Текст книги "Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969"

Таким образом, «Автобиография ребенка» выглядит как смесь вымысла и реальной истории. После появления автобиографического жанра подобное смешение нередко используют как прием для стилизации художественных произведений. Хороший пример – роман в форме дневника. Но это же справедливо для всех формально подражательных форм романов XVIII века, таких как романы в письмах и романы-воспоминания. «Джейн Эйр»6868
  Peterson L. Traditions. P. 93.


[Закрыть] – один из ранних примеров подражания автобиографии**
  По словам Петерсон, существовало множество «автобиографических» типов, которые могли бы послужить Бронте моделями. Она утверждает, что Бронте первоначально опирается на традицию духовной автобиографии, но позже косвенно – через миссионерские устремления двоюродного брата и поклонника Джейн Сент-Джона Риверса – обращается к модели женских миссионерских мемуаров, которые начали появляться в 1830–1840‑х годах (Peterson L. H. Traditions of Victorian Women’s Autobiography: The Poetics and Politics of Life Writing. Charlottesville, 1999).


[Закрыть]. И наоборот, авторы реальных автобиографий используют художественные приемы. Учитывая такое слияние, непродуктивно пытаться по стилю отличить факты от вымысла в автобиографических повествованиях.

Обращение к фикциональности, которое мы наблюдаем у Бернетт, Несбит и Линч, имело определенные преимущества. Легкий тон, забавные моменты и художественная ретушь нейтрализовали прилипшее к жанру автобиографии клеймо – коннотация собственной важности и слишком серьезное отношение к себе – и сделали работы более привлекательными. Публикация собственной истории под видом «романа» – или простое изменение имен – также позволяла писательницам, чьи родственники были живы на момент публикации, скрыть их под маской вымысла. Эти стратегии переняли и другие писательницы. «Австралийское детство» (1892) Эллен Кэмпбелл – юмористический рассказ о ее приключениях и злоключениях в австралийской глуши. Американская журналистка Жаннет Гилдер опубликовала гораздо более обширный отчет о своем детстве в возрасте от шести до примерно пятнадцати лет в ее «Автобиография девчонки-сорванца» (1901). Гилдер, чье детство прошло в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут, на самом деле обращается к серьезным вопросам, таким как Гражданская война и смерть ее отца, но она предпочитает оформить рассказ как череду выходок умной, импульсивной, дерзкой девочки, что позволяет задействовать юмор и иронию. Несмотря на название книги, Гилдер меняет собственное имя – героиню книги зовут «Нелл Гилберт» – и имена других действующих лиц. Возвращаясь к французскому контексту, Люси Деларю-Мардрюс опубликовала рассказ о двух годах своего детства в качестве написанного от третьего лица «Романа о шести маленьких девочках» (1909), захватывающий сюжет которого связан с тем, как отец девочек соблазнил, а затем бросил их английскую гувернантку. Хотя мы много узнаем о динамике группы из шести маленьких девочек из богатой семьи, это сборище дьяволят (которых автор называет «они», а не «мы») по существу обеспечивает комическую составляющую и придает роману беззаботный тон, тогда как младшая из девочек – Лили (сама Деларю-Мардрюс) – воспринимается всерьез, как та, чьи мысли, чувства и страсти имеют значение.

Улавливая детский взгляд

В годы, непосредственно предшествовавшие Первой мировой войне, появилось несколько замечательных детских автобиографий на английском языке. На момент выхода «Детства» в 1913 году Джоан Арден было тридцать один год, и таким образом она стала самой молодой англичанкой, опубликовавшей детскую автобиографию. Джоан Арден – псевдоним поэтессы Мелисент (Milly) Джордан6969
  Marsden-Smedley H. Ivy… Friend of the Family // Twentieth Century Literature. 1979. Vol. 25. № 2. Ivy Compton-Burnett Issue. P. 175.


