Текст книги "Гиблое дело"

Лорет Энн Уайт
Гиблое дело

Loreth Anne White

WILD COUNTRY BOOK 2

COLD CASE AFFAIR © 2009 by Loreth Beswetherick

All rights reserved, including the right of reproduction in whole, or in part in any form.

This edition is published by arrangement with Harlequin Enterprises ULC.

This is a work of fi ction. Names, characters, places and incidents are either the product of the author’s imagination, or are used fi ctitiously, and any resemblance to actual persons, living or dead, business establishments, events, or locales are entirely coincidental.

© 2009 by Loreth Beswetherick

© Бушуев А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Посвящается Тони Андерсон, которая готова встретить меня возле кулера с водой всегда: и в хорошие, и в плохие дни.

А также Сьюзан Литман за то, что она высоко поднимала планку.

И Дженнифер Джексон за веру в меня.

Дорогой читатель!

Как далеко ты готов зайти, чтобы сохранить тайну? Может, некоторые секреты лучше не ворошить? Или правда всегда приносит свободу? И в какой именно момент тайна, хранимая двумя людьми, которые любят друг друга, начинает превращаться в ложь по умолчанию?

На эти вопросы моя героиня Мьюринн О’Доннелл должна найти ответы, когда вернется в дом своего детства, в приморский городок на Аляске, где тайна гибели ее отца и смерти деда глубоко погребена в заброшенной шахте и сердцах местных жителей.

Чтобы узнать правду, не остается ничего другого, кроме как обратиться за помощью к Джету Ратледжу – человеку, которого она всегда любила, но который не смог стать ее мужчиной. И, раскапывая темные и ужасные истины их общего прошлого, Мьюринн и Джет, в свою очередь, должны раскрыть собственные глубокие секреты – секреты, которые одновременно связывают и разъединяют их, – и побороться за второй шанс.

Но даст ли им время убийца?

Пролог

В шахте на глубине семисот пятидесяти футов под землей Аляски воздух был влажным, а тьма – непроглядной. Весенний сток – подтаявшая каша изо льда и жидкой грязи – хлестал по человеку, который мучительно, фут за футом, спускался по скользкой от гнили, набрякшей сыростью деревянной лестнице в холодное чрево земли. Маленькая лампа на его шахтерской каске пронзала тьму дрожащим ореолом желтоватого света, и при каждом движении из темных закоулков шахты на него набрасывались тени.

Было 3.42 утра.

К тому времени, как он достиг глубины восьмисот футов, колено сводило от боли, а пальцы омертвели от холода. Он страдал от болезни белых рук[1]1
  Более известной как вибрационная болезнь. – Прим. ред..


[Закрыть] – нервы в его кистях были необратимо повреждены постоянной вибрацией тяжелого пневматического бура, от которой его тело ежедневно сотрясалось всякий раз, когда он бурил шпур[2]2
  Шпур (от нем. Spur – «след») – неглубокая цилиндрическая выработка диаметром до 75 мм и глубиной до 5 м, пробуренная с помощью перфоратора; отличается от скважины диаметром: он не превышает 75 мм. – Прим. ред..


[Закрыть] в скальной породе.

Шахтеры мерзли, страдали от сырости и быстро старели, трудясь в вечной тьме. Они прокладывали туннели, все глубже и глубже вгрызаясь в недра земли, чтобы добывать руду, из которой предстояло получить блестящее золото. И этот шахтер ничем не отличался от других: его тело было таким же изможденным и вечно усталым.

Подволакивая левую ногу, он направился к залу ковшовых вагонеток. Нервничал. Даже в такой ранний час в этой части шахты мог кто-то находиться. Он сел в вагонетку и поехал по туннелю к складу взрывчатых веществ. Тяжело дыша, быстро загрузил два мешка со взрывчаткой, захватил пару пороховых шашек, капсюли-детонаторы и бикфордов шнур.

В 5.02 утра, стиснув зубы от невыносимой боли в коленях, он преодолел изматывающий подъем в семьдесят уровней к поверхности земли. На дрожащих ногах вышел из шахты у заброшенного копра[3]3
  Копёр (от польск. kаfаr, заимствованного из нем. Käрfеr – «голова бруса» и родственных, возводимых к лат. caper – «козел»), также шахтный эксплуатационный копёр, – конструкция, установленная на поверхности земли над шахтой, предназначенная для размещения подъемной установки; делятся на металлические (более распространенные), деревянные и железобетонные. Также словом «копёр» называют особую строительную автотехнику, предназначенную для подъема и установки свай в точки погружения в грунт. – Прим. ред..


