Текст книги "Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней"

– На самом деле, чтобы быть мужчиной, совсем не обязательно иметь большие мускулы, чтобы валить деревья, не обязательно стрелять из карабина в стетсоне на голове, я уж не говорю про хоум-ран в бейсболе. А насчет девушек – у меня еще есть время, правда же?

Он состроил лукавую гримаску в невидимую камеру.

– Я вообще-то не имею ничего против. Надо только найти такую, которая бы мне понравилась. Джемма, например, славная, но, если честно, у нее зад кобылы. Будь я ее доктором, посоветовал бы ей завязать с батончиками «Марс».

Как ни всматривался он в темный угол, не появилось никакого знака, даже отсвета. И все же ему явственно показалось, что он слышит голос отца. Увы, как говорили по телевизору, это была не прямая трансляция – скорее разогретое блюдо. Вчерашняя фраза зазвучала у него в ушах.

«Все равно здесь нет сети, – сказал Джек Стивенсон. – Далеко от всего, для всего недосягаемо».

– Да уж, – удрученно вздохнул Уолден.

Отец за ним не наблюдал, не слышал его. Нет сети. Далеко от всего. Он был отрезан от мира.

Уолден сделал последнюю попытку убедить себя, что отец, несмотря ни на что, мог его снимать с намерением позже посмотреть запись, но нет, мысль о скрытой камере и спрятанном микрофоне казалась теперь смешной.

Он был один, с двумя книгами, скучными, как дождь, который всё шел за окном.

Уолден сыграл двенадцать партий в кубик Рубика, доел банку равиоли, подбросил дров в огонь, подремал, побродил кругами по хижине. Часы шли, за окном темнело.

До того как наступила кромешная ночь, Уолден взял охотничий нож, наточенный, с заостренным кончиком, и выбрал полено с корой. Он думал о том, что делали заключенные в своих камерах. Иногда они вырезали свое имя. Иногда царапали на стене дату или просто ставили палочку. Одна палочка – один день. Или месяц. Или год.

Ему не надо было направлять свою руку. Острием ножа она сама выцарапала на коре: 12 л 7 м 4 д.

Двенадцать лет, семь месяцев и пять дней

День обещал быть не ласковее предыдущего. Дождь, кажется, перестал, но небо нависало свинцовое, а просачивающийся в хижину воздух говорил о том, что лес далеко не просох. Уолден с удовлетворением обнаружил на чугунном дне печи угли, которые только и просили проснуться хорошим огнем. В таком темпе, однако, запаса дров не могло хватить надолго. Послушай Уолден доводов рассудка, он не замедлил бы выйти в лес с топором. Но это значило бы признать, что он здесь надолго, чего ему совсем не хотелось.

Он съел банку ветчины в желе.

Вчера Уолден понял, что отец оставил его в таком месте, определить которое невозможно (поездка с завязанными глазами, план без точных указаний). Сегодня ему открылась другая очевидность, более радостная. Джек оставил ему припасов, чтобы выжить до его возвращения, ни больше ни меньше. У него оставалось три банки консервов. Теперь он задавался единственным вопросом: отец рассчитывал одну или две банки на день? У Уолдена был хороший аппетит. Джек говорил ему порой, что никогда не видел, чтобы обжора так медленно рос. Так что ему было трудно отказаться от решения, отвечавшего его желаниям, равно как и его желудку. Он очень хотел верить, что отец вернется вдвое скорее, если он вдвое быстрее всё съест.

Оставив пока в стороне эту тему, Уолден решил обратиться к тому, что мистер Флемминг, его учитель литературы, называл духовной пищей. В голову ему закралась мысль, нелепая и почти комичная. А что, если Джек строил свой подсчет не на консервах, а скорее на книгах? Что, если он хотел дать ему ровно столько времени, сколько требуется двенадцатилетнему ребенку, чтобы проглотить несколько сотен страниц смертельной скуки? Гипотеза выглядела глупой. Но он все же постарался выказать хотя бы минимум доброй воли. Каждая строчка «Уолдена, или Жизни в лесах» до сих пор была скучна донельзя, поэтому он взял другой томик и уселся на табурет у огня.

