Текст книги "Мика"

5

Хороший был отель. Очень хороший. Слишком хороший. Повсюду люди в униформе – нет, не в полицейской форме, – работники отеля. Они бросались распахивать двери. Пытались помочь поднести багаж. Мика и правда позволил коридорному взять наши чемоданы! Я возмутилась, а он только улыбнулся и посоветовал мне наслаждаться моментом. Никакого наслаждения в этом моменте я не видела и потому прислонилась к зеркальной стене лифта и только пыталась не злиться.

А чего я злилась? Да, отель меня поразил, и сильно. Я ехала в расчете на обычный номер – «чисто-прибранный-ничего-особенного». А сейчас торчу в лифте сплошь из стекла и позолоты, где лифтер в перчатках нажимает кнопки и объясняет нам, как работает опознавательный код на наших ключ-картах.

У меня в животе завязался тугой узел. Скрестив руки под грудью, я мрачно смотрела в зеркало и сама видела, насколько я злюсь.

Мика наклонился ко мне, но не притронулся.

– А что такое? – спросил он очень участливым голосом.

– Не ожидала я, что здесь будет… так.

– Ты злишься, что я забронировал нам хороший номер в хорошем отеле?

В такой формулировке это звучало очевидно глупо.

– Нет, я в том смысле… – Закрыв глаза, я прислонилась затылком к стеклу. – Да… – сказала я наконец.

– А почему? – спросил он.

Двери лифта открылись, коридорный, улыбаясь, встал так, чтобы их придержать, оставив нам достаточно места для прохода. Если он и понял, что мы ссоримся, то никак этого не показал.

Мика жестом пропустил меня вперед. Я отлепилась от стенки лифта и вышла. Коридор выглядел именно так, как можно было ожидать по виду отеля: темные дорогие обои, гнутые светильники под канделябры через равные интервалы, так что и света хватало, и интимности. А на стенах висели настоящие картины, не копии. Не художники с мировым именем, но настоящая живопись. Никогда я не бывала в таком дорогом отеле.

Я оказалась впереди, Мика сразу за мной, а коридорный следом. Пройдя по темному толстому ковру половину коридора, я сообразила, что не знаю, какой номер ищу. Обернувшись к коридорному, я сказала:

– Поскольку мне неизвестно, куда я иду, следует ли мне возглавлять шествие?

Он улыбнулся, как будто услышал нечто остроумное и глубокомысленное, прибавил шагу, отнюдь не спеша, и занял место во главе, а мы пошли за ним. В чем было куда больше смысла, с моей точки зрения.

Мика шел рядом со мной, и кейс висел у него на плече. Взять меня за руку он не пытался, но держал руку так, чтобы я могла взять ее сама. Так мы и прошли несколько шагов – его рука ждет моей, а я иду со скрещенными руками.

И чего я злилась? Потому что он сделал мне сюрприз, заказав по-настоящему хороший номер в отеле – ах, какой гад! Он ничего плохого не сделал, только заставил меня сильнее нервничать на тему того, чего же он от меня ждет в этой поездке. Не его вина, а моя. И проблема моя, а не его. Он себя ведет как нормальный цивилизованный человек, а я – как мрачная неблагодарная свинья. А, черт!

Я отпустила руки. От злости и от того, как крепко я их сжимала, они даже занемели. Черт побери.

Не глядя, я взяла Мику за руку. Он обвил мои пальцы своими, и уже от одного такого легкого прикосновения мне стало легче. Все будет хорошо. Господи, да я с ним живу в одном доме! Он и так мой любовник. Ничего же не изменится.

Ком в груди так и остался, но тут уж я ничего не могла поделать.

В номере была гостиная. Настоящая гостиная, с диваном, мраморным кофейным столиком, мягким креслом и отдельной над ним лампой для чтения, и со столом перед венецианским окном, за которым поместились бы четверо. И стульев для этого тоже хватало.

