Текст книги "Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969"

Позже еще две женщины из Новой Англии, как и Ларком, – одна из ее поколения, другая моложе – опубликовали автобиографии детства и юности, во многом напоминающие «Детство в Новой Англии», но не перенявшие режим «мы». Клара Бартон (1821–1912), известная как основательница Американского Красного Креста, была современницей Люси Ларком и, как и она, родилась в семье массачусетских янки**
  «Янки» в данном случае, вероятно, используется в своем первоначальном значении как прозвище жителей Новой Англии. Во время Войны за независимость в Северной Америке (1775–1783) британские солдаты называли «янки» восставших колонистов, позже прозвище распространилось на всех жителей северных штатов, а в настоящее время – на уроженцев США в целом. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Как и Ларком, она написала автобиографию «История моего детства» (1907) в старости, она так же упоминает, что сделала это по предложению других, и так же обращается к юной аудитории. Бартон даже предваряет повествование о своем детстве парой писем от школьников, в которых они просят ее рассказать о ранней жизни. Она посвящает свою книгу таким детям, уточняя, что книга будет небольшой, чтобы ее было легко читать детям. Однако, по сравнению с Ларком, автобиография Бартон не нравоучительная. Кажется, она просто рассказывает о том, что помнит, не преследуя специальных целей. Кроме того, ее история – это не история «мы». Младшая из пяти детей, «на добрый десяток»4242
  Barton С. The Story of My Childhood. New York, 1907. P. 12.


[Закрыть] лет моложе ближайшей к ней по возрасту сестры, Бартон часто оставалась одна, за исключением того периода, когда семья жила на ферме с вдовой и ее детьми. Она просто рассказывает свою историю, не анализируя, оставляя читателю возможность самому решать, как все сложилось и как та девочка стала женщиной, написавшей книгу. Как и Ларком, относительно других людей она пишет, руководствуясь правилом «хорошо или ничего», однако, в отличие от первой, приписывающей себе веселый нрав, Бартон подчеркивает, что испытывала трудности: она была чрезвычайно чувствительным ребенком, стеснялась окружающих, робела и чрезмерно боялась причинить кому-то обиду. Таким образом, спустя восемнадцать лет после книги Ларком Бартон делает шаг в сторону автобиографии-исповеди. С должной скромностью она рассказывает, как встала на путь, которым следовала всю дальнейшую жизнь: ее старший брат упал с крыши сарая и был тяжело ранен, и в свои одиннадцать лет она добровольно взялась ухаживать за ним и делала это в течение двух лет. Однако главной своей чертой она продолжает называть болезненную робость, и это притом, что она хорошо успевала в школе и бесстрашно участвовала в мальчишеских спортивных развлечениях, таких как катание на коньках. Наконец, ее родители, озадаченные ее воспитанием и будущим, последовали совету известного френолога направить ее на педагогическую стезю. Так, еще будучи подростком, Бартон нашла призвание, в котором преуспела, не в последнюю очередь потому, что имела дело с мальчишками. Она упоминает «нашу милую поэтессу Люси Ларком»4343
  Ibid. P. 108.


[Закрыть], потому что та тоже некоторое время поработала на текстильной фабрике. Но Бартон уточняет, что делала это добровольно, на фабрике, принадлежавшей ее братьям, и, в отличие от Ларком, была далека от звания героини ранней американской промышленности. Ее семья была благополучной, и она не испытывала трудностей.

Кэролайн А. Стикни Криви (1843–1920) фактически училась у Ларком английскому языку в Уитоне**
  Wheaton Female Seminary – ныне колледж Уитона. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Ее «Дочь пуритан: автобиография» (1916), написанная через 27 лет после автобиографии Ларком, рисует очень похожую картину воспитания в Новой Англии, но оформляет ее совершенно иначе. Криви не использует «мы» и не обращается к молодой аудитории. Она рассказывает собственную историю прямо и довольно подробно и включает в публикацию множество фотографий людей и мест. Ее цель – документировать, а не поучать или вдохновлять. Она заявляет, что два поколения спустя хочет описать воспитание детей в минувшие годы: религиозное, строгое и суровое. Многие элементы совпадают с рассказанным Ларком: дочери все так же должны были шить домашнее белье, дети находились под минимальным присмотром, но мораль была строгой (как и Ларком, Криви украла немного денег и мучилась чувством вины), все так же к воскресному столу накануне готовили печеные бобы и темный хлеб**
  Пуритане придерживались строгого соблюдения субботнего покоя: празднование воскресенья в качестве «христианской субботы» – Sunday Sabbatarianism, когда день посвящался только молитвам, а развлечения и работу (стало быть, и приготовление пищи) следовало отложить на другие дни. – Примеч. пер.