«Леса штата Мэн». Какое заманчивое название, в самом деле! Оно напомнило ему туристические брошюры, которые можно было найти по случаю на столиках в отелях или в библиотеке Еноха Пратта. «Штат Мэн от А до Z», «Природа и дикая жизнь», «Озера нашего региона» и всё в таком роде.

Чтение показалось ему не намного интереснее «Уолдена», но, по крайней мере, автор шевелился, рассказывая о некоем приключении, а не о таких захватывающих событиях, как постройка жалкой хижины и возделывание грядки фасоли. Писал он о животных и деревьях в большом лесу, что вносило приятное разнообразие. Увы, его вкус к нескончаемым описаниям все равно делал рассказ неудобочитаемым.

– Ага! – вдруг вскрикнул Уолден.

Он только что сделал открытие. Сапоги! Эти сапоги, дырявившие старый пол хижины. Что ж, теперь он знал их секрет. Они служили лесорубам, сплавлявшим огромные плоты по рекам Мэна. Гвоздики на подошвах позволяли цепляться за бревна, так можно было удержаться и на быстрине, точно ковбои на родео.

– Ну и что, – вздохнул он, – мне-то какое дело?

Между страниц торчал клочок бумаги. Это была вырезка из газеты «Портленд Пресс Геральд». Статья, посвященная некому Кристоферу Найту. Уже на третьей строчке Уолден почувствовал, как холодный пот потек у него между лопаток. Этот человек, этот Найт, которого нашла и арестовала полиция, провел один, прячась, без всякой связи с себе подобными, двадцать семь последних лет. Он жил не в хижине, а в палатке, ходил по камням и корням, чтобы не оставлять следов, а зимой вообще не выходил, чтобы не наследить на снегу. И чему, вы думаете, он посвящал свои одинокие дни, закутавшись в несколько спальных мешков под камуфляжной палаткой? Он читал! Ему, впрочем, нечего было вменить в вину, он только украл несколько книг и немного еды. Одна деталь особенно поразила Уолдена. В статье говорилось, что Кристофер Найт толстел летом, когда мог питаться дарами леса, и страшно худел в холодное время года, когда зимовал в своей норе, точно сурок или еж, кормясь только духовной пищей. Все это, разумеется, происходило в лесах штата Мэн.

Уолден посмотрел на два томика Торо с отвращением. Бесспорно, существовала связь между тем, что он понял в философии великого человека, и историей этого бродяги, Кристофера Найта. Торо в своих писаниях без конца восхвалял воздержанность. Но на самом деле он сломался через два года, два месяца и два дня. Он покинул свою хижину и вернулся в цивилизованный мир. А Найт, никакой не знаменитый мыслитель, продержался двадцать семь лет! Двадцать семь лет он кормился собирательством, мелкими животными, ягодами по сезону.

– Да, но я-то хочу есть! – воскликнул Уолден.

Он косился на оставшуюся банку бобов с сосисками и уже готов был ее вскрыть. И тут ему попался второй листок бумаги, засунутый между страницами «Лесов штата Мэн». Листок в клеточку, как и тот, на котором был нацарапан план, вырванный из той же тетради и сложенный вчетверо. Уолден сразу узнал почерк отца. Наверху стоял заголовок:

ИНСТРУКЦИИ СЛЕДОВАТЬ БУКВАЛЬНО

Ниже он с трудом прочел наспех написанные заметки. Джек Стивенсон напоминал кое о чем из того, что сказал сыну, прежде чем уйти:

Категорически запрещается выходить за периметр, обходись ресурсами, имеющимися на территории (съедобные ягоды, рыба, родниковая вода). Ничего не кради. Не приближайся к людям (если таковых обнаружишь). Оставлять «ремингтон» или нет? Стреляй только в случае крайней необходимости!! И т. д.

В самом низу Джек написал:

Встретимся в хижине. Надеюсь, что ужин будет готов… и вкусен!

