Текст книги "Игра перспектив/ы"

17. Козимо Медичи, герцог Флорентийский – Джорджо Вазари

Сан-Джиминьяно, 15 января 1557

Рассчитываю, мессер Джорджо, что вы не оставите в покое этого краскотера, от чьих речей, вами изложенных, веет пороком и алчностью. Не он ли сам заявил, что спор из-за денег столкнул их с Понтормо? Здесь надо копать глубже – посмотрим, куда это нас приведет. Кстати, догадались ли вы проверить, не похищена ли какая сумма из дома живописца? Что сказал Нальдини?

Чем быстрее мы закроем дело, тем раньше сможем вернуться к нашим обширным планам. Между прочим, в Пизе мне пришла мысль, которую надо будет с тобой обсудить. Я бы хотел доверить тебе[7]7
  Здесь и далее чередование обращений «ты» и «вы» в переписке персонажей является авторским.


[Закрыть] работы большой важности во Дворце старейшин, а еще поручить сооружение церкви для рыцарей, которых я всеми силами собираю на защиту христианства. Знай, воля моя – основать орден, который будет носить имя святого Стефана в память о победе, одержанной нами над Строцци два года назад в Марчано, в Стефанов день. Конечно, придется убедить папу, а для этого выполнить столько поручений, что я уже загодя от них устал, но, когда речь идет о служении величию Флоренции, меня, как тебе известно, ничто не остановит, и от тех, кто мне служит, я жду такого же самоотречения. К тому же Христовы наместники тоже смертны, а папе восемьдесят.

Как видите, мессер Джорджо, в мои планы не входит оставить вас без дела на ближайшие недели, месяцы и годы, поэтому могу лишь пожелать, чтобы вы поскорее вернулись с новостями, застав врасплох этого краскотера. Поговорите же с Нальдини и доложите мне обо всем по моем возвращении с Божьей помощью завтра или послезавтра.

18. Пьеро Строцци, маршал Франции – Екатерине Медичи, королеве Франции

Остия, 15 января 1557

Утро вечера мудренее, любезный мой Макиавелли: ночью, в тишине бивака, нарушаемой лишь уханьем совы да шагами часовых, у меня было довольно времени, чтобы обдумать ваш хитроумный план. Может статься, смерть Аретино не будет серьезным препятствием для его осуществления. Вы спрашивали, знаю ли я человека, достаточно храброго, чтобы устроить кражу из гардеробной герцога. Что бы вы сказали, если бы он к тому же отличался ретивостью и мог бы выгодно заменить того, кого называли Бичом государей? Так вот, мне такой человек известен, как, впрочем, и вам, моя королева. Хочется верить, что я сохранил за собой маломальское влияние и некоторых последователей во Флоренции, и если так, вы скоро получите от него вести. Знайте, что я передал для него письмо, которое наверняка убедит его присоединиться к нашему скромному начинанию. На сем прощайте, кузина. Рукой я принадлежу Франции, сердцем – вам, и да будет так, ибо вы с нею суть одно.

19. Аньоло Бронзино – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 15 января 1557

Любезный и досточтимый маэстро, пишу с трудом, ибо не могу избавиться от груза печали после утраты того, кто был мне одновременно отцом, братом и другом, кто научил меня искусству живописи и сделал тем, кем я стал, кто спас меня от чумы и приютил, когда я был еще ребенком, кто всю жизнь относился ко мне с большой любовью. Но полагаю, именно в ваших руках и не в чьих иных эта небольшая тетрадь будет к месту. Это своего рода дневник, который вел Якопо, фиксируя все, что касалось его здравия, трапез, труда в Сан-Лоренцо и самых незначительных событий, наполнявших его дни. Юный Баттиста Нальдини, верный, по-сыновнему преданный ему ученик, нашел тетрадь среди вещей мастера, когда прибирал в комнате. Поскольку в ней нет ни одного факта, проливающего свет на причины смерти живописца, я счел, что незачем отправлять ее мессеру Вазари, ведь она будет без надобности в его расследовании и не раскроет убийцу. Зато, надеюсь, поможет вам вместе с нами сохранить живой образ того, кто справедливо почитал вас своим наставником и, несомненно, был лучшим среди нас, ваших учеников.