[Закрыть] Содвана, в трех милях от главных ворот рудника Толкин. В холодных предрассветных сумерках его ждал друг со стаканом виски. Он же отвез его обратно в город.

В 6.33 хмурым аляскинским утром на глубине восьмисот футов под землей вагонетка для перевозки людей с двенадцатью горняками со скрежетом покатила по черному штреку[4]4
  Штрек (от нем. Strecke – «маршрут») – горная выработка, не имеющая непосредственного выхода на земную поверхность. – Прим. ред..


[Закрыть]. Сидя лицом друг к другу, ссутулившись, соприкасаясь коленями, сжимая термосы и контейнеры с обедом, горняки – все как один жители крошечного городка Сэйв-Харбор – направлялись к своим рабочим местам.

Луч фонарика того, кто сидел впереди, освещал рельсы. Внезапно с перекошенным от ужаса лицом он повернулся к товарищам и попытался выкрикнуть предупреждение. Увы, было слишком поздно!

Взрыв был мощным. От него содрогнулась земля наверху. Его даже зарегистрировало чувствительное оборудование сейсмического мониторинга в университете Анкориджа.

Первой уведомление о необъяснимом взрыве в недрах рудника Толкин получила пожарная служба Сэйв-Харбора. Несколько секунд спустя местная больница была приведена в состояние повышенной готовности по причине возможных массовых жертв. Местным врачам поступили отчаянные звонки с требованием быть готовыми по первому вызову прибыть на работу. Эти звонки не остались не замеченными родными и близкими врачей. Известие, как лесной пожар, вскоре разнеслось по небольшому шахтерскому городку. Охваченные тревогой члены семей горняков столпились у ворот рудника.

Адам Ратледж, глава горноспасательной службы и староста местного цехового профсоюза шахтеров, облачился в свое снаряжение с дыхательным аппаратом от «Дрегер»[5]5
  Немецкая компания Drägerwerk AG – мировой лидер по производству спасательного оборудования, в том числе для пожарных и спасателей, и разработке технологий для обеспечения безопасности. – Прим. ред..


[Закрыть] и поспешно связался с членами волонтерской команды. Когда они добрались до рудника, из шахты D и вентиляционных отверстий валил едкий черный дым. В эти минуты никто на поверхности еще не знал, что произошло там, на глубине восьмисот футов. В холодном воздухе порхали снежинки, и женщины, образовавшие толпу, дрожали на пронизывающем ветру, не зная, живы ли их мужчины, ранены или мертвы.

Среди них, держа за руку свою девятилетнюю дочь Мьюринн, стояла и Мэри О’Доннелл. Мьюринн смотрела, как ведомые их соседом Адамом Ратледжем – отцом ее друга Джета – спасатели в полном снаряжении вылезают из ярко-желтого автобуса. Но у ворот Адама и его команду остановил полицейский в сопровождении крепких охранников. У одного даже было ружье. Ветер доносил разгневанные голоса: Адам спорил с полицейским, требуя пропустить спасателей. Лая и скаля на Адама зубы, на поводке бесновалась немецкая овчарка. Полицейский вскинул ружье. Адам поднял обе руки и, сыпля проклятиями, попятился.

Мьюринн стало страшно.

Она знала, что из-за массовой забастовки весь город находится в состоянии войны: соседи против соседей, члены семьи друг против друга. Вот почему тут присутствовали полиция и охрана! И все же она не понимала, почему они не пустили мистера Ратледжа и его спасателей, ведь ее отец был там, внизу. Сердце девятилетней девочки сжалось от отчаяния.

Снег взвихрился и повалил гуще. Температура упала. Постепенно из почерневшей от копоти земли стали выходить горняки, задыхаясь от смрадного аварийного газа, выпущенного руководством в туннели, – предупредительный сигнал срочно покинуть шахту.

Мьюринн и ее мать стояли в сторонке одни, пока вокруг них воссоединялись другие семьи. Несколько женщин разрыдались: их мужья еще не вышли.