[Закрыть], все та же этика бережливости. Но все это показано через совершенно другую оптику, чем у Ларком: сквозь призму времени, когда многое в Америке, и особенно религиозные верования и обычаи, безвозвратно изменилось. Криви пишет о медицинских вопросах, которые попадали и в поэтический объектив Люси Ларком: об использовании пиявок и кровопусканий, о пренебрежении к микробам и возможности заражения. Однако и тут ее точка зрения отличается. Она подчеркивает, что со времен ее детства медицина добилась огромных успехов. Она излагает свои старомодные взгляды на животрепещущую проблему «женского вопроса». Как и Ларком, она верит в «идеалы истинной женственности <…> исцеляющей и утешающей» и провозглашает «бесчестием» «то, что называется феминизмом»4444
  Stickney Creevey С. А. A Daughter of the Puritans: An Autobiography. New York, 1916. P. 270, 271.


[Закрыть].

Различия между произведениями Ларком, Бартон и Криви типичны для тех изменений, которые произошли в женской англоязычной автобиографии детства к началу XX века. Документальная работа Криви уже предваряет те ретроспективные автобиографии, которые будут изобиловать в межвоенные годы.

Исследование

Автобиографическая книга «Та, кого я знала лучше всех: воспоминание о разуме ребенка» (1893) Фрэнсис Элизы Ходжсон Бернетт является новаторской по нескольким причинам. Здесь появляется новая мотивация, которая определит многие последующие произведения в этом жанре: автор стремится передать образ мышления ребенка. Бернетт превращает жизнь детского разума в необыкновенную драму. Работа многим обязана необыкновенной манере повествования. Произведение написано с использованием третьего лица. Ребенок – это «она», а рассказчица – «я». Ребенок – это «Маленький человек», а рассказчица – это та, кто помнит ребенка и с заинтересованным любопытством возвращается к нему в памяти. Эта описательная позиция и использование личных местоимений приводят к резкому разделению между рассказчицей и ребенком, подчеркивая, что они не идентичны. Рассказчица, однако, кажется идентичной автору – самой Бернетт.

Взгляд рассказчицы-автора на (нетождественного обеим) ребенка имеет уникальное преимущество. Бернетт, известная как автор многих детских книг, в том числе «Маленький лорд Фаунтлерой» (1886), пишет здесь о «той, кого я знала лучше всех». Таким образом, Бернетт получает преимущество: она описывает, каким ребенком когда-то была, но избегает ловушек жанра и необходимости предстать перед читателями, чтобы «рассказать свою историю» (хотя читатель понимает, что все именно так). Какие же ловушки поджидают авторов автобиографий? Одной из них в ту эпоху было бы обвинение в самонадеянности. Бернетт виртуозно справляется с этой опасностью, искусно освобождая себя от автобиографического высокомерия заявлением, что ребенком, которого она описывает, мог бы быть любой другой творческий ребенок. Она начинает предисловие фразой, напоминающей дипломатичные объяснения Люси Ларком:

Я должна была бы испытывать нешуточную робость, представляя миру такой автобиографический набросок, как этот, если бы только я не чувствовала себя освобожденной от любых обвинений в дурном вкусе уверенностью, что с тем же успехом я могла назвать книгу «История любого Ребенка с воображением»4545
  Hodgson Burnett F. H. The One I Knew the Best of All. New York, 1893. P. vii.


[Закрыть].

Третье лицо, «она», дает рассказчице большую свободу. Это позволяет ей сохранять собственный голос, мудрость, ум, мастерство рассказчицы. Это поддерживает «исследовательский» аспект книги, рассматривая ребенка как «случай» или пример. Это также помогает ей превратить собственную личную историю в очаровательную и интересную повесть. Бернетт пишет легко. Возникает ощущение, что она не воспринимает себя чересчур серьезно.

