Текст книги "Тайна по имени Лагерфельд"

Несносный ребенок

Каждое утро, чтобы дойти до школы в Бад-Брамштедте, Сильвия Йарке одна бредет по лесу и лугам, где пасутся коровы. Карл же посещает школу не так часто. Он предпочитает выбирать интересующие его предметы, ненавидит своих учителей и их систему обучения: «… [они] все время твердили мне: “Вы только и знаете, что говорить, но на самом деле вы ничего не знаете”»¹.

Он уже знает немецкий, французский и английский языки. Чему же научили его они? Карл ведет себя как маленький взрослый. Он – что-то вроде сверходаренного ребенка, которого, по правде сказать, не интересуют другие дети и который без устали рисует. «Он учился на класс младше меня, но у нас был один и тот же учитель по рисованию. Один раз Карл нарисовал черным карандашом на листе белой бумаги карикатуру на своего учителя математики, набрасывающегося с ножом и вилкой на кусок фаршированного рулета. Рисунок был выставлен в вестибюле. Он был настолько реалистичен, что произвел на меня большое впечатление»², – припоминает Сильвия.

Карл смотрит, анализирует. Он оттачивает взгляд, молчаливо сопротивляется своре. Сильвия продолжает: «В школе он держался немного на заднем плане, не задирал других, не выделялся»³. У него немного товарищей, которых он беззастенчиво использует для того, как он сам, и не без иронии, скажет позднее, чтобы они делали «все, что [ему] не хотелось делать самому, к примеру отчищать [свой] велосипед. Но безусловно, не [свое] домашнее задание, для этого они были слишком ограниченными!»⁴.

Карл вспомнит о волнении, охватившем его после того, как он увидел фильм Белая лента Михаэля Ханеке, действие которого разворачивается прямо перед Первой мировой войной в нескольких десятках километров от деревни, где он вырос. «Я был болен в течение трех дней, потому что почти пережил то, что описывается в фильме. Я бежал от этих страшных людей»⁵. За тридцать лет умонастроения отнюдь не изменились.

В эти неспокойные времена контраст между юным Карлом и его товарищами еще больше бросается в глаза. Рональд Хольст напоминает, что «любого мальчика в таком возрасте принуждали вступить в гитлерюгенд, где его окружали очень радикально настроенные юноши, требовавшие, чтобы все присутствовали на ночных сборищах. Отсутствующие подвергались издевательским испытаниям, когда им приходилось терпеть обжигающие удары ремней по своему телу»⁶. Даже если на сегодняшний день не обнаружено никаких следов его пребывания в Pimpf⁷, младшей возрастной группе гитлерюгенд, по мнению историка, невозможно, чтобы Карл смог полностью устраниться от обязанностей юного немца. «Дети должны были носить форменную одежду. Карл же отказывался от этого. Он ходил в школу в твидовом пиджаке и с галстуком. У него были очень длинные волосы. Он был похож на маленького английского джентльмена. Это вызывало нарекания со стороны учителей»⁸. Его изысканность, возможно, означает бунт.

«Я знал, что отличаюсь от других – в амбициях, в интересах, во всем. Особенно мне не хотелось походить на то, что я видел»⁹, —

объяснит он позднее. Его прическа стала эмблемой скандала, символом его диссидентского поведения в маленькой общине Бад-Бранштедта.

Карл культивирует свое одиночество, свой дух сопротивления всему миру. Его первое убежище – картина, висящая в его комнате, второе – книги, которые он проглатывает. Библиотека отца, состоящая главным образом из книг по истории религии, выглядит аскетически, библиотека матери, которая любит закрываться там и читать философов, кажется более загадочной. Тейяр де Шарден соседствует в ней с писателями, в частности с Роменом Ролланом. Чтение романа Эдуарда фон Кайзерлинга Обжигающее лето, опубликованного в начале века, становится откровением. Там между прочим идет речь о графине, женщине, которая жила при дворе, о большом имении и прислуге. Обедневшая аристократка прогуливается по прибалтийской деревне, которая похожа на его края, только она расположена чуть севернее. Лес, моросящий дождь и короткие ночи – те же, что в Бад-Брамштедте.

