Текст книги "Тайна по имени Лагерфельд"

Завтраки в отеле «Риц»

В 1957 году неожиданная смерть Кристиана Диора от сердечного приступа выбивает его Дом моды из колеи. Нужно найти преемника. Сразу же вспоминают о его молодом ассистенте, Иве. «Он был учеником великого мастера, а великий мастер скончался. И ученик приходит ему на смену»¹. «Маленький принц становится королем»², – резюмирует Жани Саме. Чувствительного молодого кутюрье, которого со дня на день будут носить на руках, снедают тревога и паника, он убежден, что не сможет подняться до высот своего предшественника и его наследия. Ободрить его удается только матери и Виктуар, которая заходит навестить его каждый вечер: Ив находил «ужасным то, что с ним происходило, […] он дрожал от страха, нужно было приободрить его… хотя все было хорошо»³. Но, переживая депрессию, Ив Сен-Лоран играет еще на чем-то, он некоторым образом меряется силами со своим другом Лагерфельдом. «Иву я очень нравилась как манекенщица»⁴, – вспоминает Виктуар. А поскольку он был хитер, то пытался сблизиться с ней, завладеть ею. Карл не был допущен к этому сговору. Ночам, которые они проводили вместе, пришел конец. Вечером он остается один. Но скоро предпримет ответные действия.

Виктуар вспоминает об этом звонке. По телефону Карл любовно называет ее Вишну, потом неожиданно предлагает ей позавтракать в отеле «Риц».

Манекенщица Ива не может сдержать улыбки – бывают дни, когда Лагерфельд сердится на нее, но сейчас… Она в возбуждении вешает трубку – на пороге 60-х годов прошлого века «Риц» уже известен как одно из волшебных мест столицы, и нечасто выпадает возможность оказаться там, чтобы вместе поесть с утра.

Стол украшен цветами, сверкают бокалы. Карл облачен в белую рубашку с узким черным галстуком в горошек и в брюки с защипами. «Обожаю завтракать в “Риц”, – говорит мне он с довольным видом кота, наконец нашедшего себе место под солнцем»⁵, – припоминает Виктуар. Здесь, в этом дворце, где провела свои последние дни Коко Шанель, он чувствует себя как дома. Доверительным тоном он рассказывает Виктуар о том, как начинал у Пату, о Доме от-кутюр, высокой моды, куда он недавно устроился. «В двадцатых и тридцатых годах Patou был очень известным Домом, – поясняет Клод Бруэ. – После Бальмена Карл продолжал постигать в нем азы мастерства, выверенные технологии шитья, крой и его сборку… Коллекция не ограничивается одними рисунками»⁶. 3 сентября 1960 года он появляется на снимке, сопровождающем репортаж в журнале Paris Match о «Новой моде рядом с теми, кто ее создает». Он позирует у себя дома, стоя на коленях около кушетки, в черном пуловере, с высоко поднятой головой и широкой улыбкой на лице, между Брижит, на которой надето атласное платье, окаймленное мехом норки, и Мишель, еще одной манекенщицей, одетой в узкое прямое платье из бархата. Его имя появляется рядом с именами Ги Лароша, мадемуазель Шанель, Пьера Бальмена и Ива Сен-Лорана. В те времена «модельер дома Patou», называющий себя Роланом Карлом, еще мало известен под своей фамилией, которую напечатали в газете как «Ларгенфельт».

В золоченом убранстве отеля «Риц» Виктуар неотрывно смотрит в глаза этого мужчины, чувствительность и прямота которого ей по душе. Ей хорошо знакомы прозрачность и прищур этих глаз. Она чувствует грусть, которая порой исходит от них. Он признался ей в том, как ему хотелось бы, чтобы его отец не был так стар, чтобы сам он получил не столь строгое воспитание, испытал больше нежности в детстве. Она также любит его за скромность, за смирение. Она многое поняла в нем. Она знает, что он не завидует успеху Сен-Лорана: «Когда Ив в один прекрасный день стал маленьким королем, Карл принял это, никогда не ссылаясь на случайность или везение. Он был необычным человеком. В глубине души он знал, что невозможно противиться судьбе. Карл не был тщеславным. Трудно избежать ревности, но он, должно быть, отстранился от нее и смотрел вдаль. В этом уже была его сила. Будучи очень молодым, Ив Сен-Лоран воображал, что его имя будет вписано в историю огненными буквами, видя себя великим кутюрье. Карл был совсем не такой. Он даже по-настоящему не знал, в каком направлении ему двигаться»⁷.

