Текст книги "Выход зубной феи"

Глава 10

После бодрящего утренника на свежем воздухе школьники шумным потоком растекались по зданию. Ребята постарше чинно выступали в клубных пиджаках с иголочки, и с видом заправских денди цедили сквозь зубы едкие замечания о сизом носе физрука и отсутствии спринг-роллов в столовке. Учебные вопросы и всякие мысли Поленко на этот счет интересовали их чуть меньше анатомии задней левой ноги у мамонта. Первые красавицы заведения с утиными лицами – а именно такие должны быть у «див от кутюр», если верить портретам столичных звезд – с презрением морщились на гикающих мальчишек помладше. Последние мерились летними подвигами по спасению утопающих, покорению вершин и вождению спорткаров, и в этой битве воображений не было места случайным помехам типа дисциплины. Учителя внушали, ребята галдели, родители переживали – все было так, как будто ничего и не было на вечернем педсовете.

Школу не впечатлили угрозы нового директора привить трухлявое полено казарменного порядка к крепкому, налитому молодым соком дичку нового поколения. Приговор Леонида Серафимовича никак не опечалил детские сердца и ожидаемой дрожи в коленках при виде наставника не вызвал. Легкомыслие юности и остатки летнего хмеля в головах вполне гарантировали элитных учеников от страха и учительских упреков. Старшеклассниками они ловились с дерзостью молодого бычка, вышедшего на красную тряпку, а интересы малюток надежно охранялись цербером из областного комитета по защите детей от воспитательного произвола.

Работенки у цербера было немного: в душе эстет, он старательно обходил стороной кварталы фабричной панели с тяжелыми на руку отцами, бедовыми мамашами и их чумазыми отпрысками. Смекалистые, но несовершеннолетние герои с городских окраин и рады были бы визиту хорошо одетого гражданина с золотыми часами, но их встреча по непонятным причинам цербером откладывалась. Зато породистые питомцы языковой гимназии могли рассчитывать на неподкупного чиновника в любое время дня и ночи, и дело тут было не только в их родословной; просто он очень любил детей.

Покуда милые крошки в бантах и ранцах радостно торопились на первый в жизни урок, их более опытные товарищи, второгодники и драчуны, понуро плелись за учителями к Голгофе обязательного начального образования. В колонне третьеклашек разгоралась жаркая дискуссия:

– И вот тут я им говорю, – вещал курносый малыш своим товарищам по несчастью. – Говорю, значит: "Все, родные и близкие! Я уже в вашу школу находился. Вы мне, говорю, говорили, там друзья, общение, весело и рассказывают про тигров, и как запустить мыша в космос. Я два года! Два! Ходил и ждал". Вот скажи, Серый, было про тигров?

Серый – шарообразный недоросль с лоснящимся от летней бабушкиной диеты лицом недовольно загундел:

– Не знаю, что там за тигров, а весело было тока тридцать первого мая. Когда вся эта бодяга закончилась, – и он жестом пухлой ладошки обвел товарищей, учителей и гулкий школьный коридор. Обведенные сразу поникли разноцветными головками и еще острее почувствовали безнадежность своего положения.

– Ну да, – после некоторой паузы всхлипнул курносик. – И я про то. Ни тигров, никакого нужного. А мне мама тут говорит: "Данилка, что значит – находился. Это на десять лет, сыночек, твои университеты!". Предупреждать надо! А теперь еще какой-то Поленид Анафемыч рычит как из сериала "Рекс". Хотя нет, не такой, хотя и похож. Этот не добрый, – ребята согласно закивали и наперебой стали убеждать друг друга, что Рекс-то, конечно, умница и свешивает язык совсем не так, как директор, а аккуратно и для вентиляции.