Все дерево было настоящее и полированное до блеска. Обивка на мебели похожая, но не совсем, так что казалось, будто обстановку подбирали постепенно, а не купили все сразу. Вся ванная блестела мрамором и всем, чем только можно. Сама ванна была поменьше, чем у нас дома, не говоря уже о ванной Жан-Клода в клубе, в «Цирке проклятых», но во всем остальном – отличная была ванная. Такой хорошей ванной комнаты я еще ни в одном отеле не видела.

Когда я вышла из ванной, коридорного уже не было. Мика прятал бумажник в маленький кармашек, который в хороших костюмах как раз для бумажников и сделан – если бумажник достаточно длинный и тонкий, чтобы линию костюма не портить. Бумажник Мике подарила я – по предложению Жан-Клода.

– Ты с чьей кредитной карты за все это платил? – спросила я.

– Со своей, – ответил он.

Я покачала головой:

– И сколько же ты выбросил за этот номер?

Он пожат плечами и улыбнулся, потянувшись за чемоданом с одеждой.

– Невежливо спрашивать, сколько стоит подарок, Анита.

Я нахмурилась, глядя, как он идет мимо меня к застекленной створчатой двери в другом конце гостиной.

– Кажется, я не подумала, что это подарок.

Он толкнул створку двери и шагнул внутрь, сказав мне через плечо:

– Я надеялся, что номер тебе понравится.

Я пошла за ним, но в дверях остановилась. В спальне оказались два гардероба, медиа-центр, два прикроватных столика с лампами и большая двуспальная кровать. На ней грудой навалены подушки, и все белое и золотое, стильно и элегантно. Слишком это, на мой вкус, напоминало номер для новобрачных.

Мика открыл чемодан, отстегнул вешалки от колец и повернулся к большому шкафу.

– Тут просторней, чем в моей первой квартире, – сказала я, все еще прислонившись к створке двери, не войдя пока в комнату. Как будто мне надежнее так – держать ногу снаружи.

Мика распаковывал вещи, пока еще не сняв черных очков. Он повесил купленные нами костюмы, чтобы они не помялись. Потом повернулся ко мне, посмотрел, покачал головой.

– Видела бы ты сейчас свое лицо.

– И что? – спросила я, сама услышав, насколько это прозвучало сварливо.

– Я не буду тебя заставлять делать ничего, что ты не хотела бы, Анита.

Голос у него был не слишком довольный. Мика редко из-за чего-нибудь бывает расстроен, а из-за меня – вообще никогда. Это мне в нем и нравится.

– Извини, что меня это так напрягло.

– А ты не можешь предположить, из-за чего это тебя так сильно напрягает?

Он снял темные очки, и лицо его обрело законченность, потому что стали видны глаза. Поначалу эти кошачьи глаза меня слегка нервировали, но сейчас это просто были его глаза. Потрясающий оттенок между желтым и зеленым. Когда он одевался в зеленое, они казались почти совсем зелеными. А если в желтое… в общем, понятно.

Он улыбнулся – так, как улыбался только дома. Только мне или Натэниелу или даже только мне. Сейчас, во всяком случае, только мне.

– Ну, вот так ты смотришься гораздо лучше.

– И что? – спросила я снова, но на этот раз не могла скрыть улыбку ни на лице, ни в голосе. Трудно быть мрачной, когда смотришь в чьи-то глаза и думаешь, какие они красивые.

Он подошел ко мне, и просто от этого – от зрелища, как он идет ко мне через комнату, – у меня пульс зачастил и дыхание в груди перехватило. Мне хотелось броситься к нему, прижаться, сбросить одежду и то, что еще осталось от моих запретов. Но я этого не сделала, потому что боялась. Мне страшно было, насколько я его хочу, насколько много он для меня значит. Это меня пугало, и сильно пугало.

Мика остановился передо мной, не дотрагиваясь, просто смотрел на меня. Единственный мужчина в моей жизни, которому, чтобы посмотреть мне в глаза, не нужно смотреть вниз. На каблуках я оказалась даже чуточку выше.

– Боже мой, ну лицо у тебя! Надежда, желание и страх – вот что на нем написано.

