЛИ ИЗ ГОРОДА ПАКА ТИБЯ НЕ ПРИРЕЗОЛИ УБЛЮДОК».

Третья оказалась самой краткой:

«ВАЛИ ИЗ ДЕПТФОРДА ИЛИ Я ТИБЯ УБЬЮ ЛЮБИТИЛЬ НЕГРОВ».

На улице спорили какие-то мужчины. Кричали что-то про идиота и лошадь. У меня снова гудело в ушах, но я старался думать. «Почему ты не пришел ко мне, Тэд? Если у тебя возникли проблемы, если тебе угрожали – почему ты не пришел ко мне?»

Глубже в проеме между рамой и картиной лежала пачка старых листов бумаги. Сначала я принял ее за сверток с письмами. Я осторожно развернул ломкие, заляпанные пятнами страницы на кровати. Похоже, их вырвали из какого-то журнала. Все листы были исписаны столбиками цифр, рядом с каждым числом кто-то нарисовал чернилами человеческий череп. Дюжины черепов. Сотни. У меня по ребрам скатились ледяные струйки пота. Создавалось впечатление, что черепа маршируют по странице, как жирные черные жуки.