20. Микеланджело Буонарроти – Джорджо Вазари

Рим, 18 января 1557

Мой дорогой друг, мессер Джорджо, как жаль, что ваш дар наполнять жизнью слова в восхитительных текстах не сможет оживить несчастного Понтормо… По крайней мере, надеюсь, вы сумеете воздать ему должное, если когда-нибудь, как о том уже говорят, соберетесь дополнить свои «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» новыми именами и он обретет подобающее место в следующем томе. Боюсь, может статься, что прочесть его мне не доведется, поскольку я и так уже одной ногой влез в могилу, а теперь кончина Якопо, отняв у меня сон и разбудив подагру, того и гляди вгонит меня туда насовсем. Пока же прикладываю к этому письму копию, выполненную по моему распоряжению с дневника, который он вел три последних года: его любезно прислал мне мессер Бронзино. Как вы убедитесь, там лишь заметки о его трапезах и здоровье, о том, как продвигается работа, есть небольшие рисунки на полях, а еще Понтормо сообщает, где бывал, описывает встречи с друзьями (среди которых были и те, с кем вы тоже дружны – как мессер Варки, мессер Мартини или мессер Боргини). Между тем – это, конечно, лишь мелкая подробность, но чем-то она меня задела, – я обратил внимание на обстоятельство, которое не могу объяснить: в дневнике дважды упоминается, что в Сан-Лоренцо наведывался герцог, в первый раз в одиночестве, а затем с герцогиней. Я всерьез сомневаюсь, что в двух этих случаях Понтормо смог не допустить высочайших посетителей туда, где велись работы. А еще, дорогой Джорджо, вы заверили меня, что ни одна душа не могла видеть фрески Якопо вплоть до его жестокой смерти. В дневнике, однако, уточняется, что некто Марко Моро велел заколотить хоры и «запереть Сан-Лоренцо». Но если считать этого Марко Моро, выходит, что вместе с герцогом и герцогиней как минимум трое побывали на месте работ до трагедии. Это значит, что запрет распространялся не на всех и некоторым, напротив, фрески были знакомы. В этом, быть может, и есть ключ к разгадке.

Скорее всего, эти рассуждения – лишь фантазии, рожденные умом старого безумца, и потому прошу меня за это простить, но все же вы сами просили о помощи. Как видите, по мере моих весьма скромных возможностей, несмотря на работы в соборе Святого Петра, не оставляющие мне передышки, я вам не отказываю. По правде говоря, дружеские чувства к вам – не единственное, что будит во мне интерес к этому делу. Это еще и сочувствие к бедолаге Понтормо. Не скажу, что хорошо его знал, нам редко доводилось общаться, ведь я уже давно в Риме, зато мое сострадание к нему сегодня как никогда глубоко, ибо сдается мне, что характер у нас был схожий: мы мятущиеся одиночки, и так же, как я, весь свой пыл он отдавал искусству во имя немеркнущей славы Господа.

21. Джорджо Вазари – Винченцо Боргини

Флоренция, 20 января 1557

В общем, мало того, что дело и так довольно мутное, так еще, представьте себе, Понтормо вел дневник, который едва ли сможет прославить тосканское наречие. Судите сами:

«понедельник, написал пару писем и начался понос. вторник написал бедро, понос усилился, много желчи, с кровью и без, среда еще хуже, пришлось в десять раз больше бегать, позывы каждый час поэтому остался дома, на ужин было немного бульона».

«в пятницу вечером ужинал с Пьеро понос похоже прошел и боли тоже».

«четверг утро опростался двумя плотными фекалиями а в них как будто длинные хлопковые волокна, это белый жир, хорошо поужинал в Сан-Лоренцо было немного отменного вареного мяса и я закончил лицо».

«воскресенье утром обедал у Бронзино (приписка на полях: рыба и баранина) вечером не ужинал, в понедельник утром болезненные колики; встал было холодно и ветер поэтому вернулся в постель и оставался там до 18 часов[8]8
  13 часов по нашему времени. Флорентийское времяисчисление отличалось от нашего, 24 часа высчитывались от захода солнца (точнее, после «Аве Мария», около 18 часов). Авт.


