Текст книги "Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома"

Символ, который должен быть разрушен

В то время как французы, англичане и пьемонтцы надеялись, что он тут только проездом, Франциск II, для которого обстоятельства создали своего рода пьедестал, больше не вспоминает об отбытии из Рима. Этот город стал его Кобленцем![114]114
   Кобленц – древний город в Центральной Германии.


[Закрыть] Он учредил тут правительство в изгнании с министрами без полномочий, с губернаторами без провинций[115]115
   Это правительство было распущено в 1866 году (см. Jean-Marc de La Sablière, La Saga des Farnèse, Robert Laffont, 2020).


[Закрыть]. Он посещает встречи, на которых разрабатываются самые фантастические планы, в частности, высадка на Сицилии корпуса добровольцев с Мальты и австрийцев из Тосканы с целью захвата власти. Первые несколько месяцев все «эмигранты» были объединены вокруг него, и при малейшем движении в их прежнем королевстве они, казалось, предвидели предстоящую реставрацию. Все они помнили об эфемерной Партенопейской республике, провозглашенной в 1799 году в Неаполе генералом Шампионне. Французские войска взяли Гаэту, а затем и столицу. Король Фердинанд IV, прадед Франциска, вынужден был бежать на британском корабле, но в конце концов вернул себе и корону, и власть. Поэтому неаполитанские роялисты действуют сообща, чтобы добиться признания международного сообщества в надежде ускорить – по их мнению – неизбежный крах объединенной Италии[116]116
   Simon Sarlin. Le Gouvernement des Bourbons de Naples en exil et la mobilisation européenne contre le Risorgimento entre 1861 et 1866, mémoire de thèse sous la direction de Gilles Pécout, Luigi Mascilli Migliorini, École pratique des hautes études, section des sciences historiques et philologiques, 2010.


[Закрыть].

К сожалению, постепенно верх берет хитросплетение разнонаправленных интересов, ярость быстро растущих аппетитов и притязаний. Вокруг королевской четы начали появляться всевозможные заговоры: сторонники сводных братьев Франциска II во главе с вдовствующей королевой Марией Терезой, абсолютисты, предпочитавшие вечное изгнание появлению парламентской монархии, и даже «мюратисты», которые хотели бы вернуть себе корону Неаполя, чтобы возложить ее на голову Люсьена Мюрата, сына Иоахима и двоюродного брата французского императора. Мария София, тоже не чуждая интриганства, не уступает, поддерживая контакты со всеми, кто считает Савойю своими врагами. Говорят, что она стала истинной вдохновительницей сопротивления. Однажды она скажет:

«Если бы мой муж, вместо того чтобы остаться в Риме, пересек границы королевства и встал во главе повстанцев, объединив разрозненные группы в единую армию, мы бы вернулись победителями в королевский дворец в Неаполе»[117]117
   Fulvio Izzo. Maria Sofia, regina dei briganti. Dall’assedio di Gaeta all’attentato a Umberto I, Napoli, Controcorrente Edizioni, 2012.


[Закрыть].

Она посещает тайные собрания в аптеке Ваньоцци на Кампо-де-Фьори, в двух шагах от дворца Фарнезе. Задняя комната служит вербовочным пунктом для «легитимистского бандитизма»[118]118
   Еще один вербовочный пункт, как говорят, находится на виа Кондотти; железные и свинцовые кольца с девизом Франциска Бурбонского будут служить в качестве условных знаков. См.: Jean-Paul Garnier, Naissance de l’Italie. Le dernier roi de Naples, op. cit.


[Закрыть]. Несколько сорвиголов и горстка бродячих донкихотов готовы противостоять новому королевству Италии посредством партизанской войны и мечтают повторить подвиги роялистов из Вандеи времен Французской революции. Несмотря на отрицания, известно, что правительство в изгнании поддерживает экстремистов этой неаполитанской шатии[119]119
   Среди этих авантюристов были полковник д’Эквилли, который передал в прессу из Гаэты фотографию Марии Софии в калабрийском пальто; эльзасец Эмиль-Теодуль де Кристен, который, как говорили, был родственником императора Луи Наполеона; Эдвин фон Калкрейт, безвестный пруссак; Теодор Фридрих Клитше, сын принца, а также Луиджи Алонзи, известный как Кьявоне, на рассказы о котором изведено немало чернил.


