Текст книги "Копия"

Она проснулась, когда предрассветное небо окрасилось темно-синим.

Вокруг уже вовсю гудели голоса, шлепали резиновые подошвы кроссовок, скрежетало тяжелое оборудование, которое волокли, не отрывая от пола.

Она села, отодвинувшись подальше от Каллиопы, которая настояла на том, что они должны сдвинуть матрасы и спать вместе. Встав, Джемма первым делом ощутила острый приступ голода. На ужин им выдали крошечные порции пористых макарон. Их раздавали в маленьких контейнерах из фольги, которые приносили на пластиковых столовских подносах, такие всегда ассоциировались у нее со сбором пожертвований в школе.

Значит, где-то поблизости есть цивилизация: ресторан, забегаловка, магазин. Один раз она даже наткнулась на чек, вывалившийся из переполненного мусорного бака, который стоял на входе в туалет. Кто-то купил пару пончиков в «Джоз Донатс» в городишке Виндзор Фоллз, Пенсильвания.

Но какая разница? Что Пенсильвания, что Пакистан. Все равно никто не знает, где они.

Спящие вплотную друг к другу неподвижные реплики напоминали единый ландшафт, где изгибы плеч и спин создавали иллюзию мягкой холмистой земли.

Ее внимание привлекла внезапная вспышка света: за окном от здания отъезжал фургон, выхватывая лучами фар струи дождя, и все время подъезжали новые фургоны.

Джемма смотрела, как повсюду снуют солдаты в дождевиках, указывая оранжевым светом фонарей, где должны парковаться грузовики. Из аэропорта тянулся бесконечный поток оборудования. Сотрудники непрерывно сновали туда-сюда. Они заносили пустые пластиковые контейнеры разных размеров, а выносили их уже заполненными – бумагами, постельным бельем, белоснежными футболками, которые по мере необходимости здесь выдавали репликам. Другие тащили громоздкое медицинское оборудование.

Джемме вдруг показалось, что дождь проник внутрь: так холодно ей стало. Сон мгновенно улетучился.

Они закрывают лавочку.

Она отдернула занавеску.

Проложив себе путь между спящими на полу репликами, Джемма, ведомая приступом дикой паники, оказалась в центральном коридоре. Отчасти она ожидала увидеть, что все уехали, скатав ковры и даже демонтировав стены, и оставили ее одну. Несколько медсестер с красными от недосыпа глазами толкали каталки в сторону выхода. Атмосфера была напряженной, почти отчаянной.

– Что здесь происходит? – спросила Джемма, не особенно ожидая ответа. Никто не потрудился откликнуться. – Что случилось?

Девушка в военной форме скользнула по ней взглядом и снова вернулась к своему занятию. Она помогала медсестрам втолкнуть каталку в узкий проход на лестничную площадку.

– Осторожно, – предупредила она, – ступени мокрые.

Ногти у нее были накрашены розовым лаком.

Джемма шла вперед, словно в кошмарном сне, когда еще прежде, чем случится что-то ужасное, тебя переполняют предчувствия. На нейтральной территории ее, как обычно, остановили и развернули охранники. Тогда она снова подошла к окну и уставилась в темноту, которую время от времени прорезали лучи фонарей и свет фар. Сколько времени им потребуется на полную зачистку? Чтобы напрочь стереть все следы существования Хэвена?

А что они сделают с репликами?

К чему такая спешка? Почему именно сейчас?

По крайней мере, вскоре она получила ответ на последний вопрос. Пока девушка стояла у окна, напряженно вглядываясь в туман, к зданию подъехал еще один автомобиль. Не фургон и не грузовик, а обычный седан. Такие машины часто арендуют путешественники с низким бюджетом. С водительской стороны вышел высокий мужчина в очках с темной бородой. С минуту он постоял, глядя на здание аэропорта. В его очках отражались огни, так что казалось, они светятся сами по себе.

Он немного нахмурился, когда его намочило дождем, сгорбился и побежал ко входу, лавируя между лужами, и Джемма заметила переполох среди дождевиков и зонтиков, который вызвало его появление.

