Текст книги "История знаменитых путешествий. Марко Поло"

Роскошное поместье Хубилай-хана служило всего лишь местом летнего отдыха. Трехдневный путь по степи приводил монгольского владыку в его знаменитый летний дворец, Шанду, или Ксанаду, как его назвал в своей знаменитой фантасмагорической поэме «Кубла Хан, или Видение во сне» Сэмюэл Тейлор Кольридж.

Хотя описания дворца порой выглядят как поэтический вымысел, Ксанаду существовал в действительности, реальный, как земля под ногами, и Марко довелось хорошо его узнать. «В этом городе, –  говорит он читателям, –  Хубилай-хан построил огромный дворец из мрамора, искусно обработанного, и из иных красивых пород камня». Марко открылись виды, описание которых воспламенило подпитанное опиумом воображение Кольриджа.

Марко пишет: «Залы, и комнаты, и переходы все позолочены и дивно расписаны изнутри картинами и изображениями зверей, и птиц, и деревьев, и цветов, и многих вещей, так хорошо и искусно, что видеть их –  радость и чудо. В сторону от дворца идет стена, одним концом смыкающаяся с городской стеной, а другим концом замыкающая шестнадцать миль земли. Дворец укреплен, как замок, в котором имеются фонтаны и реки проточной воды, и очень красивые лужайки и рощи».

В этом своеобразном Элизиуме помещался роскошный королевский зверинец. «Великий хан держит там все виды животных, как то: оленей, и ланей, и антилоп, и напускает на них кречетов и соколов, которых держит в клетках. Он часто делает это для забавы и удовольствия. Посреди парка, где расположена прекраснейшая роща, великий хан» –  все еще остававшийся невидимым, хотя присутствие его все явственнее ощущалось с каждой милей, – «устроил себе для жилья чертог или галерею, целиком из тростника (то есть бамбука)… и на верху каждой колонны большой дракон, весь позолоченный, обвивает хвостом колонну и поддерживает крышу головой, и простирает лапы, одну вправо, чтобы поддерживать крышу, а другую таким же образом влево… крыша этого дворца также сделана из тростника и позолочена и отлакирована так хорошо и густо, что вода никак ей не вредит, и росписи никогда не смывает, и это самое удивительное в мире, чего не может постичь тот, кто его не видел».

Отточивший наблюдательность Марко описывает это чудо монгольского прикладного искусства –  здание, которое Кольридж пятьсот лет спустя увековечит как «величественный дворец Кубла Хана». «Тростник, из которого построено это жилище, имеет более трех или четырех ладоней в толщину и от десяти до пятнадцати футов в длину. Их разрезают по узлам, от одного узла до другого, и расщепляют вдоль, и так делают черепицу. Из этого тростника, столь толстого и большого, сделаны колонны, балки и перегородки, (так что) можно разобрать все здание и выстроить заново. Этот дворец Хубилай-хана, о котором я говорил, сделан полностью из тростника. Каждая черепица закреплена гвоздем для защиты от ветров, и они так хорошо составили и подогнали этот тростник, что он не пропускает воду, и дождь сливается вниз».

Еще более занимательно, что все строение поддавалось разборке и переноске, совсем как скромные юрты, в которых жили кочевые монголы. Как-никак, культура оставалась кочевой сверху донизу.

«Хубилай-хан велел устроить все так, что его можно легко снять и легко установить, сложить и доставить по кускам, куда он пожелает, потому что, когда он сложен и возведен, более двух сотен крепких шелковых веревок удерживают его, как палатку, со всех сторон, чтобы легкий тростник не снесло ветром.

И скажу вам, что Хубилай-хан проводит в том парке три месяца в году, то есть июнь, июль и август, иногда в мраморном дворце, а иногда в тростниковом. Причина, по которой он остается там, –  желание избежать жгучего зноя, потому что там воздух весьма умерен и хорош, не горяч, а очень свеж».