Мало-помалу спор о достоинствах полицейской овчарки и недостатках нового школьного начальника охватил все младшие классы, включая закоренелых отличников. Дрожащий подбородочек и вылупленные от удивления глаза девочки Марты явно указывали на то, что Поленко вреден даже в малых дозах, и лучше вообще с ним не встречаться. Учителя, эти путеводные звезды на небосклоне маленького человека, тоже не внушали особого оптимизма: на свеженьких выпускниц педа брутальная энергия Леонида Серафимовича произвела неизгладимое впечатление. Самые смелые отделались легким сотрясением мозга и прочих закоулков организма, и теперь с отсутствующим видом гладили своих подопечных по ранцам, пытаясь как-то утихомирить племя младое, незнакомое. Их коллеги послабже так и не вышли из полуобморочного состояния, заработанного на вчерашнем собрании и закрепленного лаем директора на линейке. В младшей школе прочно укоренялись анархия и плохие предчувствия.

А в это время наличный состав средних классов беспокойным муравейником вибрировал у актового зала, где планшеты родителей собирались осквернить установкой системы контроля успеваемости и поведения. Прогресс велик! Но ничто так не стесняет молодое дарование, как двойка, выставленная на обозрение родителей.

– Тарас, а, Тарас! – жалобно захныкал самый щупленький в 6 «Б» мальчик Антошка. Как всегда, за мелкой массой скрывался непримиримых дух, который противодействовал любым знаниям, атакующим несчастного изо всех кабинетов. – Тарасик, это что получается…Зря я все лето мастерил полочку за электрощитком? Я ведь даже книгу прочитал! Со словами! На три страницы, «В помощь домашнему мастеру». Мне, Тарас, никак нельзя дневник мамуле давать. Она от него случается дико неспокойная. Делать-то что? – Антошка с обидой засопел и ткнул в плечо рослого Динина.

– Что-что, – отозвался наследник славной деловой династии, – сухари сушить. Папа всегда так говорит. Это если тебя родичи выгонят из дома за успеваемость. Будешь скитаться хотя бы с сухарями. А воду можно из снега брать. Если до зимы дотянешь, конечно, – Тарас вовремя заметил слезу, закипающую в круглых глазах Антошки, замялся и решил приободрить друга. – А, вообще, Антоха, наши люди не сдаются! Надо найти крайнего, в смысле, кто виноват. И обезвредить. Зови ребят, будем штормить мозгом.

Мигом вокруг Тараса образовался кружок единомышленников, которые тоже любили своих родителей и справедливо полагали, что от лишних знаний им только лишние печали. Двойкам не место в радужном мире отцов и детей! Хотя в современной семье о человека по оценкам вообще не судят, ремень – это атавизм, а углы давно никем не обживаются. Ради спокойствия родных и близких одноклассники Тараса были готовы на подвиг: завести дубликат дневника, обязаться вести его прилежно и пунктуально, а за вполне посильную плату – на нужды общественного движения за мир – надежно хранить его на полочке за электрощитком во дворе. Уютно и скромно, как и требуется от хорошего, послушного сына.

Тут Тарас и показал, каких блестящих результатов можно достичь, лакирую образованием отличную наследственность. Мальчик зрил в корень еще в том возрасте, в котором его папа, лишенный заботы средней школы, по легкомыслию озирался только на инспектора из детской комнаты милиции.

– Дубликат – это неплохо, – подытожил Динин-младший, – но на время, господа. Дубликат не решает нашей проблемы. Наша проблема – эта программа у родичей в планшете.

– Тарасик, – уже не скрывая отчаяния завопил Антошка, – миленький, ну придумай что-нибудь! Ты же умный! Все там будем, знаю, но, может, есть надежда? Ну хотя бы пока я батю не перерасту или пока физику с химией не уберут. И русский с биологией. А вот рисование можно оставить…

Тарас снисходительно похлопал друга по плечу и с уверенным видом произнес:

– Выход есть, Антошка. Как говорили великие и делал мой папа: "Нет человека – нет проблемы". Нам надо всего лишь найти, кто это придумал и дать ему передумать обратно. Или пусть он в другой город уедет. Сейчас многие любят путешествовать! Ну что, ребя, кто виноват?

Школьники тут же загалдели, выдвигая, опровергая и подтверждая версии. Истина, как это водится у младенцев, быстро нашлась во всей своей неприглядной красе. Пытливый ум некоторых сразу же связал приятное новшество с появлением Леонида Серафимовича, хотя последний еще даже не успел взяться за горло спонсоров и потрясти его хорошенько. А именно они и расщедрились на удобный подарок учителям.