Доктор Саперштайн вернулся.

После обеда за Джеммой пришла женщина в дорогом брючном костюме. Это была та самая дама из правительства, которую она видела в первый день. И костюм, кажется, был тем же.

Они прошли через дверь с табличкой «Только для персонала», которую охраняли два солдата с винтовками. Потом спустились по тем самым ступенькам, по которым поднимались в воскресенье. Теперь они были на первом этаже. Джемма представила толпы туристов, спешащих к воротам вылета, толкающих перед собой тележки с багажом.

Пройдя через еще одну дверь только для персонала, они оказались в здании, где когда-то, вероятно, размещалась администрация аэропорта. На полу этих кабинетов все еще можно было увидеть следы от некогда стоявших тут столов. Верхний свет не работал, а расставленные по углам торшеры давали больше тени, чем света. Повсюду стояли ящики с одноразовыми иглами и пробирками для сбора мочи. Написанные от руки таблички на двух холодильниках гласили: «Биоматериалы. Не открывать».

По полу тянулись толстые провода генераторов. Картонные коробки были заполнены резиновыми медицинскими перчатками и защитными костюмами, ватными тампонами, термометрами, папками и ноутбуками. Джемма догадалась, что здесь хранили документальные свидетельства всего, что совершалось в Хэвене. Описания экспериментов, которые накапливались десятилетиями. Видимо, их пока не успели куда-то перевезти или уничтожить.

Еще одна женщина, которую Джемма раньше не видела, стояла в позе гориллы, опершись кулаками о стол, и смотрела на экран компьютера через плечо рыжеволосого парня.

– О, черт! – Она резко распрямилась. Чтобы передвигаться по комнате, ей приходилось все время переступать через разбросанные провода. Волосы у нее были короткими. Женщина была похожа на любимую няню Джеммы, Лаверн, гаитянку из Луизианы. У той был мягкий голос, а объятия напоминали уютный мягкий плед. Но впечатление сходства рассеялось, как только она начала говорить.

– Какой бардак.

– И тебе привет, – сказала сопровождающая Джеммы.

– Не то, чего вы ожидали? – спросил рыжеволосый парень. Его очки создавали странную иллюзию, увеличивая глаза. В свете компьютерного экрана было очевидно, что с левой стороной его лица что-то не так: как и его подбородок, она странно блестела, словно намазанная вазелином. Через секунду Джемма поняла, что он был сильно обожжен, и ее сердце подпрыгнуло. Значит, он был в Хэвене.

Лаверн-не-Лаверн неожиданно сделала два шага в сторону Джеммы и схватила ее за подбородок, будто та была рыбой и могла ускользнуть прямо из ее рук. Повернула ее лицо влево, потом вправо, и наконец девушке удалось вырваться.

– Не знаю, откуда она. – Глаза женщины, словно москиты, кружили по лицу Джеммы, не останавливаясь ни на миг. – Но она не наша.

– Я же говорила! – воскликнула Джемма, хотя Лаверн явно разговаривала не с ней. Вся копившаяся в ней ярость сузилась до острия ножа внутри. – Вы, ребята, в этот раз серьезно облажались.

Женщина все еще пялилась на нее.

– Вернер, сделай милость, подними-ка список доноров, – в конце концов она вернулась к компьютеру и ткнула пальцем в одну из строк. – Д-101. Видишь? Один из наших первых доноров. А это – фенотипы, которые от нее произошли. Номера с шестого по десятый.

– Номер Шесть утилизирован, – сказал мужчина, Вернер.

Женщина в костюме вспотела.

– Вы сказали, парень и девушка. Они подошли под описание.

– Они не наши, – ложная Лаверн позеленела. Вернер жевал незажженную сигарету. – Доктор Саперштайн вас за это четвертует.

Джемму порядком достало, что о ней разговаривали так, будто ее не было в комнате.

– Меня зовут Джемма Ивз. Ивз, – она наблюдала, как до стриженой доходит смысл ее слов. Женщину словно током ударило.

– Ивз? – поперхнулся Вернер и облизал пересохшие губы. – Это как?..