Хотя речь Марко богата поэтическими образами и европейцы, вплоть до Кольриджа, читали его книгу как развлекательную фантастику, это описание сделано по личным наблюдениям.

Хубилай-хан, очевидно, был сам себе законом, грозным и всесильным, он ослеплял подданных своим величием, но в принятии важных решений зависел от предсказателей судьбы. «Когда Хубилай-хан остается в этом дворце, и случается дождь, или туман, или плохая погода, при нем есть мудрые звездочеты и чародеи, которые выходят на крышу дворца, где живет Хубилай-хан, если в воздух поднимается грозовая туча, начинается дождь или туман, и своей мудростью и заклинаниями разгоняют все тучи, и дождь, и всю непогоду, хотя повсюду кругом погода остается плохой».

Присмотревшись, Марко заметил, что при дворе имеются два типа звездочетов: одни из Тибета, а другие из Кашмира [20]20
  Название, которое использует Поло, похоже на «Кашмир», но не исключено, что имеется в виду какое-то другое место. Оригинальный текст Марко Поло утрачен, а при переписывании и переводах текста на другие языки имена собственные пострадали в первую очередь. Даже оригинал авторства Рустикелло был написан на франко-итальянском литературном языке, который отличался от диалекта Поло. Уже невозможно установить, как Марко произносил это название.


[Закрыть], практиковавшие черную магию и, по-видимому, искусно манипулировавшие Хубилай-ханом. «Им ведомо дьявольское искусство, они больше всех людей знают заклинаний и повелевают дьяволами, –  говорит Марко, –  так что я не считаю их величайшими чародеями мира… Всего этого они добиваются дьявольским искусством, а другим внушают, что это благодаря их добродетели, и святости, и Божьей воле». Словно обнажая свою сущность, «они ходят грязными и немытыми, не заботясь ни о своей чести, ни о тех, кто их видит: они оставляют грязь на лицах, никогда не моются и не причесываются, но всегда ходят нечистыми».

Словом, звездочеты из Кашмира –  «самый злой род некромантов и чародеев» –  были попросту отвратительны.

В подтверждение их дурного характера Марко приводит историю, несомненно, ужасавшую его слушателей: «Когда они узнают, что кто-то приговорен к смертной казни за свои злодеяния и ожидает смерти от властей той земли, того обреченного отдают им, и они берут его и съедают его; но если он умирает своей смертью, они не станут его есть ни за что на свете». Чтобы в полной мере продемонстрировать их дьявольское могущество, Марко выдумывает небылицу, безотказно действовавшую на читателей несколько веков: «Когда великий хан сидит за обедом или за ужином в своем великом зале, за огромным столом, имеющим более восьми локтей в высоту, и золотые чаши для питья стоят посреди возвышения на другом конце зала в десяти шагах от стола, полные вина, молока и других добрых напитков, тогда эти мудрые чародеи… добиваются своими чарами и искусством, чтобы полные чаши сами собой поднимались с возвышения и по воздуху переносились к великому хану, притом что никто их не касается. Когда же он выпьет, чаши возвращаются на прежнее место». На случай, если бы слушатели усомнились в этом сообщении, Марко настаивает, что все это происходило на виду у всего двора. «Они проделывают это иногда на глазах у десяти тысяч человек, и в присутствии любого, кто пожелает это видеть, и это правда, достойная доверия, а не ложь, потому что это происходит за столом повелителя каждый день».

Марко описывает происходящее, словно видел все своими глазами. Возможно, энтузиазм в данном случае ввел его в обман чувств, или чародеи сумели отвести ему глаза, как и всем присутствующим.

Как бы ни было великолепно зрелище летнего дворца, ничто не могло сравниться с белоснежными табунами Хубилай-хана. «У этого властителя есть порода белых коней и кобыл, белых как снег, без иных цветов, и число их огромно» –  более десяти тысяч в табуне, если верить Марко. Столь же впечатляли огромные стада «очень белых коров».

