Текст книги "Реквием"

Хана

Взрывы, раскалывающие небо. Один, потом другой. Потом десяток, треск выстрелов, дым, вспышки и разноцветные всплески на бледно-голубом вечернем небе.

Когда над террасой расцветает последний фейерверк, все аплодируют. У меня звенит в ушах, а от дыма жжет в носу, но я тоже хлопаю.

Отныне Фред официально является мэром Портленда.

– Хана! – Фред, улыбаясь, направляется ко мне. Вокруг сверкают вспышки камер. Во время фейерверка, когда все хлынули на террасы клуба «Харбор гольф энд кантри», нас разнесло в разные стороны. Теперь он берет меня за руки.

– Поздравляю, – говорю я. Новые вспышки камер – щелк, щелк, щелк – словно еще один, миниатюрный, залп фейерверков. Каждый раз я моргаю и вижу переливы цвета на изнанке век. – Я очень рада за тебя.

– Рада за нас, ты хотела сказать, – поправляет Фред. Его волосы, покрытые гелем и тщательно уложенные, в течение вечера все больше приходят в беспорядок и мигрируют вперед, и вот теперь выбившаяся прядь падает Фреду прямо на правый глаз. Меня затапливает удовольствие. Это моя жизнь и мое место – здесь, рядом с Фредом Харгроувом.

– Поправь волосы, – шепчу я. Фред машинально проводит рукой по волосам, загоняя непослушную прядь на место.

– Спасибо, – благодарит он. Тут к нему проталкивается смутно знакомая женщина из «Портленд дейли».

– Мэр Харгроув, – произносит она, и от этого обращения меня охватывает радостное возбуждение. – Я весь вечер пытаюсь перемолвиться с вами хоть парой слов. Не найдется ли у вас минутки?..

И она, не слушая ответа, тащит Фреда прочь от меня. Он оборачивается через плечо и произносит одними губами: «Извини». Я машу ему рукой, показывая, что я все понимаю.

Теперь, когда фейерверк закончился, публика возвращается обратно в бальный зал, где ее ждет продолжение приема. Все смеются и переговариваются. Сегодня хороший вечер, время праздника и надежды. В своей речи Фред обещал восстановить порядок и стабильность в нашем городе и выкорчевать сопротивление вместе с сочувствующими, угнездившимися среди нас – как термиты, медленно подтачивающие основополагающие структуры нашего общества и наши ценности, – так он выразился.

«Довольно!» – сказал Фред, и все зааплодировали.

Вот так выглядит будущее: счастливые пары, яркие огни и красивая музыка, со вкусом подобранные портьеры и приятные беседы. Уиллоу Маркс и Грейс, разваливающиеся дома Диринг Хайлендс и вина, заставившая меня вчера взять велосипед и погнавшая прочь из дома, – все это кажется просто плохим сном.

Мне вспоминается взгляд Уиллоу и ее печальное: «Они все-таки добрались до тебя».

«Они не добрались до меня, – следовало сказать мне. – Они меня спасли».

Последние тонкие струйки дыма рассеиваются. Зеленые холмы и поля для гольфа окутывает фиолетовая тень.

На мгновение я задерживаюсь на балконе, наслаждаясь порядком во всем: в подстриженной траве и тщательно окультуренном ландшафте, в переходе ночи в день и дня в ночь, в предсказуемом будущем, в жизни без боли.

Когда толпа на террасе редеет, мне попадается на глаза парень, стоящий по другую сторону стола. Он улыбается мне. Лицо знакомое, хотя поначалу я молодого человека не идентифицирую. Но, когда он идет в мою сторону, меня пронзает узнавание.

Стив Хилт. Я с трудом верю собственным глазам.

– Хана Тэйт, – произносит он. – Полагаю, называть тебя Харгроув еще рано, да?

– Стивен. – Прошлым летом я звала его Стивом. Теперь это кажется неуместным. Он изменился. Наверное, поэтому я и не узнала его сразу. По тому, как он кивком подзывает официантку и ставит пустой бокал на поднос, я вижу, что он исцелен.

Но мало того – он поправился: живот выпирает из-под рубашки, линия подбородка слилась с шеей. Волосы зачесаны на лоб, в точности как носит мой папа.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз встречала Хилта. Наверное, в ночь налета на Хайлендс. Я отправилась на ту вечеринку в основном потому, что надеялась увидеть там его. Я помню, как стояла в полутемном подвале, когда пол гудел в такт ритму музыки, стены покрывала испарина, а тесное пространство было заполнено запахами тел, солнцезащитного крема и спиртного. И Стив прижался ко мне всем телом – он был таким худым тогда, высоким, поджарым и загорелым, – и я позволила его руке обвить мою талию, потом скользнуть под блузку, а он наклонился и прижался губами к моим губам, раздвинув их языком.