Уолден надолго задумался. Была хорошая новость: отец, судя по всему, намерен вернуться. В остальном он узнал мало для себя нового. Поразмыслив, он пришел к выводу, что в руках у него что-то вроде черновика или шпаргалки. Отец, наверно, хотел переписать все это набело и повесить свои инструкции на стену. Ладно, решил он, завтра придется пойти за съедобными ягодами, рыбой и водой, а пока он съест бобы с сосисками.

Кое-что вспомнив, он отложил кусочек сосиски. Он слышал, что некоторые рыбы клюют на такую приманку. Времени было предостаточно, и Уолден принялся готовить удочку, которая послужит ему завтра. Леска у него была, но не было крючка. Для удилища надо будет срезать длинную и гибкую ветку.

Он стал рыться в ларе, почти опустошил его в поисках нужного предмета. Старая скрепка, например, могла бы подойти. Он выложил всю посуду: оловянную, помятую алюминиевую, из ивовой коры, – затем весь ненужный хлам и наконец нашел в щелях между досками две булавки и несколько ржавых гвоздей. На всякий случай он обследовал и левое отделение, где лежали дрова, и с огорчением обнаружил, что остался всего десяток поленьев на слое опилок. Уолден разгреб их руками – вдруг там кроется крючок его мечты. Под ними оказалось что-то похожее на плотную бумагу, которой выстилают ящики. Поверхность ее была грязно-желтого цвета, но Уолден разглядел темные очертания сложного рисунка. Сам не зная зачем, он вынул из ларя все поленья, чтобы достать бумагу.

– Вау!

Он развернул ее – не было никаких сомнений, что это план. Но никогда Уолдену не доводилось видеть такой странной и неразборчивой карты. На выцветшем охряном фоне раскинулся запутанный лабиринт озер, рек и гор, все это было расчерчено на квадраты и испещрено разными надписями: одни выглядели старинными, другие явно были добавлены позже от руки. Сама карта определенно была старой, очень старой. Внизу было написано:

Карта штата Мэн и Нью-Брансуика, составленная Мозесом Гринлифом в 1929 г.

Волна ужаса нахлынула на него при мысли, что он где-то там как раз и затерян. Чем больше он всматривался в обширный план, тем сильнее крепло в нем убеждение, что это не обычная страна с дорогами, городами и деревнями, жителями, обществом, границами. Это казалось ему скорее фантастическими землями, какие бывают в сказках или в книгах Толкиена. Даже названия, которые он ухитрялся разобрать, больше походили на плод воображения какого-нибудь фантазера-автора. Никакое место на этой планете не могло всерьез называться Пенобскотом, Ктаадном, Арустуком, Вассатакоиком, Маттавамкигом, Маттазеунком, Поквокомусом или – самое навороченное – Аболджакармегусом (все эти названия, впрочем, он нашел бы в книгах Торо, если бы был усидчивее).

Невероятный факт! Ни в каком месте не было указано: леса. А ведь он знал, что леса составляли восемьдесят процентов территории штата на сегодняшний день и наверняка еще больше во времена этого Мозеса Гринлифа. Вообще-то лес должен был быть тогда таким густым и изобильным, что картограф не счел нужным его обозначить, отметив только горы и бесчисленные водные потоки.

Уолден чувствовал себя запутавшимся в ячейках огромной рыболовной сети или в паутине самого большого на свете паука. Впервые он достал бутыль с керосином и зажег лампу. Он сломал глаза, следуя за синими ниточками, тянувшимися от озера к озеру, внезапно вздрогнул, заметив маленький красный крестик в этом бледном море причудливых форм и загадочных знаков. Это было на карте единственным красным пятнышком. Он сразу понял, что оно было поставлено здесь чужой рукой и ничем не обязано кропотливому труду Мозеса Гринлифа.

Вот я где!

Ничто этого не доказывало, но Уолден был абсолютно уверен. Он нашел место, где располагалась его хижина, его поляна, – близ озера Нахамаканта. В награду он решил побаловать себя десертом. После ветчины в желе, от которой во рту остался стойкий соленый вкус, он позволит себе ложку-другую бобов с сосисками: томатный соус был откровенно сладким. Ему нужен был сахар.