Молоко, которое давали белые кобылы и коровы, почиталось драгоценным, так что «никто в мире не смел пить его, кроме великого хана и его потомков», а также «другого народа этой земли, называемого хориаты (ойраты)». Давным-давно, говорит Марко, великий хан даровал хориатам эту привилегию «в награду за великую победу, которую они одержали с ним к его чести». Тогда «он пожелал, чтобы они и их потомки питались той же пищей, которой питаются великий хан и его родичи. И потому только два этих рода питаются от вышеуказанных белых животных и от их молока».

Все остальные оказывали особый почет благородной белой скотине. Марко продолжает: «Когда эти белые животные идут на выпас лугом или лесом и проходят дорогой, которой хочет пройти человек, он оказывает им такое почтение, что не одни только простые люди, но и великие господа и бароны, видя, как они идут, ни за что не дерзнут пройти между ними, но будут ждать, пока они все пройдут, или далеко обойдут стороной, на полдня пути, чтобы не пришлось проходить между ними».

В глазах монголов эти животные обладали магическими свойствами. «Астрологи сказали великому хану, что он должен прыскать молоком белых кобылиц в воздух и на землю каждый год в двадцать восьмой день августовской луны, чтобы воздух и земля вволю напились». Тогда «все его (хана) владения будут процветать, и мужчины и женщины, и звери и птицы, и посевы, и все, что растет».

Почитание белых кобылиц и их молока отмечалось ежегодным праздником, который приходился на день выезда хана из летнего дворца, 28 августа. «Ко дню праздника, –  сообщает Марко, –  запасают много молока в особых сосудах, и хан собственными руками разливает молоко здесь и там в честь своих богов. Астрологи пьют это молоко». Напившись кумыса, властитель и его придворные впадали в пьяное оцепенение.

Вслед за пиром наступало время трезвого выезда из Ксанаду и разборки летнего дворца. Марко говорит, что Хубилай-хан «так спланировал, что может снять его и увезти куда захочет очень быстро, и весь он укладывается по частям и уносится с большой легкостью, куда прикажет владыка». После этого кочевники снимались с места.

Европейцам трудно было поверить в существование разборного переносного летнего дворца, построенного из бамбука или другого прочного легкого материала, который можно разобрать и перевезти, подобно мебели, однако все так и было, как описывает Марко. Хотя казалось, что он жил среди примитивных воинов-язычников, в действительности он очутился в месте слияния культур, на несколько веков опередивших Западную Европу. Как мог он втолковать это скептически настроенным читателям? Заставить их поверить в будущее было непосильной задачей даже для настойчивого и красноречивого Марко.

Дальнее путешествие оказалось исключительно трудным и опасным, отняло много времени, и вот наконец Поло могли отдохнуть под гостеприимным и надежным покровительством хана. Со временем им предстояло понять, что они оказались в ловушке –  размером с целую Азию, но все же в ловушке. Хубилай-хан представлялся неуязвимым императором, почти божеством, но в действительности был тщеславным и уязвимым деспотом, и, соответственно, неустойчивым было положение Поло в его империи. Поскольку их личная безопасность зависела от его расположения, они не могли ни противоречить ему, ни бежать от него, если хотели когда-нибудь снова увидеть Венецию. А если бы что-то случилось с ханом, они оказались бы в руках его врагов.

Но пока Марко был слишком ослеплен близостью могущественного властелина, чтобы о чем-то беспокоиться. Он добрался до кульминационного пункта своего повествования. «Теперь расскажу вам, –  обещает он, –  воистину поразительные факты о величайшем владыке владык всех татар, воистину благородном хане по имени Хубилай».