Виктуар также смутно понимает, что он создает свою легенду. Что он будет терпеливо дожидаться своего часа славы. Она не сводит с него глаз. Она ценит эти моменты, принадлежащие только им:

«Карл обожал секреты. В периоды, когда мы с Карлом были вдвоем, об Иве не было и речи. Совершенно. Ив так и не узнал об этом»⁸.

Когда Карл, захватив с собой Ива, обратится к гадалке с бирюзовыми глазами, жившей на улице Мобеж, она предскажет его другу молниеносный успех⁹. А также что «у [Лагерфельда] все начнется тогда, когда прекратится у других»¹⁰. Она скажет ему о тысячах «экземпляров». Карл задастся вопросом, что бы это могло значить, понимая, что его лучший союзник – время.

Фантазии обретают форму

В начале шестидесятых годов Карл Лагерфельд по-прежнему проживает на Левом берегу, но поближе к Сене и, что символично, к французскому философу, приглашенному к столу немецкого монарха на картине Менцеля, – он живет на набережной Вольтера. В его дом часто наведываются другие герои. «Слева, – рассказывает он, – находилась квартира, где Шанель познакомилась с Мизией Серт¹. В ту пору в ней жил маркиз де Куэвас и туда таскались все балетные»². Их имена – словно призраки.

Быть или казаться? Вот в чем вопрос. В Париже, на пути к успеху, он встает значительно острее, чем в Германии, но молодой человек всегда знал ответ на него. В родительской усадьбе он уже был маленьким героем. Быть и казаться – на самом деле это всего лишь две стороны одной медали. Нужно носить маску, за которой можно спрятаться. Уловка предназначена тем, кто наблюдает за ним. Свой взгляд он скрывает за аксессуаром, который носит все чаще и чаще. «Иногда его видели без очков. И обнаруживался очень красивый взгляд, южный, восточный взгляд в обрамлении длинных ресниц, очень мягкий. Я спрашивал себя, не скрывает ли он из-за этого своих глаз, потому что он, как пруссак, всегда был немного увлечен викингами, тогда как физически не походил на них»³, – вспоминает Тан Гудичелли. В то время никто не носит темных очков постоянно.

Карл нередко устраивается на красном диванчике в «Кафе де Флор». Он любит это кафе, впитавшее в себя дух великих, которые посещают его с самого открытия. Это в своем роде передняя дворца Сан-Суси Фридриха II. Он регулярно покупает охапку газет и книги в нескольких экземплярах, потому что дарит их и делает из них вырезки. Ему хочется все чувствовать, все знать, все предвидеть. Уловить дух времени и походку прохожих. Понять азбуку улицы и оживляющих ее линий. Темные очки позволяют ему совершенно незаметно наблюдать за тем, как приходят и уходят посетители. Он сдвигает их на лоб, когда читает прессу. Волнистые черные волосы и недовольно искривленные губы подчеркивают его интригующее очарование.

Утреннее рандеву превращается в ритуал. Странный, безупречно одетый персонаж, каким он представляется, мало-помалу вписывается в обстановку салона в квартале Сен-Жермен-де-Пре. До Карла доходят слухи, что о нем сплетничают в городе. Кто этот молодой немец, словно сошедший с модной гравюры? Откуда он взялся? Что он делает в Париже? На что он претендует? Тем более что живет он на широкую ногу.