Нежная меланхолия, исходящая от этого романа, возможно, находит отклик в его душе¹⁰, а главные персонажи напоминают ему собственную жизнь. Рассказ ведется от имени подростка, очарованного своим отцом, одновременно красивым, жестоким и нежным, загадочное поведение которого он пытается понять.

За одно лето поначалу неясные, смутные, непристойные ощущения рассказчика Обжигающего лета выстраиваются в резкое отторжение прогнившего общества, глумящегося над любым желанием. «Все, что в моей душе стремилось к жизни, восставало против этого непостижимого спокойствия»¹¹, – пишет Кайзерлинг. Герой в конце концов узнает «все эти пикантные, ужасные и волнующие секреты»¹², среди которых живут те, кто его окружает.

Карл читает и перечитывает роман Кайзерлинга. Он станет его любимым романом. Он восхищается тем, как меняются ситуации в зависимости от условий их восприятия. Он мог бы обрисовать их несколькими штрихами.

Пока он переходит от печатных книжных страниц к белым листам, наполняя их цветом, война заканчивается. В 1947 году тринадцатилетний Ганс-Иоахим Брониш учится в одном классе с Карлом, как всегда сидящим в последнем ряду. Подросток не изменился: «Он одевался не так, как все. Он всегда носил белую рубашку и галстук. Был аккуратно причесан. Для нас, мальчишек, которые приходили в школу босыми, это было, конечно, необычно… Товарищи всегда немного подшучивали над ним. В школе у него никогда не было настоящих друзей. Он и не искал их. Когда нам хотелось играть в футбол, ему не хотелось. Так было всегда»¹³.

Длинные волосы мальчика из Биссенмора продолжают развеваться, словно символ бунта против образа жизни окружающих. Пример, достойный осуждения. Нужно срочно наказать его, а главное, остричь волосы. Взрослые договариваются между собой. На учителя возлагается деликатная миссия призвать Карла к порядку в том, что касается его волос. Детей его возраста стригут под горшок, по-немецки «под кастрюлю» – на голову надевали горшок или кастрюлю и подстригали все, что торчало снизу. Внушения учителя из Бад-Брамштедта ни к чему не приводят.

Рональд Хольст рассказывает, что тогда преподаватель приходит в семейную усадьбу и просит встречи с мадам Лагерфельд: «Он говорит ей: “Мне нужно поговорить с вами о вашем сыне. Его длинные волосы – это непорядок”. В ответ на что [Элизабет], сорвав с него галстук, бросила его ему в лицо и сказала:

“Видимо, вы все еще нацист!”»¹⁴

Мать, презирающая Гитлера и его режим, поддерживает Карла. Превратившийся в фюрера маленький капрал – человек не их круга. Его идеологи и сановники тоже, ведь они превратили нацию в огромную машину для уничтожения женщин, детей, стариков, инвалидов и всех, кого общество считает «паразитами» или «недочеловеками», выражаясь терминами Третьего рейха.

Нацизм – это абсолютное отрицание моральных ценностей, привитых Карлу и его сестрам. За исключением нескольких анклавов, подобных имению Биссенмор, такое мировоззрение, по правде говоря, не разделяется на берегах Балтики. По мнению деревенского и консервативного общества Шлезвиг-Гольштейна, нацистская пропаганда обещает освобождение от мелких помещиков, символом которых служит семейство Лагерфельд. Крестьянские сыновья обволакивают покровом ненависти младшего из семьи Лагерфельд. Он не такой, как они. Он читает. Он мастерит одежду для своих кукол. Он рисует.