[Закрыть], многие из которых окажутся под огнем пьемонтских взводов.

В конце концов, к несчастью, поддержка короля и королевы ослабла, в то время как некоторые европейские государства начинают признавать власть узурпатора в Неаполитанском королевстве. Нетерпеливые посетители, прежде переполнявшие обширные салоны Квиринала на волне патриотизма, теперь отменяют свои визиты.

Начинаются атаки, организованные теми, кто заинтересован в нападении на королеву, ставшую иконой, живым символом неаполитанского легитимизма. Виктор Эммануил как никто другой хочет, чтобы неаполитанские правители покинули Италию. Кавур, его министр, направил Святому Отцу ноту с протестом против пребывания Бурбонов в Риме. Предполагалось, что они тут только проездом, а теперь они прижились! Эта нота получила горячую поддержку со стороны Франции и Англии. Оставаться здесь, у ворот их древнего королевства, – все равно что давать их протесту некоторую надежду; все равно что дать своим бывшим подданным предлог для сопротивления Савойскому дому, чья экспансия уже завершена на три четверти. Виктор Эммануил аннексировал Королевство Обеих Сицилий, обобрал герцогиню Пармскую и герцога Тосканского и забрал у понтифика часть государств церкви. Единственное, чего недостает, – это Рима и его окрестностей! Узурпатор предложил молодому Бурбону вернуть конфискованное имущество в обмен на его отказ от любых претензий на престол Обеих Сицилий и отъезд из Италии.

«Моя честь не продается», – презрительно ответил свергнутый король.

Тогда общественность принялась развенчивать поэтическую легенду о стойкой королеве. Стали высмеиваться костюмы амазонки и по-детски солдафонский вид героини валов Гаэты, которую, по словам недоброжелателей, теперь видят только верхом, на охоте, стреляющей из пистолета и предающейся всевозможным эксцентричным развлечениям. Некоторые говорят, что она избивает своих слуг стилетами; другие – что она гоняет на полной скорости в своей повозке по узким переулкам Трастевере, не обращая внимания на детей, играющих на тротуаре. Общество возмущается ее слишком частыми прогулками и поведением на балу у принца Торлонии[120]120
   Этот бал состоялся 7 июня 1861 года.


[Закрыть], где она, как говорят, танцевала до полуночи; «демократическими» взглядами, которые совершенно не подобают христианской королеве! Некоторые «galantuomini»[121]121
   Сторонники короля Виктора Эммануила.


[Закрыть], возможно, бросали ей оскорбления в церкви Святого Петра[122]122
   Le Chroniqueur du 27 avril 1861.


[Закрыть].

В конце августа 1861 года в борьбу вступает лондонская газета «Таймс», опубликовав недостойное заявление с критикой этой демонессы, которая якобы развлекалась, стреляя по кошкам из пистолета в садах Квиринала. Согласно публикации, Мария София всадила пулю в тело бедного кота, который карабкался по стене. По несчастному стечению обстоятельств, это животное было единственным утешением сестры кардинала, так что – опять же по данным «Таймс» – на нее была подана жалоба в Ватикан. Пий IX с присущей ему прямолинейностью немедля вооружился пером и написал бывшей королеве крайне гневное письмо.

Порнографические фотографии

А вот и самая мерзкая, самая одиозная атака – порнографические фотографии. Ничего подобного еще не было доселе придумано против чести государыни. Разве что отвратительные судебные процессы санкюлотов 1793 года против Марии-Антуанетты превзошли этот позор.