[Закрыть]. Она родилась в 1882 году и скончалась в 1926 году от прогрессирующей формы рассеянного склероза. Эту короткую книгу Арден посвятила своим родителям. Предисловие к книге написал профессор Гилберт Мюррей, где отрекомендовал ее как работу, в которой «хорошо представлена беспорядочность детства… его ужасы и бессердечность, а также [свойственное детству] таинственное ощущение загадочной жизни в неодушевленных предметах»7070
  Arden J. A Childhood. Cambridge, 1913. P. vii.


[Закрыть].

Из всех женских англоязычных автобиографий детства, созданных до книги Арден, в «Детстве» личность рассказчицы размыта более всего. Она выступает только как носительница воспоминаний о местах, сценах, вещах, играх и людях из ее детства**
  См. рассуждения Кристианы Марии Биндер о «восприятии и самовосприятии ребенка» в автобиографиях британских викторианских женщин. Биндер исследует произведения, включенные в антологию Сандерс, и обнаруживает, что они часто демонстрируют интерес к внутренней жизни ребенка, но «видят эту фазу новыми (взрослыми, ретроспективными, сознательными, критическими) глазами». Короче говоря, комментирует личности рассказчиц (Binder K. M. From Innocence to Experience: (Re-)Constructions of Childhood in Victorian Women’s Autobiography. Trier, 2014. P. 287–292).


[Закрыть]7171
  Binder Ch. M. From Innocence to Experience: (Re-)Constructions of Childhood in Victorian Women’s Autobiography. Trier, 2014. P. 287–292.


[Закрыть], . В этом отношении произведение напоминает «Мари-Клэр» Маргариты Оду, опубликованную тремя годами раньше во Франции. Но, в отличие от французского текста, детская автобиография Арден лишена намеков на подтекст, которые читателю предлагалось бы разгадать. Автор сосредоточивается на рассказе о том, как она видела и чувствовала себя в детстве. По словам Мюррей, в книге «нет непрерывной истории»: отсутствует четкий хронологический порядок в расположении глав, хотя ближе к концу повествования рассказчица старше (в школе-интернате), чем в начале; мы не узнаем, в какой части сельской Англии прошло ее детство; имена членов семьи («мой брат Бертран», «моя сестра Джудит» – ни одно из них не соответствует реальным именам братьев и сестер автора), возраст и факты о семье (ее отец – священник) упоминаются лишь вскользь; книга не рисует портреты окружающих рассказчицу-ребенка людей, а в финале история просто обрывается. Это произведение имеет определенное сходство с работой Доде как по своей форме, так и по своей ориентированности на, как называет их Мюррей, «рассеянные воспоминания». Ни Арден, ни Доде не пишет «автобиографию», не делает повторяющихся и явных намеков на то, что они вспоминают в процессе написания, не дает фактов о своей семье (разве что мимоходом), не пишет линейного хронологического повествования, и оба произведения написаны в поэтическом стиле. Разница заключается в степени присутствия рассказчицы. Рассказчица Доде уверенно ведет рассказ, излагает свою историю в основном времени повествования – passé simple**
  Passé simple – прошедшее завершенное время во французском языке, которое обычно используется в письменной речи для выражения законченных действий в прошлом. – Примеч. пер.


[Закрыть], она не стесняется комментировать, делиться своими соображениями о детстве и время от времени принимает ностальгический тон. Арден пишет от первого лица в прошедшем времени – как будто она как прикованная смотрит в хрустальный шар прошлого. Пишет без саморефлексии, комментариев или интонаций. Она полностью стирает себя, за исключением слов «Я помню». Большой удачей работы является то, что автору словно удалось вернуться в сознание ребенка и воссоздать его видение. Все в повествовании способствует достижению этой единственной цели. Девять глав сгруппированы по аспектам жизни, которые были особенно важны для ребенка, например: «Лето и зима», «Садовники», «Животные». Внутри глав Арден выделяет воспоминания, которые раскрывают ум ребенка, его навязчивые идеи, характерные для детства и исчезают со вступлением во взрослую жизнь. В общем, она показывает нам чужака, который, однако, оказывается отлично знаком читателю или читательнице. Хотя не все мы, возможно, видели и чувствовали себя точно так же, как Джоан (она называет рассказчицу своим псевдонимом), из всех маленьких девочек, которых мы встречали в автобиографиях до сих пор, эта ближе всего напоминает «каждого ребенка». С акцентом на вспоминание, приверженностью к детской точке зрения и непоследовательным построением эта книга больше всего напоминает зарисовки Несбит, которые Арден, возможно, могла читать, когда они выходили в The Girl’s Own Paper (в 1896–1897 годах). Но, в отличие от Несбит, Арден пишет не для юной аудитории и не подчеркивает типичность своего детства. Она фокусируется на представлении опыта ребенка и не пытается убедить нас, что это нечто большее, чем ее собственный опыт.