«Ему хотелось жить в Париже так, как он видел в кино. В Париже белых “Роллс-Ройсов”, шампанского, завтраков в ресторане “Максим”… Ему хотелось играть эту роль, быть королем»⁴, —

объясняет Венсан Дарре, один из тех, кто в будущем станет его правой рукой. Этот великолепный король на манер Гэтсби, героя Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, который двигался вперед, как «лодка, плывущая против течения, без конца отбрасывающего нас в прошлое»⁵. Прошлое, которое он умышленно держит в тайне, дающее пищу для самых безумных фантазий. Якобы он – сын одной немецкой актрисы из золотого века немого кино… Якобы он – приемный сын… Якобы его отец оставил ему в наследство значительное состояние… Якобы его видели развлекающимся с альфонсами. Карл не обращает внимания. Он не расстался с густым туманом, обволакивавшим деревню его юности. Он – его лучший союзник. Ему нравится напускной ореол загадочности вокруг собственной персоны. За строгим фасадом он может скрыть разные истории, чувства, секреты. Его подлинная личность недостижима, спрятана за ширмами, сменяющимися по его воле, за эфемерными масками. В этом заключаются его шарм и его притягательность.

Во второй половине дня, пообедав в ресторане «Лип», он иногда приходит в бассейн «Делиньи», что на берегах Сены. В сопровождении некоторых из своих манекенщиц греется на солнышке, купается, загорает в роскошном купальном костюме. И не испытывает отвращения к тому, что на него обращают внимание. Молодой человек натыкается на него буквально случайно. Его зовут Франсис Вебер, он служит в армии и хочет сниматься в кино. Он заметил девушек из Дома Patou, сопровождавших дизайнера:

«Я, не подавая виду, вился вокруг окружавшего его гарема. В какой-то момент я наткнулся на него и сказал: “Извините меня, я пытался подойти поближе к вашим манекенщицам”. Он засмеялся, мы начали болтать. Я нашел его очень симпатичным»⁶. Карл производит на него впечатление своим высочайшим культурным уровнем и своей семейной сагой. Сагой о ребенке, родившемся на севере Германии в очень богатой семье. Легенда по имени Лагерфельд работает. Книги, деньги, поведение, тайна. Остается выставить все это напоказ и развивать дальше.

Очень скромный юноша

У Жана Пату Карл Лагерфельд стал креативным директором, но его честолюбивые стремления еще не удовлетворены. Тем более что ему до смерти скучно. Тогда, чтобы развлечься, он с пользой для себя тратит свободное между двумя ежегодными коллекциями время на развлечения, танцы и заботу о своем теле. Еще до наступления эры бодибилдинга и, главное, раньше всех остальных он начинает укреплять мускулатуру.

В 1962 году Ив Сен-Лоран представил первую коллекцию собственного Модного дома, основанного с помощью того, кто станет его самой верной опорой за кулисами, своего компаньона Пьера Берже. То, что Ив продолжает свое восхождение к высотам французской моды, видимо, по-прежнему не волнует его друга. Карл, очевидно, мечтает о другом.

Резкий разворот, намечающийся в индустрии моды, вероятно, послужит средством для того, чтобы подчеркнуть собственную индивидуальность. У высокой моды земля уходит из-под ног. «Сегмент прет-а-порте, который когда-то называли конфекцией, берет свое начало в 50-х годах. Сначала это было всего лишь отражение коллекций от-кутюр, которое представляли каждые полгода. Постепенно Дома прет-а-порте осознали, что они должны развиваться, и обратились к модельерам, чтобы создать что-то иное»¹, – объясняет журналистка Клод Бруэ. Карл улавливает экономический смысл прет-а-порте, которое выигрывает от своей самостоятельности, и возможность изменить историю моды, когда в голову ему приходит одна идея: Карл во что бы то ни стало хотел работать в Доме Chloé, потому что «он знал, что это ведущий Дом роскошного прет-а-порте»², – добавляет она.