Антонио Диоталлеви и Костанца Ваккари, бывший папский солдат и его жена, распространили фальсифицированные фотографии, на которых нагая Мария София резвится с папским зуавом или разнузданно нежится в ванне. Считается, что существует около шестидесяти экземпляров этих фотографий. Пятнадцать были отправлены в Турин, десять – в Париж и около тридцати – в Рим, в частности, Франциску II и кардиналу Антонелли. Скандал в Европе был грандиозным. Виновных поймали, судили и, ко всеобщему удивлению, отпустили!

Чьими пешками они были? Виктора Эммануила? Это наиболее вероятно. Его пьемонтцы через «Национальный комитет» создали в Риме густую сеть пропагандистов, агитаторов и шпионов, которые культивируют ненависть к католическому Риму, к Бурбонам (как и к Габсбургам, если уж на то пошло) – ко всем тем, кто рассматривается как оплот реакционеров. Эти фракционеры, вероятно, даже рассматривали возможность физического нападения на государей Неаполя[123]123
   В частности, утверждается, что в пасхальный вечер 1861 года этот комитет хотел покуситься на жизнь короля Неаполя. Говорят, что его бойцы изготовили оружие, ввезли в Рим зажигательные устройства и приказали сжечь театр Алиберти и несколько сеновалов.


[Закрыть]. Три попытки покушения на убийство или похищение уже были пресечены[124]124
   Эти попытки имели место, помимо пасхальных торжеств 1861 года, в декабре 1860 года и январе 1862 года, согласно La Gazette de France от 10 июня 1863 года.


[Закрыть].

А не страдала ли Мария София, напротив, от соперничества между министрами понтифика?[125]125
   Вероятно, М. де Мерод и кардинал Антонелли.


[Закрыть] Возможно…

Если только виновником не был граф Гойон, адъютант Наполеона III, командовавший французской оккупационной дивизией в Риме? Мы никогда не узнаем точного ответа на этот вопрос. Однако позже будет установлено, что у этого генерала был роман с Костанцой Ваккари и что он использовал ее, чтобы быть в курсе всего, что происходило при неаполитанском дворе Квиринала и в мире Бурбонов.

Королева Неаполя однажды сказала генералу Кателино[126]126
   Анри де Кателино (1813–1891) был французским бригадным генералом. По просьбе Папы Пия IX он создал военное подразделение, известное как «Крестоносцы Кателино», которое просуществовало всего несколько месяцев и было прикреплено к папским зуавам.


[Закрыть]: «Я бы предпочла умереть в Абруцци среди храбрецов, чем жить в Риме».

Ей приходилось терпеть позор, ироничные взгляды, насмешки, шуточки, которые постепенно появились у всех на устах, а самое главное – страх быть разоблаченной. Ведь если эти фотографии и являлись грубым монтажом, то сам характер атаки был выбран удачно. Костанца, беспощадный соглядатай, и ее муж попали прямо в цель. На каждую новую статью об этом деле сердце королевы откликалось глухими непрерывными ударами, как будто похоронный колокол возвещает о смерти ее возлюбленного. Мария София и в самом деле недавно влюбилась в зуава[127]127
   Зуав (фр. zouave, от Zwāwa) – изначально название военнослужащего частей легкой пехоты французских колониальных войск, которые были сформированы в 1860 году французским дивизионным генералом Луи де Ламорисьером для защиты Папской области.


[Закрыть]. Она похоронила эту любовь, как личную тайну, в самой глубине своего сердца. Его зовут Эммануэль. И это имя стало для нее высшей радостью, безграничным счастьем, целым будущим, промелькнувшим среди череды разочарований и отчаяния.

Эммануэль де Лаваис-Шатобур был одним из знатных добровольцев, прибывших для подкрепления папских сил и восполнения дезертирства французского экспедиционного корпуса[128]128
   Пятнадцать тысяч французских солдат были размещены на берегах Тибра для защиты Папы и его государства.


[Закрыть]. С момента окончания франко-сардинской войны против Австрии столицу католицизма официально защищал Наполеон III, который в то же время являлся главным союзником нового королевства Италии. Однако ни для кого не секрет, что императору хотелось держаться как можно дальше от этого Рима, на который претендовали сын герцогов Савойских и все ненавистники Ватикана. Недавно он обнародовал свои идеи по «римскому вопросу» в анонимном памфлете «Папа Римский и Конгресс»[129]129
   Он увидел свет 22 декабря 1859 года.