Затем по снегу к Мьюринн и ее матери шагнул начальник полиции Сэйв-Харбора Билл Моран. На широкие поля его шляпы густыми хлопьями опускались снежинки. По его глазам Мьюринн поняла: ее папа больше никогда не вернется.

К вечеру шеф Моран осмотрел место происшествия и выяснил, что со склада взрывчатых веществ пропали два мешка со взрывчаткой. Уверенный, что теперь он занимается расследованием массового убийства, Моран связался с региональным отделением ФБР в Анкоридже, и, пока все ждали прибытия следственной группы, вход в рудник Толкин был заблокирован.

Но у весенней бури были свои планы. Она налетела неожиданно и с неистовой силой обрушила на Сэйв-Харбор ураганный ветер, отрезав доступ к отдаленному городку на побережье Аляски. Команда ФБР не могла приземлиться в Сэйв-Харборе целых сорок восемь часов. Вскоре прибыли съемочные телевизионные группы, до отказа забив несколько гостиниц и ресторанов крошечного шахтерского городка. Громкое известие о массовой гибели на севере докатилось даже до телеэкранов к югу от сорок девятой параллели.

Три месяца спустя Мьюринн стояла у больничной койки, и по ее лицу текли слезы. Безутешное горе унесло жизнь ее матери. Мьюринн отвезли домой, где ее затем воспитывал дед, Гас О’Доннелл, ее последний живой родственник.

Кто-то заложил заряд, который убил ее отца, отнял у нее мать и навсегда изменил жизнь Мьюринн.

Полиция так и не нашла того, кто это сделал. Жуткая тайна была глубоко погребена в заброшенных черных туннелях рудника Толкин. А убийца все еще расхаживал на свободе среди жителей городка Сэйв-Харбор.

Глава 1

Двадцать лет спустя

Пилот заложил вираж, и самолет начал крутой спуск к горному амфитеатру между мерцающими ледниковыми пиками, заливу Сэйв-Харбор и одноименному городку – маленькому и изолированному, прильнувшему к изрезанной береговой линии в сотнях миль к западу от Анкориджа. Когда одиннадцать лет назад Мьюринн О’Доннелл сбежала отсюда, эти гранитные горы казались ей преградой для остального мира – каменно-ледяной тюрьмой, из которой она так отчаянно стремилась вырваться. Теперь же они были просто прекрасны.

Поплавки гидросамолета хлопнули по поверхности, двигатели замедлились до глухого рокота, и крошечный желтый летательный аппарат сел на взбаламученную до белой пены воду. Пилот вырулил к покачивающемуся на волнах доку.

Она вернулась! Блудная дочь вернулась… на седьмом месяце беременности, чувствуя себя невероятно одинокой.

Мьюринн сжала в ладони крошечный компас из китового уса, висевший на тонкой цепочке у нее на шее. От его тепла тотчас стало легче на душе. Дедушка, Гас О’Доннелл, оставил ей этот маленький компас вместе со всем прочим, что у него было, включая дом в Русалочьей бухте и издательство «Сэйв-Харбор» – его газетный бизнес.

Смерть деда стала для Мьюринн настоящим потрясением.

Когда спустя целых тринадцать дней после того, как впервые объявили, что он пропал без вести, тело Гаса нашли в шахте заброшенного рудника Толкин, Мьюринн была в командировке в отдаленных джунглях Западного Папуа, где выполняла задание журнала «Дикие просторы». С ней смогли связаться лишь две недели назад.

Она пропустила кремацию Гаса и поминальную службу, и обстоятельства его смерти до сих пор не укладывались в ее голове.

Мьюринн сама позвонила судмедэксперту. Он сказал ей, что Гас много лет принимал лекарства от болезни сердца и, когда он спускался в шахту, у него случился сердечный приступ, из-за чего он, по-видимому, упал с лестницы. Мьюринн отказывалась представить себе, как и почему ее эксцентричный дедушка оказался один в шахте, в заброшенной горной выработке. Особенно если у него были проблемы с сердцем.

А еще она не могла смириться с тем, что сырая пасть рудника поглотила жизнь еще одного человека, которого она так любила.