Но он не закончил, потому что за ее спиной резко распахнулась дверь. В комнате мгновенно воцарилась тишина. Давление вдруг стало таким высоким, что Джемма ощутила хлопок в ушах, словно они набирали высоту в самолете.

Она обернулась, заранее зная, кого увидит. Доктор Саперштайн с очками в одной руке, улыбаясь, покачивал головой, словно добрый классный руководитель, нашедший ошибку у нее в расписании.

– В последний раз я видел тебя, когда тебе было всего шесть месяцев, – сказал он.

Саперштайн оказался ниже и старше, чем она его себе представляла, что неудивительно: фото, которые она видела, были старыми, а отец разорвал все связи с Хэвеном много лет назад.

Прилив ненависти оказался таким сильным, что испугал даже ее саму. Словно темная рука вселенной дотянулась до нее и встряхнула, перевернув вверх тормашками.

– У вас было достаточно моих копий, – ответила она. – Я насчитала четыре.

– Внешность обманчива, поверь мне. Джемма Ивз только одна, – он снова улыбнулся своей сдержанной, всепрощающей улыбкой, которая словно бы говорила «прости за это маленькое недоразумение» или «такие досадные промахи случаются». – Уверен, твои родители с этим согласятся.

– Доктор Саперштайн, – начала женщина в костюме, но он ее оборвал.

– Позже, – отрезал он. Долю секунды на его лице можно было разглядеть злобное и опасное выражение, словно мелькнувшие на мгновение острые клыки. Но оно быстро исчезло. Он открыл дверь и пригласил Джемму в маленький, ничем не примечательный кабинет.

– Почему бы нам не присесть? Я собираюсь раздобыть себе газировки. Хочешь газировки? Или что-нибудь перекусить?

Джемма отрицательно покачала головой, хотя отчаянно хотела пить и совсем ослабла от голода. Но она не хотела принимать что бы то ни было от Саперштайна.

– Давай, располагайся. Будь как дома. Я вернусь через секунду.

Когда Джемма не двинулась с места, его улыбка стала еще шире. Джемма буквально видела, каких физических усилий ему стоит такое напряжение каждого мускула на лице, чтобы в итоге придать ему правильное выражение.

– Давай же, все в порядке.

– Нет, – возразила она. Ей хотелось кричать. Открыть рот и выпустить весь гнев на волю. – Ничего не в порядке. Определенно.

– Что ж, вот мы сейчас все и урегулируем, – он развел руками, словно это она устроила заварушку, а теперь отказывается это признать. – Слушай, я очень сомневаюсь, что ты хочешь здесь остаться. Верно? Так вот, иди и присядь, а я вернусь к тебе, как только раздобуду себе немного кофеина.

Доктор Саперштайн вернулся с двумя банками теплой диетической колы, хотя она и отказалась от напитков. Она не планировала садиться и собиралась отказаться, но в последний момент усомнилась в своих ногах, которые начали дрожать. Итак, она села, соединив лодыжки и опершись руками в сиденье стула у колен в отчаянной надежде, что он не заметит, как ей страшно.

Он перелил свою колу в пластиковый стакан, сделал глоток и скривился.

– Почему все диетическое всегда такое мерзкое на вкус?

Джемма еще больше запуталась. Саперштайн совсем не выглядел каким-то монстром. Она вспоминала все, что знала о нем, и вглядывалась в его лицо. Эмилия Хуан и их совместные фотографии. Джейк Витц и его отец. И сотни людей, которых он считал своей собственностью, которых беспощадно уничтожал, после того как они переставали представлять для него интерес. Он вскрывал их черепные коробки и ломал их кости ради образцов тканей, костного и головного мозга.

Все эти факты никак не подходили к нему, не вязались с его лицом.

Он наклонился вперед.

– Не могу выразить, как мне жаль, что ты попала сюда, – сказал он. Как ни странно, она ему поверила. – Я был в Вашингтоне все это время. Ползал на коленях, умоляя сохранить это место…

– Что… что все это значит? – Ей пришлось проглотить подступающие слезы. – Что вы делаете с ними здесь?

