Текст книги "Пляска смерти"

Глава четырнадцатая

Сэмюэл улыбнулся Жан-Клоду, и получилось это у него, как многое другое, очень по-человечески. Я поняла, что он, подобно Огги, может быть куда «нормальнее» других вампиров. Это у него вампирский трюк, как у Огги? Может быть. А мне надо в это влезать и раскрывать его тайну? Не-а. Хватит на сегодня великих откровений, хотя в них я не виновата. Очень постараюсь больше ни во что сегодня не вляпываться. Моя цель – закончить эту серию встреч так, чтобы ничего больше плохого не стряслось. Так отчего я так волнуюсь?

Я снова села рядом с Жан-Клодом, но Ричард садиться не стал. Он остался стоять, сложив руки на груди, ссутулившись, как от боли. Я знала это выражение его лица, обычно означавшее, что у нас намечается серьезная ссора. Сегодня я ссориться не хотела ни с кем, а с Ричардом – особенно.

Жан-Клод тронул меня за руку. Я вздрогнула, обернулась к нему.

– Что случилось, ma petite?

Я посмотрела на него многозначительно и глазами указала нашего третьего.

– А, – сказал Жан-Клод.

Я вцепилась в руку Жан-Клода и попыталась предупредить грядущую ссору.

– Ричард? – позвала я.

Он обернулся ко мне – темно-карие глаза пылали.

– Что? – Так злобно прозвучало это слово, что даже он сам поморщился. – Извини, Анита. Так в чем дело?

– Чтобы уйти, тебе не обязательно начинать со мной ссору.

Ну вот, все честно и так мирно сказано, как я только могла.

Он нахмурился:

– Что это должно значить?

– То, что с момента, когда мы стали говорить с Сэмюэлом о его детях и их проблеме, ты все сильнее напрягаешься.

– А если мы будем рассуждать насчет того, чтобы я переспал с тремя новыми женщинами и две из них семнадцатилетние, ты злиться не станешь?

Я подумала и ответила:

– Стану.

– Так не ожидай, что я буду доволен.

– Что ты хочешь, Ричард, чтобы я сделала? Извинилась? Так я даже не знаю толком, за что именно. Как бы там ни было, я тебе говорила, что про семнадцатилетних я ответила «нет».

– Я думаю, Жан-Клод, мы с Самсоном оставим вас сегодня. – Сэмюэл встал. – У вас, кажется, есть что обсудить.

Самсон встал рядом с отцом. Он был на два дюйма выше Сэмюэла, будто мамины гены ему добавили роста. Интересно, чего еще они ему добавили. Я на самом деле мало что знала про русалок или про сирен. Наверное, надо ликвидировать этот пробел до того, как придется иметь с ними тесный и личный контакт.

– Еще не сейчас, друг мой, пожалуйста, – ответил Жан-Клод. Он повернулся к Ричарду – безмятежным лицом к недовольному. – Нам нужно получить ответ еще на несколько загадок до того, как мы осмелимся завтра представить ma petite нашим братьям.

Сэмюэл кивнул и сел.

– Ты подумал, что, если привести ее в общество почти дюжины мастеров городов, не получится ли ночь еще интереснее этой.

– Exactment, – кивнул Жан-Клод.

– А на эти вопросы может ответить только вампир? – спросил Самсон.

– Мне нужен совет от мастера, подобного твоему отцу, – пояснил Жан-Клод.

– Тогда я мог бы пойти в отель и посмотреть, как там мать и близнецы.

– Я думаю, там есть кому присмотреть за ними, Самсон, – ответил ему отец.

Самсон посмотрел так, будто хотел что-то сказать глазами, а отец не понял.

– Ты уходишь, думая, что тогда мне будет не так неприятно, – сказал Ричард.

Самсон посмотрел на него – с честным, открытым лицом – и кивнул.

– Это… – На лице Ричарда боролись различные эмоции, потому что дружественный жест от чистого сердца не мог оставить его равнодушным. – Это действительно… хорошо с твоей стороны.

– Ты и без того не любишь делиться Анитой, и вот появляюсь я и прошу поделиться и со мной. Нам нужно, чтобы она нам помогла. Я не хочу терять мать и одного или обоих младших братьев.