Протыкая металлическую крышку оставленным отцом старым консервным ножом, Уолден снова взглянул на листок бумаги, который Джек Стивенсон исписал своим хаотичным неровным почерком. Если он надеется, что к его возвращению обед будет готов (и вкусен), в интересах Уолдена, чтобы рыбалка завтра оказалась удачной. Ведь от скудных припасов скоро ничего не останется.

Он пожал плечами. Джек мог бы и сам привезти гамбургеры или пиццу. Глаза Уолдена пробежали несколько строчек убористых и острых букв. Очень разные были его отец и мать, Джек и Лизбет. Она – тонкая, хрупкая, скрытная, непредсказуемая. Он – крепкий, напористый, шумный, раб привычек. Но самыми несхожими у них были почерки. Почерк отца напоминал биение сердца, как его выводит кардиограф на движущейся бумажной ленте. Лизбет же выводила малюсенькие круглые буковки, не отрывая руки от бумаги и едва разделяя слова.

Уже целую вечность Уолден не видел почерка матери. В последний раз это было, когда он относил куртку Джека в химчистку. Приемщица опустошила при Уолдене карманы и протянула ему горсть смятых бумажек. «Это не принимаем», – сказала она. Потом она добавила растянутую резинку, деревянную зубочистку и три монетки. Среди этого хлама Уолден нашел разорванный конверт с маркой Перу, адресованный ему. Внутри была маленькая карточка с обтрепанными уголками, вся в лиловых потеках, словно следах слез. Мать умоляла его наконец ответить.

Он забыл остальное (карточку Уолден разорвал). Лизбет очень мало сообщала о себе. Она писала только, что много месяцев не имеет от него вестей, что она хочет знать. Уолден не помнил слов, только свое смятение. Он так и не понял, что произошло.

Уолден погрузил оловянную ложку в холодное месиво, до краев наполнявшее банку. Вновь думать обо всем этом ему не хотелось. В конце концов, если он уничтожил драгоценную карточку, посланную матерью, разорвал ее на мелкие кусочки и спрятал на дне мусорного ведра в кухне, у него была на то веская причина. Он испугался. Между ним и матерью стоял отец. Джек перехватил эту карточку и, наверно, все остальные письма, которые Лизбет посылала ему. Уолден так и не получил никаких объяснений, кроме брошенной однажды короткой фразы: «Это чтобы защитить тебя». Он закричал, что это неправда, что мама не злая (ему было тогда десять с половиной лет, почти одиннадцать). Джек странно улыбнулся и покачал головой. Это означало: нет, мама не злая.

«Это тут ни при чем».

Больше Уолден так и не смог ничего узнать. Отец хочет его защитить. Мама не злая. Последние месяцы были ужасны. Полны невыносимо жестоких ссор.

Кулак Уолдена с силой опустился на карту. Рефлекс. Когда он убрал руку, появилось второе красное пятнышко между Маттазеунком и Поквокомусом. Крошечные крылышки еще трепетали. Комар. Или мошка.

Потом мама ушла. Окончательно. Джек устранил ее. Вычеркнул. Теперь, когда Уолден увидел марку, он знал, что история про якобы перуанского дипломата, очевидно, верна. Новые пятнышки появились на старинной карте Мозеса Гринлифа. Они падали из его глаз.

Перед тем как лечь, Уолден выцарапал на коре: 12 л 7 м 5 д.

Двенадцать лет, семь месяцев, пять дней.

Но день еще не кончился. После дня приходит ночь.

Он оставил лампу гореть и слышал, как трещат в пламени насекомые. Сегодня вечером темнота пугала его. Шорохи и тени леса были тут ни при чем. Воспоминания детства пришли следом за ним, словно забрались к нему под жесткое шерстяное одеяло.

Вначале – ничего особенного, только «Шевроле-Импала» dark cherry metallic, припаркованная у школы. «Уверяю тебя, папа, не надо за мной приезжать, я прекрасно дойду домой сам». Почему он так стеснялся этой большой машины, которая трогалась, как только дети выбегали из ворот, и, казалось, задевала крылом тротуар? Все ее знали: учителя, ученики и их родители. Отец отвозил его домой.