Арден обращает особое внимание на интерьеры и природу, щедро описывая места своего детства. Она никогда не делает этого отвлеченно или через панорамные виды, а только так, чтобы воспроизвести детское ощущение пространства. Она сосредоточивается на том, что привлекло внимание ребенка: бассейн, каменные черепа на воротах церковного двора, водяные крысы, кружащиеся в воздухе стрижи, лошадь, тянущая косилку, собирание конских каштанов. Кроме того, автор выделяет идеи и стремления, свойственные лишь детству: попытка понять язык скворцов или вопрос, существуют ли вещи, когда она не может их видеть. Она часто передает острое чувственное восприятие ребенка через метафоры («острые серые скалы, внезапно проступающие, как кости монстра, сквозь торфяную шкуру»)7272
  Arden J. A Childhood. P. 121.


[Закрыть].

Особое внимание уделяется аффектам, эмоциям и ощущениям. Повторяющийся мотив – страх. Это ни в коем случае не исключительная эмоция Джоан, и она не доминирует в повествовании, но она отличает эту детскую историю от предыдущих, за исключением книги Несбит. Арден вспоминает о страхе перед кузницей**
  Далее в этом абзаце страницы указаны в круглых скобках. – Примеч. пер.


[Закрыть] (3), пространством под елями в лесу (3), бассейном (6) и каналом (93), страхе быть пойманной во время охоты за яйцами ржанок (6), страхе перед браконьером Черным Гарри (20), перед отцом ее няни, похожим на жука (21). Она пишет о страшных газовых фонарях (85), страшных детских играх (77), страшных комнатах наверху (8). Превалирует страх утонуть, который, признает она, «преследовал наяву» (39). Страху посвящена целая глава книги – «Темнота». Ее название перекликается с главой «В темноте» у Несбит, хотя сходство в названиях может быть случайным, учитывая распространенность этого страха среди детей. Ужасы, которые несет тьма, включают в себя шум дождя, страх перед злобными существами, подобными гоблинам, и плохие сны, в том числе повторяющиеся о падении вниз. Правда, страх компенсируют различные положительные эмоции. «Счастливая дикость наполнила меня, когда мои ноги коснулись короткой травы». «Приятные часы, проведенные среди деревьев» (8). Свежий запах срезанной травы «остановил меня на пороге, переполненную чувством счастья» (9–10).

Очень важны для этого ребенка животные. У нее есть воображаемая конюшня. А взаимодействие с реальными животными становится одним из самых значимых переживаний. Арден описывает плюшевых животных, которых она тащит с собой в школу-интернат, своих фарфоровых зверей, а еще сахарных и шоколадных зверушек, которых она с трудом могла заставить себя съесть.

Хотя, как и Ларком, Арден выросла в большой семье (Милли была младшей из десяти детей) и проводила много времени с братьями и сестрами, в центре ее истории определенно находится сама девочка – ее чувства и восприятие. Коллективные игры («мы») иногда оказываются в центре внимания, но рассказчица заметно выделяет себя из группы. Отличие повествовательной позиции Арден от Ларком колоссально.