[Закрыть]. По его мнению, власть Папы Римского должна быть ограниченной отеческой властью: «Чем меньше его территория, тем более великим будет государь!» Таково его мнение.

Папа отовсюду чувствовал угрозу со стороны пьемонтского соседа, который уже захватил большую часть его территории[130]130
   В сентябре 1860 года Пьемонт присоединил Романию к своей территории.


[Закрыть] и который с едва скрываемой жадностью стремился насильно завладеть остальным. Повсюду агенты и войска Виктора Эммануила разжигают восстание против законной власти Пия IX. Настал суровый час не только для понтифика, но и для католиков всего мира, для которых Рим остается постоянным оплотом света, святым и вечным городом.

И теперь множество великодушных защитников религии поднялись, чтобы помочь достойному преемнику святого Петра, как некогда Готфрид Бульонский и святой Людовик поднялись на освобождение Иерусалима. Со всех сторон дворяне-католики продолжают стекаться в Рим, чтобы записаться в священную фалангу папских зуавов. Они принадлежали к старейшим и наиболее почитаемым семьям Европы, перед ними открывалась легкая и счастливая жизнь. Однако по первому зову старика все они решают покинуть свои старые замки, прекрасную провинциальную жизнь, роскошные особняки, соблазны Парижа или другой столицы, семьи, друзей, иногда даже колыбель ребенка. И все клянутся защищать независимость августейшего главы Римской церкви, который вынужден терпеть столь яростные нападения, ограбления и преследования…

Часть III
Парижский зуав

Три гравюры, одна из которых изображает Папу Пия IX, другая – кардинала Антонелли, третья – королеву Софию Неаполитанскую […], были единственными предметами, которые указывали на политические и религиозные взгляды маркизы.

Александр Дюма. Дело совести

Дворян […] беспокоят или восхищают вещи, которые не интересуют ни вас, ни меня ни в малейшей степени, но которые жизненно важны для них, поскольку связаны с наследием воспоминаний, надежд и страхов их класса.

Джузеппе Томази ди Лампедуза. Гепард

От Дня святого Варфоломея до дела Каласа

Моя двоюродная сестра приехала за мной на вокзал Тулузы. Мы возвращаемся в Гарревак по небольшим извилистым дорогам, усаженным столетними платанами. Мои глаза ищут силуэт зонтичных сосен. В прошлом говорили, что это дерево было доброй приметой для гугенотов во время гонений. Пастухи в «Пустыне», которые перемещались, рискуя жизнью, знали, что в его окрестностях они смогут найти «дружественный» дом, кров и пищу…

Уже почти наступил Новый год. Деревни, через которые мы проезжаем, спящие, безмолвные, производят впечатление безмятежного одиночества. Снаружи, однако, погода сырая и мрачная, ветер свистит, деревья покрыты инеем. Кажется, что вся природа дрожит.

Когда я открываю дверь замка, меня обволакивает уютное тепло дома. Мастера-строители XV века действовали мудро, воздвигая стены толщиной более метра. К тому же старинный калорифер, который распределяет жар по терракотовым воздуховодам, помогает обмануть зимнюю стужу. Это Генрих, отец Элен, установил его ради спокойствия тех, кто страшится зимы в сельской местности. Мой предок с присущей ему изобретательностью объединил в этом доме все современные удобства.

Пока я поднималась по старой винтовой лестнице, чтобы поставить чемодан в свою комнату, мне пришла в голову мысль, что Эммануэль де Лаваис-Шатобур также поднимался по этим ступеням. Что касается его дочери, скрываемого ребенка, то она, конечно, оставалась с другими ангелочками в детской на третьем этаже, рядом с классом и комнатами энергичной миссис Кокри, воспитательницы из Южной Африки. Мои предки испытывали священный ужас перед юго-западным акцентом и тщательно следили за тем, чтобы их потомство ни при каких обстоятельствах не переняло солнечных интонаций, присущих этому региону. В результате в Гарреваке Элен, моя прабабушка, а также ее братья и сестры говорили в основном на английском.