Я верила, что люблю его. Я верила, что он любит меня.

А потом первый крик.

Выстрелы.

Собаки.

– Ты хорошо выглядишь, – говорит Стивен. Даже голос у него теперь звучит иначе. И снова я невольно вспоминаю отца, его спокойный, идущий из живота голос взрослого человека.

– И ты тоже, – вру я.

Стивен кивает, и во взгляде его читается «спасибо, я знаю». Я машинально отодвигаюсь на несколько дюймов. Поверить не могу, что я целовала его прошлым летом. Поверить не могу, что я рисковала всем – рисковала подхватить инфекцию – ради этого парня.

Но нет. Тогда это был другой парень.

– Ну так когда же счастливое событие? В следующую субботу, верно? – Стивен засовывает руки в карманы и покачивается на каблуках взад-вперед.

– В пятницу. – Я откашливаюсь. – А ты? Тебе же подобрали пару?

Прошлым летом мне и в голову не приходило об этом спрашивать.

– Конечно. Моя пара – Селия Бриггс. Вы с ней знакомы? Она сейчас в университете. Мы поженимся, когда она его окончит.

Я знаю Селию Бриггс. Она училась в «Академии Нью Френдс», школе, соперничающей с нашей. У нее был нос крючком и громкий, дребезжащий смех – такой, словно она сражается с каким-то нехорошим заболеванием горла.

Стивен, словно подслушав мои мысли, говорит:

– Она не первая красавица, но она славная девушка. А ее отец – глава регуляторов, так что у нас все будет в шоколаде. Мы, собственно, так и получили приглашение на эту вечеринку. – Он смеется. – Неплохо, надо сказать.

Хотя нас тут на террасе осталось всего двое, меня внезапно охватывает приступ клаустрофобии.

– Извини, мне нужно вернуться к гостям. – Я через силу смотрю на Стивена. – Приятно было повидаться.

– И мне, – отзывается Стивен и подмигивает. – Желаю весело провести время.

На это я могу лишь кивнуть. Я прохожу через застекленную створчатую дверь и цепляюсь подолом платья за щепку в пороге. Я не останавливаюсь – лишь резко дергаю платье и слышу, как оно рвется. Я пробираюсь мимо группок, состоящих из завсегдатаев вечеринок. Здесь самые богатые и самые важные члены портлендского общества, все сплошь надушенные, напудренные и хорошо одетые. По пути через комнату я ловлю обрывки разговоров, потоки звуков.

– А знаете, мэр Харгроув связан с АБД.

– Не во всеуслышание.

– Пока что.

Встреча со Стивеном Хилтом вывела меня из равновесия, сама не знаю почему. Кто-то вкладывает мне в руку бокал с шампанским, и я пью его – быстро, ни о чем не думая. Пузырьки играют у меня в горле, и мне приходится сдерживаться, чтобы не чихнуть. Я уже очень давно ничего не пила.

Люди кружат по комнате, вокруг оркестра, танцуют тустеп и вальс. Руки напряжены, движения изящны и уверены. Рисунок танца все время изменяется, так что голова начинает кружиться. Две высокие женщины с царственной внешностью хищных птиц смотрят на меня, когда я прохожу мимо.

– Очень красивая девушка. И на вид здоровая.

– Не знаю. Я слышала, ее оценки фальсифицированы. Думаю, Харгроуву лучше было бы…

Женщины теряются в круговороте танцующих, и их голоса ускользают от меня. Но другие разговоры превосходят их беседу.

– Сколько детей им поручено?

– Не знаю, но, судя по ее виду, она может справиться с целым выводком.

У меня горят щеки и грудь. «Она» – это я.

Я ищу взглядом моих родителей или миссис Харгроув, но не нахожу их. Я даже Фреда не вижу, и на мгновение меня захлестывает паника: я в зале, полном чужих людей.

Тут я и осознаю, что у меня нет больше друзей. Наверное, я подружусь с друзьями Фреда, людьми нашего круга и уровня, людьми, у которых сходные интересы. Людям нравятся эти люди.

Я глубоко вздыхаю, силясь успокоиться. Мне не следует так себя чувствовать. Я должна быть храброй, уверенной и беззаботной.