Можно только восхищаться тем, как Бернетт разработала повествовательную форму, позволившую ей объединить исследование, детскую автобиографию и повесть в одном произведении. Я говорю «автобиография», потому что, несмотря на первоначальные возражения автора, уникальность ребенка и самой истории становятся все более очевидными. Книга превращается в повесть о том, как маленькая девочка стала писательницей. В процессе она переходит от типичного к культурно-историческому: показывает, на какие невероятные уловки должна была пойти девушка, чтобы стать писательницей в США в 1860‑х годах. Фрэнсис обращается к редакторам «сэр» и подписывается «Ф. Ходжсон», в ответ она получает письма, адресованные «сэру».

Как и Доде, Бернетт подчеркивает, что это воспоминания. Бернетт проявляет более острый теоретический интерес к памяти, чем Доде: например, ее интересует точный возраст, когда появляется память, – вопрос, на который она отвечает, показывая, что память пришла к ней с самоощущением и мыслями:

У меня нет никаких воспоминаний о столь раннем периоде в ее жизни, когда она еще не была отдельной маленькой личностью. О тех временах, когда она не была настолько взрослой, чтобы достаточно ясно формулировать для себя собственные мнения, я ничего не помню, при этом я отчетливо помню события, произошедшие до того, как ей исполнилось три года.

Бернетт писала в эпоху, когда наука только начинала интересоваться вопросами памяти, и делала собственные эмпирические наблюдения. Некоторые из ее выводов сегодня покажутся сомнительными. Например, она предполагает, что ее ранние воспоминания точны: «[Задавать вопросы] – это очень четкое воспоминание для меня»; «Я вижу уютную английскую спальню»4646
  Ibid. P. 4. Далее в абзаце: P. 5, 8, 110.


[Закрыть]. Она добавляет, как и Доде, что ее ранние воспоминания похожи на вспышки: «Возможно, интерес к таким воспоминаниям несколько усиливается тем фактом, что они всплывают только эпизодами, и у этих эпизодов, кажется, нет ни начала, ни конца». Затем, хотя она подразумевает, что воспоминания начинаются с ощущения себя, она предполагает, что и мысли, и память предшествуют языку – вывод, который сегодня может быть оспорен. Она говорит, что у нее есть четкие воспоминания с возраста двух или трех лет, до того как появились «слова». Рассказывает она и о сложном моральном вопросе, связанном с тем, как говорить правду и при этом быть вежливой, когда ее спросили, нравится ли ей непривлекательное имя, которое дали дочери друзья семьи. Наконец, она касается загадки, почему она помнит одно, а не другое. Так, она запомнила встречу с полицейским, когда ей было около четырех лет, но не помнит смерть отца. В том, что Бернетт называет свое время «детским веком», когда в детях видят «будущие умы, взращивание и опека которых является радостным долгом разумной зрелости», Салли Шаттлворт усматривает подтверждение осведомленности Бернетт о зарождающихся исследованиях детства4747
  Shuttleworth S. Inventing a Discipline: Autobiography and the Science of Child Study in the 1890s // Comparative Critical Studies. 2005. Vo. 2. № 2. P. 143–163, здесь 155.


[Закрыть]. Если бы Бернетт была в курсе исследований детской психологии, это бы объясняло ее научный интерес к появлению самоощущения, мыслей, памяти и языка.

Бернетт рассказывает историю Маленького Человека в более или менее хронологическом порядке, но ее главный принцип организации текста – тема. Тематическая организация выражена ярче, чем у Ларком, и отличается от Доде тем вниманием, которое Бернетт уделяет психологии ребенка. Некоторые из тем мы уже встречали в более ранних работах: первые воспоминания (Санд, Готье), чтение (Санд, Доде), куклы (Санд, Мишле, Доде), кража (здесь «заимствование» – Ларком), природа (Ларком) и раннее обретение призвания (Санд, Ларком). Кроме того, она инициирует несколько новых тем, которые будут повторяться в последующих детских автобиографиях. Одна из важных тем, которая позже возникнет в работах Северин, Люси Синклер и Мари Бонапарт, – это вероломство взрослых. Эту тему затрагивают два эпизода книги Бернетт. В первом на, казалось бы, безобидный обман идет няня: героиня, еще совсем малышка, хочет подержать на руках новорожденную сестру, и няня делает вид, что позволяет ей это, но на самом деле все время поддерживает младенца. Второй эпизод более неблаговидный: когда ей исполняется семь лет, она живо интересуется младенцами, а недобросовестная взрослая жестоко разыгрывает девочку, обещая подарить ей собственного малыша. Другая тема – социализация детей, то есть их недоумение по поводу того, что мир считает приемлемым, а что недопустимым. Бернетт представляет этот вопрос как моральный выбор: как ответить на вопрос, нравится ли ей имя Элеонор? Еще одна тема касается того, как ребенок воспринимает существование различных социальных классов. И наконец, она обсуждает крайнюю глупость некоторых взрослых, в частности своей няни.

