Текст книги "Билет на погост"

– Ладно, хорошо.

– Теперь здесь достаточно безопасно, – сказал я. – Слесарь укрепил вокруг замка защитную пластину, а сам он сделан из сверхпрочного сплава, и рассверлить его невозможно. Я попросил его также установить такие пластины на все старые замки. Возможно, все это излишне, особенно если ты твердо решила ближайшим самолетом удрать на Барбадос, но ты можешь себе позволить это. Теперь у тебя приличные замки, а это никогда не помешает, даже если Мотли...

– Кстати...

– Он жив и сейчас на свободе.

– Когда он вышел?

– В июле. Пятнадцатого числа.

– Какого июля? – Элейн посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. – Этого? Ему дали десять лет, а он отсидел двенадцать?

– Думаю, тюремному начальству пришлось с ним намучиться. Вряд ли он был образцовым заключенным.

– Неужели человека могут продержать в тюрьме больше максимально возможного срока за совершенное преступление? Разве это не нарушение правил?

– Нет, если он ведет себя очень плохо, а подобное случается сплошь и рядом. Можно сесть в тюрьму на девяносто дней, а выйти лишь через сорок лет.

– О Господи! – с чувством сказала она. – Наверное, тюрьма его не перевоспитала.

– Вероятно.

– Значит, он вышел в июле. У него было достаточно времени, чтобы выяснить, где теперь живет Конни, и...

– Да, вполне достаточно.

– А также для того, чтобы отправить мне это по почте. А потом наблюдать, как я схожу с ума от страха. Ты же знаешь, он любит запугивать жертвы.

– Возможно, это просто совпадение.

– Как это?

– Я же объяснял тебе. Ее друзья могли узнать, что вы дружили с Конни, и решили поставить тебя в известность о случившемся.

– И не послали никакого письма? И даже обратного адреса не указали?

– Иногда люди не хотят привлекать к себе внимание.

– И опустили этот конверт в почтовый ящик уже в Нью-Йорке? Помнишь штемпель?

Да, это и в самом деле было уж слишком. Я уселся на кушетку, устремив взгляд на силуэт Сити Лонг-Айленда.

– Возможно, у них не нашлось твоего адреса. Возможно, они переслали газетную вырезку своим друзьям здесь, в Нью-Йорке, чтобы те разыскали тебя и сообщили о случившемся.

– Тебе не кажется все это слишком надуманным?

Сначала это казалось вполне правдоподобным, но теперь уж и я засомневался в этом.

Часом позднее, когда я вернулся к себе в отель, мои сомнения получили подтверждение. В почтовом ящике никаких посланий не оказалось, но затем я принялся просматривать почту, которую забрал накануне вечером, но просмотреть так и не удосужился. Там было несколько писем, счета; среди них я обнаружил конверт без обратного адреса. Мое имя и адрес были написаны крупными печатными буквами.

Внутри находилась та же самая газетная вырезка. Записки внутри не оказалось, на полях тоже никаких приписок я не обнаружил. Что-то заставило меня прочитать всю статью целиком, слово за словом, как будто я смотрел старый фильм ужасов, втайне надеясь, что на этот раз конец будет счастливым.

Глава 5

Самолет «Юнайтед Эйрлайнз», выполнявший прямой рейс до Кливленда, вылетал из Ла Гардии в 1.45 и прибывал на место в 2.59. Я бросил в чемодан чистую рубашку, пару носков и смену белья, а также книгу, которую пытался читать, и взял такси в аэропорт. Когда я прибыл туда, до вылета еще оставалось время, которое я скоротал в кафетерии за проглядыванием «Таймс»; я также позвонил Элейн и предупредил ее, что вскоре вернусь.

Вылетели мы точно по расписанию, а в аэропорту имени Гопкинса сели на пять минут раньше. У «Герца» я взял напрокат заказанный заранее «форд-темпо»; клерк дал мне местную карту, на которой желтым маркером был отмечен путь до Массилона. Дорога туда заняла у меня менее часа.