– По-видимому, с ней в прошлом году, перед исцелением, были некоторые проблемы. У нее начали проявляться симптомы…

– Да они у многих проявляются, разве нет? Именно поэтому столь важно, что новый мэр вступил в союз с АБД. Кто способен нагадить в памперс, того можно и излечить. Я так считаю.

– Марк, пожалуйста, давай не…

В конце концов я замечаю Фреда в другом конце зала; его окружает небольшая толпа, а по бокам маячат два фотографа. Я пытаюсь пробиться к Фреду, но толпа – она, похоже, по ходу вечера все растет и растет – перекрывает мне путь. Я получаю локтем в бок и, споткнувшись, налетаю на женщину с большим бокалом красного вина в руках.

– Извините, – бормочу я, протискиваясь мимо. Я слышу, как кто-то хватает ртом воздух. Раздаются нервные смешки. Но я слишком сосредоточена на том, чтобы пробиться через толпу, и меня не беспокоит, что я привлекаю к себе внимание.

Потом ко мне пробирается мать. Она крепко хватает меня за локоть.

– Что с твоим платьем?! – шипит она.

Я опускаю взгляд и вижу на груди расползающееся красное пятно. Меня разбирает неуместный смех: пятно выглядит так, словно меня подстрелили. К счастью, мне удается сдержать смех.

– Меня облила одна женщина, – сообщаю я, отцепляя ее руку. – Я как раз собралась пойти в уборную.

Стоит мне произнести эти слова, и я чувствую облегчение: у меня будет перерыв!

– Ну так поторопись! – Мать качает головой с таким видом, словно это я виновата, что меня облили. – Фред скоро будет произносить тост.

– Я быстро, – обещаю я.

В коридоре намного прохладнее. Мои шаги заглушает роскошный ковер. Я направляюсь в дамскую комнату, наклонив голову, чтобы не встречаться взглядами с немногочисленными гостями, просочившимися в коридор. Какой-то мужчина громко, хвастливо говорит в мобильник: «Здесь у всех такие деньги!» Пахнет сухими духами и слегка – сигаретным дымом.

Я подхожу к уборной, берусь за ручку двери – и застываю. Изнутри доносятся голоса, потом раскат смеха. Потом отчетливо слышатся слова какой-то женщины:

– Из нее получится хорошая жена для него. Это правильно, особенно после того, что произошло с Касси.

– С кем?

– С Касси О’Доннел. Его первой парой. Не помнишь?

Я так и стою, держась за ручку. Касси О’Доннел. Первая жена Фреда. Мне практически ничего не говорили о ней. Я жду, затаив дыхание, надеясь, что собеседники скажут еще что-нибудь.

– Конечно-конечно. Когда это было? Два года назад?

– Три.

Другой голос:

– Знаете, моя сестра училась с ней в одной школе. Тогда ее звали по среднему имени, Меланея. Не правда ли, дурацкое имя? Сестра говорит, она была законченной сучкой. Но я думаю, в конце концов она получила свое.

– Мельницы Господни…

Шаги, приближающиеся ко мне. Я отступаю вбок, но недостаточно быстро. Дверь распахивается. В дверном проеме появляется женщина. Она, вероятно, на несколько лет старше меня и глубоко беременна. Она испуганно отступает, давая мне дорогу.

– Вы заходите? – любезно интересуется женщина. Она не выказывает ни замешательства, ни смущения, хотя наверняка подозревает, что я подслушала их разговор. Ее взгляд прикован к пятну на моем платье.

За ее спиной, у зеркала стоят еще две женщины и смотрят на меня с любопытством и весельем.

– Нет! – выпаливаю я, разворачиваюсь и иду прочь по коридору. Мне так и представляется, как эти женщины переглядываются, ухмыляясь.

Я сворачиваю за угол и безрассудно несусь по другому коридору. В нем даже тише и прохладнее, чем в первом. Не надо мне было пить то шампанское, от него теперь голова кружится. Приходится держаться за стену.

Я никогда особо не думала про Касси О’Доннел, первую пару Фреда. Все, что мне известно, – это что они были женаты семь лет. Должно быть, случилось что-то ужасное. Ведь разводов больше нет. Они просто не нужны. Они практически вне закона.

Возможно, эта Касси не могла иметь детей. Биологический дефект может стать основанием для развода.

Мне вспоминаются слова Фреда: «Боюсь, мне подсунули брак». В коридоре прохладно, и меня бьет дрожь.