Он приложил ладонь к моей щеке – теплую-теплую ладонь. Я прильнула к ней лицом.

– Какой ты теплый, – шепнула я.

– Я бы заказал в номер цветы, но поскольку тебе их каждую неделю присылает Жан-Клод, не увидел смысла.

Я отодвинулась от него, рассматривая его лицо. Оно было спокойным – как будто он свои чувства скрывает.

– Ты злишься из-за этих цветов?

Он покачал головой:

– Это было бы глупо. Я, когда приехал в этот город, знал, что в пищевой цепи свиданий я у тебя не на самом верху.

– А зачем тогда было вспоминать цветы?

Он медленно выдохнул.

– Я не думал, что это меня раздражает, но, наверное, так. Дюжина белых роз каждую неделю, и еще одна алая с тех пор, как вы с Жан-Клодом стали заниматься сексом. И теперь еще две алые розы в букете – одна за Ашера и одна за Ричарда. Так что цветы будто от них всех троих.

– Ричард бы так не сказал, – возразила я.

– Нет, но он все равно из твоих любовников, и каждую неделю ты получаешь нечто, тебе о нем напоминающее. – Он поморщился, покачал головой. – А этот номер – мои цветы для тебя, Анита. Почему ты не хочешь, чтобы я тебе их подарил?

– Цветы далеко не так дороги, как этот номер, – напомнила я.

Он нахмурился сильнее – не слишком часто приходилось мне видеть такое выражение его лица.

– Неужели для тебя есть разница, какие именно деньги потрачены, Анита? Я достаточно прилично получаю за председательство в Мохнатой Коалиции.

– И ты вполне стоишь своей зарплаты, Мика. Отрабатываешь в среднем – сколько? Шестьдесят часов в неделю?

– Я же не говорю, что я ее не заслуживаю, Анита. Я только спрашиваю: почему ты не хочешь принять подарок от меня, хотя принимаешь от Жан-Клода?

– Цветы мне тоже сперва не нравились. Ты приехал в город как раз когда я перестала на эту тему с ним собачиться.

Он улыбнулся, но улыбка не была по-настоящему радостной.

– Завтра мы вернемся домой, Анита. У меня нет времени ждать, пока ты свыкнешься с этой мыслью. – Он вздохнул. – Я надеялся, что мы здесь побудем вдвоем, только ты и я, но тебя это не приводит в восторг. Кажется, мои чувства задеты.

– Я не хотела ранить твои чувства, Мика.

И ведь действительно не хотела. Я тронула его за руку, но он шагнул назад и стал дальше распаковывать вещи. В груди опять появился ком, но уже по другим причинам.

Мика никогда со мной не ссорился. Никогда ни на чем в наших отношениях не настаивал. И до этого дня, до этой минуты я думала, что он вполне счастлив. Но сейчас он счастливым не выглядел. По моей вине, что мне не стало приятно при виде этого номера? Или нам предстоит разговор, а я еще пока об этом не знаю?

– Наверное, – сказал он, стоя у кровати, – ты единственная женщина, которая могла не спросить, откуда я знаю агента Фокса.

Слишком для меня резкой оказалась смена темы.

– Как? В смысле, ты хотел бы, чтобы я спросила?

Он остановился, держа в руках туалетный несессер, будто ответ ему надо было обдумать, а если при этом двигаться, то это помешает мысли.

– Не знаю, но мне хотелось бы, чтобы тебе хотелось спросить. Запутанно, да?

Я проглотила слюну, пытаясь усмирить вдруг забившийся в горле пульс. Очень похоже было по ощущениям на начало ссоры. Ссориться-то мне не хотелось, но сейчас не было ни Натэниела, ни вообще кого-нибудь, чтобы меня отговорить, а сама я не очень знала, как спихнуть этот поезд с рельсов.

– Не уверена, что я тебя поняла, Мика. Ты не хочешь, чтобы я спросила, но тебе хотелось бы, чтобы я хотела спросить. – Я покачала головой. – Не понимаю.