Самсон мотнул головой, глядя в пространство, и в глазах его был тот же затравленный вид, что раньше у отца – когда тот свыкся с тем, что трагедии не избежать. Будто рисовал все время эти картины у себя в голове, пытаясь смириться с ними – и не мог.

Он посмотрел на Ричарда:

– Я не откажусь от этого шанса спасти мать и братьев, но мне очень жаль, что тебе это причиняет страдания. – Он вышел на середину комнаты, глядя Ричарду в глаза. – И если от моего ухода тебе будет лучше, я готов уйти.

Ричард повесил голову. Недавно отросшие волосы скрыли лицо. Когда он снова поднял голову, то отряхнулся, как человек, вылезающий из воды, отбрасывая волосы назад.

– Блин, к удару – еще и оскорбление.

– Я что-то не так сделал? – спросил Самсон.

– Нет, все нормально. – Ричард вздохнул. Медленно, напряженно руки стали разжиматься, будто ему физически больно было расставаться со злостью. – Просто я не хотел относиться к тебе с симпатией.

– Не понимаю, – сказал озадаченный Самсон.

– Если бы у меня получилось тебя возненавидеть, я бы разозлился и возмущенно ушел. Вел бы ты себя как похотливый кретин, я бы просто убрался – завернулся в плащ собственной уязвленной праведности – и к чертовой матери.

Я встала и повернулась к нему, Жан-Клод слегка придержал меня за руку.

– Я тебе уже сказала, Ричард: тебе не обязательно затевать для этого ссору.

– Да нет, обязательно. Потому что я знаю, что подрываю нашу силу просто своим отсутствием. Будь я здесь, Огги тебя не подчинил бы. И мне некого винить, кроме себя, что вы с Жан-Клодом его оттрахали.

Чуть-чуть стал разогреваться его голос, первые искорки силы замелькали в комнате.

Я сделала несколько шагов, высвободившись из руки Жан-Клода.

– Отчего это именно ты вдруг стал во всем виноват? – спросила я. – С нежитью я имела дела больше, чем ты, у меня должно было хватить способности себя защитить. Я должна была тогда видеть, что будет, но я же себя не ругаю сейчас? Что случилось, то случилось. Будем разбираться, что делать.

– Вот так это для тебя просто, Анита? Что случилось, то случилось, разберемся и дальше пойдем?

Я подумала над его словами и кивнула:

– Да, потому что так должно быть. Моя жизнь не оставляет места для смакования несчастий и даже для нравственных угрызений. Роскоши сомнения в себе я тоже не могу себе позволить – по крайней мере в такой степени.

– Роскошь, – повторил Ричард. – Анита, это не роскошь, это мораль. Это совесть. Не предмет роскоши, а то, что отличает нас от зверей.

Так, опять с того же места, – подумала я. А вслух сказала:

– Ричард, у меня есть совесть и свои моральные правила тоже есть. Сомневаюсь ли я иногда, не стою ли на стороне зла? Да, иногда бывает. Думаю, не распродаю ли душу по частям ради выживания? Да, иногда думаю. – Я пожала плечами. – Такова цена за жизнь в реальном мире, Ричард.

– Это не реальный мир, Анита. Не обычный будничный мир.

– Нет, но это наш мир.

Я стояла к нему лицом, почти на расстоянии прикосновения. Он держал себя в руках: его сила лишь слегка ощущалась в воздухе теплой тяжестью.

Он взмахнул руками, обводя гостиную:

– Не хочу я здесь быть, Анита! Не хочу жить там, где у меня выбор: либо делиться тобой с другими, либо будут погибать люди! Не хочу такого выбора!

Я вздохнула, показывая, что я устала, что мне грустно и что мне очень жаль.

– Было время, когда я с тобой согласилась бы, но кое-что в моей жизни мне очень нравится. Я ненавижу ardeur, но то, что принес он в мою жизнь, я принимаю с радостью. Мне бы хотелось попробовать жизнь за белым штакетником, но вряд ли даже без ardeur’а и вампирских меток она бы мне понравилась.

– А я думаю, что да.

– Ричард, кажется, ты меня не видишь. Не видишь, кто я.

– Это ты мне говоришь? Если я не закрываюсь щитами, я даже сны твои вижу и кошмары тоже.

– Но ты все еще пытаешься запихнуть меня в коробку, которая мне была не по размеру, еще когда мы только познакомились. И себя ты тоже пытаешься упихнуть в ящик, где половина тебя не поместится.