Бернетт очень интересно анализирует то, как она начала играть в куклы. Она подчеркивает, что на первом месте было чтение. Она быстро пристрастилась к книгам. Читала их ради сюжетов, историй. И только после того как она узнавала истории, ей становились интересны куклы: они служили героинями для сложных сюжетов, которые Фрэнсис стала придумывать сама, основываясь на прочитанных ею книгах. В семь лет она написала свое первое стихотворение, и с этого момента книга начинает отслеживать сюжет о том, как она стала писательницей. Кульминацией стала публикация ее первых рассказов, когда ей было пятнадцать. Бернетт относится к своему раннему увлечению чтением и рассказыванием историй с большой иронией, мягко высмеивая детское пристрастие к героиням с фиолетовыми глазами и плавными локонами. Она называет свою страсть прожорливым аппетитом, а не подарком, возможно, отдавая должное викторианской женской скромности, хотя эту скромность она тоже высмеивает: «Будучи маленькой английской девочкой, она знала о великом превосходстве Мужчины»4848
  Hodgson Burnett F. H. The One I Knew. P. 7.


[Закрыть].

Мать в этой книге – фигура положительная. Она представлена как леди, нежная и неземная. Она беспомощна в практических делах, хотя всегда старается поддержать своих детей. Конечно, выскажи автор претензии – и это нарушило бы светлое настроение книги. Но и в более прямолинейных автобиографиях-исповедях мать, соответствующая подобному типу, обычно выступает как любимая фигура. Любящих, непрактичных матерей не ненавидят, ненавидят жестоких. У Санд и Ларком тоже были непрактичные матери, но писательницы не высказывают осуждения.

Несмотря на смерть отца, когда ей было всего четыре года, и неспособность матери к решению финансовых вопросов, из‑за которой семья вынужденно переехала в Соединенные Штаты, Бернетт описывает детство, и в Манчестере, и в Теннесси, как чудесное: «Она не была застенчивым и робким ребенком, постоянно нуждающимся в поощрении. Она была чрезвычайно здоровым и радостным Маленьким Человеком, и принимала жизнь легко и с хорошим настроением». Она отлично ладит со своими сестрами и вполне сносно – с братьями, а о своей матери она отзывается только по-доброму. «Бедная нежная и бесхитростная маленькая леди, она была не в состоянии бороться с суровым, острым, грязным миром»4949
  Ibid. P. 240.


[Закрыть]. Ее мать умела оказывать поддержку. Это распространялось и на попытки Фрэнсис писать рассказы за деньги: «Сложно сказать, что она думала, но она была милой и поддерживающей, как обычно»5050
  Ibid. P. 299.


[Закрыть]. Бернетт вводит в свое повествование эпизод с жестокой шуткой (когда ее разыграли, пообещав подарить малыша), правдоподобно рассказывает о разочаровании (когда подготовка к празднику оказалась более захватывающей, чем сама вечеринка) и переживаниях от смерти одноклассника, но в целом описываемые инциденты и радости вполне оправдывают ностальгический тон книги.

Короткие фрагменты

Бернетт невзначай называет себя Фрэнсис лишь под конец повествования. Еще одна британская подлинно автобиографическая работа (в том смысле, что автор дает главной героине собственное прозвище Дейзи) – это «Мои школьные дни» Эдит Несбит, написанная для The Girl’s Own Paper и выходившая по частям с октября 1896‑го по сентябрь 1897 года. Вскоре после этого Несбит, считавшая себя поэтессой, но много писавшая на заказ, стала автором популярных детских книг, принесших ей славу5151
  Ibid. P. 185.