– А как ты можешь понять, если я сам этого не понимаю? – На миг у него сделался сердитый вид, но тут же его лицо разгладилось до обычной его красивой, приятной непроницаемости. Только меньше месяца назад я поняла, сколько смятения и страдания прячется за этой маской. – Я хочу, чтобы я тебе был настолько небезразличен, чтобы ты испытывала любопытство, Анита.

– А ты мне и так небезразличен, – ответила я, по-прежнему прижимаясь спиной к створке двери.

Руки я держала за спиной, вцепившись в дверь пальцами – как в якорь, чтобы меня не унесло эмоциональным водоворотом.

Лихорадочно ломая голову, как уйти от надвигающейся ссоры, я наконец набрела на мысль.

– Я думала, ты мне сам расскажешь, когда сочтешь нужным. Ты же никогда не спрашивал меня о моих шрамах.

Вот. Вполне здравое утверждение.

Он улыбнулся – той прежней улыбкой, от которой я его почти отучила. В ней была грусть, тоска, презрение к себе – и ничего приятного. Улыбкой можно было ее назвать только потому, что углы рта поднялись вверх, а не опустились вниз.

– Да, я не спрашивал о шрамах. Я решил, что ты бы сказала мне, если бы хотела, чтобы я знал. – Он уже убрал всю одежду, только несессер с туалетными принадлежностями еще ждал на кровати. – Я обещал Натэниелу, что сразу закажу еду, когда мы приедем.

Снова резкая перемена темы застала меня врасплох.

– Мы меняем тему разговора?

– Очко в твою пользу, – кивнул он. – Тебе не понравился номер, и это задело мои чувства. И потом, ты вроде бы осталась безразличной к моей встрече с Фоксом и к подробностям нападения на меня. Я подумал: если бы ей было не все равно, она бы захотела узнать больше.

– Так мы не будем ссориться?

– Ты права, Анита, я никогда тебя не спрашивал, откуда у тебя шрамы. Не спрашивал, как ты не спрашивала меня. Я не могу злиться на тебя за то же самое, что делаю сам.

Тугой ком у меня в груди чуть ослаб.

– Ты бы удивился, сколько людей все равно сочли бы это поводом для ссоры.

Он улыбнулся – все еще невеселой улыбкой, но уже лучше.

– И все-таки мне бы куда больше понравилось, если бы ты попыталась обрадоваться этому номеру, а не вести себя так, будто я тебя сюда заманил с гнусными целями.

Я сделала глубокий вдох, медленный выдох, потом кивнула.

– Номер великолепный, Мика.

Он улыбнулся, и на этот раз кошачьи глаза тоже участвовали в улыбке.

– Именно так. Ты действительно пытаешься.

Я кивнула:

– Раз это так много для тебя значит – то да.

Теперь глубокий вдох сделал он, будто у него тоже что-то комком застряло в груди.

– Я поставлю несессер, а потом посмотрю меню доставки в номер.

– Натэниел страшно переживал, что не смог приготовить нам нормальный завтрак.

– Я помню времена, когда завтраком считался бублик, – сказал Мика.

– А я, черт побери, помню времена, когда завтрак состоял только из кофе.

– Я – нет, – сказал он. – Я слишком давно живу ликантропом. Нам надо есть регулярно, это помогает держать зверя в узде.

– Один голод усиливает другой, – сказала я.

– Закажу еду. Посмотри пока свои документы.

– Я их смотрела в самолете.

– И что-нибудь запомнила?

Я подумала и покачала головой.

– Нет. Я просто хотела отвлечься от мысли, что вся эта хреновина летит в тысячах футов над землей, но, кажется, это мне не очень помогло.

– Насколько мало помогло, я заметил.

Он поднял руку – на ней еще оставались вмятины от моих ногтей. Если учесть, как быстро у него все заживает, это значило, что я в него качественно вцепилась.