Все разладилось у Джека и Лизбет, но какое отношение имело это к вишневого цвета «Шевроле»? «Нет-нет, милый, просто отец предпочитает отвозить тебя в школу». Сама мать никогда не садилась в «Шевроле».

Однажды отец страшно рассердился, потому что жена вышла, не включив сигнализацию. На входной двери было теперь два огромных замка и еще крепкая металлическая штанга, на которую Джек запирал дверь каждый вечер перед сном; установили систему сигнализации, связанную с охранной компанией, на окна поставили решетки. И все равно он пришел в неописуемую ярость.

Уолден не присутствовал при этой сцене. Ее театром была ванная комната, совсем рядом с его детской. Он слышал крики, слышал, как Джек называет жену безответственной дурищей, слышал даже, как Джек спрашивает у Лизбет (его отец у его матери), хочет ли она найти сына задавленным на дороге, или с ножом в спине, или с пулей в голове (Уолден долго сомневался: неужели отец действительно произносил эти слова? Еще и сегодня он этого не знал). Потом шум воды отчасти перекрыл их голоса. Они открыли все краны – в раковине, в душе – и даже несколько раз спускали воду в унитазе. Но ссора продолжалась, и под конец Уолден расслышал звук ударов.

Через час он вспомнил, что забыл почистить зубы (кроме шуток?). На подгибающихся ногах он вышел из детской и зашел в темную ванную. В доме воцарилась тишина. Он отлично помнил свое решение: не зажигать свет. Однако руки его ничего не могли нащупать – ни зубной щетки, ни пасты. Шагнув, он наступил на осколки разбитого стаканчика. И да, в конце концов он повернул выключатель. И увидел красные потеки на белоснежной эмали раковины.

Но это был не конец. Мама ушла из дома только семь месяцев спустя. Семь месяцев ада.

Мой отец хотел меня защитить. Теперь он меня бросил.

«Почему, папа?»

Двенадцать лет, семь месяцев и шесть дней

В заколдованном лесу Уолден готов был встретиться с феями, людоедами и кикиморами, готов дать отпор индейцам сиу и алгонкинам – в общем, любому, кто явится. Но если будет грозить опасность, как он сможет противостоять ей, такой нагруженный? На спину он взвалил спортивную сумку, в которой лежали леска и самодельные крючки, пластмассовая фляга и еще разные мелочи, но главное – худо-бедно приладил с одной стороны топор, с другой бейсбольную биту. На плечо повесил карабин «ремингтон». В правой руке держал открытыми, как туристический путеводитель, «Леса штата Мэн». В левой – маленький план сектора, нарисованный отцом.

Конечно, он мог бы пойти по тропе. Полные воды колеи от «Шевроле», казалось, приглашали его туда. Уолден видел сейчас как бы иллюзию, обманчивый мираж. Колеи вскоре исчезнут, потом и тропа затеряется в непроницаемых глубинах огромного леса. Уолден не верил ни в камешки Мальчика-с-Пальчик, ни в нить Ариадны. В его сознании Джек совершил почти что чудо, добравшись сюда, – такой загадочный, такой тайный фокус, что даже завязал ему глаза, прежде чем его показать. Любитель головоломок, лабиринтов и других игр для ума, Уолден знал, что в некоторых случаях вход и выход – не одно и то же.

Впрочем, когда идешь на рыбалку – просто идешь на рыбалку.

Вид у него был, должно быть, дурацкий с книгой и планом в руках, когда он перелезал через пни, взбирался на поросшие травой холмики, перешагивал через торчащие из земли камни и хрустел толстым ковром из иголок, листьев и сухих веток. Он шел как будто ощупью, между лужицами света и колодцами темноты. Лес был зыбкий, изменчивый, коварный. Уолден шел не один, окутанный гудящим двойником, трепещущим облаком. Мухи, комары и мошка следовали за каждым его движением, были маской на его лице, перчаткой на его руке. Несколько минут он поерзал, скованный своим тяжелым снаряжением. Он хлопал по насекомым, раздавил десятки на рукавах и щеках. Попытался ускорить шаг, побежал сквозь кустарник. Они никуда не делись, даже рот был полон.