Марко Поло свысока убеждает своих читателей, в особенности венецианцев, изучать опыт Хубилай-хана в построении империи. Его продолжительный отчет читается как обсуждение вопросов о наилучшем способе управления империей и в таком качестве становится средневековым эквивалентом другого итальянского труда по искусству правителя: «Государя» Макиавелли. Хубилай-хан представляется Марко великим правителем: воином, деспотом и мудрецом в одном лице. Хубилай-хан был для венецианца человеком из плоти и крови и в то же время монументальной фигурой масштаба Александра Великого, правителем, способным преобразить мир и саму историю. Хубилай-хан был воплощенной мощью –  военной, сексуальной и духовной.

«Народ держится смиренно, тихо и спокойно на полмили вокруг места пребывания Хубилай-хана, из уважения к его превосходительству, и не слышно ни звука, ни шума, ни криков и громких разговоров, –  рассказывает Марко о жизни в монгольском дворце. –  Каждый барон или знатная особа всегда имеет при себе маленькую красивую вазу, в которую он сплевывает, находясь во дворце, потому что никто не осмеливается плевать на пол».

Поддерживая изысканную атмосферу дворца, посетители надевали особую обувь: «красивые туфли без задников из белой кожи, которые они приносят с собой». Марко объясняет, что, «когда они прибывают ко двору, если хотят войти в зал, ожидая, что владыка спросит о них, они надевают эти красивые белые туфли и отдают другие слугам, чтобы не испачкать ковры из шелка, искусно вытканные золотом и другими цветами».

А теперь настало время одетому в лучшие наряды Поло предстать перед воплощением богатства и власти, перед вождем монголов Хубилай-ханом.

«Когда благородные братья, мастер Никколо и мастер Маттео, и Марко вступили в великий город (Ханбалык), в котором пребывал хан, они немедля направились к главному дворцу, где нашли великого хана среди большого числа его баронов. И они преклонили перед ним колени с великим почтением и в смирении простерлись на земле».

Простершись перед всесильным монгольским правителем, они ждали в почтительном, но тревожном молчании, пока «великий хан велел им подняться и встать перед ним, и принял их с почетом, и устроил для них великое празднество и пир». Хубилай-хан охотно завязал с Никколо и Маттео беседу, расспрашивая «об их жизни и как они проводили» годы, когда отсутствовали при монгольском дворе. «Братья отвечали ему, что они всем довольны, поскольку нашли его в здоровье и силе».

Покончив с предварительными любезностями, Хубилай-хан пожелал услышать, «какие дела» братья вели с «главным понтификом». По словам Марко, Никколо и Маттео «объяснили ему хорошо и искусно, с большим красноречием и по порядку, что они сделали, и были выслушаны в продолжительном молчании всеми господами и баронами, которые много дивились их великим и долгим трудам и великим опасностям». Закончив отчет, они вручили Хубилаю папские грамоты, которые везли с собой от Акры до Ханбалыка. Вождь монголов похвалил их «усердие» в свершении столь непосильной задачи. Это было еще не все.

С венецианской пышностью они преподнесли ему святой елей, доставленный от лампад при Гробе Господнем в Иерусалиме, которого он так сильно желал. Хубилай-хан принял магическую субстанцию «с великой радостью, как величайшую драгоценность, и приказал хранить ее с почетом и благочестием, и ничто не было для него дороже или желанней». Такое сочетание благочестия и наивности типично для монголов. Трудно представить, чтобы папа или другой религиозный лидер Запада принял бы монгольскую реликвию, сколь бы важной она ни была, иначе как диковинку –  если бы принял вообще.

Далее пришла очередь молодого Марко. Отец и дядя официально представили молодого человека правителю. «Великий хан, увидев Марко, каковой был молодым холостяком благородных достоинств, спросил, кто он», –  рассказывают читателю. «Повелитель, –  сказал его отец, мастер Никколо, –  он мой сын и твой слуга, самое главное мое богатство, которое я доставил в этот мир через великие опасности из дальних земель, чтобы представить тебе твоего слугу». Можно вообразить, как пылали щеки юноши, трепетавшего от торжественного и близкого знакомства со столь важной персоной и от сознания важности происходящего –  ведь отец только что определил его на службу к Хубилай-хану.