Несмотря на строгость и иронические замечания, Элизабет осознала исключительность своего сына, перекликавшуюся с ее натурой. Оба они в глубине души крайне чувствительны и несчастны в этом загнивающем мире, пытающемся с грехом пополам противостоять апокалипсису. «Моя мать до смерти скучала, я же мечтал лишь об одном – как можно скорее выбраться отсюда»¹⁵. Она поощряет то, что отличает его от других. «Когда я спросил у матери, что такое гомосексуализм, она ответила: “Это как цвет волос. Ерунда, в этом нет никакой проблемы”. Мне повезло, что у моих родителей были очень широкие взгляды на мир»¹⁶.

Итак, Карл хочет уехать. На первом этапе – вернуться в Гамбург вместе с родителями. Их квартал чудом уцелел под бомбардировками.

Диор в Германии, аромат Парижа

Позднее, в 21.00, состоится большой торжественный вечер. Но сейчас женщины из приличного гамбургского общества, некоторые в сопровождении мужей, с удовольствием пьют чай, сидя в мягких креслах одного из просторных салонов отеля Esplanade. Сейчас, в декабре 1949 года, они дожидаются манекенщиц, которые должны представить осенне-зимнюю коллекцию следующего сезона, созданную по рисункам великого кутюрье Кристиана Диора.

«В ту пору это было невероятное событие. Диор […] – это была звезда, сиявшая на небосводе моды намного ярче, чем все остальные»¹, —

уточняет Жани Саме. В 16.00 наконец начинается показ, организованный женским журналом Constanze. Все взгляды обращены на роскошные белые, потом черные длинные туалеты, доходящие до щиколоток. Меховая пелерина сменяется длинным темным манто. Эти танцующие шаги, приглушенные толстым ковром, по которому изящно проходят друг мимо друга модели, сопровождают аплодисменты. Среди зрителей – Карл, который сопровождает свою мать.

У него на глазах оживают картинки из модных журналов, которые он внимательно разглядывал в своей комнате. В шестнадцать лет он с изумлением открывает для себя, что красота не привилегия прошлого, а, возможно, утонченность его времени. «Показы высокой моды были очень традиционными, – добавляет Клод Бруэ, еще одна великая журналистка, писавшая о моде, – но также зрелищными. Манекенщицы, которых очень строго объявляли по номерам, дефилировали с чуть высокомерным видом. Роскошные вечерние платья были великолепны, наряды – весьма искусно отделанными, в высшей степени изысканными… Для подростка это была волшебная сказка, возбуждающая мечты»². Как и все приглашенные, молодой человек не упускает из этого зрелища ни крохи, но лишь он один способен запомнить все, он мог бы мысленно нарисовать каждый из нарядов. «И потом, Париж остается колыбелью моды»³, – заключает Жани Саме. Карл хочет быть художником или карикатуристом. Пока его интересует не мода, а город-светоч – Париж.

Мало-помалу складываются фрагменты пазла. Пережив войну, он видел, должно быть, достаточно для того, чтобы понять, что Веймарская республика мертва и погребена. Что просвещенная Германия Гете и других поэтов скоро не вернется. Мир утонченности, о котором он мечтал с детства, возможно, еще будет существовать. Значит, ему нужно как можно быстрее добраться до него. До Франции.

Все просто: «Я сказал родителям: “Я еду заниматься модой в Париже”»⁴, – рассказывает Карл Лагерфельд. Решение принято. Уехать с легкостью… Распрощаться с Германией и не возвращаться. Первый отъезд, первое переосмысление самого себя.

«Я ни о чем не вспоминаю. Мой фокус состоит в том, чтобы сжечь все и вновь начать с нуля»⁵, —

скажет потом Карл Лагерфельд. Он только что порвал одну страницу. Другая, чистая, лежит перед ним.