Ее весьма оригинальная книга контрастирует с предыдущими женскими автобиографиями детства еще в двух отношениях. Во-первых, в повествовании практически не появляется мать девочки. Во-вторых, Арден необычно откликается на типичную для жанра тему чтения: она пишет, что не любила читать. Она добавляет, что ей нравилось слушать истории, рассказанные вслух, и рассматривать книжки с картинками, хотя одна картинка ее очень напугала.

Внутренняя жизнь ребенка

Художница Уна Хант опубликовала в 1914 году необычную работу «Уна Мэри: внутренняя жизнь ребенка», которая сочетает черты произведений Бернетт и Арден, но при этом представляет собой нечто совершенно оригинальное. В предисловии Хант заявляет, вторя Бернетт, что ее история – это «история любого творческого ребенка»7373
  Hunt U. Una Mary: The Inner Life of a Child. New York, 1914. P. vii.


[Закрыть]. До определенного момента автор «Уны Мэри», похоже, следует по стопам Бернетт. Это книга такого же объема, вышла в том же издательстве Scribner’s, что и книга Бернетт. Как и Бернетт, Хант начинает со скрупулезного поиска самых своих ранних воспоминаний. Повествование идет от первого лица, а не от третьего, но, как и у Бернетт, книга раскрывается с точки зрения рассказчицы и организована по темам, а хронологический порядок на втором плане. Как и Бернетт, Хант сочувствует себе-ребенку. Несмотря на то что идеи ребенка часто забавны, она рассказывает о них без особой иронии. Кроме всего прочего, как и Бернетт, Хант, похоже, нацелена на точное, даже научное исследование своего предмета. Она признается в некоторых вымыслах, призванных скрыть прототипы действующих лиц – она опубликовала эту книгу в относительно молодом возрасте, когда ей не было и сорока, – но не жертвует деталями и избегает навязывания искусственной сюжетной линии.

С другой стороны, как и Арден (чьей работы, учитывая даты публикации, Хант, вероятно, не читала), она намерена уловить видение ребенка – или, точнее, его «внутреннюю жизнь». Хант начинает книгу словами: «Это истинная история внутренней жизни моего детства»7474
  Ibid.


[Закрыть]. Но насколько этот ребенок отличается от ребенка-Бернетт и ребенка-Арден! Малышка Бернетт вертелась в центре событий, а маленькая Арден со своими страхами и радостями думала и чувствовала то же, что могли бы думать и чувствовать многие другие дети. Хант же, в отличие от обеих, принадлежала к той небольшой группе детей, которые проживают свою воображаемую жизнь параллельно с реальной. Она делает центральной темой книги свою вторую воображаемую жизнь. Она говорит читателю, что у нее было второе «я», альтер эго, «глубокая, внутренняя, реальная часть» ее личности, «о которой никто другой, казалось, не знал»7575
  Ibid.


[Закрыть]. Это второе «я» возникло, когда в возрасте двух лет она почувствовала, что у нее есть внутренняя жизнь, а к трем годам эта внутренняя жизнь стала неотъемлемой частью ее личности, и она дала ей имя: Уна Мэри. Многие дети начинают осознавать собственное «я» на третьем году жизни, осознание же второго «я» – необычная вариация на тему возникновения самосознания. Если Уна – это реальный мир, Уна Мэри – это воображение и чувства. Уна Мэри переживает вещи, о которых нелегко говорить, вещи, для которых часто не находится слов. Это прежде всего скрытое «я», в котором невыразимые идеи, эмоции, эстетические оценки и мысли о смысле жизни и религии. В то же время Уна Мэри принимает черты идеальной Уны: реальная Уна обычная, а Уна Мэри – красавица, реальная Уна носит простую добротную одежду, а Уна Мэри наряжается в причудливые платья. Что действительно необычно в этом «другом я», так это его постоянство. Обычно дети примеряют разные роли, притворяясь то тем, то этим, но Уна Мэри стабильно присутствует в жизни Уны в течение двенадцати лет, хотя со временем она изменилась, так как идеи Уны стали сложнее. Хант неоднократно подчеркивает, что она думала об Уне Мэри как о своем истинном «я»: «Я всегда осознавала [эту часть своей жизни] с такой интенсивностью, что иногда она становилось единственной реальностью, а моя внешняя жизнь казалась сном»7676
  Ibid. P. 1.