– Неправда, – замотал он головой. – Неправда.

– Какое из утверждений? – уточнила я.

– Мы бы смогли, нашли бы наш вариант с белым штакетником, если бы не он.

Ричард показал на Жан-Клода.

Жан-Клод сидел с совершенно безмятежным, непроницаемым лицом, будто боялся хоть слово произнести.

– Не надо переваливать наши трудности на Жан-Клода.

– А что? Ведь это правда. Если бы он оставил нас в покое, не поставил бы на нас своих меток…

– Тебя бы уже на свете не было.

– Что? – Ричард наморщил брови, глядя на меня.

– Без дополнительной силы меток Жан-Клода ты бы никогда не смог убить Маркуса и взять власть в стае.

– Неправда.

Я посмотрела на него пристально:

– Ричард, я там была. Это правда. Ты был бы мертв, а я бы продолжала спать одна, в компании мягких игрушек и пистолетов. Ты бы погиб, а я бы умерла душой, умирала от одиночества, не только потому, что не было бы тебя, а потому что жизнь моя была бы пуста. Как у многих и многих, кто делает работу полицейских. Я и моя работа – это было одно и то же, ничего сверх у меня не было. Жизнь моя была полна смертей, и ужасов, и попыток опередить, предупредить следующий ужас, и я проигрывала эту битву, Ричард, теряла себя задолго, задолго до того, как Жан-Клод меня пометил.

– Я тебя просил оставить работу в полиции. Я говорил, что она тебя сжирает.

Я покачала головой:

– Ричард, ты меня или не слушаешь, или не слышишь.

Нас разделяло два фута, но с тем же успехом это могли быть тысячи миль. Есть расстояния, состоящие из куда более труднопреодолимых вещей, чем какие-то там мили. Мы смотрели друг на друга через бездны непонимания, страдания – и любви.

Я попыталась в последний раз.

– Допустим, что ты прав. Допустим, что Жан-Клод оставил нас в покое, и возникла эта твоя идиллия. Все равно я бы не оставила работу в полиции.

– Ты же сама только что сказала: она убивала тебя, эта работа.

Я кивнула:

– Если что-то сделать трудно или тяжело, это еще не значит, что ты этого делать не станешь.

Мне показалось, что тут я заговорила не только о полицейской работе.

– Ты же сказала, что я прав?

– Я сказала: допустим, что ты прав. Допустим, что без Жан-Клода мы нашли бы способ. Но мы привязаны к нему, Ричард. Мы – триумвират силы. Что изменилось бы, будь жизнь иной, – на самом деле не важно.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что важно другое, Ричард: мы имеем дело с реальностью – сейчас, сию минуту. Есть вещи, которых не вернешь, и мы все вместе должны постараться как можно лучше распорядиться тем, что в нашей жизни реально.

Лицо его заледенело от злости. Терпеть не могу, когда у него такое лицо, потому что оно и пугает – и красивее, чем когда-либо, и все, что отвлекает взгляд от этой изумительной красоты, будто ветром сдувает.

– И что в нашей жизни реально?

Сила его потекла по комнате горячей водой, горячей, чем в ванну наливают. Охранники стали неловко переминаться с ноги на ногу.

– Я – человек-слуга Жан-Клода. Ты – зверь его зова. Мы – триумвират силы. Этого нам не переменить. Мы с Жан-Клодом оба – носители ardeur’а. Нам обоим нужно питать этот голод, и это не изменится.

– Я думал, ты надеялась научиться питаться на расстоянии в клубах, как делал Жан-Клод при власти Николаос.

– Это наносило ущерб его силе, чего и добивалась тогда Николаос. Я не собираюсь делать нас инвалидами в смысле магии из-за собственной застенчивости. Хватит прятаться, Ричард. Ardeur есть и останется, и мне нужно его питать.

Он мотнул головой:

– Нет.

– Что нет?

Он сбросил щиты – не знаю, намеренно или эмоции взяли над ним верх. Как бы там ни было, я вдруг услышала все его мысли громче колоколов. Он думал, что когда я возьму ardeur под контроль, то брошу Мику и Натэниела и жить буду с ним. Останусь с ним. Он все еще надеялся – вполне серьезно! – что мы когда-нибудь станем милой моногамной парочкой.