Перед ужином я захожу в зал с обоями Дюфура в технике гризайль, изображающими Психею и Купидона[131]131
   Речь идет о гризайльных обоях, созданных Луи Лаффитом по мотивам романа Лафонтена «Любовные похождения Психеи и Купидона», которые были сделаны на мануфактуре Жозефа Дюфура в 1815 году. Замок Гарревак – одно из двух мест во Франции, где хранится полный и оригинальный набор из двенадцати картин.


[Закрыть], рядом с будуаром, где моя прабабушка Элен умерла 30 декабря, в канун Нового, 1921 года.

Моя кузина указывает мне на секретер из палисандра и розового дерева в стиле ампир, переполненный семейными фотографиями. Урожай обилен. Я нахожу несколько портретов Дэзи в разном возрасте, на одном из которых она в костюме баядерки, на другом – в бальном наряде, вдохновленном одеждой гусар, с доломаном[132]132
   Доломан – часть гусарского мундира, короткая однобортная куртка, расшитая шнурами.


[Закрыть] и кивером, на третьем, который у меня уже есть, она одета в платье с турнюром из шелкового бархата, с длинными узкими рукавами и воротником с белой тесьмой.

У меня впереди всего одна короткая неделя для продолжения моих исследований.

Каждое утро, вставая, я через окно приветствую старый дуб. Зима может раздеть его, помять его кору, но этот пятивековой старик похоронит нас всех. После душа я надеваю свою боевую одежду: джинсы, старый полосатый свитер и резиновый байкерский плащ цвета хаки, чтобы уберечься от пыли. Наряженная таким образом, я спускаюсь на кухню приготовить себе горячий кофе. Потом с моей двоюродной сестрой мы снова поднимаемся на вершину одной из башен замка с нашим строительным фонарем. Наверху нет отопления. Она установила там шаткий стол и два едва ли более прочных стула. Нам приходится разбираться в большом и разнообразном архиве. Я поклялась быть дисциплинированной, отбросить старые пергаменты и сосредоточиться на письмах 1860–1890-х годов.

В этих письмах могут содержаться намеки на зуава или его дочь.

Вскоре я пришла к выводу, что нашими предками владело эпистолярное безумие. Письма исчисляются сотнями, все они трудночитаемы, некоторые из них трогательны, но не представляют интереса для моего расследования, кроме разве что тех, в которых бабушка Элен постоянно и, казалось бы, загадочно расспрашивает своего сына Генриха о «немке» (заметны следы поражения при Седане!): «Ее ждать? Как она поживает?»…

Когда нам надоедает дрожать на чердаке, мы спускаем документы на кухню или в другое место и продолжаем осмотр за чашкой чая. У моей кузины талант к разбиранию старинных почерков. Она занимается чтением, пока я разжигаю камины.

После нескольких дней этих хождений туда-сюда столовая и гостиные заполнены архивами всех эпох. И в этом новом порядке вещей мы неумолимо удаляемся от Эммануэля и Дэзи. Наше исследование становится хаотичным и дрейфует в зависимости от того, что мы находим. Мы перескакиваем от бомб, заложенных 11-й танковой дивизией вермахта для того, чтобы подорвать замок, ко временам эпидемии чумы в XVI веке и к письмам герцога Роханского; от войн за независимость в Америке до еврейского подростка, спрятанного здесь во время оккупации; от некоей Госид де Мелон, которую я представляю в облике моей сестры, вышагивающей по башне Нажака в тюрьмах Революции, к старой Маргарите, бабке-гугенотке, которая спрятала протестантского священника в своей постели… Пока в одно прекрасное утро я не слышу восклицание моей кузины: «Ура! Я нашла!»

– Что там у тебя?