После смерти родителей Мьюринн Гас в одиночку воспитывал ее с девяти лет, и хотя она ни разу не приехала домой, чтобы его навестить, но любила деда как никого на свете. Одна только мысль о том, что в этом мире есть Гас, заставляла ее чувствовать себя частью чего-то большого, частью семьи. Потеряв его, она неким образом утратила корни. Сейчас, чтобы направлять Мьюринн на жизненном пути, у нее был только этот крошечный компас.

Пока гидроплан приближался к пристани, она смотрела в маленький иллюминатор, думая о том, что ничего не изменилось, но при этом изменилось все. И тут внезапно увидела его.

Джета Ратледжа.

Единственного человека, которого старательно избегала последние одиннадцать лет. Именно он был той причиной, по которой она держалась как можно дальше от родного городка.

Он стоял у паромного причала на противоположной стороне гавани – в джинсах и белой футболке; кожа по-летнему смуглая, тело худощавое и сильное. Густые иссиня-черные волосы блестели в лучах закатного солнца.

Мьюринн разволновалась.

Она подалась вперед и прижала ладонь к иллюминатору. Гидроплан развернулся и легонько стукнулся о причал. И, словно ненасытная извращенка, она смотрела, как мужчина, которого она никогда не переставала любить, опустился на корточки, чтобы поговорить с каким-то мальчиком. Мьюринн посмотрела на ребенка – та же копна иссиня-черных волос. Тот же оливковый цвет лица.

Его сын.

На ее глаза невольно навернулись слезы.

Джет взъерошил волосы ребенка, надел на него бейсбольную кепку и надвинул козырек на глаза. Он остался стоять, а его сын помчался к парому, и маленький красный рюкзак подпрыгивал у него за спиной.

У подножия трапа мальчик на миг остановился, как будто скрепленный с отцом некой невидимой связью. Затем оглянулся, и даже с такого расстояния Мьюринн разглядела на загорелом лице мальчика белоснежную улыбку. Энергично помахав отцу в последний раз, он поднялся на паром.

В этот момент к Джету подошла женщина. Океанский ветер играл прядями ее длинных светлых волос. Ее походка была уверенной, счастливой. Она положила руку на сгиб локтя Джета, поцеловала его и последовала за ребенком по трапу на борт парома.

Эта сцена, увиденная через маленький иллюминатор гидроплана, сразила Мьюринн наповал.

Ее глаза затуманили слезы, в горле образовался ком. В следующий миг звук винта стих, и дверь самолета распахнулась. Услышав гудок парома, Мьюринн подняла глаза и увидела, как тот выходит в неспокойные воды залива.

Джет медленно подошел к самому краю причала и, поглубже засунув руки в карманы джинсов, смотрел, как сопровождаемый V-образным шлейфом пены паром удаляется от берега. Он высоко поднял руку и помахал в последний раз – одинокая, но мощная фигура на причале. Маяк; скала, к которой вернется его мальчик.

– Вы готовы покинуть самолет, мэм?

Потрясенная увиденным, Мьюринн повернулась к пилоту. Он протянул ей руку, и в его глазах читалась озабоченность. На этом сроке беременности такие вещи происходили частенько.

– Спасибо, – сказала она, после чего быстро надела большие солнцезащитные очки и взяла его за руку.

Слегка дезориентированная после долгой череды перелетов из Нью-Йорка, она ступила на деревянный причал. Пока вокруг высаживалась горстка пассажиров из Анкориджа, заметила на дороге два такси.

Мьюринн забралась в первое и велела отвезти ее в то место, которое теперь стало ее собственностью в Русалочьей бухте – маленьком заливчике, скрытом в неровной береговой линии в нескольких милях к северу от города. Но, секунду подумав, наклонилась вперед, к водителю:

– Извините, не могли бы вы поехать в объезд города? Только не по дороге к гавани.

И не мимо взлетно-посадочной полосы аэродрома.

Если они последуют этим путем, слишком велик риск снова увидеть Джета, а Мьюринн не была к такому готова – даже на расстоянии. Только не сейчас.

Не после того как увидела его с сыном. И женой.

Адвокат в Нью-Йорке сказал ей, что Джет Ратледж возглавлял поисковую группу, которая обнаружила в шахте тело Гаса.

Эта новость потрясла Мьюринн. Подумать только! Джет все еще там, в Сэйв-Харборе, все еще спасает людей, хотя много лет назад она не позволила ему спасти ее. Такое было слишком больно представить.