Два совладельца, управляющие Chloé, Габи Агьен и Клод Ленуар, принимают Лагерфельда. Им не нравится, что модельеры из команды, обученной Жераром Пипаром для Дома Nina Ricci, работают и для других марок. «Я работал с Chloé, а также на стороне, со многими другими, что ужасно раздражало Ленуара. И он намеревался расстаться со мной, – рассказывает Тан Гудичелли. – Он хотел, чтобы его сотрудники работали исключительно на него»³. Карл убеждает обоих совладельцев Chloé в том, что он идеально подходит для них. В 1964 году они заключают соглашение. Портниха Анита Брие вспоминает о своей первой встрече с молодым тридцатилетним мужчиной:

«Он был очень хорош, это был красивый мужчина… И потом, главное, что Карл невероятно приветлив, прост и любезен со всеми. Карл умеет расположить к себе людей»⁴.

Молодой человек фонтанирует идеями, которые дорабатывает у себя дома, прежде чем представить сотни эскизов побежденной начальнице. Между ними завязывается плодотворный художественный диалог. Карл работает скрупулезно, страстно. Он трудится без устали, больше, чем другие. Его многочисленные рисунки, которые он раскладывает на столе в мастерской, завораживают все ателье. Когда он дает разъяснения по поводу своих творений, нужно хорошенько сосредоточиться. Анита Брие вспоминает: «Нужно было приспособиться. Случалось, я иногда, оглядываясь на сотрудников ателье, говорила: “Черт, я не очень хорошо поняла, что он сказал, так быстро он говорил”. Но, рассматривая его эскизы, ты непременно понимала. Это король деталей. Это не просто пара штрихов карандашом, основа, плечи и потом рукава. Он сделает вырез на груди, при необходимости вытачки, наконец все становится ясно, но это поистине удивительно»⁵. Иногда заготовка, сделанная руками портних на деревянной болванке, не соответствует рисунку… Тогда Карл, который всегда внимателен, находит решение за несколько секунд.

В какой-то день 1965 года Виктуар Дутрело, которая теперь тоже создает одежду, просит Карла зайти к ней на авеню Фош и помочь закончить ее первую коллекцию. Два заговорщика снова с удовольствием спорят, на этот раз о своей карьере. Карл работает модельером в Chloé, но его имя нигде не фигурирует, во всяком случае, на одежде. Виктуар удивляется подобной скромности. Она подбадривает друга:

«Напиши “Карл для Chloé”!»⁶

Лагерфельд, как и все остальные, никогда не подписывал свои коллекции не потому, что ему недоставало честолюбия, а потому, что просто так было заведено. «После ухода Жерара Пипара коллекции Chloé рисовали четверо или пятеро человек. Нам никогда не говорили, кто придумал ту или иную модель»⁷, – уточняет Клод Бруэ. Карл не возражает против подобной анонимности, которая защищает его под сенью марки и не ограничивает только одним стилем. Никому не принадлежать. Быть то здесь, то там, быть свободным, чтобы успевать везде. Двигаться вперед, не снимая маски, еще чуть-чуть.

Пустячная новость

Гордятся ли родители Карла успехом своего сына? Отто не перестает щедро поддерживать его финансово. Но что он на самом деле думает о том, кем стал маленький мальчик, молча листавший карикатуры из журнала Simplissimus? Что касается Элизабет, то она подталкивала его к тому, чтобы он покинул семейное гнездышко и попытал счастья во Франции. Счастлива ли она теперь за своего сына, подписывающего все новые контракты? Если послушать самое заинтересованное лицо, то добрые родственные чувства в действительности были, видимо, непростыми.

Разумеется, колкости матери, несмотря на удаленность, не прекратились. «Я помню, что [она] позвонила мне в мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать четыре года, и сказала: “О! Кстати, с двадцати четырех лет жизнь начинает идти под уклон. И поэтому было бы неплохо, если бы ты обратил на это внимание уже сейчас. Ты можешь поставить крест на своей молодости”»¹.