– Теперь ничего, – ответил он. – Я приехал сюда прямо из Вашингтона. Наше финансирование закрыто, – сказал он без улыбки. – Двадцать лет. Двадцать лет поисков, исследований, усилий, ошибок и исправлений. Все это… – он жестом показал, как два десятка лет исследований развеялись по ветру.

– И что теперь с ними будет? – спросила Джемма, несмотря на душащие спазмы в горле. Она все еще боялась спросить прямо, что будет с Питом и с ней самой.

Доктор Саперштайн снял очки и потер глаза.

– Что рассказывал тебе о Хэвене отец?

– Ничего, – ответила девушка. Саперштайн, похоже, сильно удивился. – Но я знаю, что вы используете реплики, чтобы выращивать прионы.

– Чтобы изучать прионы, – поправил он. – Ты говоришь так, будто мы используем их вместо чаши Петри.

– А разве это не так? – Давление в ее груди было таким сильным, словно она уперлась в кирпичную стену. – Все это по заказу военных, не так ли? Чтобы создавать оружие?

Он поднял брови.

– Не буду спрашивать, как ты это узнала.

Ей удалось его впечатлить своей осведомленностью, и почему-то ее это обрадовало. Но она тут же себя возненавидела за это. С чего бы ей так хотелось его впечатлить?

– Выходит, ты кое-что знаешь о Хэвене. Но есть многое, чего ты не понимаешь. Армия США действительно предоставила нам один из самых крупных контрактов. Но не единственный. Знаешь ли ты, что слово «прион» вообще не употреблялось, пока я не пошел в колледж? К моменту, когда я возглавил институт, прошло около тридцати лет, но мы по-прежнему почти ничего не знали о том, как работают прионы, как они развиваются, как быстро это происходит. – Верхний свет придавал его коже землисто-серый оттенок. – А еще ты не знаешь, что прионные болезни имеют схожие черты с распространенными поражениями мозга. Например, с болезнью Альцгеймера. Это болезни, которые мы не можем вылечить или хотя бы облегчить состояние больного.

– Мне не нужна лекция, – оборвала его Джемма. – Я спрашиваю, что теперь будет с репликами?

– Существуют протоколы, – мягко сказал он. – Уверен, ты понимаешь. Хэвен работает с… Работал со смертельно опасными биоматериалами. Они могут представлять серьезную угрозу для здоровья людей.

Смертельно опасные биоматериалы. Они же реплики. Она знала эту технику. Каждый раз, когда отец хотел скрыть истинный смысл своих слов, он использовал военный сленг и аббревиатуры, чтобы она ничего не поняла. Но смысл слов Саперштайна был абсолютно ясен. И никакие умные термины не могли закамуфлировать их невероятную жестокость.

– Вы собираетесь их убить, – вслух эта фраза звучала еще страшнее. В комнате сразу стало как-то туманно. Или это затуманилась ее голова? Джемма никак не могла сфокусироваться на его лице. – А со мной что будет? Меня вы тоже убьете?

– Убью тебя? – Он искренне рассмеялся. – Насколько я помню, в нашей стране это все еще незаконно. Я собираюсь сделать несколько звонков, утрясти пару вопросов и отправить тебя домой, к отцу. А дальше остается только надеяться, что он не убьет меня.

Не похоже было, что он врет.

– А как насчет Пита? – Показалось (она не была уверена), что на мгновение он застыл, и ее захлестнула волна острой паники. – Если вы его не отпустите, я всем все расскажу. Мой отец выследит вас и убьет…

– Джемма, пожалуйста… Само собой, Пит тоже поедет домой, – если до этого он и сомневался, то теперь говорил вполне уверенно. – Я знаю, ты считаешь меня монстром, но это не так. Я чудак из Мэриленда, который влюбился в науку и любил ее всю свою жизнь. Еще у меня есть кот. Ты знала об этом? Тринадцатилетний старикашка по имени Коперник. Я зову его Коп. И, господи боже, я фанат «Доджерс».

