Текст книги "Билет на погост"

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Вроде бы да, но, возможно, он что-то почувствовал. Он знает, что я не выхожу из квартиры. Наверное, следит.

– Вполне возможно.

– Сидит сейчас где-нибудь с биноклем и пялится в наши окна. В начале разговора я только разыгрывала роль, но к концу почти поверила самой себе. Как будто стоишь перед пропастью, и тебя так и манит в темные глубины. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Наверное.

– Ты представляешь, как он смог проникнуть сюда? В тот день, когда я трахалась с этим... как его... в Шерри, он сумел пробраться мимо привратника и проникнуть в квартиру. Как у него это получилось?

– Не так-то трудно обмануть привратника.

– Здесь они свое дело знают. А дверь? Ты же сказал, что нет никаких следов взлома.

– Может, у него был ключ...

– Откуда? Я прекрасно знаю, что не давала ему ключей да и не теряла их никогда.

– А Конни ты их не давала?

– Зачем – цветы, что ли, поливать? Нет, ключи есть только у меня; даже у тебя их нет, правда ведь?

– Нет.

– Ну вот и у Конни их тоже нет. Как он мог сюда пробраться? У меня стоит отличный замок.

– А ты запираешь его на ключ, когда уходишь?

– Конечно.

– Дело в том, что если задвижка не выйдет из замка, открыть его можно даже кредитной карточкой. Возможно, что он успел сделать копию твоих ключей из воска или мыла. А может, просто воспользовался отмычкой.

– А может, просто надавил пальцами, – мрачно заметила Элейн, – дверь и открылась.

* * *

На четвертую ночь где-то около четырех часов зазвонил телефон. Я лег спать лишь за пару часов до этого, и алкогольный дурман еще не выветрился. