Текст книги "Билет на погост"

– Сейчас пойду сварю.

– О, не стоит беспокоиться...

– Ничего сложного. Ты его по-прежнему пьешь с коньяком?

– Нет, просто черный кофе, и все.

Элейн внимательно посмотрела на меня.

– Ты бросил пить! – догадалась она.

– Ага...

– Помнится, когда мы виделись с тобой последний раз, у тебя из-за этого было немало проблем. Тогда-то ты и бросил пить?

– Да, наверное.

– Замечательно, – сказала она. – Просто замечательно!.. Подожди минутку: сейчас я приготовлю кофе.

Гостиная была такой же, какой запомнилась мне, – выдержанной в черно-белых тонах, с белым мохнатым ковриком, желтовато-черным кожаным диваном и несколькими матовыми полками из черного пластика. Единственными цветными пятнами в этом черно-белом интерьере было несколько абстрактных картин. По-моему, какие-то из них висели в этой комнате и прежде, но я не стал бы судить об этом с уверенностью.

Я подошел к окну. В проеме между двумя зданиями виднелись Ист-Ривер и предместья Куинса на противоположном берегу. Еще несколько часов назад я был там, в Ричмонд-Хилле, в обществе бывших алкоголиков. Казалось, от того момента нас отделяли теперь многие годы.

Несколько минут я простоял у окна; когда в гостиную вошла Элейн с двумя чашками черного кофе, я изучал одну из висевших на стене картин.

– Кажется, я видел ее у тебя прежде, – сказал я, указывая на картину. – Или ты недавно ее купила?

– Нет, она здесь уже много лет. Когда-то я купила ее, не знаю почему, в галерее на Мэдисон-авеню; она стоила тысячу двести долларов. Никогда бы не поверила, что смогу отвалить такую кучу денег за то, что можно повесить на стену. Ты же знаешь меня, Мэтт, особой экстравагантностью я не отличаюсь и, хотя люблю красивые вещи, деньги экономлю.

– Чтобы покупать недвижимость, – припомнил я.

– Ты абсолютно прав. Мы получаем неплохие деньги, и если они достаются нам, а не сутенерам, можно купить уйму недвижимости. Но я думала, что сошла с ума, когда отвалила столько денег за картину.

– Похоже, ты осталась довольна покупкой.

– Еще бы, милый! Ты знаешь, сколько она стоит сейчас?

– Определенно гораздо больше.

– Как минимум – сорок тысяч. Вероятно, около пятидесяти. Мне следовало бы продать ее. Иногда меня беспокоит мысль о том, что сорок кусков вот так просто висят у меня на стене. А раньше я точно так же волновалась оттого, что на ней висели тысяча двести зеленых. Ну как тебе кофе?

– Отличный кофе!

– Достаточно крепкий?

– Великолепный, Элейн.

– А ты в самом деле выгладишь просто замечательно. Тебе говорили об этом?

– Как и ты.

– Господи, сколько же мы с тобой не виделись? По-моему, прошло года три, не меньше; а по-настоящему мы не встречались с тех пор, как ты ушел из полиции, а с этого времени прошло лет десять, не меньше.

– Да, что-то вроде этого.

– А ты почти не изменился.

– Да, даже не облысел. Но если присмотреться, можно найти немало седин.

– У меня тоже есть седые волосы, и они сразу бросаются в глаза. Хотя в остальном я действительно не очень постарела, – вздохнула она.

– Ты совершенно не изменилась, – сказал я.

– Приходится следить за фигурой, да и кожа сохранилась неплохо. Однако я даже и не подозревала, что это будет отнимать так много усилий. В спортзале я бываю три раза в неделю по утрам, иногда – четыре. Кроме того, приходится быть разборчивой в еде. И в выпивке.

– Ну, пьяницей ты никогда не была.

– Нет, но легкие вина я поглощала целыми галлонами. Вина и диетическую кока-колу. Теперь я полностью отказалась от них – только фруктовые соки или простая вода. Одна чашка кофе в день, с утра. А эта – уступка чрезвычайным обстоятельствам.

– Может, ты расскажешь мне о них?

– Как раз к этому я и веду. Мне нужно немного успокоиться. Ну так вот, чем еще я занимаюсь? Очень много гуляю. Слежу за тем, что ем. Ты знаешь, уже три года, как я стала вегетарианкой.

– Когда-то ты обожала бифштексы.

– Да. Я была уверена, что еда без мяса – не еда.

– А что ты тогда любила заказывать в «Брассери»?

– Рубцы по-каннски.

– Точно. Я даже думать не могу о подобном блюде без содрогания, хотя готов допустить, что это очень вкусно.

– Не знаю, когда пробовала его в последний раз. Уже три года у меня во рту не было ни кусочка мяса. Первый год я еще ела рыбу, но затем отказалась и от нее.

– "Мадам Природа", да?

– Да, вот такой я теперь стала.

– Это на тебя похоже.

– А бросить пить – похоже на тебя. Это как раз то, что нам обоим нужно, – узнать друг от друга о том, как мы здорово сохранились. Как же еще узнать, на сколько ты реально выглядишь? Когда мы в последний раз отметали мой день рождения, мне было тридцать восемь.

– Не так-то плохо.

– Это ты так думаешь. Но это было три года назад, и теперь мне сорок один.

– И это тоже неплохо. На вид ты гораздо моложе.

– Ну да. А может, и нет. Кто-то сказал Глории Штайнем, когда той исполнилось сорок, что она на столько не выглядит. Глория ответила: «Знаю. Я действительно на столько не выгляжу. На столько выглядят мои сорок лет».

– Прекрасный ответ!

– Вот и я так думаю. – Элейн помолчала. – Знаешь, милый, чем я сейчас занимаюсь? Я прячусь.

– Вижу.

– Это кажется каким-то чудовищным кошмаром, но тем не менее это так. Смотри, что я получила с сегодняшней почтой.

Она протянула мне газетную вырезку, и я осторожно развернул ее. Там была фотография – лицо мужчины средних лет. В очках, волосы тщательно причесаны; он выглядел исполненным уверенности и оптимизма, и это явно было его обычное выражение лица. Сопровождала фотографию статья в три колонки. Ее заголовок гласил: «Местный бизнесмен убил жену, детей и покончил с собой». В статье сообщалось, что Филипп Стэдвант, владелец компании «Мебель Стэдванта» с четырьмя дочерними отделениями в Кантоне и Массилоне, внезапно устроил погром в своем доме в предместье Валнут-Хиллз. Зарезав кухонным ножом свою жену и троих маленьких детей, он позвонил в полицию и сообщил о совершенном преступлении. Когда полицейский наряд прибыл на место преступления, Стэдвант был уже мертв – он покончил с собой выстрелом в голову.

Я оторвал глаза от вырезки.

– Какой ужас!.. – только и смог я выговорить.

– Да.

– Ты знала его?

– Нет.

– Но...

– Но зато я знала ее.

– Жену?

– Ты тоже был знаком с ней.

Я вновь внимательно посмотрел на вырезку. Жену звали Корнелия; судя по статье, ей было тридцать семь лет. Троим детям – Эндрю, Кевину и Дельси – было соответственно шесть, четыре и два. Корнелия Стэдвант, еще раз повторил я про себя незнакомое имя. Озадаченный, я посмотрел на Элейн.

– Конни, – напомнила она.

– Конни?

– Конни Куперман. Ты должен помнить ее.

– Конни Куперман, – в раздумье повторил я. Через несколько мгновений я отчетливо вспомнил цветущую блондинку – вечно веселую подружку Элейн. – О, Господи!.. Как же ее занесло туда – где это, кстати? Кантон, Массилон, Валнут-Хиллз... Где это?

– Огайо. Северное Огайо, недалеко от Акрона.

– И как она там очутилась?

– После того, как вышла замуж за Филиппа Стэдванта. Познакомились они где-то семь или восемь лет назад, не помню точно.

– Как? Он что, был ее клиентом?

– Нет, ничего такого. Как-то зимой она отправилась на Стов – покататься на лыжах. Филипп тоже был там; он оказался разведенным, свободным и сразу обратил на нее внимание. Не знаю, был ли он богат, но по крайней мере вполне обеспечен, имел собственный мебельный магазин и ни в чем не нуждался. Он буквально с ума сходил по Конни, хотел жениться на ней и завести кучу детей.

– И так и сделал.

– Да, так и сделал. Конни считала его просто восхитительным и без раздумий решила порвать со своей прошлой жизнью и покинуть Нью-Йорк. Она была славной и милой, мужикам очень нравилась, но вряд ли ее можно было назвать прирожденной проституткой.

– Как ты?

– Нет, я тоже не такая. На самом деле я гораздо больше похожа на Конни. Мы с ней обе были, что называется, Н.Е. Нас жизнь заставила в конце концов заняться проституцией. Постепенно я вошла во вкус; вот и все.

– Что это такое – Н.Е.

– Невротичная еврейка. Не то чтобы со временем я полюбила такую жизнь, – просто научилась не сгорать со стыда каждую минуту. Наша профессия перемолола множество девушек, полностью истребив даже те жалкие остатки самоуважения, которые еще оставались у некоторых. Но я сумела сохранить собственное достоинство.

– Да, это верно.

– По крайней мере так я полагала прежде, – добавила она, с улыбкой взглянув мне в лицо. – Неприятности ведь периодически случаются с каждым.

– Конечно.

– Возможно, поначалу Конни и нравилась такая жизнь. Она была полноватой и не пользовалась успехом в годы учебы, а тут внезапно обнаружилось, что мужчины хотят ее и находят исключительно привлекательной. Но она уже была по горло сыта проституцией к тому времени, как встретилась с Филиппом Стэдвантом. Они буквально с ума сходили друг по другу и отправились в Огайо, чтобы насладиться семейным счастьем.

– А затем он проведал о ее прошлом, обезумел и убил ее.

– Да нет.

– Нет?

Элейн отрицательно покачала головой.

– Она сразу почему-то все рассказала ему. Для Конни это был мужественный и, как выяснилось, совершенно правильный шаг. Его мало заботило ее прошлое, а преграда, которая могла остаться между ними, разрушилась. Он был гораздо старше Конни, лет на пятнадцать – двадцать, и гораздо опытнее. Филипп очень много путешествовал, несмотря на то, что всю жизнь прожил в Массилоне. Чем занималась его супруга до их знакомства, его не очень волновало. Насколько я понимаю, он даже не задумывался об этом, особенно с тех пор, как увез ее из Нью-Йорка.

– И они зажили счастливой жизнью?..

Элейн помолчала.

– За это время я получила от нее пару писем, – продолжила она через некоторое время. – Только пару, так как я никогда не отвечаю на них, а люди не любят, когда им не отвечают, и перестают писать сами. В основном от Конни приходили открытки к Рождеству. Ты видел когда-нибудь, чтобы к Рождеству присылали открытки с фотографиями детей? А я получила от нее пару таких. Прекрасные ребятишки, да ты и сам можешь себе их представить. Филипп был очень обаятельный мужчина, это видно и по фотографии, а какой была Конни, ты, должно быть, помнишь.

– Да.

– Жаль, что у меня не сохранилась последняя ее открытка. Я не из тех, кто годами хранит подобные вещи; к десятому января все открытки оказываются в мусорной корзине, так что показать их не могу, а больше уже никогда не получу...

Она беззвучно затряслась в рыданиях, но вскоре смогла взять себя в руки и глубоко вздохнула.

– Не представляю себе, что могло заставить его пойти на такое, – честно признался я.

– Это не его рук дело. Я достаточно хорошо знала его.

– Иногда люди могут решиться на самые неожиданные поступки.

– К нему это не относится.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Я не знаю ни одной живой души в Кантоне или Массилоне, – пояснила Элейн. – Там у меня была только одна подруга – Конни, и единственный человек, знавший о нашей с ней дружбе, был Филипп Стэдвант. Теперь оба они мертвы.

– Ну и что?

– Так кто же прислал мне эту вырезку?

– Это мог сделать кто угодно.

– Что ты имеешь в виду?

– Она могла рассказать о тебе своим новым друзьям или соседям. После этого кошмарного убийства друзья могли найти в бумагах Конни твой адрес и, вполне возможно, решили оповестить тебя о случившемся.

– И они послали мне одну лишь вырезку из газеты? И ни слова о случившемся?

– А в конверте больше ничего не было?

– Ничего.

– Возможно, сопроводительное письмо просто забыли положить в конверт в смятении и спешке. Иногда с людьми такое случается.

– И даже забыли написать на конверте обратный адрес?

– Конверт сохранился?

– Да, он в другой комнате. Обычный белый конверт, на котором печатными буквами написано мое имя.

– Можно на него взглянуть?

Она кивнула. Я опустился в кресло и внимательно посмотрел на картину, за которую какой-нибудь сумасброд мог бы отвалить полсотни тысяч долларов. Однажды я чуть было не разрядил в нее револьвер; об этой истории я не вспоминал уже много лет, но теперь она сразу пришла мне на ум.

Конверт оказался точно таким, как его описала Элейн, – дешевым и ничем не примечательным. Имя и адрес были написаны печатными буквами шариковой ручкой. Обратного адреса не было ни внизу, ни с обратной стороны.

– Есть штемпель Нью-Йорка, – сказал я.

– Вижу.

– Так что, если его послали тебе друзья Конни...

– ...значит, они привезли газетную вырезку с собой в Нью-Йорк и уже здесь запечатали в конверт и кинули в почтовый ящик.

Я встал и в задумчивости подошел к окну.

– Есть другое объяснение, – произнес я наконец, повернувшись к Элейн. – Кто-то убил ее, детей и мужа.

– Да.

– Затем он представил это как кровавую резню, учиненную отцом семейства, и сам позвонил в полицию. Потом дождался, когда о преступлении сообщат местные газеты, вырезал статью, привез в Нью-Йорк и здесь опустил в почтовый ящик.

– Да.

– Полагаю, ты и сама догадалась, кого я имею в виду.

– Тогда он пообещал, что убьет Конни, – сказала она. – И меня. И тебя.

– Мало ли чего он пообещал!..

– "Тебя и всех твоих девок. Скаддер!". Вот что он сказал тогда тебе.

– Немало подонков угрожали мне расправой за эти годы. Нельзя воспринимать всю эту чепуху всерьез. – Я вновь подошел к столу и подержал в руках конверт, как будто пытаясь ощутить окружавшую его тонкую психическую ауру. Если что-то подобное и существовало в действительности, мне не дано было это почувствовать.

– Но почему именно сейчас? – удивленно произнес я. – Когда все это было, лет двенадцать назад?

– Что-то около этого.

– И ты действительно думаешь, что это его работа?

– Я абсолютно уверена в этом.

– Мотли?

– Да.

– О Господи!.. – пробормотал я. – Джеймс Лео Мотли!

Глава 3

Итак, Джеймс Лео Мотли. Впервые это имя я услышал здесь же, в этой квартире, только не в черно-белой комнате. В один прекрасный день я позвонил по телефону Элейн, договорился о встрече и вскоре приехал. У нее уже был готов коньяк для меня и диетическая кола – для себя, и несколькими минутами позже мы оказались в ее постели. Неожиданно мне бросилось в глаза странное пятно на грудной клетке; я показал на него пальцем и поинтересовался, что это такое.

– Я тут тебе чуть было не позвонила, – объяснила она. – У меня вчера днем был посетитель.

– Ну и что?

– Новый, прежде я его не видела. Он позвонил, сказал, что он друг Конни. Той самой Конни Куперман, помнишь?

– Конечно, помню.

– Сказал, что она дала ему мой номер. Мы поговорили, все было нормально, и вскоре он приехал. И не понравился мне с первого взгляда.

– Что же в нем было такого?

– Не знаю. Мне показалось, что в нем есть что-то роковое, сверхъестественное. И эти глаза...

– Что за глаза?

– Смотрел он как-то необычно. Что там такое у Супермена – Х-лучи, что ли? Мне показалось, что он как будто пронзает меня насквозь.

Я погладил ее.

– Это отразилось на твоей славной коже, – заметил я.

– Еще в его взоре было что-то холодное, как у лягушки. Наверное, так ящерица наблюдает за порхающим мотыльком. Или как змея, знаешь, свернется кольцами и замрет, готовая напасть без предупреждения.

– Как он выглядел?

– Это в первую очередь бросалось в глаза. И еще волосы какого-то мышиного цвета, отвратительная стрижка, наверняка очень дешевая. Из-за нее он был немного похож на монаха. Очень бледная кожа – то ли нездоровая, то ли просто казавшаяся такой.

– Да, не очень-то привлекательное зрелище.

– И тело у него тоже какое-то особенное. Оно все было абсолютно твердое.

– Это что, какой-то ваш профессиональный термин?

– Да я не про член, а про все тело! Мне показалось, что все его мускулы, все как один были постоянно напряжены и никогда не расслаблялись. Такой худощавый, но очень крепкий. Что называется, жилистый.

– И что случилось дальше?

– Мы отправились в спальню. Я сама повела его туда, потому что хотела, чтобы он убрался отсюда как можно скорее. Уже потом, когда я наконец-то избавилась от него, то поняла, что он все это время был совершенно холоден; я сразу решила, что второй раз ноги его здесь не будет. Собственно, я не могла бы просто выпроводить его, не пригласив перед этим в постель, но я страшно боялась того, что он может от меня потребовать. Правда, ничего особенного не случилось, но приятного было мало.

– Он что, извращенец?

– Я имею в виду то, как он прикоснулся ко мне. По первому касанию я могу немало сказать о мужчине. Ну так вот, он как будто ненавидел меня. Я хочу сказать, кому нужно такое дерьмо, ты представляешь?

– И как же ты заработала свою отметину?

– Это было потом. Он оделся, не сходив в душ, – я ему не предложила этого, потому что хотела лишь одного – чтобы он поскорее убрался. Он одарил меня своим леденящим взглядом и сказал, что теперь мы будем видеться очень часто. «Так вот чего ты хочешь?!», – подумала я, но вслух ничего не сказала. Он уже собрался уходить, ничего не заплатив и не оставив денег на туалетном столике.

– А ты что, не требуешь денег вперед?

– Нет, никогда. Я сама никогда не завожу разговор об этом, да и мужчины в большинстве своем тоже не склонны развивать эту тему. Они хотят свободной любви и дают мне деньги как подарок, а не как плату за выполненную работу. Ну так вот, он уже собрался уходить, но я не могла позволить ему просто так взять и уйти. Я распсиховалась; раз уж мне пришлось вытворять такое, то хочу по крайней мере получить честно заработанные деньги. Я улыбнулась и сказала ему: «Знаешь, ты кое-что забыл». Он поинтересовался: «Что же?» – «Я все-таки зарабатываю этим на жизнь». Он ответил, что сразу это понял и что шлюху может узнать с первого взгляда.

– Замечательно!..

– Я промолчала, но заметила, что хочу получить деньги за выполненную работу... что-то в этом роде, не помню точно. Он посмотрел на меня этим своим мертвящим взглядом и заявил, что не платит денег.

Элейн перевела дух.

– И тут я сделала глупость. Вместо того чтобы позволить ему уйти, я решила, что это просто самомнение или что-то в этом роде; я сказала, что речь необязательно идет о деньгах. Может, он сделает мне какой-нибудь подарок?..

– А он в ответ ударил тебя.

– Нет. Он направился ко мне, и я попятилась назад. Он наступал до тех пор, пока не прижал меня к стене, и протянул ко мне руку. На мне была одна рубашка. Он нажал двумя пальцами вот сюда; наверное, здесь расположены какие-то нервные окончания или особые точки; боль была адская, но после нее не осталось никаких следов. Вплоть до сегодняшнего утра.

– Завтра, возможно, станет еще хуже.

– Наверняка. Оно и сейчас болит, но уже не так, а тогда боль была просто невероятной. Я упала на колени; ты не поверишь, но на какое-то время я лишилась зрения. Наверное, просто потеряла сознание.

– И все это – только двумя пальцами?

– Да. Затем он отпустил меня; пришлось держаться за стену, я чуть не падала. Он мерзко улыбнулся и заявил:

«Теперь мы будем видеться очень часто. Ты будешь делать все, что я прикажу». И ушел.

– Ты позвонила Конни?

– Никак не могу найти ее.

– Если этот подонок позвонит еще раз...

– Я пошлю его ко всем чертям! Будь уверен, Мэтт, эта сволочь больше не переступит порог моего дома.

– Ты запомнила, как его зовут?

– Мотли. Джеймс Лео Мотли.

– Он сказал тебе свое полное имя?

Элейн кивнула.

– Да. И он даже не предложил мне называть его просто Джимми – нет, Джеймс Лео Мотли. Что ты делаешь?

– Записываю. Может, мне удастся узнать, где он живет. Кроме того, надо выяснить, не значится ли он в нашей картотеке. Судя по твоему описанию, именно там ему и место.

– Да, Джеймс Лео Мотли, – еще раз повторила Элейн. – Если ты вдруг потеряешь свой блокнот, не отчаивайся – сразу же позвони мне. Я это имя не забуду.

* * *

Адрес его установить я не смог, но зато раздобыл заведенную на него желтую папку. За ним тянулась цепочка из шести-семи арестов, в основном за нападения на женщин. В каждом случае жертвы забирали свои заявления назад, и обвинение рассыпалось. Один раз он попал в легкую аварию на шоссе Ван Вик и жестоко избил водителя другой машины. Этот инцидент дошел до суда, Мотли обвинялся в разбойном нападении, однако очевидцы под присягой заявили, что водитель напал на него первым, с монтировкой, и Мотли пришлось защищаться голыми руками. Если это было действительно так, то боец Мотли был отменный – его противник в итоге попал в госпиталь.

Итак шесть или семь арестов, но ни одного приговора. Во всех случаях он обвинялся в насилии. Это очень не понравилось мне; я позвонил Элейн, но не застал ее дома.

Примерно через неделю она сама мне позвонила. Я как раз был на месте, так что ей не пришлось представляться кузиной Фрэнсис.

– Он приходил еще раз, – сразу сказала она. – Избил меня.

– Жди. Немедленно выезжаю!..

* * *

Элейн все-таки разыскала Конни, та не хотела говорить на эту тему, но в конце концов призналась, что за последние несколько недель она виделась с Джеймсом Лео Мотли. От кого он получил ее номер, она точно не знала, а его первый визит к ней прошел так же, как и тот, о котором рассказала Элейн. Он тоже заявил, что не будет платить, что ей еще не раз предстоит встретиться с ним. И он тоже избил ее – не сильно, но достаточно, чтобы она это запомнила.

С тех пор он навещал ее по нескольку раз в неделю. Вскоре он начал требовать денег, продолжал угрожать и всячески издевался над ней как во время, так и после полового акта. Он постоянно повторял ей, что знает, чего ей надо, что она просто дешевая проститутка и с ней так и нужно обращаться.

– Теперь я твой мужчина, – заявил он ей. – Ты теперь принадлежишь мне полностью, вся – и душой, и телом.

Беседа с Конни, как и следовало ожидать, вывела Элейн из себя. Она решила обо всем мне рассказать, как и я собирался поведать ей о прошлом Мотли, которое мне удалось узнать из полицейских архивов. Элейн не очень-то спешила, ожидая случая увидеться со мной, так как была твердо уверена, что больше не позволит этому сукину сыну проникнуть в ее квартиру. Когда на следующий день после их беседы с Конни он позвонил вновь, она ответила ему, что занята.

– Найди время и для меня, – возразил он.

– Нет! – отрезала Элейн. – Я не хочу больше видеть вас, мистер Мотли.

– С чего это ты возомнила, что можешь сама решать?

– Идиот!.. – ответила она ему. – Не звони сюда больше, так будет лучше для нас обоих. Забудь мой номер.

Через пару дней он позвонил вновь.

– Полагаю, что я смогу заставить тебя переменить свое решение, – сказал он на этот раз.

Элейн попросила его исчезнуть с глаз долой и бросила трубку. Все трое привратников были специально предупреждены не пускать никого, предварительно не позвонив ей. В принципе это было обычной практикой, но на этот раз Элейн объяснила им, что требуется особая осторожность. На пару дней она прекратила прием новых клиентов, опасаясь, что среди них могут оказаться сообщники Мотли. На улице в эти дни она не могла избавиться от ощущения, что за ней непрерывно следят, чувствовала себя неуютно и не выходила из дому без особой нужды.

Прошло несколько дней. Все было спокойно, и тревога Элейн понемногу начала проходить. Она собиралась позвонить и мне, и Конни, но так и не выбрала времени.

В тот день неожиданно зазвонил телефон. Это был знакомый администратор студии, который жил на побережье, но регулярно посещал ее каждые несколько месяцев. Элейн взяла такси и провела часа полтора в его апартаментах в Шерри-Нидерланд. За это время он пересказал ей все связанные с кино сплетни, пару раз побывал с ней в постели и под конец вручил одну или две сотни долларов – на такси более чем достаточно.

Когда она вернулась к себе домой и зашла в квартиру, Мотли уже сидел на кожаном диване. Элейн бросилась бежать, но дверь была заперта – она сама заперла ее на замок, как только вошла. Элейн мгновенно оценила ситуацию – бежать было поздно.

– Даже если бы я умудрилась быстро отпереть дверь, он все равно бы схватил меня у лифта, – объяснила мне она. – Он не позволил бы мне уйти.

* * *

Мотли силой втащил Элейн в спальню и разорвал на ней одежду. Оставшийся после первого его визита синяк все еще побаливал, но он вновь с силой вонзил пальцы в ту же точку; Элейн пронзила острая боль, как от удара ножом. Затем он надавил на другую точку на внутренней поверхности бедра, и боль стала такой невыносимой, что Элейн подумала, что может умереть от нее.

Вся ее воля куда-то улетучилась; сопротивляться не было сил. И тогда он швырнул ее на кровать лицом вниз, расстегнул брюки... Элейн почувствовала ужасную боль и стыд.

– Я никогда не соглашаюсь на такую мерзость, – объяснила мне Элейн. – Это ужасно больно и отвратительно; не помню уж, когда мне довелось испытать это прежде. Но на этот раз боль, которую причинял его член, не шла ни в какое сравнение с той, которую он мог вызвать простым нажатием пальца. Как будто все это происходило не со мной – я была уверена, что он убьет меня, и мне уже было все равно.

После этого Мотли заговорил. Он сказал, что она слабое, тупое и грязное животное, что он лишь удовлетворил ее страстное тайное желание. Он говорил, что в душе ей нравится делать это.

Он сказал, что его женщины всегда получали то, что они хотели. Некоторые хотят побоев, некоторых надо убить.

– Еще он добавил, что ему не нужно убивать меня. Говорил, что когда-то давно убил очень похожую на меня девушку – сначала убил, а затем изнасиловал таким же отвратительным способом. Сказал, что так ему даже больше нравится – лишь бы тело было еще теплым и неокоченевшим.

Затем он порылся в ее кошельке и выгреб оттуда всю наличность – в том числе и деньги, только что заработанные ею в Шерри. Теперь она стала одной из его девок, заявил он ей, и будет работать на него. Это означало, что Элейн должна отдавать ему заработанные деньги, ни в коем случае не пытаться сбежать и не прекословить ему даже в мыслях. Затем он поинтересовался, хорошо ли она поняла его? «Да, – ответила Элейн, – поняла». – «Точно?» – «Да, точно».

Криво усмехнувшись, он пригладил рукой уродливо подстриженные волосы, а затем хлопнул себя по длинному подбородку. «Хочу проверить, правильно ли ты поняла меня», – сказал он и, зажав ей рот рукой, другой нащупал знакомую точку под ребром. Элейн потеряла сознание, а когда очнулась, его уже не было.

* * *

Первым делом я отвел Элейн в Восемнадцатый полицейский участок. Мы побеседовали с офицером по фамилии Клайбер, и Элейн написала заявление, в котором обвиняла Мотли в оскорблении действием и изнасиловании в извращенной форме.

– Его можно было бы дополнить, – сказал я. – Он забрал деньги из ее кошелька, так что имел место грабеж, вымогательство или и то и другое. Кроме того, он вторгся в жилище в отсутствие владельца.

– Есть следы взлома?

– Я не заметил, но тем не менее он проник внутрь нелегально.

– Вы же указали уже на изнасилование в извращенной форме.

– Ну и что?

– Если к этому обвинению вы добавите еще и незаконное проникновение в жилище, то просто поставите суд в сложное положение. Одно подразумевает другое. – Когда Элейн извинилась и вышла, полицейский доверительно наклонился ко мне и спросил: – Мэтт, она тебе просто подружка или что-то больше?

– Я скажу лишь, что за последние годы я получил от нее немало чрезвычайно важной информации.

– Отлично, мы будем считать ее нашим негласным агентом. Как она держится, ничего?

– А что?

– Должен сказать, что поддержать обвинение в физическом насилии чрезвычайно сложно, когда жертва – проститутка. Остается только изнасилование в извращенной форме. Присяжные обычно полагают, что она просто на этот раз не получила денег за то, за что обычно получает.

– Я понимаю. Я и не ожидал, что преступника удастся так просто арестовать. Последним его адресом значится отель «Таймс-сквер», но Мотли не появлялся там уже полтора года.

– О, да ты уже разыскивал его!

– Немного. Может быть, он переехал в другую ночлежку; может, живет у женщины – в любом случае разыскать его будет непросто. Я просто хотел бы, чтобы ее заявление было подано в суд. Он должен понести наказание.

– О, конечно, – ответил полицейский. – Мы арестуем его сразу же, как только он попадет в наши руки.

* * *

...Я позвонил Аните и предупредил ее, что вынужден буду задержаться в Нью-Йорке на несколько дней в связи с неотложными делами. Я и раньше прибегал к этой уловке – иногда честно, иногда лишь потому, что не хотел ехать на Лонг-Айленд. Она, как обычно, поверила мне – по крайней мере виду не подала. Затем я закончил начатые дела, передал остальные напарникам и получил возможность сосредоточиться на главном. Пришла, пора вплотную заняться Джеймсом Лео Мотли.

Мы с Элейн договорились устроить капкан для этого мерзавца, где ей отводилась участь приманки. Не то чтобы идея эта была ей по душе – она не хотела бы даже просто оказаться еще раз в одной комнате с этим чудовищем, – но Элейн обладала сильным характером и твердо решила расквитаться с подонком.

Я временно переехал к Элейн и стал выжидать. Она отменила все запланированные встречи, сообщив, что заболела гриппом и примерно неделю не в состоянии будет никого принимать.

– Так я совсем клиентуру потеряю, – жаловалась она мне. – Многие из них больше никогда не позвонят.

– Наоборот – от этого они захотят тебя еще больше.

– Посмотрим, подействует ли это на Мотли.

Из квартиры мы не выходили. Один раз Элейн сама приготовила обед, но обычно мы заказывали готовую еду на дом – нашу любимую пиццу и блюда китайской кухни. Из винной лавки нам доставляли коньяк, а мальчишка посыльный относил обратно выписанные чеки.

Через два дня наконец-то позвонил Мотли. Разговаривала с ним Элейн из гостиной, а я слушал их по параллельному телефону из спальной. Разговор выглядел примерно так:

– Привет, Элейн.

– Привет.

– Надеюсь, ты меня узнала?

– Да.

– Хотел поговорить с тобой. Узнать, в порядке ли ты.

– Ага.

– Да? Точно?

– Что точно?

– Все у тебя в порядке?

– Да, все нормально.

– Отлично!

– А...

– Что?

– Ты что, собрался прийти?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так, на всякий случай.

– А ты хотела бы?

– Да, в принципе я все время одна. Так одиноко!..

– Выйди куда-нибудь.

– Неохота.

– Но ведь ты все время сидишь безвылазно дома, не так ли? Боишься на улице показаться?

– Да, что-то в этом роде.

– А чего ты боишься?

– Не знаю.

– Погромче, я не слышу.

– Я сказала, что не знаю, чего именно я боюсь.

– Что, меня боишься?

– Да.

– Ну и отлично! Рад слышать. Сейчас я не приду – некогда.

– Угу.

– Но на днях загляну. И ты получишь то, в чем так нуждаешься. Я ведь нужен тебе, не правда ли?

– Буду ждать.

– До встречи.

Когда в трубке послышались короткие гудки, я вышел в гостиную. Элейн сидела на кожаном диване и выглядела смертельно усталой.

– Я чувствовала себя, как птенец, загипнотизированный удавом, – сказала она. – Но я сделала все, как мы договаривались. Надеюсь, у него создалось впечатление, что мой дух полностью сломлен и теперь я и в самом деле полностью принадлежу ему – и телом, и душой. Как ты считаешь, он поверил?