– Добро пожаловать, –  сказал великий хан. –  Я весьма им доволен.

Книга вторая
Азия

7
Повелитель Вселенной

 
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог.
 

Благосклонность Хубилай-хана стала поворотным пунктом в жизни молодого Марко. Отныне он выходит из тени старших и становится самостоятельным действующим лицом. Его впечатлительный, любознательный, изменчивый характер оказался идеально подходящим для императора и его империи. Так случилось, что величайший правитель на земле распознал, какие надежды подавал наблюдательный проницательный пришелец с таинственного Запада, и стал учить его жизни. Вместе они высвободили подлинного Марко из рамок, установленных Венецией, и Марко под влиянием хана превратился в путешественника, который остался в истории. На протяжении семнадцати лет Марко Поло и Хубилай-хан составляли весьма необычную пару в качестве повелителя и слуги, ученика и учителя и даже отца и сына.

Марко хвастал, что Хубилай-хан выказывал ему «величайшее благоволение» и числил его «среди самых знатных своих домочадцев, отчего он пользовался почетом и признанием прочих придворных». В свою очередь, молодой венецианец изучал своих необычных хозяев. «Оставаясь при дворе великого хана, этот юноша… будучи выдающегося ума, изучил обычаи татар, их язык, их письмо и искусство стрельбы из лука столь хорошо, что всем это представлялось чудом», –  пишет он с характерной для него нескромностью. Вскоре он освоил «несколько языков и четыре другие письменности». Вооружившись этими знаниями, он изучил Хубилай-хана, быть может, лучше, чем хан знал сам себя, и навеки запечатлел его образ в сознании людей Запада.

Для европейцев Хубилай-хан, как и его предки, был скорее демонической силой, чем личностью. Марко, очевидно, трепетал перед монгольским вождем, но в то же время задался целью придать ему человеческое лицо –  акт настоящего иконоборства.

«Великий владыка владык, именуемый Хубилай-хан, таков, –  начинает Марко. –  Он хорошего и красивого сложения, не слишком мал и не слишком велик, но среднего роста. Плоть, покрывающая его, везде хороша, все его тело более чем хорошо оформлено. Лицо у него белое и красное, как роза; глаза черны и красивы, нос хорош и хорошо посажен». Это описание выглядит несколько идеализированным: портреты хана в зрелом возрасте изображают его весьма тучным и щекастым, но при этом благородным и одухотворенным.

В преклонении перед сей августейшей персоной Марко впадает в восторженный тон. «Титул “хан” означает “Великий владыка владык”, и он, несомненно, носит этот титул по праву, ибо каждый должен знать, что великий хан –  самый могущественный из людей, существующих ныне в мире, как по числу подданных, так и по землям и богатствам, –  не преувеличивая, напишет впоследствии Марко. –  Вам следует знать, что он происходит по прямой правящей линии от Чингисхана… он шестой в роду великих ханов всех татар». Хотя к тому времени, как хан вторично принимал Поло в Ханбалыке, ему пошел шестой десяток, он до последнего времени вел жизнь, полную опасностей, и стал ханом не только по случайности рождения, но и благодаря хитроумию и отваге на поле битвы.

Отцом Хубилай-хана был четвертый сын Чингисхана, Толуй, а матерью –  замечательная женщина по имени Сорхахтани-беки. Она главным образом и сформировала великодушный характер и широту религиозных убеждений будущего императора. За отсутствием мужа она сама воспитывала сына и внушила ему миропонимание и взгляды, которые он сохранил на всю жизнь.