[Закрыть], весь день плохо себя чувствовал. Вечером однако поел немного вареных щечек в свекольном соусе с маслом а теперь сижу и не знаю что со мной будет, думаю, возвращаться в постель мне совсем не на пользу, хотя уже четыре[9]9
  23 часа. Для удобства далее время будет указываться в соответствии с принятой ныне системой. Авт.


[Закрыть], можно и лечь».

Посвящая нас в эти желудочные подробности, мессер Якопо дает также подсказки касательно предмета нашего первоочередного интереса, а именно продвижения его работы:

«четверг закончил руку

пятница другая рука».

«среда закончил голову под той фигурой так что (неразборчиво на полях)

четверг бедро

пятница спина».

«шестого дописал торс.

седьмого завершил ноги».

Доводилось ли вам читать нечто более содержательное и захватывающее? Куда до этого Аристотелю! Остальное в том же духе: «обедал с Бронзино курицей и телятиной», «накануне Рождества ужинал у Бронзино остался ночевать ужинал вальдшнепом», «ужинал с Бронзино унцией хлеба», «обедал и ужинал с Бронзино пирогом с кровью и печеночными биточками», «воскресенье ужинал у Даниелло вместе с Бронзино, были биточки» и так далее и тому подобное. Невероятно, сколько времени Бронзино проводил с этим стариком!

Но в конце концов каждый сам себе хозяин, и добавить мне тут больше было бы нечего, не посети его весьма странная идея отправить всю эту чушь в Рим. Не знаю, что вздумалось маэстро и что мог внушить ему Бронзино, распалив его воображение, но после знакомства с этой душеспасительной прозой мессер Буонарроти не нашел ничего лучше, чем предложить мне, почти открытым текстом, проверить версию, связанную с герцогиней, под предлогом, что она якобы видела фрески задолго до случившейся драмы, после которой их открыли для нас. (Уж мы-то знаем, сколь чужды подобные фрески испанскому вкусу, не так ли? Можно подумать, что вдохновившая их готика когда-то отвечала вкусам урожденных флорентийцев! И что Тридентский собор не осудил развратность наготы еще до воцарения Карафы на Святом престоле…)

Как бы то ни было, мне неведом ход мысли Микеланджело. Неужто он думает, что я потребую у герцога аудиенции, чтобы спросить, где была его супруга в ночь преступления?

Тем не менее в дневнике есть разная информация, которая может пригодиться для моего расследования, в этом направлении я и собираюсь копать. В самом деле, Понтормо жалуется на своего подмастерье Нальдини, с которым постоянно ссорился, обвиняет его – дескать, неблагодарный, бессердечный и вечно норовит припрятать лучшие куски (похоже, пищей входящей и выходящей старец одержим куда больше, чем живописью), да еще и подворовывает. Сказать по правде, с нашим стариком было нелегко, и кстати, судя по дневнику, Бронзино и тому порой доставалось. Вот запись от воскресенья, 22 марта 1556 года: «Бронзино позвал меня к обеду, а потом в сердцах сказал: „Можно подумать, вы пришли в дом к врагу“, – и позволил мне уйти». Ясно, что Бронзино схитрил, обратившись к Микеланджело: хотел тем самым отмыться от обвинений, ведь паскудный документ легко замарал бы и его. Как-никак, это ему, Бронзино, достался заказ, столь почетный, что уступает только работам в палаццо Веккьо, порученным вашему покорному слуге. В конце концов, кому это преступление принесло больше выгод?

И вот еще, если будете в Сиене, посмотрите «Благовещение» Амброджо Лоренцетти. Насколько я помню, было в этом произведении что-то особенное, но не помню, что именно, и не нахожу о нем ничего ни в своих, ни в ваших записях. Скажите, надо ли упоминать его в следующем издании.