От чего именно он бежит? От прежних насмешек товарищей? От страны, предавшей свою честь? От никому не известной rosebud, молоденькой девушки, которую он всю жизнь будет стремиться забыть? Во всяком случае, от страны, где он родился, он хочет сохранить только красоту, доброту. Вот в чем идея. Открытость и терпимость. В его багаже – только главное. Книги, листы бумаги, карандаши. Разумеется, копия картины Менцеля. И родительское благословение. Секретарша отца поможет устроиться ему во французской столице, где у Отто есть своя контора⁶. Что до матери, то она, вероятно, беспрестанно повторяла ему, что Гамбург, безусловно, – ворота мира, но всего лишь ворота, через которые можно пройти туда и обратно»⁷. Для нее будущее ее сына, видимо, ограничивалось тем, что он станет учителем рисования. То есть Карл совершенно вписывался в желания его матери, понявшей, что судьба ее сына могла свершиться только вдали от этой Германии. Молодой человек знает, что он также имеет право на провал, ему никогда не поставят это в вину, что бы ни случилось, дом останется для него открытым.

Париж – это праздник

Карлу нет и двадцати лет, когда он приезжает в радостный после освобождения, послевоенный Париж, который, впрочем, не склонен с восторгом принимать молодого немца. В 1952 году город выглядит грязным. Фасады домов – серые, тротуары завалены мусором. Он, безусловно, не ожидал встретить на улице маркиза в парике и одухотворенных гостей с картины Менцеля, но где же элегантность, где же блеск? Разочарование длится недолго. Нужно взять себя в руки, чтобы не оказаться побежденным.

Прежде чем отправиться в номер отеля на улице Сорбонны, ноги ведут его на авеню Монтеня. С упорством повторявший в мечтах названия столичных улиц, он знает дорогу наизусть. В пути у него есть время понаблюдать. Да, эти высокие фасады должны быть приютом какого-нибудь литературного кружка. За этими окнами, несомненно, скрываются салоны посвященных, к которым у него пока нет ключа. Витрины Диора, цель его теперешних стремлений, сияют особенно ярко. Они – словно обещание. Они одни заключают в себе дух города, который он должен завоевать. В данный момент у него есть свободное время, чтобы прогуляться.

«Я проводил время прогуливаясь, – вспоминает он. – Я мог бы работать в Париже экскурсоводом!»¹

Его единственная поддержка – страсть к рисованию, к карикатуре и честолюбивое желание кем-то стать, которое не покидает его с самого детства.

В лицее Монтеня, где он продолжает учебу, лекции, которые читают после обеда, вызывают смертную скуку. Он может проводить долгие послеполуденные часы в «Шампо», кинотеатре на углу улицы, чуть дальше его отеля. В Германии его интриговали декорации фильма Метрополис Фрица Ланга, он восторгается Чезаре, сомнамбулой, управляемой доктором Калигари, героем фильма Роберта Вине². Здесь, в темном зале, слышны диалоги Школы кокеток и Детей райка³. По окончании сеанса в зале снова зажигают свет. Начинается повторный показ. Карл часто просиживает в зале до поздней ночи. Он запоминает фразы, которые без устали повторяет, чтобы усовершенствовать свою речь. Он выковывает свой французский на идеалах красоты, в черно-белых тонах.

Карл – не тот человек, чтобы ждать, когда свершится его судьба. Он принадлежит к числу тех, кто ее опережает. И чтобы принять ее, нужно приодеться. В бутике Пьера Кардена он купил себе бархатный галстук цвета баклажана. Он повязал его на белую рубашку, купленную на улице Риволи, в магазине известной лондонской фирмы Hildith and Key, торговавшей рубашками, куда его отвел отец. У Чифонелли Отто также предложил ему бежевый костюм в мелкую клеточку. А также кашемировое пальто темно-синего цвета, на которое он с завистью смотрел в витрине ателье Dorian Gray, напротив отеля «Георг V», где остановился коммерсант. И вот Карл вполне готов.

Ужасные дети

Все началось в 1954 году с уличной афиши. Модный конкурс, конкурс шерстяных изделий. В названии нет ничего особо привлекательного. Но блестящая рекламная кампания профсоюзов овцеводов из Австралии, Уругвая, Южной Африки и Новой Зеландии в защиту их благородного сырья от натиска синтетических тканей производит неожиданный эффект. Против массового производства выступает терпеливый труд опытных кустарей и репутация продукта, который не подвластен веяниям времени. Городская буржуазия вновь открывает для себя испытанные достоинства шерсти. Отдача от премии International Woolmark Prize намного превосходит ожидания организаторов. Чтобы победить, нужно набросать несколько моделей.