После того как Толуй спился до смерти, Сорхахтани проявила дух независимости. Она отвергла брачное предложение брата Толуя, Угэдэя, и других и сама растила детей. Ее политическое чутье, сочетавшееся со спокойной уверенностью в себе, заслужили ей всеобщее восхищение. Один из мудрецов той эпохи, сириец Григорий Бар-Эбрей, сын еврейского врача, ставший епископом и комментатором Библии, так говорит о Сорхахтани: «Если бы я встретил среди рода женщин вторую подобную ей, то сказал бы, что женский род далеко превосходит мужской».

Сорхахтани исповедовала несторианское христианство, и потому Хубилай-хан относился к христианству значительно благосклоннее, чем могли ожидать поносившие его европейцы.

Марко, как и другие, знал о ее вере и потому полагал, что у него найдется нечто общее с ее сыном, самым экзотическим из правителей. Однако религиозные взгляды матери Хубилая были сложнее, чем предполагала исповедуемая ею религия. Она активно поощряла религиозную терпимость –  отчасти по убеждению, отчасти из политических соображений. Она принимала и буддизм, и даосизм, и ислам, лишь бы добиться поддержки населения, подчиненного ее семье. Соблюдая христианскую обрядность, она в то же время щедро жертвовала мечетям и мусульманским учебным заведениям. И заставила Хубилая изучить монгольские охотничьи обычаи, и настояла, чтобы он выучил уйгурский, один из нескольких языков, принятых среди монголов.

Столь же просвещенным было ее управление делами северной области Китая, которой она правила легкой рукой. Одним из серьезных вызовов, с которыми столкнулись монголы, пытаясь установить контроль над Китаем, было столкновение двух противоположных образов жизни: китайских крестьян и кочевников-монголов. Вместо того чтобы принуждать китайских подданных к переходу на кочевое существование, приспособленное к бескрайним, но зачастую бесплодным территориям, Сорхахтани позволила им жить согласно земледельческим обычаям предков: результатом для монголов стал щедрый рост налоговых поступлений.

Хубилай перенял новаторский подход матери к управлению этими китайскими провинциями. Он принял и ее политеизм, обеспечивший ему поддержку подданных, и многообещающие приемы в экономике. Однако в молодости он часто уезжал далеко от дома, а монголы правили теми же провинциями куда более жестко. Они принуждали китайских крестьян переселяться на новые места, разрушая хрупкие родовые связи; они вводили непосильные налоги и нещадно эксплуатировали китайских работников. К тому времени, как Хубилай обратил внимание на эти перегибы, китайцы толпами бежали из его владений.

Хубилай попытался восстановить утраченное равновесие, заменив монгольскую налоговую систему ее китайским эквивалентом, так называемыми умиротворяющими комиссионерами. Он радушно встречал перешедших в его владения китайцев, и к 1250 году часть беглецов возвратилась, выразив тем примирение с монгольским образом правления.

Хубилай, полагавшийся в управлении своей империей на иноземцев, постепенно стал самым немонгольским из монгольских правителей; монголы часто упрекали его в отступлении от монгольских обычаев и принятии китайской культуры во всех ее проявлениях: языке, манере одеваться, религии (имея в виду буддизм) и методах управления. В этих упреках была доля истины, поскольку Хубилай вербовал советников, невзирая на их происхождение. Монах по имени Хай-юнь наставлял хана в китайском буддизме. Он дал второму сыну Хубилай-хана китайское имя Чинким (Чжэнь-цзинь) –  «Истинное Золото». За ним последовал другой китаец, и скоро молодой монгольский вождь постигал законы Конфуция. При его дворе стали появляться тюрки-уйгуры, мусульмане и христиане несторианского толка, и каждый получал при нем место. По некоторым сведениям, Хубилай прислушивался к советам сорока советников столь разнообразного происхождения. Много лет спустя, когда мусульмане и европейцы, отважившись преодолеть опасности Шелкового пути, появились при его дворе, Хубилай, естественно, пригласил и их на службу к монголам. Со временем он разделил своих подданных на четыре основные части. Первыми шли монголы, которым доставались самые высокие посты. За ними следовали так называемые цветноглазые, под которыми разумелись персы и выходцы из Средней Азии. Затем шли уроженцы Северного Китая и, наконец, Южного Китая –  две наиболее многочисленные, но наименее влиятельные группы.