Вождение машины – одна из тех вещей, разучиться делать которые почти невозможно. В последние годы мне нечасто доводилось этим заниматься – больше года прошло с тех пор, как я последний раз сидел за рулем. Прошлым октябрем мы с Джен Кин взяли напрокат машину и отправились в деревню Амиш под Ланкастером, штат Пенсильвания, чтобы насладиться листопадом, прелестями деревенской жизни и датской кухни. Все начиналось очень хорошо, но мы уже тогда столкнулись с некоторыми проблемами, и, по-видимому, эта поездка была попыткой разрешить их, но, как выяснилось, пяти дней в деревне для этого недостаточно. Вернулись в город мы сердитые, мрачные и по горло сытые друг другом, понимая, что закончилась не только чудесная прогулка. Можно сказать, что то путешествие достигло ожидаемой обоими, но не желанной цели.

* * *

Полицейское управление Массилона располагалось в современном здании на Тремонт-авеню. Оставив свой «темпо» на стоянке, я спросил у дежурного офицера, как мне найти лейтенанта Гавличека. Тот указал на высокого мужчину с коротко подстриженными светлыми волосами, с волевым подбородком и, вероятно, таким же характером. На нем был коричневый костюм и галстук в коричневую и золотистую полоску; на одной руке – обручальное кольцо, на другой – масонский перстень. Мы прошли в его кабинет, одна стена которого была увешана рекомендательными письмами и отзывами; на столе стояли фотографии жены и детей. Гавличек поинтересовался у меня, какой кофе я предпочитаю, и принес две чашки.

– После вашего звонка меня заинтересовали три вещи, – начал Гавличек. – Позвольте спросить о них прямо. Вы работаете в нью-йоркской полиции?

– Работал.

– А теперь имеете частную практику?

– Да, и «надежную», – ответил я и показал ему визитную карточку своего агентства. – Но здесь я не по делам клиентов. Дело в том, что у меня есть основания считать, что убийство Стэдвантов тесно связано с одной историей, происшедшей двенадцать лет назад.

– В то время вы еще работали в полиции.

– Да. Я арестовал человека, в прошлом неоднократно обвинявшегося в насилии по отношению к женщинам. Он пару раз выстрелил в меня из «двадцать пятого калибра», так что обвинение было серьезным, но получил он меньше, чем, по-моему, заслуживал. Однако в тюрьме у него возникли проблемы, так что он вышел на свободу лишь четыре месяца назад.

– Похоже, вы сожалеете о том, что он вообще вышел оттуда.

– Начальник тюрьмы в Денморе сообщил, что он убил двух заключенных и, по всей видимости, замешан еще в трех-четырех убийствах.

– Тогда почему он разгуливает на свободе? – резонно заметил Гавличек, но тут же сам ответил на свой вопрос. – С другой стороны, между личной уверенностью и возможностью доказать – огромная дистанция, тем более в наших тюрьмах. – Он покачал головой и отхлебнул кофе – Но тогда какое ему дело до Фила Стэдванта и его жены? У них не было ничего общего, и непохоже, чтобы их пути когда-нибудь пересекались.

– Миссис Стэдвант одно время жила в Нью-Йорке, еще до замужества. Она стала одной из жертв Мотли.

– Как, вы сказали, его зовут? Мотли?

– Джеймс Лео Мотли. Миссис Стэдвант – тогда она была мисс Куперман – дала показания в суде по его делу. После вынесения приговора он поклялся отомстить ей.

– Славное дельце! Когда это было, двенадцать лет назад?

– Примерно.

– И это все, что она сделала, – дала показания?

– Кроме нее, на суде выступила еще одна женщина, которой он также угрожал расправой. Вчера она получила по почте вот это... – Я протянул ему газетную вырезку. На самом деле это была копия, но на мой взгляд никакой разницы не было.

– Ну конечно, – произнес он. – Это было опубликовано в «Ивнинг регистер».

– Это вложили в конверт без обратного адреса, на котором стоял нью-йоркский штемпель.

– Нью-йоркский штемпель. Не регистрирующий, что письмо прибыло в город, а указывающий на то, где письмо опустили в почтовый ящик.

– Совершенно верно.

Некоторое время лейтенант размышлял над услышанным.

– Ну что же, теперь мне понятно, почему вы решили, что это дело стоит перелета на самолете, – сказал он, – но я по-прежнему не представляю, каким образом этот ваш Мотли может быть причиной того, что произошло в Валнут-Хиллз той ночью. Разве что он загипнотизировал мистера Стэдванта.

– Что, дело выглядело настолько очевидным?

– Не вызывало ни малейших сомнений. Хотите взглянуть на место преступления?

– А это возможно?

– Не вижу причины, почему бы нет. Где-то у нас должен быть ключ; сейчас я найду его и отвезу вас туда.

Дом Стэдвантов находился на краю строящегося района, состоявшего из дорогих домов с участками в пол-акра или даже больше. Это было одноэтажное строение с черепичной крышей и экстерьером, выполненным из валунов и древесины секвойи. Дом великолепно смотрелся среди вечнозеленых деревьев: вдоль границ участка были посажены березы.

Гавличек остановил машину у входа в дом и своим ключом отпер дверь. Мы прошли прихожую и оказались в большой гостиной с брусчатым потолком. У противоположной стены располагался камин – похоже, что он был выложен из того же камня, что и экстерьер дома.

Пол был устлан тканым ковром, занимавшим все пространство от стены до стены; на нем кое-где лежали циновки, плетенные в восточном стиле. Одна из них лежала как раз перед камином. На ней мелом был обведен контур человеческого тела, ноги которого протянулись на ковер.

– Вот здесь мы нашли его, – сказал Гавличек. – Насколько удалось установить, он взял телефон и подошел к камину. Вон там у него хранилось оружие – охотничья винтовка и «двадцать второй калибр», а также двенадцатизарядник, из которого он и покончил с собой. Мы, разумеется, все оружие забрали в полицию на хранение. Стэдвант, наверное, стоял вот здесь, положил ствол в рот и нажал на курок – тут ужас что творилось: кровь, раздробленные кости и все такое. Мы кое-какой порядок, разумеется, навели – просто из соображений гигиены, однако в деле лежат фотографии. Вы можете взглянуть на них, если хотите.

– А здесь, значит, он упал. Он лежал лицом вниз?

– Да. Винтовка валялась рядом, как и следовало ожидать. Запах, как в склепе, верно? Пойдемте, я покажу, где мы обнаружили остальных.

Дети были убиты в своих кроватках. У каждого из них была своя комната, в которых я увидел окровавленные постели и такие же обведенные мелом очертания тел – одно меньше другого. Всех троих, а также их мать убийца зарезал одним и тем же кухонным ножом – его обнаружили в ванной комнате за спальней супругов. Труп Конни Стэдвант лежал в спальне. Залитая кровью постель свидетельствовала о том, что она была убита в кровати, но тело, судя по контуру, лежало в метре от нее.

– Он убил ее в кровати, – объяснил Гавличек, – но затем сбросил на пол. Судя по одежде, она готовилась ко сну или уже спала.

– А что было на Стэдванте?

– Пижама.

– А на ногах?

– По-моему, он был босым. Это можно увидеть на фото. Почему это вас интересует?

– Просто стараюсь восстановить картину преступления. По какому телефону убийца позвонил вам?

– Не знаю. Параллельные аппараты стоят по всему дому, и он мог воспользоваться любым.

– Хотя бы на одном были обнаружены окровавленные отпечатки пальцев?

– Нет.

– А руки были в крови?

– Кого, Стэдванта? Да он был залит кровью весь, с ног до головы. Большую часть головы разнесло по всей комнате. В таких случаях всегда очень много крови.

– Я знаю. Она вся его?

– Подождите, понимаю, куда вы клоните. Вас интересует, была ли обнаружена на нем кровь остальных жертв?

– Все убитые буквально плавали в крови. Можно предположить, что часть ее могла попасть на убийцу.

– Кровь была в ванне, где убийца мыл руки. Что касается того, попала ли их кровь туда, где он просто не мог смыть ее, например на пижаму, то я даже не знаю. Сомневаюсь, можно ли вообще отличить одну от другой. Насколько мне известно, у всех была одна группа крови.

– Сейчас существуют и другие тесты.

Гавличек кивнул:

– Да, по структуре ДНК и тому подобное. Я, конечно, знаю обо всем этом, однако для полномасштабной судебно-медицинской экспертизы не было оснований. Я понимаю вашу мысль. Если на его теле лишь его собственная кровь, то как он смог убить всех, не испачкавшись?

А поскольку он не мог не запачкаться, мы находим место, где он пытался отмыться.

– Тогда на его теле должны быть следы посторонней крови.

– Посторонней – значит, не его. Но почему? Ага, мы знаем, что он пытался смыть кровь, но полностью сделать это невозможно. А значит, если нам не удастся найти пятен чужой крови на его теле или одежде, но в то же время эти следы будут обнаружены в ванной, значит, убийца – кто-то другой. – Гавличек нахмурился и погрузился в собственные мысли. – Если бы в картине преступления была хоть одна фальшивая нотка, – произнес наконец он. – Если бы у нас было хоть малейшее основание подозревать, что все происходило совсем не так, тогда мы гораздо тщательнее исследовали бы улики. Но Великий Боже, Стэдвант сам позвонил нам и рассказал, что сделал! Мы отправили наряд, и он обнаружил его уже мертвым. Когда у тебя есть признание убийцы, который затем кончает жизнь самоубийством, на дальнейшее расследование как-то само собой хочешь махнуть рукой.

– Мне это очень хорошо известно, – сказал я.

– Кроме того, даже сегодня я не увидел здесь ничего такого, что заставило бы меня изменить свое мнение. Вспомните, висячий замок на входной двери. Мы повесили его потом, потому что прибывший наряд вынужден был взломать дверь; она оказалась закрытой изнутри еще и на цепочку.

– Убийца мог выйти и через другую дверь.

– Другая закрыта на засов изнутри.

– Он мог вылезти через окно и закрыть его за собой; это совсем нетрудно сделать. Вполне возможно, что Стэдвант уже был мертв, когда убийца позвонил в полицию. У вас записываются звонки на пленку?

– Нет. Мы регистрируем их в журнале, но не на магнитофонной ленте. А что, у себя в Нью-Йорке вы записываете все звонки?

– На ленту пишутся все звонки в «Службу 911».

– Тогда можно только сожалеть, что это убийство совершено не в Нью-Йорке, – с горечью произнес Гавличек. – Тогда бы у нас была не только магнитофонная запись голоса убийцы, но и медицинское заключение о том, что каждая из жертв ела на завтрак. Боюсь, однако, что мы здесь немного отстали от прогресса.

– Я этого не говорил.

Лейтенант ненадолго задумался.

– Да, – произнес он, – конечно, вы этого не говорили.

– Никто не записывает звонки, поступающие в районные отделения полиция, – продолжал я, – или по крайней мере этого не делали в те годы, когда я еще там работал. Да и в «911» звонки стали записывать лишь тогда, когда обнаружилась некомпетентность операторов; регистрация звонков позволила подтянуть дисциплину. Я не собираюсь разыгрывать перед вами роль всеведущего горожанина, лейтенант. Не думаю, что мы отнеслись бы к подобному случаю с большим вниманием, чем ваши люди. Собственно говоря, самое большое различие между вашим стилем работы и тем, который принят в Нью-Йорке, состоит в вашем дружелюбии и желании сотрудничать со мной. Если полицейский, а тем более бывший полицейский, приедет в Нью-Йорк и расскажет подобную историю, дверь захлопнется прямо перед его носом.

Лейтенант Гавличек промолчал в ответ. Позднее, когда мы вернулись в гостиную, он сказал:

– Я могу понять, что записывать телефонные звонки – действительно неплохая идея, к тому же вряд ли слишком дорогостоящая. Но в данном случае – как бы это нам помогло? Можно сличить голоса, но для этого нужно иметь запись голоса самого Стэдванта.

– У него был автоответчик? В нем она наверняка сохранилась.

– Нет, навряд ли. Эти штуки в наших краях не пользуются особой популярностью. Конечно, где-нибудь запись его голоса наверняка сохранилась – на домашнем видео или еще где-то. Не знаю, можно ли с их помощью идентифицировать голос, но по крайней мере можно попытаться.

– Если бы звонок был записан, – заметил я, – одну вещь можно было бы проверить очень легко. Можно было бы установить, не Мотли ли это.

– Да, это и в самом деле было бы возможно, – согласился тот. – Я как-то не задумывался об этом, но раз мы можем подозревать его, это уже совсем другое дело, верно? Если бы была запись звонка и образец голоса мистера Мотли, подцепить его на крючок было бы совсем просто – верно?

– Нет, пока мы не получим нового законодательства.

– Это точно. Ваши люди к тому же наложили вето на законопроект о смертной казни, да? Похоже, пока что ситуацией полностью владеет этот ваш Мотли. – Он покачал головой. – Кстати, об отпечатках голоса. Вы, наверное, уже догадались, что мы не взяли даже отпечатков пальцев с места преступления.

– Почему? Это же несложно и вполне естественно? . – Нам приходится выполнять столько рутинной работы, в которой нет никакой пользы... Жаль, конечно, что именно этого мы не сделали.

– У меня есть подозрение, что Мотли их вообще не оставил.

– Интересно было бы это проверить. Можно попробовать снять отпечатки и сейчас, но здесь с тех пор успела побывать уйма народу; сомневаюсь, что это чем-то поможет нам. Кроме того, для этого придется вернуть дело на дополнительное расследование, а я уже говорил вам, что у меня пока нет для этого достаточных оснований. – Он заложил большой палец за ремень и взглянул на меня. – А вы в самом деле уверены, что убийца именно Мотли?

– Да.

– А у вас есть еще какие-нибудь доказательства? Вырезка из газеты и нью-йоркский штемпель – этого может оказаться недостаточно, чтобы решиться на пересмотр дела...

Когда мы покидали дом, я думал об этом. Гавличек затворил дверь и повесил сверху висячий замок. Похолодало, березы отбрасывали на лужайку длинные тени. Я поинтересовался, когда произошло убийство; лейтенант ответил, что в среду вечером.

– Так значит, неделю назад?

– Через несколько часов будет ровно неделя – убийца позвонил в полицию как раз около полуночи; я могу сообщить вам время с точностью до минуты, так как уже говорил, что мы фиксируем звонки в журнале.

– Нет, меня интересовала лишь дата, – сказал я. – В вырезке об этом ничего не говорилось. По-видимому, рассказ о преступлении мог появиться уже в четверг, в вечерних газетах.

– Совершенно верно; в последующие день-два были опубликованы еще несколько статей, но из них вы не узнаете ничего интересного. Новых сведений никаких не появилось, так что и писать-то, в общем, было не о чем. Сплошные эмоции и обычные вещи, которые можно узнать от друзей и соседей.

– Насколько тщательной была судебно-медицинская экспертиза?

– Ее проводил патологоанатом местного госпиталя. Не думаю, что, помимо осмотра тел и заключений относительно характера полученных ранений, он сделал еще что-то. Да и зачем?

– А тела еще у вас?

– Вряд ли от них уже избавились. Не совсем понятно, кому их передать для захоронения. А что, вам что-то пришло на ум?

– Я просто подумал, не согласится ли он проверить наличие спермы.

– Великий Боже! Вы думаете, что он изнасиловал ее?

– Вполне возможно.

– Но мы не обнаружили никаких признаков борьбы.

– Он исключительно силен, и она, возможно, даже не пыталась сопротивляться. Вы спрашивали о дополнительных уликах: так вот, если лабораторный анализ установит присутствие спермы и окажется, что она принадлежит не Стэдванту...

– То это будет настоящей уликой, верно? Можно будет даже проверить ваши подозрения. Скажу больше: я простить себе не могу, что не потребовал провести анализ содержимого кишечника. Хуже ничего и придумать нельзя.

– Но если тела по-прежнему у вас...

– Мы попросим провести дополнительное обследование. Мне уже приходило это в голову. Не думаю, что за эти дни она успела побывать под душем, верно?

– Вряд ли.

– Ну что же, давайте проверим это, – сказал лейтенант. – Лучше перехватить доктора, пока он еще не собрался домой обедать, – такая работа, как у него, вряд ли способствует хорошему аппетиту. Работу полицейского тоже чистой не назовешь, хотя по мне этого не скажешь, вы не находите? – Он похлопал ручищей по животу и невесело улыбнулся. – Поехали, – сказал он. – Может, нам повезет.

* * *

Патологоанатома на месте не оказалось.

– Появится завтра, в восемь часов утра, – сказал Гавличек. – Мэтт, ты говорил, что еще нигде не остановился?

Мы уже стали друг для друга Мэттом и Томом. Я ответил, что собираюсь отправиться обратно завтра, во второй половине дня.

– Лучше всего остановиться в «Большом вестерне», – посоветовал он. – Это в восточной части города, на шоссе Линкольна. Если любишь итальянскую кухню, то тебе есть смысл остановиться у «Падулы» – это по правой стороне Первой улицы; там и мотель, и ресторан очень недурны. А вот идея получше – давай-ка я позвоню жене; посмотрим, сможет ли она поставить еще один прибор на стол.

– Это очень мило, – ответил я, – но боюсь, что вынужден буду извиниться. Прошлой ночью мне довелось поспать всего два часа, и сейчас я могу прямо за столом клюнуть носом в тарелку. Ты позволишь мне пригласить тебя завтра на ленч?

– Положим, это мы еще посмотрим, кто из нас кого пригласит, но в принципе с моей стороны возражений нет. Ты не против встретиться со мной завтра утром пораньше, и тогда мы первым делом отправимся к доктору? Восемь часов – это не рано для тебя?

– Замечательно, – ответил я.

Добравшись до своей машины, я отправился в мотель, который рекомендовал мне Том. Поднявшись в номер на втором этаже, я принял душ, затем посмотрел новости Си-Эн-Эн; здесь принимали кабельное телевидение, всего можно было насчитать около тридцати каналов. После выпуска новостей я принялся щелкать пультом и наткнулся на соревнования профессиональных боксеров по какому-то кабельному каналу, о котором никогда прежде не слышал. Пара испанцев полусреднего веса большую часть времени проводила в захватах. Я пялился в экран, пока не почувствовал, что совершенно не слежу за происходящим. Тогда я отправился в ресторан, заказал телячью отбивную с печеным картофелем и большую порцию кофе, а затем поднялся в номер.

Оттуда я позвонил Элейн. Сначала включился автоответчик, но затем она узнала мой голос, сняла трубку и сообщила, что у нее все в порядке, она забаррикадировалась и выжидает. Никаких подозрительных звонков не было, по почте тоже больше ничего не пришло. Я рассказал ей о том, что успел сделать, и сообщил, что хочу завтра встретиться с патологоанатомом и попросить его сделать анализ на сперму.

– Объясни ему, где именно надо смотреть, – посоветовала она.

Мы еще немного поболтали; судя по голосу, у нее все было в порядке. Я пообещал позвонить ей сразу же, как только вернусь в Нью-Йорк, отставил в сторону телефон и принялся щелкать каналами, но так и не нашел ничего, что привлекло бы мое внимание.

Тогда я достал из портфеля книгу, которую предусмотрительно захватил с собой. Это были. «Размышления» Марка Аврелия – ее порекомендовал мне Джимми Фабер, мой спонсор в «Анонимных алкоголиках», он процитировал несколько фраз, показавшихся мне настолько любопытными, что в один прекрасный день я остановился у Стрэнда и за пару долларов купил подержанный экземпляр из серии «Современная библиотека». Чтение шло туго. Кое-что мне нравилось, но по большей части мне трудно было уследить за его аргументами, так что, случайно наткнувшись на отвечавшую моим мыслям фразу, я мог отложить книгу в сторону на полчаса или даже больше и погрузиться в размышления.

На этот раз я одолел одну или две страницы, прежде чем встретил это высказывание:

«Все, что ни происходит, происходит как должно; и если ты посмотришь глубже, то всему отыщешь причину».

Закрыв книгу и отложив ее на столик, я попытался мысленно представить себе, как разворачивались неделю назад события в доме Стэдвантов. В каком порядке преступник уничтожал свои жертвы, я не знал, однако решил, что первым делом он убил самого Стэдванта, поскольку он для него был наиболее опасен.

Но, с другой стороны, звук выстрела мог разбудить остальных; значит, сначала он направился в детские комнаты и стал постепенно переходить от одной к другой, убивая по очереди двоих мальчиков и девочку.

Когда же настал черед Конни? Нет, он наверняка приберег ее напоследок. Руки он мыл в ванной комнате, расположенной за спальней супругов. Предположим, сначала он лишил ее возможности двигаться, затем загнал мужа в гостиную, угрожая стволом или ножом, затем убил его из собственной винтовки и уже после этого вернулся обратно и расправился с Конни. Да вдобавок, очевидно, и изнасиловал ее? Ну что же, ответ предстояло узнать завтра – если только вообще возможно обнаружить наличие спермы неделю спустя.

Затем он позвонил по телефону, прошелся по дому, уничтожая отпечатки пальцев. И, наконец, быстро и бесшумно выскользнул через окно и скрылся, оставив после себя пять трупов, причем трое из убитых были маленькие дети. И все из-за того, что двенадцать лет назад их мать дала показания в суде против человека, совершившего насилие над ней.

Я вновь подумал о Конни. У проституток далеко не всегда плохая жизнь – особенно у проституток такого уровня, какими были Конни с Элейн, жившие в квартирах на Ист-Энде и имевшие отборную клиентуру. Но Конни, не задумываясь, променяла ее на лучшую; эту жизнь она прожила в Валнут-Хиллз.

Но ее счастье оказалось недолгим. Боже мой, какой ужасный конец!..

«Все, что происходит, происходит как должно...»

Неплохо, конечно, добраться до подлинных причин, но пока что мне это никак не удавалось. Возможно, я просто не мог достаточно глубоко взглянуть на вещи...

* * *

Меня разбудил телефонный звонок – я заказал его накануне; после завтрака я освободил номер и ровно в восемь был в участке. Дежурный офицер, предупрежденный о моем прибытии, сразу направил меня к лейтенанту Гавличеку.

В этот день на лейтенанте был серый костюм и новый галстук – на это раз в красную и темно-синюю полоску. Он поднялся из-за стола, чтобы пожать мне руку, и осведомился, не хочу ли я чашечку кофе. Я ответил, что уже позавтракал.

– Тогда мы можем сразу же поехать к доктору Вольмуту, – сказал он.

По всей видимости, это было самое старое здание в Массилоне, хотя, на мой взгляд, возраст его явно не превышал десяти лет. Несмотря на это, госпиталь казался новеньким – на стенах блестела свежая отделка пастельных токов, а полы сияли безукоризненной чистотой. Патологоанатомическое помещение находилось в подвале. На бесшумном лифте мы спустились вниз и прошли до середины длинного коридора. Гавличек хорошо знал дорогу, и я шел следом за ним.

Не знаю, почему, но в мыслях моих доктор Вольмут представал сварливым и склочным стариком, давно перешагнувшим пенсионный возраст; на самом деле ему было что-то около тридцати пяти, на голове упрямо топорщилась копна непокорных русых волос, подбородок почти не выдавался вперед, а открытое, мальчишеское лицо, как у Нормана Рокуэлла, как будто сошло с обложки журнала. Гавличек представил нас; доктор пожал мне руку, а затем с легкой улыбкой прошелся немного насчет отношений между полицейскими и патологоанатомами. Когда Гавличек спросил, не обнаружил ли он при вскрытии тела Конни Стэдвант присутствия спермы или других следов недавней сексуальной связи, тот совершенно не удивился неожиданному вопросу.

– Я и не подозревал, черт побери, – ответил он, – что в этом может возникнуть необходимость.

– Вполне возможно, дело оказалось несколько сложнее, чем могло показаться на первый взгляд, – сказал я. – Тело еще у вас?

– Конечно.

– А вы могли бы проверить это?

– Да, не вижу никаких препятствий. Она уже никуда не денется.

Он был на полдороги к двери, когда я вспомнил о разговоре с Элейн.

– Вполне возможно, изнасилование было совершено неестественным путем, – добавил я.

Доктор Вольмут замер на секунду, но не обернулся, так что не знаю, изменилось ли при этих словах выражение его лица.

– Хорошо, проверю, – на ходу бросил он.

Мы с Томом присели в ожидании возвращения доктора. На рабочем столе стоял прозрачный куб с моментальными снимками семейства доктора, и это побудило Тома рассказать мне, что Гарвей Вольмут в своей жене души не чает. Я восхищенно отозвался об ее фотографии, и он поинтересовался, женат ли я.

– Был, – ответил я. – Не сложилось.

– О, прости меня!..

– Давно это было. Сейчас она замужем вновь, а дети стали совсем большими. Один ходит в колледж, другой уже работает.

– Ты поддерживаешь с ними связь?

– Не так часто, как мне бы хотелось.

Ненадолго повисло тягостное молчание, но Гавличек прервал его, чтобы рассказать мне о своих детях – мальчике и девочке, которые учились в школе. Затем разговор переключился на полицейские проблемы, и мы, как два старых полисмена, принялись рассказывать друг другу различные истории. Наша беседа была в самом разгаре, когда неожиданно вернулся доктор Вольмут; по осоловелому выражению его лица мы сразу догадались, что мои догадки, подтвердились.

– Да, ты был прав... – со вздохом сказал Гавличек. Вольмут признался, что не ожидал ничего подобного.

– Никаких признаков борьбы, – сказал он. – Абсолютно никаких: ни частичек кожи под ее ногтями, ни синяков на руках – ничего.

Гавличек поинтересовался, можно ли определить, кому принадлежала сперма.

– Возможно, – ответил Вольмут, – хотя полной уверенности нет – столько времени прошло. Здесь такое исследование провести нельзя, – это за пределами наших возможностей. Придется отправить образцы тканей в институт в Кливленде.

– Хотелось бы узнать результаты.

– Признаться, мне тоже, – сказал Вольмут.

Я спросил у него, есть ли на трупах еще что-нибудь особенное. Доктор ответил, что Конни кажется совершенно здоровой – меня всегда поражало, когда такое говорилось про труп. Я спросил, не заметил ли он повреждений в районе грудной клетки или на бедрах.

– Вроде нет, Мэтт, – ответил доктор. – А что это может означать?

– У Мотли исключительно сильные руки, и он часто пальцем надавливал на различные болевые точки у своих жертв.

Вольмут еще раз сказал, что не заметил ничего в этом роде, однако синяки, полученные перед самой смертью, зачастую не проявляются на трупе – уже через день изменение окраски заметить бывает просто невозможно.

– Да вы и сами можете взглянуть на нее, – предложил доктор. – Хотите?

Мне этого хотелось меньше всего, но чувство долга заставило меня последовать за ним в коридор. Мы вошли в комнату, в которой было холодно, как в холодильнике. Необычных запахов почти не ощущалось. Доктор подвел меня к столу, на котором под прозрачной пластиковой простыней лежало тело, и сдернул покрывало.

Это действительно была Конни. Не думал, что смог бы узнать ее после стольких лет даже живой – не то что мертвой, однако теперь сразу понял, что передо мной девушка, которую и видел всего несколько раз больше десятка лет назад. Внутри разрасталось неприятное чувство – не столько тошнота, сколько глубокое, едкое горе.

Мне хотелось посмотреть, есть ли на теле синяки, но я с трудом удерживался, чтобы не отвести глаза от обнаженного трупа; прикоснуться к нему казалось мне просто невозможным. Вольмут, однако, никаких комплексов не имел, да и какие могут быть комплексы при такой работе? Не церемонясь, он начал пальпировать край грудной клетки и неожиданно наткнулся на что-то.