Могла ли она ошибиться насчет Саперштайна? Могла ли работа Хэвена быть если не необходимой, то хотя бы оправданной? От этих мыслей у нее заболела голова.

– Но то, что вы делаете, чудовищно, – сказала она. – То, что вы собираетесь сделать, чудовищно. Это убийство.

– Это эвтаназия, – поправил он с нажимом. – И это общепринятая практика. Лаборатории по всему миру ставят опыты на животных. Исследователи онкологических заболеваний заражают крыс раковыми клетками. Ученые заражали обезьян эболой, когда исследовали эту лихорадку. Объекты тестирования всегда подвергают эвтаназии.

– Но мы не о крысах говорим, – возразила Джемма. – И не об обезьянах.

Она подумала о странной Каллиопе с ее худеньким личиком и огромными глазами точно такого же цвета, как у нее самой. И о девочке, которая едва не набросилась на нее со шприцем. Обо всех малышах в памперсах не по размеру, единственное занятие которых – сосать пальцы. О том, как они принимаются пронзительно плакать, если кто-то из медсестер пытается к ним прикоснуться. Сколько же понадобится могил? Да и похоронят ли их вообще? Лира говорила, что в Хэвене тела реплик сжигали или, упаковав в мешки, сбрасывали в океан, но здесь поблизости океана не было. Наверное, их сложат в грузовик с рефрижератором, словно рыбное филе, и отправят на побережье.

– Мы говорим о людях. Человеческих существах.

Саперштайн сощурился, словно хотел посмотреть на нее издали.

– Сколько тебе? Пятнадцать? Шестнадцать? Я помню себя в этом возрасте. Все казалось таким ясным и определенным. Черное и белое. Правильное и неправильное. Хорошие люди и плохие. В реальной жизни все, к сожалению, не так просто, – он наклонился вперед и положил локти на стол. Джемма заметила, что его свитер сплошь покрыт кошачьей шерстью, и ей вновь захотелось плакать. – Позволь мне кое-что спросить. Как ты думаешь, что делает нас людьми? Глаза, уши, умение ходить на двух ногах?

Она хотела ответить «все это вкупе», но он уже продолжал:

– Нет, не то. Как же тогда насчет глухих, слепых или полностью парализованных? Как насчет людей с обожженными лицами или с деформацией лица? Ведь они тоже человеческие существа, правда?

– Конечно, – выпалила Джемма, смущенная тем, что едва не сказала такую глупость. – Людьми нас делают не внешние признаки типа наличия волос.

– Ладно. А что тогда?

– Глупый вопрос, – ответила она, но тут же поняла, что в действительности просто не знает на него ответа. – То, как мы думаем, – сказала она в итоге. – Наш мозг и то, как мы его используем.

– Тогда как насчет людей, которые потеряли способность мыслить разумно? – спросил он извиняющимся тоном, мягко, словно не хотел ее ранить. – И как быть с компьютерами, которые мыслят и анализируют не хуже человека? Люди ли это? Должны ли они иметь права и свободы?

– Вы пытаетесь сбить меня с толку, – ответила девушка.

– Нет, Джемма. Ничего подобного. Я только пытаюсь понять, – доктор вздохнул и снял очки.

Теперь он показался ей таким беззащитным, словно полуслепой крот, который выбрался на поверхность. На пальцах и на щеке у него красовались чернильные пятна. – Если это не глаза и уши, не ноги и даже не наш мозг, что тогда? Возможно, способность любить и быть любимыми, оплакивать и быть оплаканными? Дружба, близость, способность дорожить, сострадать и ставить себя на место другого?

Теперь она поняла, почему именно он возглавил институт после смерти доктора Хэвена, почему люди доверяли ему и шли за ним. Его голос обладал гипнотическими свойствами. Он убаюкивал, словно шум дождя за окном. Хочется просто забыть обо всем и уснуть, свернувшись клубочком, под звук его голоса.

– Вы говорите о душе, – заключила Джемма, ощущая усталость и опустошение. Она вспомнила, как совсем еще маленькой стояла в заполненной солнцем церкви, прижимаясь к матери, погруженная в полудрему, а священник все бубнил и бубнил.