Секунду всего это было, но его упавшие щиты сорвали и мои, и он ощутил мое потрясение. Мою неспособность поверить, что он до сих пор думает – всерьез! – о том, что такое может быть.

Я почувствовала возникновение очередной мысли и попыталась закрыться от Ричарда, но слишком бушевали эмоции, и я не успела. А мысль была такая: «Даже если я беременна, все равно ничего такого не получилось бы».

Вот теперь потрясение отразилось на лице Ричарда. У него отвисла челюсть, и он прошептал:

– Беременна…

Я сказала единственное, что пришло в тот момент на ум:

– Бли-ин…

Глава пятнадцатая

И с грохотом поставила на место все щиты – резко, плотно, стеной металла. Я мысленно произнесла слово «металл» – гладкий, толстый, непроницаемый. И уставилась в пол, боясь глядеть кому-нибудь в глаза. Боялась того, что увижу на этих лицах – и чего не увижу.

– Анита! – позвал Ричард и протянул ко мне руку.

Я отступила на шаг, мотая головой. Не знаю, чего мне хотелось от этой минуты, не знаю, какая реакция была бы мне в струю, а какая вывела бы из себя. Хотелось же мне сохранить тайну, пока сама не буду точно знать. Эту банку с червями эмоций мне открывать не хотелось, пока не будет ясности.

Нарушил молчание Сэмюэл:

– Поздравляю вас обоих! Младенец – это радостная новость в любом случае.

Я медленно повернулась к нему – из всех присутствующих меньше всего я интересовалась его мнением. На него я могла посмотреть. На него я могла разозлиться.

Самсон уже тронул отца за плечо:

– Отец, мне кажется, сейчас нам стоит уйти.

Сэмюэл посмотрел на своего сына, на меня, на Жан-Клода, на всех, и вид у него был донельзя непонимающий.

– Но ведь это же радостная новость, а вы все – как будто умер кто.

– Отец, – сказал Самсон тихо, но с предупреждением.

Он смотрел мне в лицо, и то, что он там увидел, заставило его взять отца за локоть и попытаться поднять на ноги.

Сэмюэл посмотрел на руку сына и не отводил взгляда, пока тот ее не убрал. Тогда Сэмюэл посмотрел мне в лицо. И уже не очень дружелюбным взглядом. Глаза его казались старше, в них было какое-то глубокое знание и чуть-чуть грусть и даже гнев.

– Откуда такая злость, Анита?

Я стала считать до двадцати, поняла, что этого не хватит, и произнесла, задыхаясь от злости и смущения:

– Не учи меня, что я должна чувствовать, Сэмюэл. У тебя нет на это права.

Он встал, оттолкнул от себя руки сына.

– Подумай, насколько силен может быть ребенок твой и Жан-Клода.

– Нет гарантии, что ребенок его, – сказала я.

– Шансы за то, что, если ты беременна, отец – не вампир, – заметил Ричард.

Он говорил тихо и осторожно, но было в его голосе именно то, чего я не хотела слышать: ожидание и радость.

Я повернулась к нему, и не знаю, что бы я сказала или даже сделала, если бы вдруг между нами не оказался Жан-Клод.

– Пожалуйста, ничего поспешного, ma petite.

– Поспешного, ничего поспешного! – передразнила я, отодвигаясь от него. – Он рад-доволен, а ты так закрыт, что я понятия не имею, что ты чувствуешь.

– Я чувствую, что любое мое слово или действие в этот момент тебя расстроит.

Мне иногда говорили, что со мной иметь дело – сплошной геморрой. Но никогда это не было сказано столь дипломатично.

Я подавила желание на него заорать. И даже голос у меня прозвучал сдавленно от усилий не сорваться на вопль:

– Что-нибудь скажи.

– Ты в ожидании? – спросил он своим нейтральным любезным голосом.

– Не знаю, но октябрь я пропустила.

Ричард подошел поближе и попытался сказать без интонации – не вышло, но он попытался.

– Тебе случалось когда-нибудь пропустить целый месяц?

– Нет.

На его лице бушевали эмоции, и наконец ему пришлось отвернуться, будто он знал: что бы ни было на этом лице написано, мне лучше не видеть.

– Не смей радоваться, ты!