[Закрыть]. Уна Мэри ушла, когда Уне было четырнадцать лет – когда, по словам Хант, она захотела слиться с Уной.

Помимо второго «я», у Уны был воображаемый друг Эдвард – мальчик немного старше Уны Мэри. У нее также была собственная страна, «Моя страна», чье устройство меняется в соответствии с ее фантазиями, но это всегда красивое, приятное, чарующее место. Этот воображаемый мир одновременно является сценой для изобретательных фантазий Уны и коллекцией всего, что кажется ей прекрасным и драгоценным. У Уны есть волшебная вуаль, которую она может набросить на что угодно, чтобы превратить это в часть «своей страны». Как и сама Уна Мэри, одна из функций этой страны заключается в компенсации:

Всякий раз, когда у меня был плохой день, <…> я утешалась мыслью, что это не имеет большого значения, ведь Уна в обычном мире – вовсе не настоящая Уна, что на самом деле я жила как Уна Мэри в Моей стране.

В дополнение к этим приятным изобретениям, у Уны из реального мира был злобный антагонист, функция которого состояла в том, чтобы сбивать ее с ног, унимать ветер ее парусов и заставлять ее чувствовать себя плохо: Бес. Этот Бес очень похож на знаменитого, хотя и более позднего Маленького горбуна Вальтера Беньямина:

Он был проклятьем моей жизни, этот Бес, потому что он всегда там, прямо за моим левым ухом, маленький черный демон, наблюдающий и насмехающийся надо всем, и у него злобный, кривой ум7777
  Ibid. P. 25–26.


[Закрыть].

Реальная Уна была старшим ребенком профессора химии и его жены, переехавших из Бостона в Цинциннати, а затем, когда Уне было девять лет, в Вашингтон, округ Колумбия. Ее родители были унитарианцами и просвещенными дарвинистами, не похожими на большинство других людей на Среднем Западе или в Вашингтоне: «Мои родители были воспитаны в Бостоне среди самых возвышенных и духовных людей, поэтому их точка зрения полностью соответствовала девизу „живи просто, думай высоко“»7878
  Ibid. P. 26.


[Закрыть]. Хант высоко ценит своих родителей, особенно отца, который стал для нее «старшим товарищем»7979
  Ibid. P. 58.


[Закрыть] и учил всевозможным важным вещам о мире природы. Она отмечает, что в ее детстве «самым острым был конфликт между Разумом и Религией»8080
  Ibid. P. 36–37.


[Закрыть], и ее родители определенно выступали на стороне Разума. Однако ее мистическая половина требовала иной пищи, чем их осмысленная рациональность. Мамми, ее няня-негритянка, набожная католичка, знакомит ее в Вашингтоне с церковным богослужением, которое взывало к эмоциям героини. Другое, возможно, более острое, разочарование Хант связано с убежденностью ее родителей, особенно матери, в том, что одежда должна быть прочной, а не модной. Как и большинство маленьких девочек, Уна «жаждала принадлежать к подавляющему большинству»8181
  Ibid. P. 222.


[Закрыть] и, в частности, одеваться, как остальные – тема, которую повторят многие авторы после нее. Отчасти из‑за своего воспитания Уна выделяется среди других девушек. В Цинциннати у нее есть один близкий друг – мальчик. У нее не было подруг, пока в десять лет она не встретила в Вашингтоне двух девочек, похожих на нее. Ее тесная дружба с ними постепенно раскрыла Уну Мэри и запустила процесс, в результате которого та наконец слилась с Уной.