Думаешь, что не сможешь привыкнуть, но ко всему привыкаешь. В темном лесу Мэна наверняка встречались и более опасные попутчики. Они попадались Уолдену на страницах, когда он листал труды бродяги-философа: медведь, рысь, дикая собака, орел, ястреб. Он оглядывался направо и налево, всматривался в землю под ногами, прислушивался. Несколько сотен ярдов, указывал план. Возможно, он уже заблудился.

Ему нужно было удилище.

Удача улыбнулась ему: он заметил орешник. Теперь он высматривал уже не длинную гибкую ветку. Он видел висящие на ветвях коричневые скорлупки в зеленых воротничках. Источник пищи, первая добыча за день!

Уолден положил на землю сумку, сбросил с себя всё, что мешало, и взял топор. Он надеялся убить сразу двух зайцев. Без малейших усилий он срубил несколько веток. Орехи прятались в листве, их было больше, чем он ожидал. Недолго думая он разбил несколько штук большим плоским камнем. И тут обнаружил, что убил не двух зайцев, а трех. У него было удилище, у него были орехи, и еще была наживка. Лучше куска сосиски – живые червячки. В белой мякоти каждого ореха была маленькая дырочка, в которой извивался червяк, кольчатая личинка с черной головкой.

Уолден сгрыз несколько ядрышек, нашел их горькими, сплюнул и продолжил свою экспедицию с полными карманами орехов в красивых скорлупках. Еще у него теперь было длинное, идеально гибкое удилище; он только боялся, что не хватит рук до конца пути.

К счастью, лес поредел. Плохо различимая тропа, скорее ручей грязи, привела его к цели – к берегу озера. Уолден перебрался через несколько валунов, и глазам его открылось зрелище, от которого захватило дух. Озеро, его озеро, было не просто водоемом. Оно предстало ему мыльным пузырем, который надувается на конце трубочки, длинной радужной каплей, разрезанной на ломти светом. Но это было лишь первое из бесконечной цепочки. Насколько хватало глаз озёра следовали одно за другим и взбирались в небо. Между ними, как на карте Мозеса Гринлифа, тянулись ниточки рек. Эта картина, эти зеленые и голубые пятна, соединенные извилистыми потоками воды, словно бусины рассыпанного ожерелья, казалось, лежали калькой на мощных крыльях безбрежного леса, где смешались желтый, коричневый, рыжий, пурпурный и фиолетовый цвета. Щуря глаза, Уолден видел лишь золотое и красное. Вдали, за кудрявыми от леса холмами, на которых вскипала там и сям пена водопадов – Уолден слышал их глухое эхо, – вздымались бока горы, вершина которой терялась в облаках.

Всего несколько шагов отделяло его от тихого берега – несколько шагов, несколько камней, лохматый кустарник и кривое дерево, густая крона которого смотрелась в озерную гладь. Уолдену едва хватило места пристроить свой скарб – сумку, ружье, топор, биту – и сесть на сухой клочок земли. В одно мгновение удочка была готова. Червяки извивались, ему даже показалось, что они кусаются. Наконец он ухитрился нанизать трех на металлический крючок и закинул удочку, крепко сжимая в руке ореховый прут. Рыбы были, несколько раз он видел их вытянутые силуэты. Трехфунтовая щука, папа! Ах! Если это будет сегодня, может быть, отец вернется…

Солнце было бледное, но Уолден следил за его движением; оно стояло низко над холмами, оставляя на озерах пятна, словно пенистые плевки. Его крючок мотало невидимым течением, и червячки, наверно, давно утонули. Уолден несколько раз вынимал и снова закидывал удочку, различая под водой все более многообещающие силуэты. Три фунта или даже четыре; почему бы не пять! Или это был затонувший валун, который оживляли лучи солнца под водой?