Табличка указывает дорогу к дополнительной уборной – вниз, по лестнице, застланной ковром. Здесь совершенно тихо, если не считать негромкого электрического жужжания. Я держусь за перила, чтобы не упасть из-за каблуков.

У подножия лестницы я останавливаюсь. Здесь ковров нет, и пол почти тонет в темноте. Я прежде бывала в Харбор-клубе всего дважды, оба раза с Фредом и его матерью. Мои родители никогда не были его членами, хотя теперь отец подумывает о вступлении. По словам Фреда, половина бизнеса страны сосредоточена в гольф-клубах наподобие этого. Именно потому Консорциум тридцать лет назад сделал гольф национальным спортом – так он говорит.

В идеальной партии в гольф нет ни единого впустую потраченного мгновения. Ее отличительные черты – порядок, стиль и эффективность. Все это я узнала от Фреда.

Я прохожу мимо нескольких банкетных залов, совершенно темных – наверное, их используют для частных торжеств, – и наконец узнаю клубное кафе, где мы с Фредом однажды обедали. Наконец, я нахожу женскую уборную: розовая комната, напоминающая гигантскую надушенную подушечку для булавок.

Я подбираю волосы наверх и быстро промакиваю лицо бумажным полотенцем. С пятном я ничего поделать не могу, потому снимаю с пояса кушак и набрасываю его на плечи, как шарф, завязав узлом на груди. Не самый лучший вид, но хоть какое-то подобие приличия.

Теперь, когда я привела себя в порядок, до меня доходит, что мне вовсе не обязательно идти отсюда к лифту: если повернуть налево, можно возвратиться в бальный зал коротким путем. По пути я слышу негромкие голоса и шум телевизора.

Полуоткрытая дверь ведет в предбанник кухни. Несколько официантов – узлы галстуков ослаблены, верхние пуговицы рубашек расстегнуты, фартуки сняты и, скомканные, валяются в углу – собрались вокруг маленького телевизора. Один из официантов закинул ноги на блестящую металлическую стойку.

– Сделай погромче, – говорит девушка из кухонной прислуги. Официант с ворчанием подается вперед, сбросив ноги со стойки, и тычет в кнопку «громкость». Когда он усаживается обратно, я замечаю картинку на экране: колеблющаяся масса зелени, пронизанная струйками темного дыма. Меня пробирает нервная дрожь, и я невольно застываю.

Дикие земли. Наверняка это они.

Диктор новостей говорит:

– Стремясь уничтожить последний очаг болезни, регуляторы и правительственные войска вступили в Дикие земли…

Смена кадра: солдаты в камуфляжной форме подпрыгивают на обочине автомагистрали, связывающей два штата, машут руками и улыбаются в камеру.

– В то время как Консорциум собрался, дабы обсудить будущее этих неизученных районов, президент выступил перед прессой с внеплановой речью, в которой поклялся отыскать всех оставшихся заразных и проследить, чтобы они были излечены или понесли наказание.

Смена кадра: президент Собел упирается руками в трибуну оратора – его печально знаменитая манера, – словно едва сдерживается, чтобы не обрушить ее на публику за камерами.

– Для этого понадобятся время и войска. Потребуются бесстрашие и терпение. Но мы выиграем эту войну…

Смена кадра: сложенная из кусочков картина – зеленое и серое, растительность, и дым, и крохотные, остренькие язычки пламени. Новый кадр: растительность, речушка вьется между сосен и ив. Еще один: деревья сожжены, красная почва обнажилась.

– Вы видите кадры аэрофотосьемки, сделанные по всей стране, в тех местах, где наши войска разворачивают охоту на последних носителей болезни…

И только сейчас до меня доходит, что Лина, скорее всего, мертва. Как только я не понимала этого раньше? Я смотрю на дым, поднимающийся над деревьями, и мне представляется, что с ним улетают в небо частички Лины – ногти, волосы, ресницы, превращенные в пепел.

– Выключите! – распоряжаюсь я, сама не знаю почему.

Все четыре официанта тут же оборачиваются. Они проворно вскакивают со стульев, подтягивают галстуки и начинают заправлять рубашки в черные брюки.

– Чем мы можем быть полезны, мисс? – вежливо спрашивает один из них, постарше. Другой выключает телевизор. Неожиданно воцаряется тишина.

– Нет, я… – Я качаю головой. – Я просто ищу дорогу обратно в бальный зал.

Официант лишь моргает, сохраняя невозмутимое выражение лица. Он выходит в коридор и указывает в сторону лифтов. До них меньше десяти футов.