Он повернулся ко мне – сдерживая эмоции, но в глазах его было то самое выражение. Тихое «я-тебя-люблю», которое когда-то предназначалось именно мне, но которое я последнее время нечасто видала. Вожделение – да, но не этот взгляд.

– Ты бы предпочла, чтобы я злился или огорчался? – спросил он.

– Да. Нет. Не знаю. – Вот это была правда. – Не знаю.

– Прости, – сказал он, и действительно какая-то нотка сожаления прозвучала. – Прости, что из-за меня тебе труднее, но как могу я не радоваться, если у нас ребенок?

Вот сумел он выбрать самый худший способ это сказать. От которого я почти наверняка впаду в панику.

– Это еще не ребенок. Это комок клеток меньше моего пальца.

Глаза его стали чуть более настороженными.

– Прости, Анита, что ты говоришь?

Я обхватила себя руками, не глядя ни на кого.

– Я не знаю, что говорю.

Но как-то я лучше поняла предложение Ронни поехать куда-нибудь и сделать выбор без участия моих мужчин.

– Ты действительно была бы способна убить нашего ребенка? – спросил он, и мне не надо было ему в лицо смотреть, чтобы увидеть там страдание. По голосу было слышно.

– Mon ami, ты ставишь телегу впереди лошади. Пусть сначала она выяснит, беременна ли она, а потом будем строить планы.

Жан-Клод попытался снова вдвинуться между нами, закрыть от меня Ричарда. Будто это могло помочь.

Ричард шагнул в сторону, чтобы видеть меня.

– Анита, ты действительно могла бы убить нашего ребенка?

Хотелось мне заорать: «ДА!» – просто чтобы увидеть боль на его лице, но тут я не могла лгать. Я уже знала ответ, просто он мне не нравился.

– НЕТ!! – рявкнула я, и звук отдался от каменных стен, лишенных смягчающих штор.

Лицо Ричарда смягчилось, и он двинулся ко мне в обход Жан-Клода. Выражение лица было почти блаженным, будто сбылись все его мечты. У меня такое чувство, словно я задыхаюсь в кошмаре, а он вот так. Нет, с этой рожи надо стереть блаженное выражение, обязательно надо.

– А что, если ребенок не твой? – спросила я, слыша сама, как противно прозвучал голос. Я хотела сделать ему больно.

Он задумался, потом расплылся в улыбке почти самодовольной.

– Шансы в мою пользу, Анита.

И очень он был в этот момент доволен жизнью.

– Почему? Потому что Жан-Клод, Ашер и, черт побери, Дамиан – многосотлетние вампиры? Это еще ничего не значит. Посмотри на Сэмюэла: трое детей от двух беременностей.

Ричард стал хмуриться и ближе уже не подходил. Тоже хорошо.

Жан-Клод вздохнул и шагнул назад, будто оставляя попытки предотвратить ссору.

– А Мика и Натэниел? – спросила я. – Они не вампиры, и у нас с ними секс за эти два месяца бывал чаще, чем с тобой.

И я обрадовалась, когда он вздрогнул. Стервозно, но факт.

– Мика стерилизован, – сказал он, и лицо его помрачнело. – Значит, остается Натэниел.

И такая злость была в этих трех словах, что я пожалела, что подняла эту тему.

Легки на помине – Мика и Натэниел вышли из дальнего коридора. Посмотрели на нас всех, и Мика спросил:

– Это о том, о чем я думаю?

– Ты знал про ребенка? – спросил Ричард.

– А мы уверены? – спросил Натэниел.

– Нет, – сказала я.

– Вы оба знали? – спросил Ричард, и снова стала нарастать его сила. Вдруг я оказалась слишком близко к метафорическому огню.

– Да, знали, – ответил Мика.

– Ты им сказала до того, как сказала нам? – Ричард показал на Жан-Клода.

– Они со мной живут, Ричард, от них труднее сохранить секрет. Я не хотела вообще никому из вас говорить, пока не сделаю тест. Чтобы не влезать во все это без необходимости.

– Давайте успокоимся, пока не будем знать наверняка, – предложил Жан-Клод.

– И тебе не важно, что она им сказала раньше, чем нам? – спросил у него Ричард.

– Да, mon ami, мне это не важно.

Ричард посмотрел свирепо на Мику и Натэниела, потом только на Натэниела. Нехорошо.