Его рука падала, плечо затекло. Нелегкая это работа – стать мужчиной. Уолден понял, что щука никогда не клюнет. Ярость, обостренная голодом, охватила его. Он ее хочет, и он ее получит, эту рыбину, которая неустанно плескалась в двух метрах от него. Прыгнув в воду, он поймал бы ее. Тогда, недолго думая, он схватил «ремингтон», зарядил его, прицелился. Он выстрелил в ту секунду, когда глаза его заволокла тень.

Грохот, казалось, отскакивал от озера к озеру, точно плоский камень по воде, и отдавался звоном в лесу справа и слева. Уолден напрягся, сознавая, что нарушил что-то в старых землях Мэна. Хруст справа подтвердил ему это. Выстрел выманил из чащи зверя, который прятался в зарослях, величина его в тени листвы показалась Уолдену чудовищной. Сначала он увидел лишь монументальный зад, потом зверь повернулся, и показалась голова, еще блестящая от воды и листьев. Уолден вздохнул с облегчением: это был не медведь. Массивный, на высоких ногах, почти черный, зверь был увенчан широкими плоскими рогами. Название забылось, но он выудил его из памяти: лось. Самец, настоящий, сказал бы отец, потому что у самки нет рогов. Этими рогами он любовался в музее много лет назад.

Лось (Уолден ломал голову вспоминая) не агрессивен, разве только в сезон гона и когда приближаются к его малышу. Он может даже быть почти ручным в краях, где на него не охотятся. Этот, во всяком случае, не обратил никакого внимания на чужака, прервавшего его завтрак, и удалился надменным шагом.

На воде теперь расплывалось розовое пятно, лопались пузырьки. Пуля попала в цель, это была бойня, она ведь не предназначена для пресноводной дичи! Мертвая рыба плавала в нескольких кабельтовах от берега – слишком далеко, чтобы он мог ее достать. Он не знал, была ли это щука. Зрелище отбило у него аппетит, но разожгло отчаянную жажду. Наверно, от мысли, что озеро теперь грязное и он не сможет из него напиться. Он слышал поблизости журчание родников. Отыскать их стало его единственной заботой.

Собрав все свое снаряжение, Уолден отправился дальше по лесной тропе и шел, опустив голову и насторожив уши. Чистый ручей, журчащий водопад… шорох его подошв по ноздреватой земле мешал ему теперь слышать их освежающее пение. Он уже жалел, что не последовал примеру лося, который ел и пил одновременно, погрузив голову в озеро. Еще немного – и он принялся бы лизать влажный мох и траву. Почему же он не захотел окунуться в озеро?

Достаточно было нескольких шагов, чтобы улетучились все его ориентиры. Троица желтых берез, сосна, обезглавленная давней грозой, чья расколотая верхушка выглядела как гнилой зуб, зеленый от мха валун, орешник, у корней которого он собирал ветки, кору и пустую скорлупу. Он шел по новой тропе, окаймленной чахлыми ростками, которая внезапно ушла в кратер с обугленными пнями и ветками.

Теперь Уолден колебался. Пейзаж изменился, изменился лес. Выстрелив из карабина, он нарушил гармонию этих мест, разорвал их безмятежную красоту и пробудил темные силы. Огромный лес штата Мэн обступил его, давая ему знать свое могущество.

Спокойный и равнодушный утром, теперь лес показался ему враждебным. Он спотыкался о корни, колючки цеплялись за его ноги, грязь всасывала подошвы, и донимали его уже не мошки и даже не комары, но агрессивные оводы, слепни.

Потом возник этот кратер. Черная дыра, где все сгорело и остались только обугленные пеньки. В этой угольной пустыне росли кусты диких ягод, богатство штата: брусника, черника, голубика. Увы, лето прошло, и на кустиках еще висели лишь редкие высохшие комочки.

В просвет между деревьями, когда он присел, чтобы дать облегчение спине и затылку, Уолден увидел далекий дым. Не горела ли другая часть леса? Убедившись, что нет, что этот маленький серый дымок не мог быть знаком бедствия, он постарался запомнить направление и мысленно перенес его на свой план. Место располагалось, очевидно, вне зоны, обозначенной отцом, внутри которой Уолден должен был находиться в безопасности, как игрок в бейсбол на базе.

