Текст книги "Игра перспектив/ы"

7. Сестра Екатерина де Риччи – сестре Плаутилле Нелли

Прато, монастырь Сан-Винченцо, 5 января 1557

Дорогая сестра, едва ли я смогу описать нескрываемую радость, какую принесла в наш монастырь весть о смерти содомита. В трапезной девочки ликовали и подбрасывали чепцы, вознося хвалу Господу нашему Иисусу Христу и напрочь забыв о сдержанности. (А ведь они еще не слышали о непристойных фресках в базилике Сан-Лоренцо.) Статус настоятельницы заставляет меня хранить самообладание в любых обстоятельствах, и я, естественно, не стала предаваться с ними веселью, но и корить их мне не хотелось, пусть и негоже радоваться чужой смерти. Накануне ночью мне было видение: козла с раздвоенным хвостом поразил белокурый ангел, и рассеченный пополам труп животного сбросили в воды Арно; у ангела было лицо святой Екатерины Сиенской, твоей и моей покровительницы. Господь карает злодеев и вознаграждает тех, кто ему служит, делая их орудием своей кары. Лишь очистившись от пороков, сможет Флоренция избежать гнева Всевышнего, а иначе сбудутся пророчества брата Джироламо Савонаролы и вернутся французы или нахлынут из Германии лютеране, или город разгромят силы Империи, как это некогда произошло в Риме, вновь вспыхнет чума, тысячи бедствий обрушатся на наши головы, и на этот раз некому будет нас спасти: брата Джироламо, храни Господь его душу, рядом не окажется. Я видела во сне армию, шедшую по равнине, ее вел князь с волчьей головой. Говорят, Понтормо был протестантом. Если бы рука, умело направляемая свыше, не привела его к Создателю, рано или поздно Священная инквизиция разоблачила бы его и сожгла. Сколько бы Рим ни оставался рассадником порока и греха, ныне им правит понтифик, который не намерен потворствовать ереси, и это уже хорошо, пусть даже в остальном Павел Четвертый ничуть не лучше Третьего, да и других своих предшественников в нашем столетии (за исключением Борджиа, превзошедшего их всех в гнусности). Потому отправить на тот свет живописца-содомита и протестанта, чье наказание если не в этой жизни, то в иной было неминуемым, не есть преступление. Напротив, это благое дело, и оно зачтется его исполнителю в час Страшного суда. Господь попросту не мог более терпеть подобное оскорбление и выбрал тебя – так же, как и меня, а прежде – брата Джироламо, чтобы спасти Флоренцию.

Ждем тебя в обители Сан-Винченцо с холстами и кистями, как повелось из месяца в месяц. Буду тебе позировать, а ты расскажешь нам все в мельчайших подробностях. Пока же, прости Господи, буду скрывать свое нетерпение. Хвала Ему, сестрица, и тебе тоже хвала.

8. Сестра Плаутилла Нелли – сестре Екатерине де Риччи

Флоренция, монастырь Святой Екатерины Сиенской.

6 января 1557

Ты ведь знаешь, сестра, что мою любовь к тебе превосходит лишь любовь в Господу нашему Иисусу Христу, с которым ты обручилась, будучи совсем юной. Однако при всем моем уважении и восхищении, прошу, больше так не откровенничай, когда пишешь, ибо попади это послание не в те руки, не миновать нам бед.

Мне тоже не терпится возобновить сеансы позирования, и я надеюсь закончить новый портрет до наступления весны. Но что касается дела, о котором ты пишешь, не хочу, чтобы ты заблуждалась. Что бы ни внушало тебе воображение, к смерти этого содомита я не имею отношения. Это не значит, что он не заслужил кары. Его фрески, бесспорно, очередное нечестивое свидетельство разложения, охватившего Флоренцию, но увидела я их благодаря божественному промыслу. Обещаю, при встрече ты всё узнаешь. А пока молю умерить ликование. В отличие от тебя, познавшей раны Господни, я не была Им избрана. Я лишь несчастная грешница, лобзающая твои и Его стопы.