Но с точки зрения 6 «Б» виновный плавал на поверхности; его было решено извести по неведомым пока, но эффективным рецептам семьи Дининых. Изобретенную директором программу следовало, как всегда показывают в фильмах, заразить вирусами. Каждый получил ответственное задание: Тарас обязался взять интервью у папы о боевых заслугах и личном опыте, Антоше досталась миссия попроще – найти хакера мирового уровня, но чтобы недорого. Мелкие поручения – финансы, общественное мнение и моральная поддержка – разошлись по остальным.

К концу совещания лавры предателя единогласно увенчали пегого Поленко, и по старинному обычаю детское горе было тут же отмщено безжалостным гимназическим фольклором. К концу дня история о директоре, спящем в гробу и рычащем на случайных прохожих из-за забора дальней стройки уже дошла до мнительных девиц из девятого.

Выпускники же, вкусившие от заветного древа репетиторства, уже пропитались горьким от излишнего познания медом его плодов и усвоили главную заповедь: забить на все, чему тебя учили в школе и плевать на то, что ты там видел. Этим сам черт был не страшен, хотя Поленко и на фоне той хвостатой братии выглядел вполне конкурентно.

В общем, очередной залп нового директора по его подопечным прошел вхолостую: на девять утра первого сентября пострадавшими числились только девочка с колокольчиком и очкарик из 7 «А», проглядевший в свои модные затемненные окуляры дверной проем на первом этаже и попытавшийся, как Терминатор-2, пройти сквозь стену. Неудавшийся киборг получил от друзей дельный и исцеляющий совет смотреть, куда прет, и полностью оправился уже к полудню, так что раненых по большому счету не было.

Список пропавших без вести возглавлял и замыкал Тихон Гаврилович, сильно изумивший коллег своим отсутствием. Злые языки тут же связали его исчезновение с марсианами, так долго не прилетавшими за своим фанатом и в чем-то даже представителем внеземной цивилизации на российских просторах. Вполне допускалось, что зеленые человечка наконец-то решили то ли не бросать своего, то ли не делать ничего плохого нашей зеленой планете, но забрали Тихона с концами. Дома его не оказалось, по дорога к школе тоже была свободна и начальственное тело бегало туда-сюда без этого прилипалы. Финоген Семенович, узнав о бесследной пропаже Квазимодыша, еще больше укрепился в вере во Всевышнего, потянув за собой с десяток бывших идейных атеистов из педсостава. Прочие же наивно благодарили судьбу и неискоренимо высокий уровень преступности в области.

По всему выходило, что, вопреки тяжелым предчувствиям коллектива, новый порядок медлил наступить и нес весомые потери еще до открытия фронта. На всякий случай урок мира было решено провести в формате показательных боевых учений под носом у противника. В классе Амалии Петровны Винтер дрессированные дети непринужденно жонглировали обратными матрицами и пределами, ускоряясь в подсчетах до трехядерного пентиума под ледяным взглядом педагога. Физик Вишневская заигрывала с самодельным электрогенератором и по ходу разъясняла восторженным школьникам, что именно такие неуправляемые приборы, плюющиеся искрами безо всякой логики и смысла, и составляют костяк вооружений некоторых забывшихся республик. Мира им эта старозаветная техника, впрочем, не добавляет.

С четвертого этажа циркулярной пилой визжала Марина Тухтидзе, у которой праздничный макияж наглухо затмевал боевую раскраску каманчей и оперение тропических птиц в брачный период. Такой период в жизни Марины затянулся чрезмерно, наполнив голосовые связки желчью ревности к более удачливым невестам и раздвоив и без того острый язычок. Марина шипела про любовь к ближнему с благостью ядовитой мамбы, стреляя кипящими черной смолой глазами по ученикам. Бездарный в плане жениховства директор рушил ее планы скоропостижно обвенчаться с молодым, неженатым и беззащитным новым начальником, коим по всем расчетам должен был стать красавец-сынок мэра. Заняв уже пригретый сыночком стул, Поленко принял удар на себя и спас мэрского первенца от непосильного семейного счастья. Так жестоко надругаться над чувствами биологини мог только настоящий Камикадзе.