[Закрыть]. «Мои школьные дни» – это сборник детских рассказов, где стиль повествования, приверженность автора к точке зрения главного героя – ребенка и легкая интонация дают понять, что Несбит писала для детской аудитории. Несбит пишет не «историю моей жизни», а отдельные, хоть и хронологически последовательные, эпизоды о себе в возрасте от семи до десяти лет, которые подходили для серийной публикации. В 1966 году рассказы были переизданы в виде книги под названием «Давным-давно, когда я была маленькой». Как и Бернетт, Несбит пытается оправдать публикацию своей «типичной» истории. Во введении она пишет:

Эти слова написаны не потому, что мое детство отличалось от других, не потому, что у меня есть что-то странное, что-то новое, что я могу рассказать. Дело в другом: я была таким же ребенком, как и остальные, и мои воспоминания – это их воспоминания, ведь мои надежды были их надеждами, мои мечты – их мечтами, мои страхи – их страхами. Я открываю книгу памяти, чтобы вырвать несколько страниц для вас, других5252
  Nesbit E. Long Ago When I Was Young. London, 1987. P. 27.


[Закрыть].

Как и Бернетт, Несбит утверждает, что помнит детство хорошо и ясно:

Здесь нет ничего, чего бы я не помнила четко и ярко. Будучи маленькой, я горячо, со слезами молилась о том, чтобы, когда я вырасту, никогда не забыть, что я думала, как чувствовала и как страдала тогда. Пусть эти страницы говорят за меня и свидетельствуют о том, что я не забыла5353
  Ibid.


[Закрыть].

Действительно, Несбит фокусируется на своих радостях, печалях, страхах, ярости, разочарованиях и надеждах. Так что, несмотря на светлый тон повествования, у читателя возникает ощущение, что автору удалось передать внутреннюю жизнь ребенка, даже если Дейзи кажется немного нервной. Например, одна часть, озаглавленная «В темноте», посвящена страху. Мы узнаем, что Дейзи боялась, когда ее отец рычал, играя с ее братьями в диких зверей, испугалась сестры, которая появилась в костюме с маской, чтобы похитить ее на детском празднике, боялась шума, тусклых ночных огней, чучела двухголового теленка (ее отец управлял сельскохозяйственным колледжем), висящей на стене кожи эму, ночных кошмаров и, конечно, темноты вообще.

Внешние события детства Несбит вовсе не были типичными. Овдовевшая мать Дейзи часто переезжала. Так как Несбит знакомит читателя исключительно с точкой зрения ребенка, причина переездов остается неясна (на самом деле, мать искала средство вылечить старшую сестру Дейзи от туберкулеза). Постоянные переезды повлияли на девочку. Между периодами, когда Дейзи жила в различных регионах Англии и Франции или путешествовала по континенту с матерью и другими детьми, ее часто отправляли в школы-интернаты, а однажды даже оставили пожить в другой семье. Первый эпизод рассказывает о том, как в семь лет над Дейзи издевалась девочка в ее первой школе-интернате. Такое неустроенное существование и частая смена образа жизни привели к тому, что девочка была чрезмерно привязана к матери. «Мир, стоящий вверх тормашками, внезапно исправился»5454
  Ibid. P. 43.


[Закрыть], когда мать забрала ее из очередной школы-интерната. Постоянная смена обстановки на протяжении многих лет также заставляла Несбит особо дорожить знакомыми предметами: «Маленькие материальные объекты, которые окружают повседневную жизнь, всегда глубоко влияли на меня… Подобно кошкам, я люблю вещи, к которым привыкла»5555
  Ibid. P. 94.


[Закрыть]. Все, что Несбит пишет о своей матери, показывает ту очень позитивной фигурой. Она добрая, умная и достаточно мудрая, чтобы не слишком контролировать своих детей. Дейзи – младшая из четырех, и, как это свойственно викторианским автобиографиям детства, большая семья представляется здесь как преимущество. В частности, малышка любит «своих мальчиков» – двух старших братьев – и играет с ними. Тем не менее это явно не автобиография в стиле «мы». В центре внимания книги – сама Дейзи, ее опыт и то, как она относилась к переживаемому.