Также от своего деда Мьюринн знала, что вскоре после того, как одиннадцать лет назад она уехала из города, Джет женился в Лас-Вегасе и у него появился ребенок. Эта новость едва не убила ее, ведь всего несколько месяцев назад он наотрез отказался следовать за ней в Лос-Анджелес. А потом, узнав, что беременна от Джета, была слишком горда – и слишком напугана, чтобы вернуться домой. И потому предпочла родить ребенка одна.

В девятнадцать лет, без денег и почти без перспектив, Мьюринн отдала их ребенка на усыновление, и это решение до сих пор не давало ей покоя. Она так и не оправилась от случившегося.

От Гаса она также узнала, что Джет вступил в ряды пилотов полярной авиации Аляски – отважных и вольнолюбивых людей. Это уже было выше ее сил, и Мьюринн велела дедушке больше ничего не рассказывать.

Она не желала слышать ни единого слова – ни про Джета, ни про его счастливую семью. Боль от собственных потерь сводила ее с ума. И Мьюринн прибегла к испытанному механизму выживания – просто оборвала все связи, отрезала себя от источника тревоги. И дедушка уважил ее просьбу.

С этого момента Мьюринн больше ничего не знала о жизни Джета. Она даже не хотела знать имя его жены.

Упрямая гордость не позволяла ей когда-либо снова спрашивать о Джете или возвращаться домой. Гордость и ее мрачная тайна.

Точно она знала только одно: из-за самой большой ошибки в жизни она потеряла единственного мужчину, которого когда-либо любила.

Из-за ошибки, о которой не переставала сожалеть. Потому что после Джета у нее были одни неудачные отношения за другими, и ни один мужчина не мог сравниться с ним.

Вот почему она вновь ждала ребенка одна.

Мьюринн откинулась на спинку сиденья, думая о том, куда сын и жена Джета отправились на этом пароме. Сейчас конец июля. Занятия в школе закончились. Наверное, мальчик поехал в летний лагерь или на экскурсию в Сиэтл с матерью. Да куда угодно! Это не ее дело.

Она давным-давно отказалась от любых претензий к Джету Ратледжу. И все же ее пронзила горькая печаль. Она закрыла глаза и положила ладонь на живот.

Ты все еще ненавидишь меня, Джет?

Что делать, если его родители все еще владеют соседним домом в Русалочьей бухте?

Мьюринн выросла на этих берегах. Они с Джетом в первый раз украдкой поцеловались в старом лодочном сарае, скрытом от домов густой рощей. Интересно, на месте ли еще тот сарай?

Там же они впервые занимались любовью – в ночь, когда луна мерцала над водой, как серебро. Ей только что исполнилось восемнадцать, а Джету был двадцать один. Лодочный сарай стал для них особым местом. Было время, когда Мьюринн думала, что все это останется с ней навсегда.

Но летом, когда ей исполнилось девятнадцать, все изменилось…

Наконец такси подъехало к дому у Русалочьей бухты, и Мьюринн попросила водителя высадить ее у покосившихся ворот. Пока такси отъезжало в облаке мягкой пыли, она, с сумками в руках, остановилась на заросшей подъездной дорожке, глядя на дом своего детства.

Вид перед ней как будто воскресал в памяти и на глазах обретал свою первозданную форму: борющиеся за превосходство сад и лес; задумчивые ели, цепляющиеся тяжелыми ветвями за карнизы… Дикие розы карабкаются по перилам крыльца, а вокруг деревянной веранды, тянущейся по всей длине бревенчатого дома, цветут ягодные кусты. Терракотовые горшки на веранде полны цветов, трав и даже овощей – свидетельство садоводческой жилки ее деда. А за верандой лужайка спускается к роще, ниже которой мерцает Русалочья бухта.

Через несколько месяцев вся эта красота исчезнет и будет засыпана снегом. Среди всех прибрежных городков Аляски Сэйв-Харбор известен самыми обильными снегопадами.

Медленно пройдя по подъездной дорожке, Мьюринн поставила сумки у подножия ведущих на веранду ступенек и наклонилась, чтобы растереть пальцами несколько листиков розмарина.

Она вдыхала аромат трав, слушала жужжание пчел, далекий перезвон китайских колокольчиков над дверью, плеск волн о камни в бухте внизу… С трудом верилось, что ее деда больше нет в живых; свидетельства его жизни были здесь повсюду.