Хубилай-хан, даже усвоив сложные придворные обычаи китайцев, сохранил впитанный с молоком матери вкус к переносным жилищам, охоте, коням и поединкам. Со временем он задумался, не слишком ли полагается на избранных китайских советников. Слышали, как он вопрошал, не ускорят ли буддисты и конфуцианцы конец его династии. Он недостаточно бегло владел китайским, чтобы уследить за изысканными беседами окружавших его конфуцианцев. Те, кто желал наставлять его в конфуцианской доктрине, должны были полагаться на монгольского переводчика. Он готов был принять целый мир, но только на своих условиях.

Будучи восходящим к власти правителем, молодой Хубилай должен был надзирать над четырьмя отдельными домашними хозяйствами, каждым из которых распоряжалась одна из жен. Чаби, его вторая жена, затмевала остальных как популярностью среди подданных, так и влиянием на своего замечательного мужа. Они поженились в 1240 году или незадолго до того, когда Хубилай-хану было около двадцати пяти лет. Чаби исповедовала тибетский буддизм, она жертвовала свои драгоценности буддийским монастырям и скоро вдохновила обратиться к буддизму и Хубилая.

В уверенности, что силой своей власти способен преодолеть все различия –  религиозные, лингвистические и прочие, –  Хубилай-хан стремился закрепить союзы внутри Монгольской империи и постепенно доказывал, что станет достойным вождем. В 1225 году он способствовал своему брату Мункэ захватить юго-западные провинции Китая. Через три года, как говорят хроники, он поручил еще одному уважаемому китайскому ученому, Лю Бинчжуну, выбрать подходящее место для столицы Монгольской империи. Тот выбрал Ксанаду –  это название, по крайней мере в сознании европейцев, приобрело бесконечно романтичное звучание, однако означало оно попросту «Верхняя столица», поскольку располагалась к северу от зимней столицы Ханбалык.

Смерть Мункэ в августе 1259 года открыла Хубилаю путь к возвышению. В мае 1260 года собрание монгольских ханов –  «курултай» –  поставило его «великим ханом». Ему было тогда сорок пять лет.

Через месяц после избрания Хубилая его младший брат Ариг-Буга, заручившись основательной поддержкой недовольных монгольских вождей, также провозгласил себя «великим ханом». Укрепившись в Каракоруме, Ариг-Буга поклялся свергнуть Хубилай-хана и верных ему вождей. Узнав о намерениях соперника, Хубилай приостановил военную кампанию в Центральном Китае и созвал совет своих военачальников, решая, как отвратить этот вызов его власти. Те рекомендовали Хубилаю в целях единства монголов произвести новые выборы. Хубилай, будучи преемником по назначению, должен был подчиниться выбору, сделанному его родичами и главными вождями. Голосование не дало решающего результата: у каждого претендента имелись преданные сторонники, и таким образом возникли основания для многолетнего конфликта между соперничавшими партиями.

Желая укрепить свои позиции, Хубилай заключил пакт с господствующей в Китае династией Сун, князья которой поклялись служить Хубилай-хану и выплачивать ему щедрую ежегодную дань в 200 000 унций серебра и 200 000 отрезов шелка. Прислушавшись к мнению своих китайских советников, он воззвал к населению Китая, заверив, что налоги, установленные им, будут легче, чем налоги его антикитайски настроенного соперника, и постарался по возможности подражать китайским императорам в одежде и обычаях. Прием подействовал, однако Ариг-Буга продолжал угрожать Хубилай-хану в Средней Азии и повсюду, где чуял слабые места.