– Ты знаешь, что если она беременна, то это почти наверняка или ты, или я.

Слова были нейтральны, а тон – нет. Тон был столь же явным предупреждением, как и покатившаяся от Ричарда волна жара.

А у Натэниела вид был очень, очень тщательно контролируемый. Лицо приветливо-непроницаемое, но ни сожаления, ни покорности. Раньше Натэниел всегда в разговоре с Ричардом излучал какие-то вибрации подчинения. Сейчас вдруг ничего подчиненного в нем не стало. Может быть, для меня он все равно нижний, но дни, когда он был нижним и для Ричарда, миновали. Это читалось в постановке плеч, во взгляде, которым он отвечал на взгляд более крупного Ричарда. Он не был агрессивен, но и никаких сигналов подчиненности, даже самых малозаметных, не излучал. То есть было ясно, что уступать он не собирается.

С одной стороны, мне это было приятно, с другой стороны – пугало. Я видала Ричарда в драке и Натэниела в драке и точно знала, кто победит.

Конечно, если Ричард начнет драку, то победу он завоюет, но девушку потеряет. Я очень надеялась, что ему это понятно.

Глава шестнадцатая

Не знаю, что случилось бы дальше, что-нибудь наверняка плохое, но пришла помощь.

– Мудаки вы все, ребята.

Голос Клодии. Все обернулись к ней.

– Как вы смеете устраивать тут состязание ваших мужских самолюбий? Не видите разве, что она испугана? – Клодия показала в мою сторону. – Ульфрик, если ты думаешь, что ребенок заставит ее бросить работу в полиции, или ликвидацию вампиров, или подъем зомби, то очень ошибаешься. Ты можешь найти в жизни Аниты место ребенку? Или ты собираешься бросить работу и сидеть нянькой, потому что Анита этого точно делать не будет?

Все взгляды обернулись к Ричарду. Он хмуро смотрел на Клодию.

– Ну так как? Ты готов полностью переломать свою жизнь, если ребенок твой?

Он еще сильнее нахмурился.

– Не знаю, – ответил он наконец.

– Ты когда-нибудь ребенка нянчил? – продолжала Клодия.

Он пожал плечами:

– Нет.

– У меня было четверо младших братьев. Можешь мне поверить, эта работа труднее, чем кажется.

– Я готов, – сказал Мика. – На все, что будет нужно Аните.

– Не будь ты таким совершенством, – скривился Ричард.

– Ты работаешь днем, Ричард, – сказал Натэниел, – и причем регулярно. Я на парт-тайме в «Запретном плоде» заработаю больше любой учительской зарплаты.

– Кормилец, – бросил Ричард полным презрения голосом.

Натэниел улыбнулся и покачал головой:

– Анита себя сама отлично прокормит, мои деньги ей не нужны. Я другое хотел сказать: если я сокращу рабочие часы, на моей работе это не сильно скажется. А тебе это значило бы бросить работу полностью.

Но Ричард не хотел, чтобы его смягчили. Он хотел злиться и потому обернулся к Мике:

– А ты? Ты не меньше часов работаешь, чем Анита.

– Мне понадобится более серьезная помощь в работе на горячей линии и в коалиции. У нас будет почти год, чтобы подготовить кого-нибудь мне в помощь или даже на замену, если это понадобится.

– Это не может быть твой ребенок, – сказал Ричард.

– Генетически – не может.

– Что значит – генетически?

– То, что ребенок – всего лишь не моей крови, не означает, что он не мой. Не наш.

– Твой и Аниты.

Эти слова просто обожгли мне кожу – столько в них было силы, злости, что даже стало больно физически.

– Нет, – ответил Мика. – Аниты и Натэниела, и Жан-Клода, и Ашера, и Дамиана, и твой, и мой. Залить каплю спермы – это еще не делает тебя отцом. Важно, что ты потом делаешь, Ричард.

– Нельзя же воспитывать ребенка с семью отцами!

– Называй как хочешь, – ответил Мика, – но из мужчин в этой комнате только двое могут полностью переменить жизнь, если насчет ребенка – правда. Это Натэниел и я. – Он посмотрел на Жан-Клода. – Или я ошибаюсь?