Мьюринн посмотрела на дом и внезапно почувствовала его присутствие.

Прости, что я не вернулась домой, пока ты был здесь.

Прости, что оставила тебя одного.

Ветви деревьев тронул внезапный порыв ветерка и слегка взлохматил ей волосы. Мьюринн нервно сглотнула и подняла свои сумки.

Она поднялась по ступенькам и достала ключ от дома.

Распахнув тяжелую дубовую дверь с небольшим окошком из витражного стекла, Мьюринн шагнула в дом и как будто перенеслась в прошлое. Она почти сразу услышала его хрипловатый голос:

– Тебя принесли сюда морские феи, Мьюринн. Ундины. Они принесли тебя из бухты к твоим матери и отцу, ко мне. Чтобы мы все время заботились о тебе.

Она обвела взглядом гостиную, полную книг, картин, фотографий ее самой и родителей. Глаза тотчас защипало от слез. В течение многих лет Мьюринн не вспоминала те фантастические истории, которые Гас рассказывал ей, когда она была маленькой. Она сумела запереть эти волшебные мифы глубоко в тайниках своей памяти – за логикой, здравым смыслом и ежедневными заботами, работой и жизнью в большом городе. И вот теперь они нахлынули на нее… и их было уже не сдержать. Похоже, возвращение домой дастся ей тяжелее, чем она думала.

Но больше всего ее сердце ранили живописные работы Гаса.

Мьюринн тяжело опустилась в кресло и обвела глазами картины и наброски, украшавшие стены. Она была почти на всех из них – этакий непоседливый эльф, застывший во времени, запечатленный углем или нежной воздушной акварелью. На некоторых ее волосы развевались кудрявыми прядями, а сама она плавала в море с рыбьим хвостом. В других Гас проявил в ее чертах художественную вольность, придав зеленым глазам еще больший озорной разрез и слегка заострив уши, отчего она стала похожей на одно из тех маленьких веселых существ, которые, как он говорил, обитают в горных лесах.

Эксцентричный до мозга костей, Гас О’Доннелл был таким же, как и это место. Грубоватым, но высокодуховным. Мудрец и одновременно мечтатель. Охотник на крупную дичь, рыбак, писатель, поэт, художник. Любитель жизни и знаний с шевелюрой седых волос, густой окладистой бородой и острым орлиным взглядом.

И он воспитывал ее так же суматошно и эклектично, обучая быть свободной.

Не то чтобы это сулило ей что-то хорошее, ибо Мьюринн не чувствовала себя свободной. Ей хотелось одного: сбежать отсюда, открыть для себя реальный мир за пределами этой гранитной тюрьмы.

Какое-то время Мьюринн сидела в кресле-качалке из плетеных прутьев ивы, глядя на вещи деда. Наконец ее сморила усталость, и она погрузилась в глубокий сон.

Проснулась спустя несколько часов. Тело затекло, а сонный мозг не сразу сообразил, где она находится. Мьюринн посмотрела на часы: было почти десять вечера. На этой широте в это время года ночью было светло, однако через залив начинали мчаться тучи, а сумрачное арктическое небо как будто сделалось ниже и явно предвещало грозу. Резкий ветер уже царапал крышу ветками елей.

Мьюринн попыталась щелкнуть выключателем, но затем поняла, что ей еще предстоит выяснить, как настроить солнечную батарею. Вместо этого она зажгла масляную лампу и по лестнице поднялась в дедов кабинет на чердаке. Адвокат сказал, что все ключи от дома, которые ей понадобятся, вместе с инструкциями о том, как подключить электричество, будут ждать в среднем ящике старого дубового стола.

Она со скрипом открыла чердачную дверь.

Из дальних углов комнаты на нее тотчас скакнули тени.

Пульс Мьюринн участился.

Дальнюю часть чердака перед тяжелыми портьерами, которые в летние месяцы защищали от полуночного солнца[6]6
  Особое природное явление, которое можно увидеть летом за полярным кругом: несколько недель подряд солнце не заходит за горизонт и остается видимым в полночь. В Арктике кажется, что оно движется слева направо, а в Антарктиде – справа налево. – Прим. ред..