Жертва

Я уже упоминала Ханну Линч как несправедливо игнорируемую писательницу. Ирландская феминистка, писательница и журналистка, по большей части она работала в Париже, где и умерла в возрасте сорока четырех лет. Ее «Автобиография ребенка» вышла, когда Линч не исполнилось и сорока. Вскоре книга была переведена на французский язык. Текст был окутан тайной. Первоначально он публиковался серийно и анонимно в журнале Blackwood’s Magazine в 1898–1899 годах, и уже тогда права на текст принадлежали Dodd, Mead, and Co, которые и издали книжную версию под именем Линч в 1899 году. Анонимная публикация может означать, хотя и не прямо, что Линч не хотела, чтобы ее имя ассоциировали с этим текстом. В свою очередь, Линч в письме к The Bookman**
  The Bookman – литературный журнал, основанный в 1895 году Dodd, Mead and Co. – Примеч. пер.


[Закрыть] пыталась опровергнуть утверждение об автобиографичности произведения, называя его «по сути работой воображения». Однако «многие подозревали, что книга была рассказом о личном опыте Линч»5656
  Binckes F. Lynch, Hannah (1859–1904) // Oxford Dictionary of National Biography. Online ed., 2004.


[Закрыть]. Она написана в духе романа, но основные темы предполагают, что автор писала о своей жизни. Главную героиню зовут Анжела. Она рассказывает историю своего детства до двенадцати лет.

Для того чтобы решить, насколько эта книга автобиографична, о жизни Ханны Линч известно слишком мало. То, что Линч рассказывает нам об Анжеле, соответствует некоторым общепризнанным фактам ее биографии. Например, мы узнаем, что на момент Франко-прусской войны (1871) Анжеле двенадцать лет, а значит, героиня Линч, как и она сама, родилась в 1859 году. С семи до двенадцати лет Анжела училась в школе при английском монастыре, как и сама Линч. Вспоминая о путешествиях, рассказчица называет себя скиталицей: «Я была за границей, безнадежная скиталица»5757
  Lynch H. Autobiography of a Child. New York, 1899. P. 175, 196.


[Закрыть] – странствовала и Линч. Мнение рассказчицы о том, что Ирландия – худшее место для женщин, отражает известные феминистские убеждения автора5858
  См.: Wilson Foster J. W. Irish Novels 1890–1940. Oxford, 2008. P. 278–279.


[Закрыть]. Мать Анжелы, как и мать Линч, шотландка. Однако есть и расхождения. В «Автобиографии ребенка» отец Анжелы умирает за несколько месяцев до ее рождения, и героиня остается вместе с семью сестрами: тремя старшими и четырьмя младшими (сводными), – а также сводным братиком на пять лет ее младше (умер в детстве). Данные из недавно опубликованной биографии Линч, написанной Фейт Бинкес и Кэтрин Лэнг, почти соответствуют этому перечню, но упоминаний о брате там нет**
  По словам Фейт Бинкес и Кэтрин Лэнг, Ханна Линч (1859–1904) была четвертой из четырех дочерей от первого брака ее матери, не застала в живых своего отца, знала лишь отчима, от которого у ее матери было еще четыре дочери (Binckes F., Laing K. Hannah Lynch (1859–1904): Irish Writer, Cosmopolitan, New Woman. Cork, 2019. P. 8–9).


[Закрыть]. Согласно другим источникам, отец Линч действительно умер, когда та была маленькой, и от двух браков у ее матери было одиннадцать дочерей. Сайт, посвященный матери Линч – Анне Терезе Колдервуд Кантвелл, – содержит совершенно иную информацию о ее детях.

Линч проявляет большой интерес и глубокое понимание ранних воспоминаний, отмечая, как и Зигмунд Фрейд в своем позднем эссе об экранной памяти, их фрагментарную, случайную и неопределенную природу. Ее книга выделяется психологической проницательностью в целом, прежде всего в отношении детей. Рассказчица комментирует, например, любовь детей к сенсациям и драме, отмечает, как легко сделать детей счастливыми и как они воспринимают время. Наконец, даже в большей степени, чем Мишле, героиня Линч испытывает ужасную неприязнь к своей матери, которую она рисует женщиной, лишенной материнских чувств и спонтанной привязанности к собственным детям, в первую очередь к Анжеле. Она ругает и бьет своих многочисленных дочерей, пренебрегает ими. Линч описывает мать как злую сказочную королеву – красивую и жестокую женщину с «длинными тонкими и злыми ноздрями», «тонкими нежными красными губами» и «холодными голубыми глазами»5959
  Lynch H. Autobiography. P. 184–185.