Карл принимает решение записаться на участие в конкурсе и рисует пальто, желтый цвет которого напоминает цвет нарцисса-жонкиль, или «нарцисса желтого», цветка любовного томления, иными словами, желания. Свободный воротник в форме полумесяца, лежащий на плечах, контрастирует с целомудренным классицизмом прямого, строгого покроя; длина пальто – чуть ниже колен. Вырез V-образной формы обнажает спину, начинаясь от лопаток, он рискованно доходит почти до поясницы… Чуть позже телеграмма напомнит ему о том, что он попытал счастье и победил в категории «манто». Ему нужно просто явиться в контору Национального профсоюза шерсти, чтобы доказать, что он действительно является автором эскизов.

Вечером 25 ноября, когда в театре Ambassadeurs, напротив Елисейского дворца, вручают премию, он встречает на сцене лауреата в категории «вечернее платье», некоего Ива-Матье Сен-Лорана. Они пришли одетыми почти одинаково – черный галстук, белая рубашка, темный костюм. Оба подгоняют свои творения, сшитые в престижных Модных домах. Карл впервые прикасается к одежде, созданной по одному из его рисунков. Оба победителя чувствуют себя немного скованно, фотографы увековечивают их смущенные улыбки. Победители совсем недавно распрощались с отрочеством – Иву восемнадцать лет, Карлу – двадцать один. Они молоды, хорошо воспитаны, умны, но робеют перед лицом пяти или шести великих жрецов мировой моды, проявивших к ним особое расположение. В жюри заседают Пьер Бальмен и Юбер де Живанши. Для них они – потенциальные работодатели.

Впрочем, некоторое время спустя Карл примет предложение Бальмена работать вместе с ним. Он польщен, но сдержан в своих эмоциях – стиль дизайнера не отличается большой современностью. Как подчеркивает Клод Бруэ, журналистка, занимающаяся модой и пишущая для журнала Elle, «это не старомодно, но, скажем так, не слишком динамично… не слишком в духе времени»¹. А затем заключает: «Сам Пьер Бальмен называл это “Jolie Madame” (“Хорошенькая женщина”)»². Молодой человек, должно быть, мечтает о более смелых, более волнующих нарядах, но не может не знать, что должен терпеливо переносить трудности, стартовать с самой нижней ступеньки лестницы. Что касается Ива, то, отказавшись принять предложение Юбера де Живанши, он в 1955 году получает место у Диора, в Доме, о котором Карл грезил еще в Гамбурге.

На церемонии вручения премий между молодыми людьми завязалась дружба. Эта встреча развеяла одиночество, становившееся тягостным для каждого из них: Карл показывает приехавшему из Алжира Иву Париж.

Резиденция Бальмена располагается неподалеку от резиденции Диора, в том золотом треугольнике, где чуть ли не вплотную друг к другу стоят все Модные дома в единственном в мире городском обрамлении. Иногда по вечерам Тан Гудичелли, один из молодых подмастерий модного ателье, замечает в глубине авеню Монтеня роскошный кабриолет Карла, подаренный ему отцом, чтобы отпраздновать его первый успех. Но вот чего он не может различить, так это того, что Карл не слишком ловок за рулем. «С восемнадцати лет я не водил машину, – признается он позднее, – и это благо для общества, так как все мои поездки заканчивались в канаве, даже сам не знаю почему!»³ Нужно сказать, что в ту пору в Париже разрешено ездить быстро. Нет необходимости в ремне безопасности, дорожное движение без пробок, красный свет на светофорах встречается редко.

Когда великолепный автомобиль останавливается перед домом номер 30, его появление не остается незамеченным, как и осанка водителя. «С самого начала завораживал не талант Карла, а его личность, – вспоминает Тан Гудичелли. – В нем было что-то от обеспеченного человека и в то же время от денди, он был гораздо большим снобом, чем Сен-Лоран. Это был парень, который каждое мгновение создавал себя, отшлифовывал свой облик»⁴.