Надо думать, мысль о том, что ее сын – модельер, отнюдь не приводит ее в восторг, так как, по словам Карла, она, будучи страстно увлечена модой, не присутствовала ни на одном из его показов. Понял ли Отто, чем именно занимается его младший сын? «Он был настолько убежден в собственной исключительности и гениальности, что остальное его не интересовало»², – позже признается Карл. От этих признаний веет некоторой горечью. В них также можно разглядеть одну из причин, по которой Карл пожелал пойти в мире моды путем, отличавшимся от общепринятого. «Мысль о Доме, носящем их имя, вряд ли привлекла бы их. Я все еще вспоминаю саркастические замечания насчет гамбургских коммерсантов, занимавших солидное положение»³. Иными словами, быть владельцем Модного дома – это в конечном счете довольно вульгарно. Не тут ли кроется причина, по которой он тактично давал понять, что ставит себя выше той среды, в которой отныне вращается? Как бы то ни было, отец Карла не узнает, куда приведет судьба его сына.

В последнюю ночь романа Обжигающее лето рассказчика внезапно вырывают из мира невинности. В лесу у замка он видит у своих ног мертвого отца и понимает, что тот, будучи токсикоманом, скончался от передозировки морфина. Его тело будет ждать погребения в одном из залов обширного владения. «Входя в комнату, где он лежал в гробу, я прежде всего подумал: “В конце концов, это не так уж ужасно”»⁴, – пишет Кайзерлинг. В отличие от юного графа, Карл не увидит своего отца мертвым. Он не сможет долго созерцать его, прежде чем наконец со слезами на глазах отвернуться и вернуться к жизни. «Мать сообщила мне три недели спустя. Я так и не присутствовал на погребении, в противном случае оно прошло бы с большой помпой, я обожаю протокол»⁵.

Случайно позвонив по телефону родителям, он узнает о смерти барона Отто Христиана Людвига Лагерфельда, усопшего в Германии в разгар лета, 4 июля 1967 года, в возрасте восьмидесяти пяти лет, в тот момент, когда он читал свою газету. Поведение Элизабет Лагерфельд в этих обстоятельствах поразительно, но она читает нравоучения: нужно двигаться вперед, какой смысл оплакивать прошлое. Как и в детстве, Карл ничем не отвечает на поведение своей матери. Он равнодушно мирится с ней.

История их отношений похожа на беспрестанную борьбу между разумом и чувствами. Последние по мере возможного исключаются. Через некоторое время после смерти мужа Элизабет продает фамильный дом и отправляет Карлу в Париж мебель из его детской комнаты. Карл расскажет, с каким изумлением он обнаружил отсутствие своего личного дневника, который вел начиная с первых лет своей жизни в Париже:

«Я сказал ей: “Но в секретере лежал мой дневник”, а она ответила: “Есть ли на самом деле необходимость в том, чтобы все знали, что ты был идиотом?” Она, конечно, все прочитала, все уничтожила»⁶.

К чему удивляться? Элизабет не отклоняется от своих правил. Кайзерлинг, любимый автор ее сына, якобы сам все сжег, прежде чем умереть.

Вместо ответа Лагерфельд принимает мать, ставшую отныне вдовой, у себя в Париже. Она постоянно живет в его новой квартире, в доме 35 на Университетской улице. Маленькая кровать, кресла-качалки и секретер отчасти помогают воссоздать комнату Карла в Германии. Эти вновь собранные вместе вещи невидимой нитью связывают его с потерянным раем детства.

Дух эпохи

В Доме Chloé, создавая коллекцию за коллекцией, Карл обновляет образ марки, вдыхая в нее то, что отвечает требованиям от-кутюр. Как говорит Клод Бруэ, «он не изменил кардинальным образом силуэт одежды, но значительно облегчил его. Громоздкая подкладка, все эти приемы, пришедшие от прежних портных, он их упразднил. Он создавал очень строгий покрой, отстрачивая по краю как одежду из фланели и кашемира, так и манто, жакеты, изделия из крепдешина и вечерние платья. Женщинам в них было очень удобно»¹.

Продажи в Chloé взлетают ввысь. «Габи Агьон безумно повезло, что она встретила Карла Лагерфельда. Он оживил ее Дом. Он привнес в него штрих оригинальности, женственности, шарма, которого Дом был лишен прежде. Он был ее благодетелем, ее добрым гением»², – уверяет Жани Саме. Один из его будущих ассистентов, Эрве Леже³, рассказывает, что он работал с утра до ночи, уходил последним и приходил первым. Он наблюдал за другими модельерами, полностью овладевая их стилем. Скоро «Габи Агьон начинает отдавать себе отчет в том, что Карл уникален и что другим здесь делать нечего»⁴, – заключает Эрве Леже. Один за другим эти другие уйдут.