– Эммануэль! Иди посмотри! Вот…

На ее коленях лежит фиолетовый муаровый альбом, принадлежавший моей прапрабабушке Матильде, матери Элен. Она указывает на фотографию веселого молодого человека в форме папских зуавов. Сомневаться не приходится! Эта фотография размером с визитную карточку находится напротив портрета мадам де Лаваис-«матери», сделанного Надаром. Мы нашли возлюбленного королевы. Мы торжествуем!

Бабушка говорила, что он был красив, и она не ошибалась. В нашем далеком родственнике есть что-то гораздо более соблазнительное, предприимчивое, мужское, чем в скучном Франциске. Кажется, жизнь улыбается ему. Его поза расслаблена, непринужденна, лицо сияющее, довольное, как будто есть какая-то тайная причина его радости, словно любовь заставляет его лелеять солнце живых[133]133
   Здесь у автора отсылка к строчке Альфонса де Ламартина «Солнце живых больше не согревает мертвых».


[Закрыть].

Каким таинственным образом у моих предков, добрых кальвинистов, оказался кузен – папский зуав? XIX век был тем временем, когда католики и протестанты еще не вступали в союз друг с другом. Для двух супругов, в частности, не было возможности соединиться без полного соответствия в религиозных взглядах. Если только он не любил молодую девушку до безумия, протестант никогда не женился бы на «папистке», и наоборот. И все же у Эммануэля есть гугенотская кровь!

Лаваис (Lavaÿsse) – важная фамилия в деле Каласа, знаменитом суде над этим протестантом, который был казнен колесованием в 1762 году за преступление, которого не совершал, и реабилитирован под давлением со стороны Вольтера. Эта история, вдохновившая великого мыслителя на его «Трактат о терпимости», стала легендой, но кто помнит ее подробности?

Жан Калас был протестантом, как и его жена, и все его дети, за исключением одного, который отрекся от «ереси». Еще один из сыновей, по имени Марк-Антуан, однажды проиграв деньги, выбрал именно этот день для осуществления своего плана.

Протестантский друг его семьи и его собственный по имени Гобер де Лаваис – вот оно! – молодой человек девятнадцати лет, сын известного тулузского адвоката, накануне прибыл из Бордо[134]134
   Voltaire. Traité sur la Tolérance à l’occasion de la mort de Jean Calas, chapitre premier.


[Закрыть]. Он отужинал с семьей Калас. Когда он уже собирался уходить, молодой Пьер Калас и он сам, спустившись вниз, нашли Марка-Антуана в рубашке повешенным на двери[135]135
   Les Annales politiques et littéraires du 19 décembre 1897.


[Закрыть]. Капитул[136]136
   Капитул – коллегия духовных лиц, состоящая при епископе в римско-католической и англиканской церкви.


[Закрыть] узнал, что мальчик желает перейти в католичество.

Распространился слух, что отец задушил и повесил своего сына только по этой причине, и ради спасения чести молодого человека он и его гость сделали его самоубийство похожим на убийство.

Лаваиса протащили с позором по улицам Тулузы, бросили в кандалы на пять месяцев, а затем приговорили к колесованию, после чего приговор был снят с него одновременно с матушкой Калас, ее сыном Пьером и их служанкой-католичкой[137]137
   François-Alexandre Gaubert de Lavaysse. Mémoire, Louis Cellot, 1765.


[Закрыть].

Эммануэль – правнук брата Гобера, Жана-Муаза де Лаваиса, мужа Гийметты де Буффар де ля Гарриг (фамилия, указывающая на то, что этот солдат и я – потомки одного и того же человека, уцелевшего в Сен-Бартелеми), и внук его сына, Жана де Буффар-Мадьяна, участника переговоров по Парижскому договору между Людовиком XIII, Ришелье и гугенотами, положившему конец осаде Ла-Рошели[138]138
   Договор от 5 февраля 1626 года.


[Закрыть].

Пожалуй, для папского зуава эти истории скорее чреваты судимостью[139]139
   Тем более что Эммануэль де Лаваис является прямым потомком Филиппа де Лаваиса, реформистского священнослужителя в Кармаинге, родившегося в конце XVI века.