22. Элеонора Толедская, герцогиня Флорентийская – его святейшеству папе Павлу IV

Флоренция, 20 января 1557

Вы не хуже меня знаете, пресвятой отец, что приспешники Лютера теперь повсюду, поборники Содома больше не прячутся: это они все заметнее множатся вокруг нас, набирают силу, прикрываясь масками искусства и добродетели. Флоренция защищена от них не более, чем Рим, и хотя бы это, несмотря на вопрос Сиены и другие разногласия, связывает вас с его милостью герцогом общностью интересов в справедливой борьбе, которую вы оба ведете со скверной, как подобает всякому доброму христианину. Сердце мое страдает при виде того, как два наших города, которые, когда бы им удалось объединиться, могли бы сообща, в полной гармонии управлять всей Италией, вместо этого терзаемы чужими распрями.

Вы, должно быть, уже знаете о скандале, недавно потрясшем Флоренцию в самых что ни на есть святых стенах, ведь как бы ни старался герцог сохранить случившееся в тайне, слух – что крылатый дракон, его не остановить, и я не сомневаюсь, что он уже долетел до Святого престола. Даю слово вашему святейшеству, что ни герцог, ни я сама не были осведомлены об этих непристойных изображениях, ибо художник, давно выживший из ума, никому не позволял на них взглянуть, и длилось это годами.

По счастью, Всевышний решил призвать к себе старого безумца, и смерть, ниспосланная ему провидением, хоть и наступила в прискорбных обстоятельствах, все же не позволила ему довести до конца свою святотатственную затею, которую герцог пресек, едва увидав эти еретические фрески. Посему имею честь сообщить его святейшеству, что второй Сикстинской капелле во Флоренции не бывать ни сегодня, ни завтра, ни впредь.

23. Элеонора Толедская, герцогиня Флорентийская – Аньоло Бронзино

Флоренция, 20 января 1557

Могу лишь поздравить себя, любезный Señor[10]10
  Сеньор (исп.).


[Закрыть] Бронзино, с выбором, который сделал герцог, доверив вам завершить фрески в Сан-Лоренцо, ибо мне известно, что вы лучше всех своих собратьев сумеете выполнить задачу, на вас возложенную, из любви к отечеству своему.

Разумеется, полагаюсь на вас, querido maestro[11]11
  Дорогой маэстро (исп.).


[Закрыть]: вы ведь скроете все эти ужасные нагие фигуры, которым не место в доме Божием? Мне известно о вашей душевной привязанности к несчастному Понтормо, так что прошу из любви к нему: спасите его творение, вернув достоинство, кое старость у него, по-видимому, отняла. Герцог полностью разделяет мои чувства и ожидает, что вы привнесете в эти фрески порядок со всем изяществом, тонкостью и целомудрием, коими вам всегда удавалось озарять прекрасные портреты представителей нашего семейства, и потому, Бог даст, мы еще долго будем поручать вам эту работу. Со своей стороны не сомневаюсь, что вы сумеете исполнить нашу волю, а в знак доверия вот триста флоринов, которые по моему поручению доставит вам мессер Бернадоне, поставщик Монетного двора.

24. Бенвенуто Челлини – Екатерине Медичи, королеве Франции

Флоренция, 21 января 1557

Господь, должно быть, очень любит вас, мадам, коль скоро скрестил наши пути. Вам известно, что великий король Франциск, ваш свекор, покуда был жив, питал ко мне самые добрые чувства и называл своим другом. Истинно могу сказать: своим нынешним положением, всем благим и прекрасным, что мною сотворено, я обязан этому замечательному королю. Теперь время, не колеблясь, служить его сыну, христианнейшему Генриху, при благосклонном участии вашего величества. За время моей богатой событиями жизни у меня находили немало пороков: убийца, вор, нечестивец, содомит, а еще утверждают (и, по правде говоря, не без оснований), что я горделив, дерзок, рисков сверх всякой меры и слишком ревностен в отношении собственной свободы. Но быть неблагодарным – никогда. Родился я во Флоренции, это верно, но сердцем принадлежу Франции. А потому я дважды ваш слуга.