– Вам нужно всего лишь подняться на один этаж, мисс. Бальный зал будет в конце коридора. – Он, должно быть, считает меня идиоткой, но тем не менее любезно улыбается. – Если желаете, я провожу вас наверх.

– Нет! – излишне энергично отзываюсь я. – Нет, я доберусь сама.

И я практически пускаюсь наутек, чувствуя на себе взгляд официанта. К моему облегчению, лифт приходит быстро, и, когда дверцы закрываются за мной, я перевожу дух. На мгновение прижимаюсь лбом к холодящей кожу стене лифта и делаю глубокий вдох.

Что со мной такое?

Когда двери лифта разъезжаются, на меня накатывает гул голосов и грохот аплодисментов. Я сворачиваю за угол и вступаю под ослепительный свет люстр бального зала в тот самый миг, когда тысячи голосов эхом повторяют: «За вашу будущую жену!»

Я вижу Фреда на сцене, он поднимает бокал с шампанским цвета жидкого золота. Я вижу, как тысяча настороженных и надменных лиц поворачиваются ко мне, словно множество чванливых лун. Я вижу еще шампанское, более прозрачное, еще больше кружащее голову.

Я поднимаю руку. Машу. Улыбаюсь.

Новый взрыв аплодисментов.

В машине по дороге домой с вечеринки Фред молчит. Он заявил, что хочет побыть со мной наедине, и отослал свою мать и моих родителей первыми, с другим водителем. Я предположила, что он хочет что-то сказать мне, но нет. Фред сидит, скрестив руки и низко опустив голову. Со стороны может показаться, что он спит. Но я узнаю эту позу – он унаследовал ее от отца. Она означает, что Фред думает.

– Мне кажется, это был успех, – произношу я, когда тишина становится нестерпимой.

Фред отвечает невнятным мычанием и трет глаза.

– Устал? – спрашиваю я.

– Нет, ничего. – Фред поднимает голову. Потом вдруг подается вперед и стучит по стеклу, отделяющему нас от водителя. – Том, будьте любезны, остановите на минуту.

Том немедленно прижимается к обочине и заглушает двигатель. Уже темно, и я толком не вижу, где мы находимся. С другой стороны машины виднеется темная стена деревьев. Как только фары выключаются, темнота становится угольно-черной. Единственный источник света – уличный фонарь футах в пятидесяти от нас.

– Что мы?.. – начинаю я, но Фред прерывает меня.

– Помнишь, как я объяснял тебе правила гольфа? – спрашивает он.

Настойчивость, звучащая в его голосе, и внезапность вопроса настолько поражают меня, что я лишь киваю в ответ.

– Я тебе говорил, – продолжает Фред, – насколько важна роль кадди, мальчишки, который подносит игрокам клюшки. Тот, кто всегда стоит у тебя за спиной. Невидимый союзник, тайное оружие. Без хорошего кадди даже лучшему игроку в гольф придется нелегко.

– Хорошо.

В машине тесно и слишком жарко. От Фреда неприятно пахнет перегаром. Я пытаюсь открыть окно, но у меня, конечно же, ничего не получается. Двигатель выключен, и окна заблокированы.

Фред возбужденно проводит рукой по волосам.

– Я что хочу сказать: ты – мой кадди. Понимаешь? Я жду от тебя… мне нужно, чтобы ты стояла у меня за спиной всегда.

– Я стою, – отвечаю я, потом, кашлянув, повторяю: – Я стою.

– Ты уверена? – Фред подается вперед еще на дюйм и кладет руку мне на ногу. – Ты будешь поддерживать меня всегда, что бы ни случилось?

– Да. – Я ощущаю вспышку неуверенности – а за нею следом и страха. Я никогда прежде не видела, чтобы Фред был столь настойчив. Он с такой силой сжимает мое бедро, что я боюсь, как бы там не остались синяки. – Ведь для этого и придуманы пары.

Фред смотрит на меня еще секунду, потом внезапно отпускает.

– Хорошо, – произносит он. Он небрежно стучит по стеклу между нами и водителем, и Том воспринимает это как сигнал ехать дальше. Фред откидывается на спинку сиденья, словно ничего и не произошло. – Я рад, что мы понимаем друг друга. Касси никогда меня не понимала. Она меня не слушала. В этом в значительной мере и заключалась проблема.

Машина трогается.

– Касси? – Мое сердце с силой бьется об грудную клетку.

– Кассандра. Моя первая пара. – Фред натянуто улыбается.

– Я не понимаю, – признаюсь я.