[Закрыть]. «Мать, не любившая меня, была самым красивым существом, которое я когда-либо видела». Эта мать, «женщина с колоссальным интеллектом, обширными познаниями, блестящая собеседница…»6060
  Ibid. P. 226.


[Закрыть], была также бессердечным тираном. Одна особенная деталь – ее склонность уничтожать вещи детей. Линч пишет:

Если бы даже моя мать была ранней христианкой или социалисткой, она не смогла бы проявить себя более заклятым врагом личной собственности. Ни в детстве, ни в юности, ни позже она не позволяла ни одной из нас хранить реликвии, подарки или сувениры. На детские сокровища любого рода она набрасывалась и либо уничтожала, либо отдавала, – отчасти из любви причинять боль, отчасти из иконоборческих соображений, но больше всего ради самоутверждения из деспотической жестокости. Все эти реликвии – тысяча и одна маленькая нелепость, – чувства и фантазии, за которые цепляются дети, подразумевало что-то за пределами ее тирании, то, чего она не могла коснуться или уничтожить, то, что подразумевало, прежде всего, внутреннюю жизнь, существующую независимо от ее суровой власти. Внешние признаки этой внутренней независимости она всегда безжалостно стирала.

Эта деталь, несмотря на весьма субъективную интерпретацию, не кажется надуманной. Хотя возникает вопрос, не преувеличивает ли автор насилие, которому она подвергалась со стороны своих родственниц. Ее мать регулярно проявляла жестокость по отношению к своим детям:

То одну, то другую ни с того ни с сего, просто по дерзкой или иррациональной очевидности ее существования, хватали белые материнские руки, таскали за волосы или били о ближайший предмет мебели. Моя мать никогда не наказывала своих детей за неправильные поступки; она была просто раздражена их непостижимой неспособностью исчезнуть и «залечь на дно»6161
  Ibid. P. 147.


[Закрыть].

Женщины в шотландской семье ее матери, кажется, в целом были склонны к насилию. У ее бабушки по материнской линии такие же садистские наклонности: она угрожает девочке, поднеся к ее рту раскаленную точилку для ножей6262
  Ibid. P. 104.


[Закрыть].

Как и Мишле, Ханна Линч была средним ребенком в большой семье и не имела друзей. «У меня было самое одинокое, самое трагическое детство»6363
  Ibid. P. 89–90.


[Закрыть], – писала она. Другие девочки объединились в две группы подружек, ни в одну из которых главная героиня не вошла. Чрезмерно чувствительная, Анжела не обладала стойкостью, которая позволила бы ей справиться с ситуацией и стать частью сообщества, поэтому она оставалась вечным аутсайдером. Одна из идей рассказчицы касается многодетных семей:

Моя неприязнь к большим семьям проистекает из убеждения, что в каждой большой семье есть жертва. Среди такого множества всегда есть одно изолированное существо, которое плачет в ледяной безвестности, пока другие громко хохочут… Сердце, разбитое болью в детстве, больше никогда не зазвучит, что бы ни принесли последующие годы.

В семь лет Анжела сбежала – только для того, чтобы ее поймали и отправили в Англию в школу при монастыре. Эта школа показана как ужасное место, где девочки недоедали и подвергались жестоким наказаниям, а их письма домой были написаны под диктовку монахинь. Здесь Анжела стала бунтаркой. Чрезвычайно изобретательная, она была лидером группы, обреченной на неприятности и, следовательно, на ужасные наказания. Она описывает, как послушница монастыря до крови била ее трехконечной плетью за проступок, которого она не совершала.

Рассказ Анжелы о ее детстве расширяется в обличительную речь об обращении с девочками в Ирландии:

Еще одна жалкая маленькая девочка, рожденная в этой недалекой унылой юдоли ирландской нищеты. В других местах мальчики рождаются в изобилии. В Ирландии – самой несчастной стране на земле для женщины, единственном месте на земном шаре, где для нее не предусмотрено никаких условий и где родители считают себя свободными от всяких обязательств, от нежности, справедливости в ее отношении, где ее участь дочери, жены и старой девы кажется вершиной цивилизации, – на одного мальчика рождается дюжина девочек.