Не влияние ли это Виктуар? Отныне, в эпоху, когда молодые дизайнеры, такие как Соня Рикель, Эммануэль Хан или Доротея Бис, открывают под своим именем собственные Дома прет-а-порте, Лагерфельд подписывает свои творения для Дома Габи Агьон.

«Желанием Карла было остаться в Chloé. И так оно и случилось! Благодаря своему таланту и уму он опередил других модельеров и остался на дорожке один»⁵, – поясняет Клод Бруэ.

В конце 60-х и начале 70-х годов Модный дом, меняя коллекции, задающие ритм модным сезонам, под руководством Лагерфельда приобретает больше свободы. «Обуженные жакеты и блузки в цветочек, все это в стиле ретро, но киношного ретро: кино в ту эпоху играло очень большую роль, и он ужасно много почерпнул из него. Он рисовал свободную, романтическую и в то же время ранимую женщину»⁶, – подводит итог Венсан Дарре.

Карл часто наведывается во французскую синематеку, устраивающую показы фильмов золотого века немого кино. Он насыщается образами. Работает с материалами и цветами, контрастными тонами крашеного шелка. «Карл очень необычно и оригинально использовал графику, – анализирует Патрик Уркад. – Он черпал вдохновение в самых разнообразных источниках, начиная с журналов, не говоря уже о предметах, вазах, украшениях. Он без конца вырезал, перерисовывал, переклеивал… Именно так он создаст свои прославленные модели из набивной ткани, которые приобретут большую известность. Рубашки, прозрачные блузки, шейные платки, платья, пальто, жакеты, брюки […] Культура всегда была права»⁷.

Модные показы Дома Chloé сочетают в себе цвет и движение. Не за горами белые «Роллс-Ройсы», шампанское и завтраки в «Максиме». Видения художника воплощаются в жизнь.

Карл Лагерфельд, обязанный хранить верность Дому Chloé, отныне занимает видное место, вызывающее много разговоров. Благодаря своему новому статусу, таланту и ловкости он выторговал себе свободу. Одновременно он стал фрилансером и успешно заключил множество контрактов с другими Домами. «Я не был ни патроном, ни сотрудником, я не принадлежал никому»⁸, – подводит он черту. В каждой новой коллекции кутюрье представляет квинтэссенцию Дома, для которого работает. «Для каждого бренда он сумел создать свойственную ему идентичность благодаря своей культуре и живому уму»⁹, – замечает Венсан Дарре.

Среди Домов, на которые он работает, – прославленный итальянский бренд меха Fendi, который он осовременивает. На краешке стола он рисует две соединенные буквы F, одна из которых перевернута, обозначая Fun Fur, мех для удовольствия. Рисунок становится логотипом торговой марки. Так начинается сотрудничество, которое станет одним из самых продолжительных в истории моды. Карл Лагерфельд обращается с мехом как с тканью, с бесконечной гибкостью, облегчая формы манто. Во время своих поездок к югу от Альп он останавливается в квартире, которую сестры Фенди предоставляют в его распоряжение в Риме. Когда он приезжает, все готово. Он смотрит, дает советы, уезжает. Теперь он носится из одного офиса в другой, меняя самолеты, стили, материалы, своих собеседников. Как вихрь. «От Fendi, где он обновляет меха, он переходит к Chloé, где создают очень женственные, романтичные наряды с массой кружев…»¹⁰ – подчеркивает Эрве Леже. Начавшийся процесс неостановим.

Есть некое исступление в том, как успешно он завершает свои все более и более многочисленные проекты, вызывающие широкое одобрение; он наслаждается рисунками, выполненными как будто тайком от всех, как бывало с первых лет его пребывания в Биссенморе… Можно подумать, что вместо него действует двойник. Просто Карл работает быстро и хорошо.