9. Джорджо Вазари – Винченцо Боргини

Флоренция, 7 января 1557

Мне известно, с каким почтением вы относились к Понтормо, он был вашим другом, но уж вам-то я могу сказать прямо: его фрески являют самое плачевное зрелище, какое мне случалось созерцать, жаль, что такой мастер (он и впрямь достоин дантовского определения) растратил свой недюжинный талант на эту мазню. Вам мои убеждения известны: истинный виновник здесь Дюрер. За все в ответе немцы. Нельзя упрекать Понтормо за то, что ему вздумалось подражать тевтонскому стилю, который словно дал червоточину в душах всех наших прославленных мастеров, но упрека заслуживает другое: скупость немецкого письма проявилась в выражении лиц и позах персонажей. Не желая в чем-либо уличить покойного, тем паче вашего друга, да еще столь зверским способом убиенного, больше я ничего не скажу о заблудшем горемыке. Якопо довелось познать терзания, а погубила его любовь к изменчивости, но при всех его ошибках не иссякнут оставленные им доказательства большого таланта. Даже старый добрый Гомер порой нет-нет да и вздремнет, не так ли? И все-таки вам следует увидеть эти фрески, уверяю, вы со мной согласитесь: они безобразны.

Тем не менее едва ли это достаточный повод, оправдывающий или объясняющий его убийство, если только какой-то живописец или почитатель живописи, потеряв рассудок, тайно не проник за щиты, выставленные в капелле, а затем, пораженный представшей ему жуткой картиной, дождался ночи и набросился на свою жертву. Конечно, наши соотечественники бывают порой несдержанны и слишком взыскательны, когда дело касается искусства, но пока эта гипотеза не кажется мне достойной рассмотрения.

Следуя советам нашего маэстро, мессера Микеланджело, я попытался понять, выпадал ли подходящий случай и каковы мотивы у тех, кто мог желать смерти вашего друга, имея возможность привести свой замысел в исполнение. Покамест все сходится на его помощнике Баттисте Нальдини, который жил у него не один год, и краскотере Марко Моро, отвечавшем непосредственно за щиты. Известно, что оба повздорили с мастером незадолго до его гибели, но с Якопо многие ссорились: сами знаете, характер у него был трудный. Потому я не стал тратить время на пустые домыслы и сосредоточился на воссоздании событий того вечера, когда произошло убийство. Якопо ужинал с мессерами Бронзино и Варки, по словам которых, съел почки и выпил фьяску вина, после чего пожаловался на рези в животе и, раньше времени покинув сотрапезников, отправился спать. Но если верить Нальдини, к себе он так и не вернулся. Из чего я делаю вывод, что он направился прямиком в Сан-Лоренцо писать Всемирный потоп, ведь уже не раз с наступлением темноты его видели на пороге капеллы, куда он проникал, чтобы продолжить работу. Почему в тот вечер был переписан только фрагмент стены, а не вся плоскость, и в результате осталась заметная граница? Это не похоже на Понтормо, он без кон-ца переделывал свое произведение, переписывал целиком и оставался недоволен, искал совершенства, существовавшего, видно, только в его воображении. Он не мог не знать, что если писать по успевшей высохнуть штукатурке, опытному глазу будет виден след, как припарка на пострадавшей части тела. Понтормо, которого мы все знали, такого бы не допустил.

Еще больше запутывает дело другое вскрывшееся обстоятельство: в один из дней минувшего месяца, когда самого Понтормо не было на месте, к нему приходила женщина. Лестница, по кото-рой можно попасть в его жилище, не была убрана, и дама, хоть ей и мешало платье, решила туда подняться. Столкнувшись нос к носу с молодым Нальдини, она смутилась и, рассыпавшись в извинениях, поспешила ретироваться. Так, во всяком случае, утверждает Нальдини, не сумевший ее описать, поскольку на ней был монашеский капюшон и говорила она шепотом.

Если по дороге обратно в Венецию вы заглянете в Ареццо, посмотрите фрески Пьеро делла Франчески, это непреходящее чудо.

10. Мария Медичи – Екатерине Медичи, королеве Франции

Флоренция, 7 января 1557

Тетушка, я в отчаянии и едва смею поделиться своим стыдом, но кому еще я могу довериться? Вообразите, в мастерской Понтормо нашли картину, изображающую Венеру (с позволения сказать, богиню любви), в откровенной позе, голую, с разведенными бедрами, между которыми скользит нога маленького пухлого Купидона, и, – лучше бы умереть, чем писать эти строки, – у этой римской шлюхи мое лицо! Вообразите, возможно ли большее унижение? Почему проклятый художник выбрал моделью меня, рисуя эту непристойность? Клянусь, я не сделала ему ничего плохого и ничем не обидела. Да я была с ним едва знакома и уже писала вам, что лишь пару раз в жизни, не более, видела его у Бронзино.