[Закрыть]. Как наш род еретиков мог произвести на свет такого ренегата, отступника, Навуходоносора, как этот молодой человек?

Тень эмиграции и Шатобриан

Если со стороны отца возлюбленный королевы-воина не был предрасположен считать Рим подлинным источником света Христова, то со стороны матери, Жозефины де ла Селль де Шатобур (которая в семейном альбоме располагается напротив зуава), это была совсем другая история. Конечно, в XVI веке один из рода де Ла Селль женился на гугенотке и даже сражался на стороне Гаспара де Колиньи, но все это в прошлом. По материнской линии Эммануэль стал отпрыском католической и роялистской Бретани, страны традиций и веры, страны мученичества, процессий и епископов в митрах; земли шуанов[140]140
   Шуаны – крестьяне – участники роялистских восстаний, лояльные власти короля противники революционных движений.


[Закрыть] и маркиза де Шаретт, преданным заветам своего столетия. Эммануэль был сыном той самой Бретани, которая обеспечит батальоны зуавов, готовых отдать себя на заклание во имя Святого Отца.

На следующий день после штурма Бастилии его дед и его двоюродный дед, пажи короля[141]141
   В частности, Эммануэль де Шатобур. Родившийся в Ренне 18 октября 1762 г., с 1773 г. он был пажом королевской палаты. Офицер в полку инфантерии Конде с 1778 по 1791 год, он вышел в отставку в 1791 году и эмигрировал с принцем де Конде.


[Закрыть], были одними из первых, кто откликнулся на призыв принца Конде. Они присоединились к армии беженцев из Вормса, на берегу Рейна[142]142
   После Французской революции 1789 года страну охватила атмосфера паники, заставившей как дворян и аристократов, так и крестьян бежать в другие места и страны.


[Закрыть]. Этот отряд собирался сражаться на стороне австрийцев, которые, как предполагалось, становились их нанимателями до тех пор, пока царь Павел I не принял командование на себя.

«Совесть и честь» – таков был девиз тех, кто оставил свое имущество, своих родителей и свою страну. Ведь обратной стороной медали наряду с восторгом этих молодых людей, устремившихся к приключениям, были страдания, слезы матерей и бледность невест. Старший из этих бретонских дворян, Поль-Франсуа, был женат на Бенинье, сестре Франсуа Рене Шатобриана; Шатобуры предоставят автору «Замогильных записок» свои рекомендательные письма для полка Конде[143]143
   Выдержки из четвертой главы книги «Замогильные записки», Берлин, март 1821 г.: «Один из моих шуринов, виконт де Шатобур (он женился на моей сестре Бенинье, которая осталась вдовой графа де Кебриак), дал мне рекомендательные письма для офицеров моего полка». См.: Шатобриан Ф. Р. де. Замогильные записки. – М., 1995.


[Закрыть]. Что касается младшего сына, Эммануэля Фелисите Мало, деда нашего зуава, в гарнизоне в Аббевиле, он только что женился на молодой даме Бишье де Рош[144]144
   Он женился незадолго до своего отъезда, а затем оставил жену в Мотте-Буле, на севере округа.


[Закрыть].

Шатобуры оставили свои земли в Секардэ[145]145
   Читателям «Замогильных записок» известно название замка Ла-Секарда, земли, расположенной в коммуне Мезьер, примерно в пяти километрах от Сент-Обен-дю-Кормье, главного города кантона Иль-и-Вилен.


[Закрыть] и вступили в партию контрреволюции, чтобы вызволить Людовика XVI и спасти страну, а вовсе не из воинственного духа. Суть их характера была противоположной. Члены «Идеального Союза», они принадлежали к аристократическому и роялистскому масонству, в то же время открытому для Просвещения[146]146
   Daniel Kerjan. Annuaire 1760–1940. Rennes: les francs-maçons du Grand Orient de France. 1748‒1998: 250 ans dans la ville, Presses universitaires de Rennes, 2005.


[Закрыть]. В остальном они, вполне в духе XVIII века, были прежде всего художниками, друзьями поэтов и хорошего вкуса, совершенствовались в искусстве миниатюрной живописи.