[Закрыть], занимал резной письменный стол. На полированной поверхности, рядом с обычным дедовым стаканом для виски, стояла расплавившаяся свеча. У Мьюринн защемило в груди.

Казалось, будто комната затаила дыхание, ожидая, что Гас войдет в нее снова. Внезапно Мьюринн охватило сильное ощущение, что ее дед не был готов уйти из жизни. Стряхнув эту странную мысль, она шагнула в комнату.

Чердачный воздух мягко колыхался вокруг, при каждом движении паутина взлетала вверх. Мьюринн резко остановилась.

Она могла поклясться, что чувствует чье-то присутствие. Здесь явно кто-то был! Или что-то.

Она вновь стряхнула с себя это чувство.

Поставив масляную лампу на стол, села в дедово кожаное кресло. То скрипуче застонало, как только она наклонилась вперед, чтобы открыть верхний ящик. Одновременно что-то с глухим стуком упало на деревянный пол и задело ее ногу.

Мьюринн застыла как вкопанная.

Она чуть не всхлипнула от облегчения, увидев, что это всего лишь Меркьюри – огромный старый кот ее деда: серебристая шерсть, золотистые глаза и боевые шрамы на седой морде. Кот прыгнул на стол и негромко замурлыкал.

– Боже, Меркьюри! – прошептала она, поглаживая кота. – Я не видела, как ты вошел.

В ответ кот замурлыкал еще громче, и Мьюринн улыбнулась. С тех пор как Гаса не стало, кто-то явно кормил этого проказника, потому что Меркьюри был тяжел и силен, хотя и стар.

Адвокат упомянул, что прежняя арендаторша Гаса, миссис Уилки, по-прежнему вела его хозяйство. Должно быть, заботилась и о коте.

Поглаживая животное, Мьюринн нащупала в двух местах на изогнутом хвосте шишки от старых переломов: много лет назад его прищемило сетчатой дверью. Ее вновь захлестнуло ощущение украденного времени. А вместе с ним – и чувство вины.

Вины за то, что она ни разу за одиннадцать лет не побывала дома.

Кот залез в открытый ящик. Мьюринн отодвинула хвостатого наглеца в сторону и потянулась, чтобы достать связку ключей. Но стоило ей увидеть толстый коричневый конверт, и рука тотчас замерла в воздухе. На нем размашистым почерком Гаса было написано одно слово: «Толкин». Мьюринн вынула конверт и открыла его.

Внутри была куча старых фотографий места преступления, большинство из которых Мьюринн узнала по книге, написанной Гасом о случившейся трагедии. По коже пробежал холодок.

Неужели Гас все это время пытался выяснить, кто заложил в шахте бомбу?

Несмотря на затянувшееся расследование ФБР, массовое убийство так и не было раскрыто. Тем не менее, хотя дело теперь считалось старым висяком, ее дед оставался им одержим, будучи убежденным в том, что убийца его сына все еще жив и расхаживает на свободе среди жителей Сэйв-Харбора.

«Очевидно, даже написание бестселлера не удовлетворило его любопытства», – подумала Мьюринн.

Она открыла ящик и заметила ноутбук Гаса, спрятанный в дальнем углу. Мучимая любопытством, решила отнести конверт и ноутбук вниз, в свою старую спальню, и изучить их, лежа в постели. Возможно, так она узнает, почему ее дед в одиночку спустился в темную шахту заброшенного рудника.

* * *

Джет Ратледж потянулся вперед и увеличил громкость автомобильного радио.

– «Я верю в чудеса», – раздавалось из динамиков, пока он, высунув из окна локоть, вел машину. Несмотря на сгущающиеся грозовые тучи, Джет давно не чувствовал себя таким счастливым.

У него была напряженная, до седьмого пота, тренировка в спортзале, плотный ужин, несколько кружек пива с отцом в клубе аэропорта. И еще он взял несколько дней отгулов. Пока Трой будет в летнем лагере, он сможет сосредоточиться на проекте своей мечты. В частности – подготовит еще несколько предложений, которые обеспечили бы финансирование следующей фазы строительства рыбацкой хижины, которую Джет возводил в безлюдной местности дальше на севере.