Большего ему и не надо было. Несколько секунд, несколько метров он больше не смотрел, куда ступает, лишь избегая переплетенных ветвей, колючих зарослей, коварных камней, полных грязи выбоин. Он сломал сухую ветку, споткнулся. Услышал свист. Звук доносился из чащи слева.

Уолден замер, содрогнувшись от ужаса. Он всегда панически боялся змей, а этот свист, сопровождаемый тихим шорохом, наверняка мог быть издан только рептилией. Он не знал, какие их виды ползали в чащах Мэна (Г. Д. Торо не распространялся на этот счет). Затаив дыхание, он сбросил ремни, натиравшие ему плечи, и тихо как только мог поставил спортивную сумку на землю. Хотел было взять «ремингтон», но вспомнил, что лес не любит треска пороха и ополчился на него, с тех пор как он выстрелил. Да и цель была слишком близко. Медленно, очень медленно он выпростал биту, подаренную когда-то отцом, на ручке которой еще была видна наполовину стертая от пота подпись Кэла Рипкена-Младшего.

Надо было действовать быстро, напасть скорее, чем нападет змея, бить, как бил когда-то великий Рипкен. Когда летит мяч, два раза не замахиваются, долго не раздумывают. «Надо, – говорил Джек Стивенсон, – быть быстрым и ловким, как Зевс, когда ловит молнию». «Он ею крутит, папа, – отвечал Уолден, – это не одно и то же».

Уолден готовил удар, как будто был на базе. Застыв, замерев, подняв биту на согнутых руках. Но удар скорее должен был быть как в гольфе – шарканьем «клюшки» по земле. Цель была безмолвной и невидимой. Он видел, как делали его более способные товарищи, так же перенес весь свой вес на выставленную ногу, левую, и обрушил божественную молнию широким круговым движением.

– Хоум… ран! – вскрикнул он.

Бита встретила препятствие, одновременно мягкую и тяжелую массу, которая не была ни пнем, ни камнем, ни тем более змеей. Уолден сначала ничего не разглядел, кроме взлетевших рыжих листьев, зато отчетливо услышал короткий жуткий визг. Зверек упал тремя метрами дальше и задергался в луже крови. Он был похож на плюшевого медвежонка, и Уолден не сразу вспомнил его имя. Это был сурок. Он собрал свои вещи и отошел, прежде чем зверек перестал дергаться.

Теперь, сам не зная почему, он отмечал свой путь топором, ломая ветки, обрубая стволы. Уолдену казалось, что он знает, куда идет, и действительно вскоре он нашел тропу и все еще заметные широкие следы «Шевроле-Импалы» 1995 года выпуска. Он гордился собой при мысли, что может теперь вернуться туда, откуда пришел, вернуться к сурку, к кратеру, к загадочному дымку. Но, увидев колеи от отцовской машины, он получил удар, от которого пошатнулся, хоум-ран в самое сердце. Ветер и дождь смазали колеи, их заполнили земля и сосновые иглы. Скоро они совсем сотрутся. Как будто его отец исчез навсегда.

В хижине Уолден жадно выпил остаток воды из бутылки. Он уже принял решение. Ему надо было бежать из этого леса как можно скорее, пока тот не рассердился всерьез. За какие-то полчаса он убил двух его обитателей, рыбу и сурка, просто так, зазря, и потревожил одного из его властелинов, лося. За это придется платить, он был уверен. Вдобавок он вернулся с пустыми руками, без воды и без провизии. Он оттягивал момент, когда придется вскрыть последнюю банку. Он сохранил напоследок свое любимое – чили кон карне.

Стоя у стола, Уолден развернул перед собой карту Мозеса Гринлифа, борясь с унынием, которое накатило на него перед этим лабиринтом. Поддайся он ему, страх, нахлынувший, когда он шел по тропе, взял бы верх: ни входа, ни выхода, лес – это мир, из которого не выбраться. Он выложил на откидную крышку цветные карандаши и автоматический простой карандаш, с которыми никогда не расставался, они были разбросаны в глубинах его спортивной сумки среди старых носовых платков, смятых проспектов, крошек от чипсов и печенья.