Бесконечные стычки взяли свою дань с войска Ариг-Буги. Болезни, дезертирство и голод лишили его множества воинов, и к 1264 году Ариг-Буга решил, что ему не остается иного выхода, как сдаться Хубилай-хану. Прибыв в Ксанаду, Ариг-Буга воззвал к милосердию брата. Недавние смертельные враги обнялись, и рассказывали, что Хубилай-хан нежно утирал слезы на лице брата.

Доказав таким образом прославившее его великодушие, Хубилай-хан не стал наказывать Ариг-Бугу и его приверженцев. Он только на год отстранил брата от своей персоны –  мера, которая привела в ярость многих его придворных, настаивавших на гораздо более жестких мерах. Желая задобрить своих вассалов, Хубилай-хан произвел следствие с целью выявить тех, кто подбивал Ариг-Бугу на мятеж. В конечном счете остановились на одном злосчастном бывшем советнике по имени Болгай. Хубилай-хан приказал казнить Болгая и еще девятерых невезучих последователей Ариг-Буги.

В 1266 году умер и сам Ариг-Буга: до последней болезни он пребывал в полном здравии, поэтому возникли подозрения, будто его отравили, чтобы освободить дорогу Хубилай-хану, однако прямых доказательств преступления так и не нашлось. Теперь Хубилай правил как единственный «великий хан», хотя поддержка низших ханов была ненадежной. Иноземцам, вроде Марко Поло, он представлялся единовластным правителем монголов, в действительности же его власть над империей была куда скромнее, чем казалось со стороны, и покоилась столько же на случайностях и стечении обстоятельств, сколько на военной силе.

Став императором, Хубилай немедленно провел в своем царстве всеобъемлющие перемены. В 1260-м, в первый же год своего правления, он приказал китайцам отказаться от монет из золота, серебра и меди в пользу бумажных денег. Причем он заменил китайскую бумажную валюту, бывшую в ходу с IX века, если не раньше, монгольской. Скоро Китай заполонили монгольские деньги трех родов: один основывался на шелковом эквиваленте, два других на серебряном. Несмотря на сопротивление китайцев, система действовала.

Монгольская фискальная система и технологии, основанные на китайских образцах и далеко опередившие европейские, озадачили и поразили Марко Поло, с трудом постигавшего финансовую систему, столь отличную от венецианской. В своих «Путешествиях» он превозносит чудеса монетного двора Хубилай-хана в Ханбалыке. «Он устроен таким образом, –  говорит Марко, –  что великий властитель (овладел) искусством алхимии в совершенстве». Марко подразумевает, что валютная система позволяла создавать богатство из ничего.

Для вразумления европейцев, незнакомых с бумажной валютой, Марко ярко обрисовывает процесс изготовления денег на монетном дворе Хубилай-хана. «Он велит людям брать кору деревьев, то есть шелковиц, листьями которых питаются черви, дающие шелк, и тонкую кожицу, которая пролегает между корой и древесиной». Из этой кожицы делаются «листы, подобные листам бумаги. Они совершенно черные». Разрезав их на квадраты различной величины в соответствии с достоинством, «на каждом таком листе ставят печать со знаком и печать великого владыки, потому что иначе их не примут в уплату». Дополнительно на каждом листе чиновник делал отметку от руки, и «если кто подделает ее, он будет наказан высшей мерой наказания до третьего поколения». И так чудесны бумажные деньги, что «каждый год (Хубилай) имеет их такое множество, что мог бы заплатить ими за все сокровища в мире, хотя деньги эти ничего ему не стоят».

Марко пытается убедить недоверчивых европейцев, да и себя самого, в достоинствах и действенности бумажных денег Хубилай-хана. «Все народы и населенные места под его властью с радостью принимают в уплату эти листы, потому что везде за них дают товары, и жемчуг, и драгоценные камни, и золото, и серебро; на них все можно купить, и они расплачиваются этими бумажными листами, о которых я вам рассказал». Столь же удивительно, что эти бумажные деньги «так легки, что листы стоимостью в десять безантов золота не весят и одного».