Я бы так и не узнала об этом бесчестье, если бы мне не удружил отцовский паж: он пожалел меня и решил, что весть о собственном позоре не должна дойти до меня в последнюю очередь. А я и не сомневаюсь, что весь город уже шепчется у меня за спиной, хотя на воскресной мессе ничего такого не заметила. Этого юного пажа, сумевшего меня ободрить, зовут Малатеста ди Малатести; если бы не его уважение и доброта, наверное, я погрузилась бы в самую черную меланхолию. Истинные друзья познаются в беде, не так ли? И все же я очень боюсь скандала, то и дело теряю самообладание, смущаюсь, когда ко мне обращаются, бормочу что-то невнятное, готова лишиться чувств: вы, верно, пожалели бы меня, увидев, как я дрожу всякий раз, появляясь на людях. Из-за этого я не смогла связать и двух слов, когда мне представили сына герцога Феррары – ему это показалось милым, но его веселый вид и досада на лице моего отца лишь добавили мне смущения. К тому же я так сильно переживала, что не припомню, обменялись ли мы хоть парой фраз, хотя мне задавали много вопросов, и это было мучительно, теперь я не могу даже описать вам его, но мне показалось, что вид у него был весьма довольный. Да и на здоровье, мне-то что! Когда он уехал, ко мне тотчас вернулся дар речи, и я стала молить отца сжечь отвратительную картину, но этот мучитель, который ни во что не ставит старшую дочь, напротив, решил ее сохранить и, хуже того, отвел ей место в своей так называемой гардеробной, а это просторная зала, куда по пятьдесят раз на дню наведываются несметные полчища мастеров и пытаются разнюхать что-нибудь под предлогом, что эта вещь будто бы может пролить свет на загадку смерти художника. Ах, шел бы он к черту со своей загадкой! Мне-то что до того, кто убил Понтормо? Хочу, чтобы картина исчезла раз и навсегда, иначе, чувствую, из-за нее мне не жить.

11. Екатерина Медичи, королева Франции – Пьеро Строцци, маршалу Франции

Париж, 10 января 1557

Вашу отвагу, дорогой кузен, еще вчера хвалил король Франции, который видит в вас одного из самых истовых своих слуг, и весь Лувр только и говорит о ваших подвигах. Но да будет вам известно, господин маршал, что побеждать врагов можно не только шпагой. И вам, и мне нужна Флоренция, она наша, должна быть нашей, но Козимо Пополано, у которого нет и трети вашей доблести, ни четверти моих титулов, слишком долго стоит у нас на пути. Пока этот безвестный отпрыск Медичи остается под защитой Испании, вам будет сложно, – я могла бы сказать «невозможно», не будь мне известна ваша доблесть, – взять город военным путем. Но вы же знаете этих флорентийцев: достаточно искры, и они уже кричат: «Даешь республику!» Конечно, ваши друзья-изгнанники в Риме или в Венеции такую искру не подбросят. Мы оба помним их полную беспомощность, когда Лоренцино убил Алессандро, – это просто-таки поразительное неумение воспользоваться случаем, раз уж тот представился, не оставляет сомнений: на этих людей рассчитывать не приходится. Пусть они и дальше собираются друг у друга в домах и затевают заговоры сколько душе угодно: такой случай больше не выпадет. Но вы-то из другого металла выкованы. Вы немедленно улучили бы момент, чтобы отправить Козимо в небытие, где ему самое место.

Дело в том, что я нашла способ надолго ослабить его власть. Способ этот самый верный и губительный: Козимо надо высмеять. Есть во Флоренции картина, изображающая старшую дочь герцога в самом мизерном облачении и в позе чрезвычайно непристойной. Достаньте эту картину, отправьте ее в Венецию, напечатайте копии и распространите по всей Италии, Европе, туркам отправьте. Покажите ее Аретино, не зря же его прозвали Бичом государей, пусть воспользуется, он это умеет. Мир между Францией и Испанией не будет вечным. Посмотрим, чего стоит слабый Козимо, когда у Филиппа есть другой театр действий.