– Душа так душа. Называй это как хочешь. – Доктор продолжал пристально смотреть на нее. Казалось, он читает ее мысли. Он говорил так мягко, что она едва улавливала смысл. – Но как бы ты это ни называла, знай, у реплик этого нет.

– Что с того? Разве это дает вам право использовать их в своих целях?

Когда и почему они перестали ходить в церковь? Внезапно для нее стало очень важно узнать ответ. Считали ли они, подобно репликам, что, раз ее создал не Господь Бог, она ему и не принадлежит? Что она исключена из числа его подопечных?

– А как насчет Домашнего Фонда? Вы же воровали детей. Тут вы уже не можете притвориться, что их никто не любил и не оплакивал.

Впервые ей удалось пробить брешь в маске невозмутимого спокойствия доктора Саперштайна. И это доставило ей немало удовольствия. Она даже немного выпрямилась.

– Не думали, что я знаю так много? – Она вспомнила Рика Харлисса, его лицо, изрезанное морщинами, следами долгих лет отчаяния и горя, и ту грязную комнатушку в мотеле, где он открыл ей правду о ее рождении. О том, что ее сделали в Хэвене.

– То, что творилось в Домашнем Фонде, было ошибкой, – честно признал он, в очередной раз удивив Джемму. – Но пойми, когда я узнал об этом, было уже слишком поздно. Мы были на грани закрытия. Я проводил большую часть времени в самолетах, курсируя между штатами и даже странами, пытался найти новые источники финансирования. И доверил управление не тем людям. Но поверь, как только я узнал всю правду, я положил этому конец.

Могло ли это быть правдой? В письме, которое оставила подруге Эмилия Хуан, говорилось, что идея принадлежала доктору Саперштайну. Но что, если она солгала, устыдившись собственной роли в этом деле?

Что, если она действительно покончила с собой? Не вынесла чувства вины, стыда, угрызений совести?

– Но вы скрыли это, – сказала Джемма. – Вы солгали и заставили других лгать.

– А что еще я мог сделать? Мы бы потеряли все. Все это стало бы бессмысленным, – ответил доктор, подаваясь вперед. Его глаза в одно мгновение превратились в металл. – Мы говорим об исследованиях, которые напрямую влияют на борьбу с болезнью Альцгеймера. Они помогают узнать, почему человеческий мозг усыхает и как это остановить. Эти исследования могут помочь сохранить жизни тысячам простых людей, застрявших в зонах военных конфликтов. Их результаты можно было бы использовать для целенаправленных атак, чтобы предотвратить гибель невинных. Эти исследования также необходимы для современной индустрии пищевых продуктов. Я сожалею о некоторых наших действиях. И о том, что делалось от нашего имени. Но мы боролись с развернутой в стране кампанией против разума, против науки… Против исследований.

– И все же вы не имеете права, – сказала Джемма.

Он наклонил голову и на несколько секунд закрыл глаза. Можно было подумать, доктор решил помолиться. Затем он выпрямился и словно в одночасье постарел на несколько лет.

– Ты пользуешься шампунем?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Джемма даже не смогла кивнуть. Но он все равно продолжил:

– Ты принимаешь лекарства, когда простужена? Или анальгин, когда голова болит? Как насчет прививок? Тебя прививали от свинки, краснухи и столбняка? Ты же знаешь, что вакцина – не что иное, как болезнь. Ослабленная форма, которой тебя специально заражают.

– К чему вы клоните? – У Джеммы закружилась голова, словно она резко встала со стула, хотя продолжала сидеть на месте.

– Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как эти лекарства попадают на рынок? Какой путь прошел анальгин, прежде чем попасть на полочку в твоей ванной? Как мы научились лечить полиомиелит? Туберкулез? Оспу? Как нам удалось спасти жизни сотням тысяч, даже миллионам людей, избавив их от разного рода заболеваний? – Улыбка исчезла с его лица. – Сотни тысяч мышей, кроликов и приматов умерли ради этого. И люди тоже, само собой. Волонтеры, безнадежно больные. Некоторые из них умерли от побочных эффектов, индивидуальной непереносимости – все это непредсказуемо. Другие погибли из-за того, что вопрос был недостаточно изучен, или, наконец, им просто не повезло. Я всего лишь один из тысяч ученых, которые делают свою каждодневную работу… Опасную работу – убивать людей в настоящем, чтобы в будущем другие могли жить. Кошмарный парадокс, но ничего не попишешь. Ты знаешь, что одна моя бывшая сотрудница запустила собственный проект в Аллентауне, штат Пенсильвания? Теперь все наше финансирование перейдет к ней. И начнется новый виток.

Что-то шевельнулось в закоулках памяти Джеммы, но она не смогла расшифровать.

Саперштайн еще не закончил.

– И я говорю только о медицинских исследованиях. Они ничто по сравнению с работами, которые каждый день ведутся по всему миру, чтобы продукты были дешевле, одежда моднее, телефоны современнее, а машины быстрее.

– Это другое, – ответила Джемма, хотя и сама до конца не понимала, в чем разница.

– Так ли это? – он покачал головой. – Не думаю. Все, что у нас есть, все, что мы знаем, чем владеем… Все это оплачено чьей-то кровью. Ты осознаешь, что мы говорим лишь о пропорциях, процентах и цифрах, как только поймешь: это чистая математика.

Он пытался сбить ее с толку, подменяя понятия. Так же всегда делал ее отец.

– Ради какого количества больных, получающих надежду на исцеление, можно рискнуть жизнью одного человека? Десятка? Сотни? Жизнь скольких людей должна улучшиться благодаря внедрению новой технологии, чтобы забыть о том, что она же разрушит жизни тех, кто выигрывал от существования старой? И какой должна быть помощь? Нужно немного помогать или много? Сейчас или в будущем? Ответь мне. Если знаешь, поделись со мной.

Само собой, Джемма не знала ответов на эти вопросы. Их ведь просто нет. Не существует.

– А как насчет тех детей, что за копейки день и ночь гнут спины на фабриках по всему миру, чтобы ты и твои друзья носили эти футболки? Очень быстро их убивают опухоли, вызванные парами химикатов, дымом и смогом. Что ты думаешь о мальчишках, которых продают в рабство на рыболовные суда, чтобы мы круглый год могли лакомиться свежими креветками? Девочки вдвое младше тебя помогают производить твою обувь, помаду, чехлы для телефонов и аксессуары. Ты когда-нибудь думала о детях, которые гибнут во время взрывов на шахтах, где они добывают минералы, необходимые для модуля памяти в твоем телефоне? А о детях, которых разрывало на куски во время атак с воздуха в странах, из которых мы десятилетиями выжимаем нефть? Целые страны опустошены, а их население медленно умирает от голода. Как насчет них? Кто о них поплачет?

О них плакала Джемма. И не могла остановиться.

– Пойми, в Хэвене мы никогда не клонировали людей. Это невозможно и никогда не будет осуществлено. Мы клонировали генетический материал, клетки эмбрионов, структуры.

Эту речь он произносил так легко и быстро, что Джемма догадалась: он часто твердит это и самому себе. Так часто, что действительно начал верить.

– Невозможно при помощи науки сделать человека. Мы все рождаемся только набором клеток и химических элементов. А людьми мы становимся потом.

Девушка вспомнила Каллиопу с ее торчащими ребрами и влажными ладонями, которыми она крепко цеплялась за Джемму. Ей стало грустно.

– Реплики не чувствуют грусти, любви или сострадания. Когда они умирают, никто их не оплакивает и они ни о ком не горюют. Любой из них убил бы тебя или меня, если бы это ему было выгодно. Любой обманет тебя или ограбит и не почувствует ни малейших угрызений совести. Они даже и не поймут, что не так. Для них есть только выживание или смерть. Вот и все.

Правда ли это? Да и важно ли?

– Вы говорите так, словно они роботы, – заметила Джемма.

– Не роботы, – на секунду его лицо исказилось ужасом, – животные.