«Ему хотелось, чтобы все были им очарованы. За ним уже тянулась эта легенда избалованного ребенка, сноба»⁵.

Молодой ассистент ждет того, кому пресса раскрывает свои страницы и кого все называют «маленький принц».

Серо-белые витрины знаменитого Дома образуют своеобразный экран. Карл мог бы войти, купить платье для своей матери в память о дефиле, на которое он, будучи подростком, сопровождал ее. Он с тем же успехом мог бы нарисовать одну из моделей, надетых на пластмассовые манекены, повторить движение линий, которые он знает наизусть, придать им больше современности. И почему бы однажды не стать Кристианом Диором?

Это не его судьба, а судьба Сен-Лорана, которому он завидует. Они играют в разных категориях. После Бальмена Карл, разумеется, поработает на другие Модные дома. Но он не хочет идти проторенным путем – однажды возглавить один из них, стать своим собственным патроном. Его не влечет образ дизайнера, с утра до вечера заваленного тканями и иголками. Он прежде всего вдохновенный интеллектуал, образованный человек, наделенный разносторонним умом. Им движут идеи, концепции и непреодолимое желание осуществить их. Он не ощущает настоятельной необходимости одевать тела.

Карл переехал в дом 31 по улице Турнон, напротив Люксембургского сада и в двух шагах от театра Odéon. Он устроился здесь не случайно: молодой человек любит дома с привидениями. Здесь в 1912 году жила Кэтрин Мэнсфилд, британская писательница, выведенная Д.Г. Лоуренсом под видом Гадран в романе Влюбленные женщины. И он прочитал о ней практически все. Прошло пять лет с тех пор, как он, по его словам, «выкарабкался». Подобно тому, как Кэтрин Мэнсфилд сбежала со своего куцего острова в Тихом океане, он покинул враждебное окружение, чтобы наконец вздохнуть свободно.

Он мог бы посвятить себя любви к книгам и словам, которую питал с детства. Почему бы не использовать эту страсть? «Вероятно, мне следовало изучать язык, вместо того чтобы заниматься модой, но это, возможно, было бы не столь приятно. А я всегда испытывал неуместную склонность к приятной жизни»⁶. Даже если долго ждать посвящения, мода остается тем полем деятельности, на котором он хочет сыграть, чтобы стать кем-то. Чтобы блистать. Но на свой манер.

При таких обстоятельствах потенциальное соперничество с Ивом, искушающее сравнение двух мужчин, в один момент появившихся на сцене моды, уже даже не предмет для разговора.

В эти вечера, когда воздух дышит праздником, в машину Карла рядом с Ивом часто садится молодая темноволосая, стройная и сумрачная женщина. Виктуар Дутрело – любимая манекенщица Сен-Лорана, муза Кристиана Диора. Карл встретил ее неподалеку, в Театральном баре. С открытой улыбкой, в шерстяном пиджаке, в довольно необычных брюках в очень спортивном стиле, он удивил девушку своей вежливостью. Когда Ив представил ее, «Карл ответил: “Ах, Виктуар, разумеется… – вспоминает она. – Ее все знают!”»⁷ Вечер перешел в ужин, скрепивший новую дружбу.

«У Карла было много машин, – рассказывает она. – Сначала у него был “Фольксваген”, который я обожала. Он был с откидным верхом, просто божественный. У меня же была машина “Дофин”, но она была не так хороша. Часто с нами также бывала Анн-Мари Пупар, работавшая с модельерами и для бутика Диора»⁸. «Мы колесили повсюду, объезжали площадь Согласия, площадь Звезды, мы ездили ради удовольствия, чтобы покататься, но нам было по двадцать лет!»⁹

Обычно Виктуар была всю ночь свободна. А направление часто выбирал Ив. В Сен-Жермен-де-Пре, в кабаре «Ле Фиакр» собирался весь Париж поглазеть на гомосексуалистов и трансвеститов. Когда им случалось столкнуться там с месье Диором, Сен-Лоран краснел, глядя на своего патрона.