Вдали от жены и для того, чтобы отвлечься от своих сожалений, лейтенант Эммануэль Фелисите Мало предавался живописи настолько, насколько это позволяли военные действия. В отряде его прозвали «художником французов». Как только войска становились лагерем, он брал кисти, коробки с красками и писал портреты, для которых у него был большой выбор моделей: от принца Конде до простого солдата, искавшего подарок для нежно любимой невесты, которую он оставил на родине. Его произведения пользовались большим спросом. Однажды его – наряду с его третьим братом, который остался во Франции, – назвали гениальным художником. Даже сегодня их работы занимают почетное место в самых престижных коллекциях, в частности в коллекции королевы Англии[147]147
   Коллекция Елизаветы II, королевы Англии, а также коллекции Прадо, Национального музея в Стокгольме и Русского музея в Санкт-Петербурге, где хранится книга с более чем 160 эскизами братьев Шатобур (см. Chronique d’histoire et de littérature de la Bretagne, in Annales de Bretagne, tome 42, numéro 3–4, 1935. p. 442–483).


[Закрыть].

Жена Эммануэля Фелисите Мало, мужественная и преданная, вскоре решила разделить тяготы и опасности эмиграции, присоединившись к мужу в Берлине. Там она родила Жозефину, мать нашего зуава, а затем хотела последовать за мужчинами под ледяное небо России. Она села на корабль вопреки словам мужа и погибла во время кораблекрушения[148]148
   Она умерла 24 декабря 1800 года в возрасте около 28 лет.


[Закрыть], добавив свое имя к бесчисленным спискам жертв революции.

На следующий день после этой драмы братья Ла Селль де Шатобур поселились в Санкт-Петербурге. Вернуться во Францию? Как они могли это сделать, если законы их страны предлагали своим блудным сыновьям на выбор лишь гильотину или нищету? Они решили стать портретистами царской семьи и русского дворянства в манере Виже Ле Брюн, которая также знала, как извлекать выгоду из своего таланта благодаря сильным мира сего, чтобы жить без забот[149]149
  Rémy Chamousset. Les Émigrés français en Russie 1789–1815, mémoire de Master 1: «Sciences humaines et sociales», sous la direction de M. Gilles Bertrand, année universitaire 2010–2011.


[Закрыть].

На берегах Балтики с точки зрения общественных устоев они могли бы подумать, что находятся во Франции, так много там было их соотечественников, которые пытались жить в соответствии со своими старинными правами старшинства, воссоздавая симулякры французского образа жизни. Однако оба они каждый день боролись с тоской по дому. «Как я завидую судьбе тех, кто никогда не покидал свою родину и у которых нет приключений, о которых можно было бы кому-нибудь рассказать», – написал однажды Шатобриан. Привыкшие к ровному бретонскому климату, два изгнанника никак не могли привыкнуть ни к жаре короткого петербургского лета, ни к суровым зимам и ледяной мантии, которая покрывает Неву на шесть месяцев. Непостоянство погоды, патриотические тревоги, желание снова увидеть родную землю, страх умереть вдали от своей страны – это изгнание было горьким и мучительным.

И тут случилось несчастье. 14 апреля 1806 года дед Эммануэля умер от билиарной лихорадки. Ему было сорок лет. Он только что узнал о своем исключении из списка эмигрантов и о возвращении своего имущества. Только старший из братьев, Поль-Франсуа, сможет вернуться. В Бретани он воссоединится со своей женой, Бенинь де Шатобриан, которая провела самые мрачные дни революции в борьбе за освобождение своих сестер и невестки, заключенных в Ренне в тюрьму Бон Пастер[150]150
   См. петицию, написанную ее рукой 27 термидора II (14 августа 1794 г.)


[Закрыть], – эпизод, который прославленный автор «Аталы» опишет позже в предисловии. Что касается матери Эммануэля, сироты без отца и матери, она будет отправлена вместе со своими братьями и сестрами в Аббевиль, в Сомме, где ее воспитает бабушка Бишье де Рош.