Я не хочу сказать, что задача проста: Козимо хранит доску в собственной гардеробной. Здесь все решит правильный выбор: человек должен быть вхож во все двери, храбр и не обременен угрызениями совести. Что до меня, я слишком давно покинула Флоренцию. Вы, часом, не знаете нужного человека?

12. Элеонора Толедская, герцогиня Флорентийская – Козимо Медичи, герцогу Флорентийскому

Флоренция, 8 января 1557

Видно, вы не на шутку боялись моих упреков – не потому ли сбежали? Что за повод, более важный, чем грандиозный скандал, угрожающий вашей старшей дочери, побудил вас пуститься в путь на заре, не соизволив даже явиться и поцеловать супругу? Может, турки захватили Пизу, и вам пришлось броситься туда, оставив все дела? Знаете, что я вам скажу? Эта постыдная картина грозит сорвать свадьбу, герцог Альфонсо может отвергнуть нашу дочь. Раз уж вы похвалялись, что сильны в политике, вам ли не знать, сколь ценен альянс с Феррарой? Но кому нужна жена, которую один из самых именитых живописцев при дворе изобразил похотливой шлюхой?

Молю вас, прикажите уничтожить мерзкую вещь, а заодно и фрески этого отвратительного художника. Право же, его смерть – Божья милость. Горе тому, кто не замечает знаки Всевышнего! Будь эти фрески просто скабрезными, я, быть может, простила бы вашу снисходительность, раз уж вы не испанец и вам с детства не привили дух целомудрия и представление о приличиях, но вы не можете не замечать, что ересью от этой пачкотни веет на много верст. Во всем тлетворность Хуана де Вальдеса, он что Лютер для этого живописца! Не думаете ли вы, будто Рим пожалует титул короля или хотя бы великого герцога распространителю инакомыслия? Заклинаю вас, друг мой, сделайте все как надо, уничтожьте картину и велите Бронзино побелить стены капеллы. Тем самым вы обрадуете меня, спасете честь дочери и поступите в собственных интересах. Говорю вам: пусть нынче ваши отношения с папой прескверны, это не значит, что они таковы навсегда. В сущности, если вдуматься, у Великого инквизитора больше общего с испанцами, чем с безбожниками-французами, пусть не надеется купить себе у них безопасность. Карл V передал испанский трон сыну, а Филипп – не то что его отец, он не допустит очередное разграбление Рима. И потому, с вашим непревзойденным политическим чутьем, без которого вы не достигли бы нынешнего положения и не удержались бы среди львов и лисиц, нельзя не признать истину: с будущим не шутят. Храни вас Бог, откликнитесь поскорее.

13. Козимо Медичи, герцог Флорентийский – Элеоноре Толедской, своей супруге

Пиза, 9 января 1557

Элеонора, любезный друг, государственные дела не сводятся к браку нашей дочери и мир не прекращает движение оттого, что нам нужно уладить проблему в доме. Принц Феррарский волнует Тоскану так, словно это какая-нибудь этрусская статуя. Вам хочется новой осады Сиены? Пиза должна знать, кто ею правит. Мне же надобно контролировать, чем занят мессер Лука Мартини, дабы убедиться, что осушение болот идет по верному пути, а иначе болотная лихорадка продолжит опустошать местность. Хотите ли вы этого, притом что так любите проводить время за городом с нашими детьми? Завтра я отправлюсь в Ливорно, а оттуда, возможно, в Лукку, но обещаю вернуться через три дня. Покамест наше дело поручено Вазари. Услышьте меня, друг мой: если убивают живописцев, если убийца ходит по флорентийским улицам, я должен его найти. А главное – добраться до истины в этой истории. Нужно, чтобы фрески и картина, столь вам ненавистные, заговорили, ибо у них есть секрет, а от герцога Флорентийского секретов быть не может. Понтормо мертв, ликуйте, но во благо государства мы обязаны пролить свет на причины его смерти. Государь, блуждающий впотьмах, обречен. Прощайте, любезный друг, ничего не предпринимайте, дождитесь моего возвращения и, прошу вас, дайте Вазари действовать, а Бронзино оставьте в покое. Вы же знаете, что обоим можно доверять. Что до папы, излишне полагаться на сродство характеров лишь по той причине, что очаг Священной инквизиции, к которой он себя причисляет, изначально затеплился в вашей родной стране: как-никак, Хуан де Вальдес, которого вы хулите, называя воплощением Лютера – притом, что влияние оного на итальянской земле, насколько нам известно, пока весьма ничтожно, – тоже ведь чистокровный испанец, не так ли?