В баре скромный молодой человек окружал себя юношами и, возможно, продолжал знакомство с ними за пределами заведения. Место, не совсем подходящее к личности Карла, склонного к большей утонченности. Виктуар до сих пор хранит в памяти фразу, которую он без конца повторял, отгоняя от себя наглецов, и которая так забавляла его:

«Нет, спасибо, у меня дома есть все, что мне нужно, я этим не пользуюсь»¹⁰.

Любит ли он кого-то? Делит ли он с кем-то постель, мечты, сомнения? Частная жизнь Карла никому не известна. И никто не посмел бы рискнуть задать ему малейший вопрос на эту тему. Он окружает свои связи непроницаемой тайной. Улыбка Виктуар выдает интригующее смущение: «Отношения Ива Сен-Лорана с юношами были сексуальными, глубоко сексуальными»¹¹. Она продолжает: «Карл любил красоту. Думаю, что он был в поисках своего двойника»¹². Двойника, которого он еще не нашел.

Вечер продолжается в другом месте. Трое молодых людей могут кружиться в невинности своей молодости, меняя кабаре и бары до поздней ночи.

На рассвете еще не пришло время расставаться, и троица направляется в квартиру Карла на улице Турнон. Мерцают свечи на камине. Они освещают рисунок Ива, стоящий у зеркала. Виктуар любит сидеть на полу вместе с тем, кого она вдохновляет: «Я курила, Ив не курил, Карл тоже. Я пила виски, Ив составлял мне компанию, но быстро пьянел. Карл пил только кока-колу»¹³.

Иногда они лежат на большом ковре, по которому разбросаны подушки. Они продолжают разговор. Не о будущем, которое было химерой, а о настоящем. Сплетни, анекдоты, похождения тех или других. Но также о Людвиге II Баварском, безумном короле, который живо интересует их. В конце концов они совершенно невинно засыпают.

«Мы ничего такого не делали, клянусь, уверяю!»¹⁴ – смеясь, говорит Виктуар.

Два художника и одна муза. Вот это картина.

Ночи и дни сменяют друг друга. Карл рисует, потом едет на машине за Ивом и Виктуар. Они танцуют, разговаривают, спят, просыпаются, работают, и вскоре снова бьют часы, и начинаются ночные вакханалии. Они все время мечтают.

Часто по выходным они, не раздумывая, несутся в Трувиль. Благодаря своему заработку и помощи, получаемой от родственников, они могут себе это позволить. Они носят туфли без задника, бежевые брюки и белые рубашки. Ведет машину, как обычно, Карл. На этот раз отель выбирает он. Коридоры «Рош Нуар», старого дворца, окна которого выходят на море, пришли в упадок. Но подернутые дымкой шаги Марселя Пруста, который бывал здесь вместе со своей матерью, отдаются эхом в их головах, смешиваясь с шумом волн. Оба юноши могли бы быть героями его романа В поисках утраченного времени. Но именно в этом вопросе их взгляды не совпадают. Иву нравится видеть себя в образе романтического художника, «невротика», которому для того, чтобы творить, необходимы хандра и физическое страдание. А в памяти Карла о Прусте остались не ностальгия и не приступы астмы у рассказчика, а его определенная стилистическая значимость в истории литературы. Что до Виктуар, то ее эти споры быстро утомляют. Она не стремится отдать предпочтение одному или другому. Она просто прониклась высокой образованностью Карла, более уверенного в своих суждениях. Она находит, что их трио больше похоже на Ужасных детей Жана Кокто. Как и те, они так же капризны.

Поскольку Ив боится спать один, то они занимают в отеле только один номер, где, как и в Париже, в конце концов засыпают, словно братья с сестрой. После прогулки по пляжу в купальных костюмах оба модельера весь день рисовали. Жизнь могла бы долго идти тем же путем, но одного из трех товарищей скоро поймает в свои сети судьба.