Жан-Клод улыбнулся в ответ:

– Нет, mon chat, ты прав. Я не думаю, чтобы младенец мог все время жить в подвалах «Цирка проклятых» и остаться… – он поискал слово, – …уравновешенным. Посещать – oui, и часто, очень часто, но мир, который я построил здесь, не… – он снова поискал слово, – не благоприятствует воспитанию маленьких детей.

– Я сама – маленький ребенок, – раздался тонкий приятный голосок у нас за спиной.

Очевидно, мы слишком увлеклись разговором, раз не услышали приближение этой крошки. Ну, впрочем, Валентина – вампир, а они, заразы, жуть до чего тихо передвигаются.

Темные кудряшки свисали чуть ниже ушей. Она недавно их обрезала, чтобы иметь более современный вид. Лицо у нее было круглое, детское, недавно только из младенчества. Ей пять лет и всегда будет пять – физически по крайней мере. Одета она была в красное платье и белые колготки, на ногах – дорогие кожаные туфельки. Когда она приехала к нам, то не носила ничего, что не носили бы до 1800 года. Она до сих пор не надела бы брюки или шорты, потому что леди такого не носят, но зато перешла уже в двадцатое столетие – хотя бы в смысле моды. На совершенно невинном лице по-детски моргали большие темные глаза. При дворе у Белль она занималась пытками – добывая информацию, в порядке наказания и просто потому, что ей это нравилось. Жан-Клод мне как-то сказал, что все дети-вампиры в конце концов сходят с ума. Вот почему вампирские законы запрещают обращать человека до половой зрелости.

Валентину обратил педофил, который оказался вампиром. Он устроился в глухом местечке и там изготовлял себе игрушки почти пятьдесят лет, пока случайно не выяснилось, чем он занимается. Валентине еще повезло – он ее обратил, но не успел сделать своей невестой. Почти всех его «невест» и «женихов» пришлось уничтожить – слишком они были дики, слишком безумны. То, что один из «ее» вампиров творил такие вещи, было одним из очень и очень немногих фактов, заставивших Белль испытать чувство вины.

– Да, – сказал Жан-Клод, – конечно, ты ребенок. Ты наша petite fleur.

Он подошел к ней, как будто старался не дать ей услышать разговор взрослых. Пусть выглядела она на пять, но было ей не меньше трехсот лет: тело детское, а ум – отнюдь. Но если не следить за собой, то мы все обращались с ней по внешнему виду, а не по умственному развитию.

Она обернулась ко мне детским личиком с серьезными глазами.

– У тебя будет ребенок?

– Может быть, – сказала я.

Она улыбнулась, обнажив клыки, тонкие, как иголочки.

– У меня тогда будет с кем играть.

Жан-Клод потянулся было взять ее за руку – но передумал. Ему самому не раз пришлось пострадать от рук Валентины. И он никогда не забывал, что она – чудовище.

– Где Бартоломе? – спросил он. – Разве он не должен сегодня за тобой присматривать?

– Я не знаю, где он, – ответила она, глядя в глаза Жан-Клода.

Он едва заметно коснулся ее плеча. Она смотрела мимо него, на меня. И в этом взгляде ничего не было от детства.

– Ей больше трехсот лет, Жан-Клод. Не обращайся с ней как с пятилетней.

Он посмотрел на меня:

– Валентина хочет, чтобы с ней обращались как с ребенком, и это ее право. – Он опустил глаза к ней. – Не правда ли, ma dulce?

Голос его лгал, но он не прикоснулся к ней, как сделал бы, будь она действительно ребенком.

Она кивнула, но глаз с меня не сводила. Из этих глаз на меня смотрели столетия силы, загнанные в тело слишком хрупкое, чтобы делать то, что было на уме. Бывали ночи, когда я жалела ее, а бывали моменты, как сейчас, когда я сомневалась, была бы она в своем уме, даже если б успела вырасти. Что-то в ней было такое… просто неправильное. Насчет ее здравого рассудка – это был старый вопрос о курице и яйце. Мне она никогда не делала ничего плохого. Никогда даже не пыталась напугать меня намеренно. Но входила в шорт-лист тех, с кем я никак бы не хотела оказаться беспомощной наедине. Несколько месяцев у меня ушло, чтобы понять: мурашки по коже в ее присутствии только частично связаны с ощущением дисгармонии разума и тела. Понять, что Валентины я боюсь больше любого из прочих вампиров, которые называют Жан-Клода мастером.