Несколько мгновений Фред молчит. Потом вдруг говорит:

– Ты знаешь, в чем заключалась проблема моего отца?

Я вижу, что он не ждет ответа, но все равно качаю головой.

– Он верил в людей. Он верил, что, если только показать людям верный путь – путь к здоровью и порядку, способ быть свободными от несчастья, – они сделают правильный выбор. Они послушаются. Он был наивен.

Фред снова поворачивается ко мне. Его лицо тонет в темноте.

– Он не понимал. Люди упрямы и глупы. Они иррациональны. Они деструктивны. В том-то и суть, верно? Именно поэтому потребовалось исцеление. Чтобы люди перестали разрушать собственные жизни. Чтобы стали неспособны к этому. Понимаешь?

– Да. – Я думаю о Лине и кадрах с Дикими землями в огне. Интересно, что бы сейчас делала Лина, если бы осталась? Сопела бы в какой-нибудь пристойной кровати и встала бы завтра утром, когда солнце поднялось бы над заливом.

Фред отворачивается к окну, и в его голосе звучит сталь:

– Мы проявили слабость. Мы дали слишком много свободы и слишком много возможностей для мятежа. Это необходимо прекратить. Я не стану смотреть, как мой город, мою страну уничтожают изнутри. С этим будет покончено.

Хотя теперь между мною и Фредом с полметра, я боюсь его так же, как в тот момент, когда он схватил меня за бедро. Я никогда не видела его таким – жестким и чужим.

– Что ты собираешься делать? – спрашиваю я.

– Нам нужна система, – отвечает Фред. – Мы вознаградим тех, кто будет следовать правилам. По сути, это тот же самый принцип, что и при дрессировке собак.

Мне вспоминается та женщина на вечеринке. «Судя по ее виду, она способна нарожать целый выводок».

– И мы накажем тех, кто не подчинится. Не физически, конечно. У нас цивилизованная страна. Я намерен назначить Дугласа Финча новым министром энергии.

– Министром энергии? – переспрашиваю я. Я никогда не слышала этого термина.

Мы останавливаемся у светофора, одного из немногих, все еще работающих в центре. Фред взмахом руки указывает на него.

– Энергия не дается даром. Ее надо заслужить. Электричество – тепло, свет – будет предоставлено тем, кто его заслужит.

Сперва я даже не могу сообразить, что тут можно сказать. Да, по ночам проводилось принудительное отключение электроэнергии, а в бедных районах – особенно теперь – многие семьи предпочитали обходиться без посудомоечных и стиральных машин. Они слишком дороги в использовании.

Но право на электроэнергию всегда имели все.

– Но как? – в конце концов спрашиваю я.

Фред понимает мой вопрос буквально.

– На самом деле это несложно. Электросеть уже существует, и в наше время она компьютеризирована. Все сводится к сбору информации и нескольким нажатиям кнопок. Один щелчок мышкой, чтобы включить электроэнергию, один – чтобы выключить. Финч этим всем займется. Примерно раз в полгода можно проводить пересмотр данных. Мы хотим быть справедливыми в этом вопросе. Как я уже сказал, у нас цивилизованная страна.

– Но будут бунты, – говорю я.

Фред пожимает плечами.

– Я полагаю, поначалу можно ждать некоторого сопротивления. Потому так важно, чтобы ты была на моей стороне. Послушай, как только мы привлечем нужных людей – важных людей, – все остальные подчинятся. Им придется. – Фред берет меня за руку и сжимает ее. – Они поймут, что от бунтов и сопротивления им же хуже. Нам нужна политика полной нетерпимости.

У меня голова идет кругом. Нет электричества – это значит: нет света, нет холодильников, нет электроплит. Нет обогревателей.

– А как же люди будут греться? – вырывается у меня.

Фред снисходительно смеется, словно я – щенок, только что выучивший новый трюк.

– Лето уже скоро, – говорит он. – Думаю, никто не замерзнет.

– Но что будет, когда начнутся холода? – не унимаюсь я. В Мэне зимы часто тянутся с сентября по май. В прошлом году у нас было восемьдесят дюймов снега. Я думаю про тощую Грейс с ее острыми локтями и лопатками, выпирающими, словно крылья. – Что людям делать тогда?

– Полагаю, они поймут, что свобода никого не может согреть, – произносит Фред, и я слышу в его голосе усмешку. Он снова стучит в стекло. – Как насчет музыки? Я сейчас не прочь послушать музыку. Что-нибудь жизнерадостное – как ты думаешь, Хана?