Он свернул на грунтовую дорогу, что, извиваясь, вела к Русалочьей бухте и расположенному там дому. Родители много лет назад уступили ему свой дом на берегу океана, а сами переехали ближе к городу. Мать все так же время от времени работала медсестрой в больнице Сэйв-Харбора, и в целом в новом доме все было более доступным, включая физиотерапию для отца.

Немногие профессии старят человека так быстро, как добыча полезных ископаемых! Особенно работа в таком руднике, как Толкин.

Земля там была сплошной скальной породой, что означало меньше обвалов, а значит – смертей. Но это предполагало и то, что от ударного бурения рабочие получали несоизмеримо больше других травм, связанных с повреждением почек и спины.

Снаряжение горняков было тяжелым. Мужчины постоянно потели. Мерзли. Оглушительный грохот и выхлопы дизельной техники били по ушам и повреждали дыхательные пути. Да и тряска по сугробам на массивных грузовиках сказывалась на состоянии органзма. Равно как и пешая ходьба по черной земле – поверхность туннелей была неизменно ухабистой: повсюду заполненные водой колдобины, которые, стоило оступиться, уродовали колени и лодыжки, разрывали сухожилия.

Именно это и произошло с Адамом Ратледжем. Отец Джета получил свою порцию травм, и с возрастом и артритом они все чаще и сильнее давали о себе знать.

Но он все еще был жив, видел, как растет его внук, и часто помогал со связью на аэродроме – эту работу нашел для него сын.

В общем, о большем Джет не мог даже мечтать.

Приближаясь к участку Гаса, он задался вопросом, что будет с домом старика теперь, когда того нет в живых. В голове на мгновение мелькнула мысль, что можно было бы сделать предложение присоединить участок О’Доннелла к земле Ратледжей.

Но эта идея привела к воспоминаниям о Мьюринн, и он тут же ее отмел. Вероятно, она унаследовала и дом, и окружающий его участок. Высказать такое предложение – значит вступить с Мьюринн в контакт. Джет решил, что скорее откажется от покупки, если это подразумевает, что он вновь увидит ее или заговорит с ней.

При одной мысли о Мьюринн его руки на руле напряглись. Его охватил гнев. Она не приехала даже на похороны Гаса! Это сказало ему о многом.

А именно – что ей все равно.

Ей наплевать на людей, которых она оставила в этом городе. Она отвернулась от всего – от него! – и ни разу не оглянулась.

Одиннадцать лет назад, летом, Мьюринн работала в газете деда и обнаружила в себе страсть к журналистике. Примерно в то же время в город прилетела голливудская съемочная группа, чтобы снять по книге Гаса фильм о взрыве на руднике Толкин. Присутствие киношников перевернуло жизнь в Сэйв-Харборе с ног на голову и разожгло в груди у Мьюринн огонь. Она стала каждый день ходить на съемочную площадку, делать репортажи о ходе работы над фильмом, брать интервью у актеров и съемочной группы. В свою очередь, актер, игравший роль ее отца, взял у Мьюринн интервью как у единственного выжившего члена семьи О’Доннелл. По мнению Джета, это вскружило ее голову, дав ложное ощущение собственной значимости.

Тогда один из киношников заявил, что Мьюринн пишет очень бойко, и даже пообещал замолвить за нее словечко в журнале своей сестры в Лос-Анджелесе. Мьюринн стала одержима этой идеей.

Соблазненная абсурдными мечтами о славе и богатстве, она собрала вещи и последовала за съемочной группой в Лос-Анджелес. Джет буквально умолял ее не уезжать. Он был влюблен в нее по уши! Планировал жениться на ней и ни разу не усомнился в том, что они созданы друг для друга. Но ее отличало ослиное упрямство.

Они поспорили, жарко и неистово, а за этим последовал еще более жаркий и бурный секс. После этого она пыталась убедить Джета уехать вместе с ней, но он ни в какую не соглашался. Он был рожден для жизни на Аляске! Переезд в Лос-Анджелес убил бы его. Она же насмехалась над ним и даже заявила, что если он действительно любит, то уедет вместе с ней. И Джет, чувствуя, как Мьюринн ускользает из его объятий, ответил, что если она уедет, то он никогда ее не простит и никогда больше с ней не заговорит. Возненавидит ее за то, что она отказалась от всего, что между ними было.

Очевидно, она поверила на слово, потому что на следующий день села в самолет и улетела – и он больше никогда о ней не слышал.