– Боже ты мой, Мика, прости, пожалуйста…

Он покачал головой:

– Я не жалуюсь. Я тебе уже сказал в самолете: очень интересно видеть, как ты бываешь… настолько потрясена.

– Мне помогло, что ты там был, – тихо сказала я.

– Рад слышать, что пролил кровь за доброе дело.

– Я тебя действительно до крови поцарапала?

Он кивнул:

– Зажило, но было до крови. Ты все еще никак не привыкнешь, что у тебя сила больше человеческой.

– Я прочту сегодня эту папку, потому что до ночи мне это надо сделать, но если ты хочешь мне рассказать сейчас, как стал оборотнем, то давай. Честно говоря, когда я услышала, что это было нападение, то стала относиться к тебе как к выжившему. Выжившего не допрашивают о травмах, просто дают ему рассказать самому.

Он подошел к дверям, и секунду я думала, что он пройдет мимо, не коснувшись меня. А это было бы плохо. Но он на ходу меня поцеловал и улыбнулся, потом прошел мимо – положить в ванную несессер.

Я секунду еще постояла, прислонившись к двери. Вот мы остались наедине, и началось именно то, чего я боялась. Начали граблями ворошить дерьмо эмоций.

Вздохнув, я вошла в гостиную. Кейс ждал меня возле дивана. Я вытащила папку и положила ее на большой стол под венецианским окном. Проезжая дорога была прямо снаружи, она огибала большой фонтан. Почему-то от этого она больше была похожа на деталь пейзажа, чем на дорогу.

Слышно было, как Мика возится в ванной – наверное, раскладывал зубные щетки, дезодорант, все такое прочее… Я бы прекратила распаковку, как только одежду бы повесила. И Мика, и Натэниел куда аккуратнее и домовитее меня. Наверное, Жан-Клод тоже такой. Насчет Ашера я не знаю, но я явно в этой группе самая большая неряха.

Открыв папку, я стала читать материалы. Их было немного. Покойного звали Эмметт Лерой Роуз. Имел два диплома университета Пенсильвании – по бухгалтерскому учету и правоведению. Диплом юриста он получил в Юридической школе Питтсбургского университета. Умер от сердечного приступа в возрасте пятидесяти трех лет в федеральной тюрьме, в ожидании важного судебного процесса, где должен был выступить свидетелем. Мертв меньше трех месяцев. Раса была указана – афроамериканец, что для меня интереса не представляло. Вероисповедание – протестант, а это действительно важно. Есть некоторые вероисповедания, которые могут помешать подъему зомби. Вудуизм – одно из них. Бывает трудно поднять человека, имевшего когда-то дело с той магией, что при этом используется. Викканство также может осложнить работу, и некоторые мистические верования тоже на это способны. Нормальное христианство любого рода проблем не составляет. Ну, парапсихические способности у зомби могут затруднить либо его подъем, либо контроль над уже поднятым. Но если в Эмметте Лерое Роузе и было что-то не совсем нормальное для человека, в деле его ничего об этом не говорилось.

На самом деле в этой папке не было некоторых важных вещей. Например, за что он был арестован – на какого рода незаконной деятельности его поймали, настолько серьезной, что сунули в федеральную тюрьму в ожидании показаний? И что конкретно означают слова «важный судебный процесс»? Дело связано с мафией? С правительством? Что-то еще, до чего мне даже не додуматься? На кого у мистера Роуза имелся компромат и что было такого у ФБР на него самого, что он захотел им поделиться? И надо ли мне знать что-либо из этого, чтобы поднять его из могилы?

Нет, не надо. Но я не привыкла идти вслепую. Если бы эти материалы прислали мне, я бы им сказала: без дополнительной информации дела не будет. Ну, они бы мне ответили, что информации каждому сообщается ровно столько, сколько ему необходимо знать, а я бы сказала, что если они хотят, чтобы я подняла зомби, то мне знать необходимо. Ларри же подобрал крохи, что ему бросили, и жаловаться не стал.