Маршал Строцци, великолепный солдат невиданной в этом веке доблести, оказал мне честь, поручив дело, в котором вы заинтересованы, и правильно поступил. Не та ли рука, что сегодня отдана в ваше распоряжение, сразила некогда коннетабля де Бурбона выстрелом из аркебузы? Мессер Строцци вкратце пояснил мне, в чем суть: есть картина, которую нужно похитить из сердца палаццо Веккьо – личной гардеробной герцога, где каждый день он проводит не один час в окружении толпы придворных и стражей, а затем, покинув дворец, тайно вынести ее за ворота Флоренции и переправить в Венецию. Прекрасно! Мне всегда нравилось осуществлять самые немыслимые начинания. А если вместо Аретино вы поручите мне сочинить хлесткий пасквиль, которым сможете распорядиться по собственному усмотрению, то, несомненно, только выиграете: если не считать его напыщенной и колкой, а оттого действительно затейливой, но не самой изысканной и слишком прихотливой манеры изъясняться и обыкновенного красноречия, я не вижу, чем еще этот, с позволения сказать, Бич государей превосходил бы средних авторов нашего века.

Что до меня, дабы хоть малейшее подозрение в вероломстве не омрачило чистоту нашего взаимопонимания, скажу, что не признаю за собой долга верности перед герцогом, который давно уже ни в грош меня не ставит и ни разу не счел нужным воздать должное моим заслугам, а тем более перед испанкой-герцогиней, которая высокомерна и мрачна, как все ее племя, и ненавидит меня, хотя я никогда и ничем не пытался ей навредить. Потому рад буду вам услужить, выполнив эту миссию, и с удовольствием обведу их вокруг пальца. Ее величество скоро получит от меня вести.

25. Марко Моро – Джамбаттисте Нальдини

Флоренция, 21 января 1557

Тяжкое нынче время для нас, горемычных. Сожги, сотоварищ мой, это письмо и все предыдущие, больше мне не пиши и ни в коем случае не приходи в Сан-Лоренцо, не ищи со мной встречи, не пытайся заговорить. Щиты по приказу герцога пока остаются на месте, я же перехожу на службу к Бронзино, поскольку тот занял место предшественника. Здесь в итоге ничего не поменялось, разве что новый мастер проводит в церкви меньше времени и не появляется по вечерам, по крайней мере пока. Но нам следует вести себя осторожно. Твои услуги всяко мне больше не нужны. Если что-нибудь понадобится, я тебя разыщу. К письму прикладываю пачку листов, раздай в мастерской, а кому именно, ты сам знаешь.

26. Марко Моро – работникам цеха лекарей и аптекарей

Флоренция, без даты

Сотоварищи мои, вследствие событий, о которых вы все осведомлены, нам придется приостановить наши собрания до нового распоряжения и держаться незаметно. Это значит не появляться вблизи Сан-Лоренцо. Передайте это в другие цеха, всем, кто был на прошлых встречах или выказывал желание прийти. Но будьте осторожны, не болтайте направо и налево. Сами знаете, злейшие враги – это предатели, которые притворяются, будто защищают наше дело, а в действительности преследуют лишь свой интерес. Действуйте с оглядкой. Наш час еще пробьет.

27. Винченцо Боргини – Джорджо Вазари

Сиена, 23 января 1557

Благодарю, любезный Джорджо, что подсказали мне проехать через Ареццо, я и забыл, сколь необыкновенны фрески Пьеро делла Франчески. Пользуясь случаем, навестил вашу супругу, она спрашивает, не собираетесь ли вы вернуться до конца месяца. Вам известно, как привязана к вам Николоза и как скучает по вас, а вы слишком уж часто оставляете ее в полном, можно сказать, одиночестве, и потому я не перестану убеждать вас чаще наведываться в Ареццо, хотя бы только для продолжения работ в вашем дивном жилище. Или же привезите свою госпожу во Флоренцию, тогда она сможет ухаживать за вашей матушкой, да и вам облегчит домашние заботы. Я позволил себе сказать, что вы не успели даже купить всю нужную мебель, хотя уже без малого год, как обосновались на виа Ларга. Будете жить втроем под одной крышей и сможете бывать в Ареццо, когда захотите отдохнуть и насладиться одиночеством. Поверьте, когда я возвращаюсь к себе в Поппьяно, в сельскую глушь, я словно попадаю в рай.