Все остальные тоже были при деле, когда из глубин цокольного этажа на школу обрушился леденящий душу вой.

"А-а-а-а-а-а", – неслось откуда-то из темных недр необитаемого в праздничный день предбанника. "У-у-у-у-а-а-а", – звук легко добирался до верхний этажей, эхом запутываясь в самых укромных закоулках старого здания, и, ударяясь о глухие простенки, с новой силой обрушивался на изумленных школьников. Стекла в двойных рамах звенели, треньканьем отзывались дверные ручки, а сердца воспитанников гимназии наполнял ужас. Учителя один за другим выходили в коридор на разведку и, не разведав ничего утешительного, ныряли в свои классы и поплотнее закрывали двери. Только одна Анастасия Борисовна, уже давно живущая со свекровью, ничего не боялась и попыталась как-то стабилизировать уходящую в штопор истерики географичку.

– Не вытирайтесь о стену, ее мыли в последний раз перед тем, как красили. В пятьдесят шестом году то есть, – Настя решила как-то отвлечь посеревшего педагога от грустных мыслей, а здесь лучший метод – это переключение. – Платье парадное помнете. Это, может, вообще не человек, – географичка стала закатывать глазки и валиться куда-то к плинтусу, когда Настя уточнила:

– Может, это собака какая. Или у Марины вывелся редкий вид и он теперь, вот, мамочку зовет.

– Мы здесь все мамочку зовем, – отозвалась запыхавшаяся Динара Ефимовна, которая только добралась к своим из дальнего лингафонного кабинета. – Я такого ора не слыхала со времен бардовского фестиваля в Вязниках в мои девичьи годы. Там обошлось без жертв, но мы были молоды и с портвейном. – При упоминании знакомых истин географичка потихоньку стала наливаться румянцем, а Настя, выросшая в непоэтической атмосфере девяностых, просто взяла доступный рецепт на заметку. Молодость у нее была в запасе, а теперь, наконец, выяснилось, что для полного счастья ей просто не хватало портвейна.

Под восходящие гаммы воя Динара Ефимовна покончила с прошлым решительной рецензией:

– Да, мы уж были не хлюпики. Ну сейчас я не поручусь за свою психическую безопасность для окружающих. Это ж надо так портить условия нашего непосильного труда! Причем, слышите, личными проблемами. Застрял кто-то в клозете и давай гудеть. Несварение или всякие бульки в желудке не должны идти в виде концерта!

Англичанка сурово зашевелила усами и опалила взглядом притихших учительниц. Настя с коллегой явно не поспевали за резким слаломом ее рассуждений и на всякий случай ничего не говорили. Но Динара, изучившая все методички бабушки Бонк вдоль и поперек, знала, что для диалогов больше одного человека не обязательно.

– Вот из за таких как вы, пастор Шлак и провалил все явки, – кипятилась учительница. – Как педагогом может быть человек без логического мышления? Хотя что это я вас напрасно оскорбляю, без мышления вообще – вот более верный диагноз. Не понимаете? Звук идет из под меня!

Тут уже и ребята стали выглядывать в коридор, чтобы своими глазами увидеть, как завучу удается так чревовещать из-под своей юбки. Динара в изнеможении замахала сосисочками переплетенных кольцами пальцев и начала объяснять детально:

– Английский, душечка, класс устроен для повышения успеваемости аккурат в бывшем кабинете задумчивости. То есть в туалете. А прямо под нами парадный учительский санузел Финогена Семеновича с тронным залом. Воют оттуда, и я дико сомневаюсь, чтобы там застряла собачка.

Мои крошки стучали туда по трубе, но реакции ноль. А животное ну только из инстинкта самосохранения уже давно бы от страха сдохло!

Рациональное зерно в рассуждениях Динары Ефимовны было, только облегчения паникующим оно не принесло. Помимо этого недостатка наблюдались и более весомые минусы: зарвавшийся певун с несварением и не думал затыкаться, и ужасный замогильный рев свободно лился по территории школы. Посему Настя, пропустившая времена, когда выскочек раскулачивали и клевали им печень, все-таки отважилась внести рацпредложение:

– Может, спуститься вниз? Я уже не слышу даже о чем думаю. Немного уши болят. К тому же, вдруг там помощь нужна?