14. Козимо Медичи, герцог Флорентийский – Джорджо Вазари

Пиза, 10 января 1557

Мой дорогой Джорджо, прошу тебя, поспеши разобраться с этим делом, ибо меня донимает герцогиня, ты же знаешь ее нрав. Мне надо выдать замуж дочь, успокоить супругу, править страной и поддерживать город. (Из четырех этих дел супруга – не самое простое.) Ввиду этого нет у меня времени на тайны. Ты говорил о ссоре с краскотером. Приглядись же к нему. Известно, к чему приводят дурные повадки черни.

15. Джорджо Вазари – Козимо Медичи, герцогу Флорентийскому

Флоренция, 13 января 1557

Следуя наивернейшим советам вашей светлости, я расспросил работника Марко Моро, что за размолвка, о которой мне доложили, случилась у него с Понтормо накануне смерти оного, и вот что краскотер сказал в свою защиту: как вам известно, с тех пор, как Понтормо взялся расписывать базилику Сан-Лоренцо, вот уже одиннадцать лет он никому, даже друзьям, не позволяет не то что туда заходить, но заглядывать хоть краем глаза. Однако вышло так, что в минувшем году какие-то юнцы, рисовавшие в прилегающей ризнице, оформленной Микеланджело, взобрались на крышу церкви и, сняв черепицу, проделали дыру, через которую (как сказал Понтормо работнику Моро) увидели все, что он создал. Якопо это обнаружил, и поговаривают, будто помышлял им отомстить, но сдержал гнев и ограничился тем, что еще плотнее все затворил. А поскольку за подготовку ведущихся работ и деревянные щиты, предназначенные, чтобы защищать росписи от посторонних взглядов, отвечал Моро, живописец резко отчитал его за нерадивость. В ответ работник напомнил о задолженном ему жалованье (что на тот момент было правдой, коей, по его утверждению, все еще остается) и сказал, что если Понтормо желает возвести щит до самой церковной крыши, он может сделать это собственными руками, а еще следует соорудить вторую крышу под первой так же, как Брунеллески поступил с куполом Санта-Мария дель Фьоре, но за такую работу и заплатить ему хорошо бы, как Брунеллески.

После этой перебранки, утверждает работник Моро, не было ни дня, чтобы Якопо к нему не цеплялся, он чуть ли не бредил, опасаясь, что щиты кто-нибудь сломает или найдет способ проникнуть в капеллу в его отсутствие. Он ругал краскотера то за разгильдяйство, то за негодяйство, будучи уверен, что стоит ему отвернуться, как тот начинает впускать в капеллу всех без разбора, устраивая посещения за несколько флоринов серебром. Последняя их ссора также не обошлась без привычной головомойки, только на этот раз Понтормо утверждал, будто видел, как по капелле бродят чьи-то тени, и знает, что они ищут, а Марко Моро списал это на очередное умопомрачение хозяина.

16. Пьеро Строцци, маршал Франции – Екатерине Медичи, королеве Франции

Остия, 14 января 1557

Ваш план был бы безупречен, дорогая кузина, когда бы Аретино не отошел в мир иной три месяца тому назад. Странно, что эта новость не дошла до вас из Венеции. Говорят, умер он, как и жил: дюже хохотал над очередной своей непристойной шуткой. Дело было на пиру, он опрокинулся со стула и проломил себе череп. Дивный конец для Бича государей, не так ли? Едва ли кто-то может мечтать о лучшем. Но как бы то ни было, ваш прекрасный план пошел прахом, что не отнимает у меня желания сделать вам комплимент: вот что значит флорентийский характер! Дай бог вам его вовек не утратить. Так бывает, когда судьба делает даму, наделенную изрядным умом, причастной политике: она настолько превосходит всех нас, способных лишь месить грязь на полях сражений, что нам остается склониться перед подобной гибкостью мысли.

Кто знает, Екатерина, когда нам суждено встретиться? Война – скверное дело, но Господь выбрал меня для него. Покамест целую руки вашего величества и остаюсь бесконечно преданным слугой славного короля Генриха, как служил его отцу, великому Франциску.