Уна – эмоциональный ребенок, обладающий интуицией и эстетически восприимчивый. Ее тяга к религии становится центральной темой книги. С раннего возраста ей свойственны размышления о Боге, которые предвосхищает ее вера в Санта-Клауса. Эти размышления вдохновлены ее ранним ощущением «потустороннего», но еще больше – смертью. Ее пугает молитва Now I lay me down to sleep**
  Now I lay me down to sleep – букв. «Сейчас я ложусь спать» – классическая вечерняя молитва для детей, имевшая распространение в XVIII веке. Предположительно, самая ранняя ее версия приведена в книге Джорджа Уилера The Protestant Monastery («Протестантский монастырь») 1698 года. – Примеч. пер.


[Закрыть]: ей кажется, что текст намекает на смерть, что все время таится где-то рядом, готовая наброситься. «Эта молитва была черным ужасом моего детства»8282
  Ibid. P. 49.


[Закрыть]. В конечном счете она приходит к собственной концепции смерти: душу, тяжелую, как скелет, извлекают из тела, и Бог забирает ее. Позднее она ассоциирует херувимов и серафимов с цирковыми животными, и небеса в ее представлении превращаются в «знаменитый [парк] Circus World со всем очарованием рождественской елки»8383
  Ibid. P. 52.


[Закрыть]. При виде своей первой рождественской елки Уна испытала откровение, и с тех пор Рождество стало для нее «великим днем года»8484
  Ibid. P. 12.


[Закрыть]. Окончательное озарение, которое привело к слиянию Уны Мэри с Уной в возрасте четырнадцати лет, заключается в том, что Бог есть Красота.

Но внутренняя жизнь Уны отнюдь не сводится только к Богу, жизни и смерти. У нее пытливый ум, и она хочет докопаться до сути вещей. Например, в раннем возрасте она задается вопросом, откуда берутся дети (одна из тем, по которой ее родители хранили молчание), и приходит к выводу, что дети вылупляются из яиц. Когда рождается ее младшая сестра, она ищет и не находит скорлупу. На протяжении всего детства она вносит творческие улучшения в свой мир, подстраивая его под себя. Например, она собирает гальку на побережье Массачусетса. Гладкие камни становятся ее «кошками», а те, что с цветным кольцом, – «собаками». Одну такую «собаку» она хранит в течение трех лет, закапывая на промежутки от лета до лета так, чтобы найти ее снова. Затем, уже в Вашингтоне, Уна шьет одежду для кукол (девочек ее поколения еще обучали шитью), в том числе по воскресеньям, на что ее няня говорит, что каждый шов, который она сшивает в воскресенье, ей придется рвать зубами, когда она попадет в чистилище. Но она перехитрила дьявола, перейдя на швейную машину своей матери: эти швы было легко разорвать. Наконец, в возрасте от десяти до тринадцати лет девочка вместе с двумя близкими друзьями изобретает секретный язык. Они обнаруживают, что многие из их чувств нельзя описать существующими словами, поэтому они придумывают для них новые слова и составляют из них словарь из 63 позиций. «Уна Мэри» – уникальная книга, не похожая ни на одну другую в том, как в ней раскрываются измерения тайного внутреннего мира ребенка.

Смешение жанров

До сих пор мы видели автобиографии, в которых на передний план выдвинута личность автора (в основном французские), и автобиографии самоуничижительные (в основном английские или американские). В некоторой степени они вызваны разнонаправленными импульсами – желаниями написать исповедь и историю – и совпадают с типами, которые различают как «автобиография» и «мемуары». Автору, сосредоточенному на рассказе о внутренней жизни, не нужно передавать дух времени, а писательница, собирающаяся запечатлеть картину отдаленного мира, в котором ей довелось жить, имеет основания не включать в книгу много информации о себе.