Далее она говорит, что девочек отправляют на континент в качестве гувернанток и учителей, неэффективных и неграмотных, без образования, «неспособных обращаться с иглой или приготовить яйцо, без самых элементарных представлений о порядке и личной гигиене, некомпетентных, невнятных и небрежных»6464
  Ibid. P. 197.


[Закрыть]. Их родители требуют, чтобы они посылали деньги домой.

Линч рассказывает историю энергично и страстно. Рассказчица не только проницательна, но откровенна и остроумна. Она не жалеет презрения, осуждая обстоятельства, превратившие ее-ребенка в мученицу. Интенсивность ее страстей, оригинальность и качество выводов, а также ее рассуждения о памяти, как правило, убеждают читателя в том, что это правдивая история. Ибо какой беллетрист смог бы придумать такие чувства, состряпать такие озарения и поставить под сомнения собственные воспоминания, чтобы создать вымышленного персонажа? Детализация и внимание к персонажам, лишь косвенно участвующим в жизни рассказчицы (например, потенциальному ухажеру ее сестры), также придают истории правдоподобность.

Тем не менее героиня, очевидно, искусная рассказчица, чьи уловки позволяют предположить, что она не брала на себя твердое обязательство следовать фактам. Она выбирает не только драматичные и травмирующие эпизоды, но и те, которые ей кажутся необычными или забавными. Рассказчица обладает отличным чувством юмора. Она не рассудительный историк, а ритор, использующий все возможные средства. Она сочетает остроумие, иронию, страсть, чувство драмы и легкость обращения с языком. В книге содержится много диалогов. Диалог почти невозможно помнить дословно на протяжении многих лет, и он является признаком романа, а не автобиографии. Она приводит «аутентичную» и «цензурированную» версии своего письма домой из монастырской школы. Маловероятно, чтобы взрослая писательница могла иметь оба в своем распоряжении. Существует часто используемый стилистический прием обращения к читателям («представьте, если можете…», «Я предоставляю вашему воображению…»). Она художественно обыгрывает свое второе драматическое превращение: из «крошечного невнятного задумчивого ирландского существа» в «бурную авантюристку… прославленную отступницу»6565
  Ibid. P. 136, 153, 159.


[Закрыть] в Англии.

Метаморфоза из несчастной мученицы в решительную бунтарку сама по себе правдоподобна, но стилизация и преувеличенная артикуляция, с которой Линч подчеркивает перемену, характерны для романов. Вот, например, в начале: «Запуганное и страдающее дитя Ирландии на саксонских берегах сразу обнаружило в себе ирландского мятежника, инстинктивного врага закона и порядка». В той же главе: «С приездом в Листерби заканчивается мое терпеливое мученичество. Здесь я стала активной и гадкой маленькой злодейкой, недоброй и плохо управляемой, созданной из одной из самых нежных и чувствительных натур»6666
  Ibid. P. 126–127.


[Закрыть]. И в заключительном абзаце этой главы:

Маленькая Анжела из Килдэра и Дублина, над горестями которой я заставила поплакать сочувствующего читателя, была фигурой бледной и жалкой. Но Анжела Листербийская могла постоять за себя – даже больше, чем за себя, потому что она боролась за других, как за себя, и в ответ причиняла (хоть и ценой больших неприятностей) столько же боли и страданий, сколько причиняли ей.

Гораздо позже:

Причудливая маленькая дурочка из Килдэра, над которой каждый издевался по своему вкусу, превратилась в худого, тонкого и решительного дьяволенка, готового ответить ударом на любой удар, каждую несправедливость страстным бунтом6767
  Ibid. P. 191.


[Закрыть].

Кроме того, Линч тщательно ставит драматические сцены, как, например, возбужденное и хаотическое поведение ее братьев и сестер, когда ее сажают на корабль в Англию, или восторг детей, когда в ее школу-интернат привозят рождественские корзины, или подготовка к первой исповеди, которая заканчивается ее падением в исповедальне**
  Пенни Браун упоминает и другие примеры беллетризации, например описание искалеченного брата Анжелы Стиви «частично основывается на литературных стереотипах об умирающих детях», в то время как образ несчастной – самой Анжелы – «испытывает явное влияние романтической и сентиментальной литературы» (Brown Р. The Captured World: The Child and Childhood in Nineteenth-Century Women’s Writing in England. New York, 1993. P. 134, 135).


[Закрыть].