Динара, поморщившись и потерев заостренные, как у рыси, прозрачные ушки, поводила губами.

– Дельно, свежо. Сходите. А я пожертвую собой за ради нашего всего, наших прелестных детишек. Война войной, как говорится, но английский по расписанию! – в лингафонном кабинете приникших к скважине учеников тут же размело по партам. – Крошки мои, я иду! – возвестила учительница на весь коридор. – Пока другие проветриваются по сортирам, буду выполнять свой долг до конца. А вы, уважаемая, послужите педагогике. Не так, как вы делаете обычно, а с пользой, – она ободряюще отодрала географичку от стенки и выстроила ее в направлении первого этажа. Пока Настя подхватывала лишившуюся последней стойкости пенсионерку, Динара с неожиданной для ее комплекции прытью прогалопировала в свои владения. Уже держась за ручку кабинета, она ободряюще помахала Анастасии Борисовне кулаком:

– Не рассусоливайтесь с ними там. Мы пришли побеждать, так от меня и переедайте. Воют средь бела дня. Придумали тоже! – и англичанка скрылась в классе, плотно прикрыв за собой дверь и, кажется, даже подперев ее стульчиком.

– Надо все-таки спуститься, – Настя с сочувствием посмотрела на обессиленную пережитым коллегу. Вой между тем усиливался, прирастал новыми жалостливыми тонами и постепенно перешел в монотонный фон ультразвука, как на космодроме. Терпеть эти вредные децибелы больше не получалось, и молодая учительница решительно открыла дверь, отделявшую классный коридор от широкой гранитной лестницы. Прямо с лестничной площадки можно было попасть в учительскую, где хранились классные журналы, дидактический материал и чаи с баранками. Краем глаза Настя успела заметить будто вырезанную из чурбачка нескладную фигуру директора, юркнувшую в кабинет и притаившуюся в его глубинах. Откуда Поленко взялся на лестничных просторах, было неясно, но то, что он в спасательной операции не участвует, не подлежало сомнению.

– Леонид…э-э-э…Серафимович! – шепотом позвала девушка. – Что там происходит?

В ответ из учительской раздалось утробное ворчание, какое бывает, если осенью пошуршать палкой в норе сытого и сонного енота: выйти не выйдет, но ругаться будет. Поняв, что начальство занято и мелочи вроде дрожащих стекол его не отвлекают, Анастасия Борисовна, настоящая русская женщина и педагог, бесстрашно ринулась вниз. Добежав до площадки первого этажа, она увидела школьного врача Кондрата Минимовича, непринужденно и весело прятавшегося за антиникотиновый плакат, что висел на входе в его владения.

– Кондрат, вы просто так стоите? – Настя не могла сдержать радости при виде столь редкого в школах подкрепления – мужского. – Тогда я вас с собой возьму! Мы там все переполошились, ничего не понимаем. Учебный год только первый день, а воют, как будто тридцать лет без каникул. – Она подошла вплотную к медику и ласково ему улыбнулась. Кондрат, не меняя гладко-приветливого выражения лица, спокойно продолжал стоять, изредка сдвигая на Настю умные карие глаза и никак не реагируя на ее призыв. Спустя пару минут, в течение которых Настя прикидывала, стоит ли бояться сошедшего с ума Минимовича или просто отправить его в тыл, на верхние этажи, медик, наконец, заговорил:

– Не просто. Я чутко слежу за здоровьем вверенного мне коллектива. На вверенном мне участке работы. По участку никто не проходил, но я слежу, если идет. Уйду, а вдруг кто пройдет, а следить за здоровьем некому? Так не пойдет, пройдет и уйдет без здоровья. – Кондрат глубокомысленно ткнул пальцем в небо и замолчал. Под горькие, полные скорби рулады, выводимые таинственным существом в дали темного коридора, школьный доктор поводил головой туда-сюда и снова на пять минут замолчал. Он был интроверт и самодостаточный человек, посему вечный зов из учительской уборной не имел шансов пробиться в его внутренний мир. Красивые молодые женщины отрицались им не столь категорично, но в целом Кондрат, как и забытый современной школьной программой Петя Трофимов, был "выше любви". Поэтому теперь довольно-таки симпатичная Настя могла хоть до завтра топтаться пред его очами и что-то взволнованно щебетать. Медик замер в полуулыбке и не волновался.