Эти два типа можно комбинировать, и большинство авторов в некоторой степени так и поступают. Ни одна работа, написанная до Первой мировой войны, не сочетает в себе мемуары и личную автобиографию столь бесстрашно, как бестселлер Мэри Антин «Земля обетованная» (The Promised Land, 1912). Антин – белорусская еврейка, эмигрировавшая в Соединенные Штаты и добившаяся там успеха как писательница и поэтесса. Она написала эту книгу, когда ей еще не исполнилось тридцати. Эту работу объясняет социальная история. Антин утверждает, что ее жизнь «иллюстрирует множество неписаных жизней»8585
  Hunt U. Una Mary. P. vii.


[Закрыть]. Работа лишь вскользь затрагивает вопрос, что значит быть женщиной, хотя Антин отмечает предвзятость иудаизма к женщинам: она рассказывает, как мальчиков учили говорить в своей утренней молитве: «Спасибо тебе, Всевышний, что не создал меня женщиной»8686
  Ibid. P. 32.


[Закрыть], и что в черте оседлости для девочек не было бесплатного обучения, потому что «девочка родилась ни для чего другого», кроме как стать женой8787
  Ibid. P. 34.


[Закрыть]. Тем не менее сочинение примечательно тем, как семейная история и мемуары переходят в полумемуары, то есть мемуары, которые включают некоторые аспекты собственной истории писательницы. Когда Антин становится подростком, полумемуары, в свою очередь, все больше превращаются в полноценную автобиографию, рассказывающую о личной карьере автора. Как только Антин сосредоточивается на себе, она переходит на исповедальный тон и включает в повествование подробные описания мыслей и чувств Мэри (или Марьяше – ее имя при рождении) в то время. По-видимому, поворот к автобиографии можно объяснить патриотизмом Антин в отношении ее второй родины, ведь она воплощает американскую мечту: из нищего угнетенного состояния в России история ведет ее к новой жизни и надеждам в США. Там она получает возможность бесплатно учиться. Будучи одаренным ребенком, становится лучшей в своем классе и поступает в колледж. Тем не менее тексту любопытным образом свойственно противоречие между гордостью за реализованные амбиции и скромностью. Скромность, по-видимому, объясняется тем фактом, что эта черта считалась неотъемлемым качеством женщин той эпохи. В середине более поздней, сосредоточенной на себе части рассказа Антин не только иронизирует насчет наивной смелости себя-школьницы, пытавшейся опубликовать в бостонской газете стихи, но и рассказывает, как однажды смутилась, когда ее упрекнули в отсутствии скромности. Она совершает ужасную оплошность: на выпускном вечере в школе спикер хвалит одаренную ученицу, имя которой не называет, но в которой Мэри узнает себя. Она встает, чтобы поблагодарить его. Когда директор машет рукой, чтобы заставить ее молчать, она понимает «чудовищность того, что сделала»8888
  Ibid. P. 282.


[Закрыть]. Мало того что церемония была испорчена для нее, эта сцена возвращается к Антин и многие годы спустя, преследует ее в кошмарах. Причина: «Я так чудовищно страдала не потому, что была дерзкой, а потому, что меня назвали дерзкой»8989
  Ibid. P. 283.


[Закрыть]. Итак, еще один поворот: сначала текст идет на поводу у представлений о женской скромности, но затем превращается в исповедь, хотя и продолжает сюжет в стиле Хорейшо Элджера.

Дальше следуют другие автобиографии американского еврейского детства. Бестселлер Антин, возможно, вдохновил Роуз Голлап Коэн – русско-еврейскую иммигрантку в США на один год старше Антин – опубликовать в 1918 году трогательную автобиографию детства и юности рабочего класса «Из тени». Это более прямолинейно написанная история о переезде ее семьи в Нью-Йорк, где с двенадцати лет Коэн работала в пошивочных мастерских до четырнадцати часов в день, что в итоге подорвало ее здоровье. Горячо проамериканская книга Элизабет Гертруды Стерн «Моя мама и я» (1917) поражает нотками, знакомыми по книге Антин, но была ли Стерн еврейкой, а тем более иммигранткой из России, доподлинно неизвестно9090
  Yagoda B. Memoir: A History. New York, 2009. P. 158–159.


[Закрыть].