Что касается вашего расследования, связанного с несчастным Понтормо, коль скоро вы оказываете мне честь быть вашим другом и советчиком, считаю своим долгом напомнить вам несколько истин. Начну с того, что Дюрер не всегда казался вам исчадием ада – помните, было время, в юности, когда вы даже признавали, что ему не чужда красота? В отношении фресок Сан-Лоренцо, которые вы безжалостно ругаете, будто это не живопись, а мясной прилавок, тут мне, конечно, нечем вам возразить, поскольку я их еще не видел, но, судя по вашим описаниям, сама идея чем-то напоминает Сикстинскую капеллу. То есть когда Микеланджело громоздил обнаженные тела, – поправьте меня, если я ошибаюсь, но пока это не опровергнуто, все же скажу, – вам это казалось великолепным. Понимаю, что времена меняются, но вам вовсе не обязательно меняться вместе с ними.

Что до задачи, на вас возложенной, позвольте дать вам еще несколько советов: здесь нужна методичность. Отриньте страсти. Взгляните на факты холодно и взвесьте их с заведомой непредубежденностью. Да не исказят вам картину недобрая память или некий интерес. Помните уроки мудрого Марсилио Фичино: счастье в истине. Не сомневаюсь, что вы примете мои скромные рекомендации в расчет, ибо когда совет справедлив, убеждать легко и приятно. Составьте список, никого не исключая: кто мог бы желать или кто желал убить Якопо (а еще лучше – и тех и других). Если я все верно понял, у нас есть работник Марко Моро, о котором ничего сказать не могу, потому что не знаю его; есть ученик Баттиста Нальдини, который мне знаком, я нанимал его преподавать рисование в Приюте невинных, и он ни разу не доставил мне ни малейших хлопот; есть наш друг Бронзино (пусть это предположение кажется невероятным, заставим себя рассмотреть и его); есть герцогиня (да-да, считайте, что это просто упражнение для ума, не более) и есть таинственная женщина, приходившая к Якопо в его отсутствие (со слов Баттисты). Добавим все же герцога, чтобы вы не упрекнули меня в избирательности! По правде говоря, это преступление могли бы совершить все, кто находился тогда во Флоренции, не так ли? Но лишь кто-то один нашел в нем столь сильный интерес, что привел свой план в исполнение. В чем же его интерес? Это нам и нужно выяснить. Кроется ли за этим плачевно закончившаяся ссора, в коем случае гнусное деяние могли побудить страсть и гнев? Или денежный спор на почве алчности? Соперничество ли в ремесле, диктуемое гордыней или завистью? Политический или религиозный мотив, с которым дело становится еще более щекотливым? Вы, как и я, знаете, что Понтормо не остался равнодушен к желаниям реформировать Церковь, и хотя имя Хуана де Вальдеса теперь во Флоренции под запретом, нельзя отрицать, что его тезисы были в ходу стараниями мессера Франческо Риччо, а тот не просто служил у герцога мажордомом (вы слишком умны, чтобы этого не знать), его влияние на всех нас было куда более значительным, пока он не лишился рассудка. Не забудьте, что герцог велел запереть его в Борго-Сан-Лоренцо, где он и пребывает на покое уже три года. Может быть, вам его навестить? Мне говорили, что он не до такой степени сошел с ума, как решил представить это герцог. Я же по-прежнему пребываю в разъездах по Италии ради нашего будущего издания, пересмотренного и исправленного, но главное – дополненного! В связи с этим думали ли вы уже, что напишете о Понтормо? Зная вас как никто другой, уверен, вы уже приступили к посвященной ему главе «Жизнеописаний», по крайней мере в уме, если не на бумаге.

Не забудьте, что я сказал вам об Ареццо. Николоза ждет вас каждый божий день. Напишите ей хотя бы. Согласитесь, это самое малое, что может сделать столь знаменитый автор, как Вазари.