Поняв, что и с этим каши не сваришь, Анастасия Борисовна раздраженно топнула ножкой в комфортной немецкой лодочке – сразу видно, учителя стали жить лучше! – и уверенным шагом направилась к пятачку расписания. Директорская была плотно закрыта, доска почета пыжилась неувядающими лицами героев и призывом сдавать деньги сейчас, ибо потом будет дороже, зато запретный санузел Финогена зиял варварски приоткрытой без ведома завхоза дверью. Оттуда и несся, захватывая пространства и парализуя волю слушателей, какой-то дикий, разнотональный вой. Настя, как олимпиец перед стартом, выдохнула, перекрестилась, подтянула колготки и постучала: все-таки учитель – интеллигентная профессия. Стенания вдруг понизили регистр, створка на бесшумном японском механизме плавно отворилась, и в интимном полумраке девушка с облегчением разглядела вполне человеческий силуэт. Кто-то, обняв священный унитаз, самозабвенно причитал в его глубины, скрывшись в чудо-изделии по самые плечи. Настя проворно поднялась на подиум, тронула страдальца за острую лопатку и чуть не рухнула рядом: не превращая выть, существо вынырнуло из бурных потоков и мертвой хваткой вцепилось в протянутую ему руку помощи.

Висеть на ней этому бесноватому, кажется, понравилось: раскачиваясь из стороны в сторону, он издавал звуки, которые заставили бы краснеть и подтягивать мастерство самого матерого тамбовского волка. Но Анастасия Борисовна все же не зря заканчивала знаменитый столичный пед; в доли секунды, собравшись и стряхнув с себя испуг, она что есть силы дернула визжащего товарища и строгим голосом выдала то, что всегда спасало на уроках:

– Сидеть, я сказала!

Чудесное заклинание и на этот раз не подвело. Человек обмяк, закрыл рот и нежно уложил голову на край унитаза, который тут же по установленной программе ласково обдал его прохладной водицей с запахом ландышей. Это помогло. Бывший возмутитель спокойствия ослабил хватку и скатился со ступенек на анатомический коврик в русском стиле, разметав по этому дорогому удовольствию неподвижные члены.

В бездыханном теле храбрая учительница тут же признала Тихона Гавриловича. Трудовик был сер, помят, обсыпан какой-то пожухлой пылью и осколками стекла. Он лежал у мраморного подножия тихий и смирный, и спустя несколько минут Насте вдруг показалось, что он не дышит.

Она с тревогой наклонилась к поверженному, лихорадочно вспоминая, где искать пульс и что делать, если его нет – извечный вопрос, вызывают ли вперед милицию или скорую. Кое-как расстегнув ворот изорванной мокрой рубашки, чтобы дать воздуху пробиться к больному, Настя приподняла увенчанную жидким хохолком трудовую голову.

Внезапно глаза пострадавшего открылись, он закашлялся и прошептал:

– Они…там…

Девушка, вмиг сообразив, что все-таки, наверное, милиция будет уместней, разволновалась: видимо, ей предстояло узнать последнюю волю умирающего и получить наводку на убийцу. Второе было поважнее, а то добрая традиция записывать в обвиняемые нашедшего труп никак не вязалась с планами Насти на жизнь. Медлить было нельзя:

– Что случилось, Тихон Гаврилович? Кто это вас так, вы его узнали? Не закрывайте глаза, смотрите на меня! Что я делаю? Щелкаю пальцами, раз, раз, смотрите!

Голливудский метод воскрешения мертвых не помогал. Тихон стремительно белел, при этом как-то синея по краям, протяжно вздыхал и ничего не говорил. Наконец, словно собрав последние силы, он притянул Настю к себе и, уже с трудом выговаривая слова, прошелестел:

– Ушли…ищите!

Это были последние слова Тихона, которые обошлись школе очень дорого.