Интересно, как там Тамми. Позвонить спросить? Я решила, что сделаю это потом. А сначала попробую из Фокса вытащить дополнительную информацию. Честно говоря, моим нервам нагрузки и так пока хватало. Если новости плохие, то они подождут, да и все равно я не знаю, что бы я могла сказать. Быстренько про себя я помолилась, чтобы с Тамми и ребенком все было хорошо, – это была самая конкретная вещь, которую я могла для них сделать.

Потом позвонила Фоксу – никаких эмоциональных проблем, чисто деловой разговор. Какая радость.

– В вашей папке все, что вам нужно, чтобы поднять Роуза из мертвых, маршал Блейк, – ответил Фокс.

Я догадывалась, что он так скажет, но…

– Только одно скажите мне, Фокс. Насколько там горячее дело, с этим Эмметтом Лероем Роузом?

– Горячее? Что вы имеете в виду? – переспросил он, но по тону было ясно, что он понял.

– Насколько важным был этот свидетель?

– Блейк, он умер естественной смертью. Убит он не был. Он не был заказан. Мы его поймали на нехорошем деле. И он не хотел из-за этого дела садиться в тюрьму. Поэтому он сдал нам людей поважнее. Или собирался сдать.

– У него было больное сердце?

– Нет. Иначе мы бы поручили секретарю суда принять его показания – просто на всякий случай. Потом мы узнали, что его отец тоже умер от неожиданного сердечного приступа примерно в том же возрасте.

– Я так понимаю, Фокс, что, если бы вы знали, вы могли бы раньше выслушать его показания?

Он секунду помолчал, потом ответил:

– Может быть.

– Скажите, Фокс, есть еще что-нибудь, что вы не включили в материалы, такого, что потом может извернуться и тяпнуть меня за задницу? Вроде, скажем, отца, умершего от внезапного сердечного приступа.

Он издал звук, который можно было счесть смехом.

– Хорошо сказано, маршал Блейк. Но нет, мы ничего не скрыли такого, что может оказать влияние на вашу работу.

– Вы когда-нибудь видели, как поднимают мертвых, специальный агент Фокс?

Он снова затих. Потом ответил:

– Да.

И ничего больше не сказал. Я подождала, он молчал.

– И вы удовлетворены информацией, которую я получила.

– Да, – снова ответил он, причем таким тоном, что разговор идет к концу. – Почему-то мне кажется, что, обратись я сразу к вам, а не к Киркланду, геморроя было бы в сто раз больше.

Тут уж засмеялась я.

– Это да! В качестве геморроя я примерно во столько раз страшнее Ларри.

– Как его жена?

– Я хотела им позвонить после разговора с вами.

– Наилучшие пожелания от меня.

Он повесил трубку. Я вздохнула и тоже повесила трубку. Потом взяла свой сотовый, лежащий перед кейсом. Когда я его включила, высветилось, что есть сообщение. Пощелкав кнопками, я услышала голос Ларри: «Анита, это Ларри. Схватки удалось остановить. Ее оставят на ночь в больнице, просто на всякий случай, но вроде бы все в порядке. Спасибо, что подменила меня в Филадельфии. Вообще за все спасибо. – И вдруг он засмеялся: – А как тебе эта папочка? Правда, жутко информативно?»

Он снова засмеялся и повесил трубку.

Я вдруг села на диван. Даже сама не понимала, насколько я беспокоюсь, пока не выяснилось, что все в порядке. Тамми мне даже не очень симпатична, но Ларри – мой друг, и если что, у него бы сердце разбилось.

Мика стоял передо мной. Я подняла глаза.

– Тамми и ребенок в порядке. Ларри звонил, наверное, когда мы были в воздухе.

Мика улыбнулся и тронул мое лицо:

– Ты побледнела. Сильно волновалась?

Я кивнула.

– Ты это от меня скрывала или не знала сама?

Я улыбнулась ему слишком криво, чтобы улыбка сошла за веселую.

– Перестань так хорошо меня понимать, черт тебя подери!

– Лучше, чем ты иногда сама себя понимаешь, – тихо сказал он. И это было слишком близко к правде.