– По-моему, весело будет, когда здесь появится ребенок.

– А что веселого? – спросила я, не зная, хочу ли я слышать ответ.

– Я больше не буду самая маленькая, – сказала она.

Ответ прозвучал совершенно невинно, так отчего же у меня возникло желание тут же сказать, что, если она попытается моего ребенка обратить в вампира еще меньше себя, я ее убью к хренам? Паранойя – или простая предусмотрительность? Иногда трудно определить разницу.

Ричард пододвинулся ко мне, и я не возразила. Не только мне казалось, что с этой Валентиной что-то до ужаса не так. Он обнял меня за плечи, и я опять же не возразила. Когда глядишь в глаза Валентины, любой успокаивающий момент не помешает.

– Нет, – сказала я медленно. – Слишком много времени в «Цирке» не стоило бы проводить.

Мика тоже придвинулся ближе, не касаясь меня, потому что Ричарду бы это наверняка не понравилось. Он еще терпел, когда вместе с ним ко мне прикасался Жан-Клод, но и только. Наверное, не только меня пугала эта «девочка-младенец».

Жан-Клод посмотрел на нас, все еще касаясь ее плеча.

– Я должен найти Бартоломе и наказать его, что не смотрит за ней лучше.

Валентина высвободилась, и Жан-Клод отпустил ее. Она двинулась дальше в комнату. Ричард теснее притянул меня к себе. Мика встал почти передо мной, не давая Валентине подойти. В другой ситуации я бы ему сказала, что такой необходимости нет, но мне не понравилось, как она заинтересовалась вообще всей этой историей с ребенком.

Валентина обошла нас по кругу. Напряжение ушло из моих плеч, Ричард выдохнул, почти как вздохнул с облегчением. А Мика не успокоился – стоял перед нами в напряжении, будто не был уверен, что она не вернется по тому же кругу. А Валентина пошла к Сэмюэлу и Самсону.

– Что ты делаешь, малышка? – спросил Жан-Клод.

Она сделала идеальный, очень низкий реверанс, придержав платьице ручками, скрестив лодыжки.

– Привет тебе, Сэмюэл, мастер города Кейп-Код.

– Привет тебе, Валентина, – ответил он.

Она протянула ему руку. Он взял ручку в свои и едва прикоснулся губами к ее запястью. Все это было по протоколу, вполне приемлемо, но по движениям было ясно, что Сэмюэлу в ее присутствии тоже весьма неуютно.

Она повернулась к Самсону, уставилась на него, запрокинув голову, очень по-детски, но я готова была ручаться, что взгляд изучающих глаз детским никак не был. Я встречала этот взгляд и знала, сколько в нем силы, личности, воли.

– Это твой сын?

– Да, его зовут Самсон.

Она протянула ему руку, он взял ее, но вроде бы не знал, что с ней делать.

– Я не вампир, – сказал он, – ни чей-либо слуга, ни подвластный зверь.

– Но ты его сын, его наследник. А я – всего лишь обыкновенный вампир. Я даже не настоящий мастер.

Она говорила, что он превосходит ее по рангу.

Самсон посмотрел на отца, который, очевидно, взглядом показал что-то, потому что Самсон поднес ручку ко рту. Стараясь, как и его отец, не касаться девочки больше, чем это было абсолютно необходимо. Стараясь, как и его отец, при этом все время глядеть ей в глаза. Это мне напомнило поклоны противнику в дзюдо. Когда держишь глаза вверх, не спускаешь взгляда с оппонента – на всякий случай. Но между отцом и сыном была большая разница: один был вампиром и мастером, другой – нет. Он был наполовину человек, наполовину русалка. Может быть, он еще дорастет до чего-то большего, но пока что еще не дорос.

– Возьми меня на ручки, – сказала она высоким детским голосочком.

Он поднял ее и посадил к себе на колени. Она прильнула к нему. Он моргал, глядя в комнату, хмурился. И лицо его было почти страдальческим.

– Черт, – тихо сказала я.

Она подчинила его, подчинила его глазами.

– Валентина, он наш гость, – сказал Жан-Клод.

Сэмюэл поднял руку:

– Я своим поцелуем правлю по-старому. Он мой сын, старший. Если он не может освободиться от вампира, который даже не мастер…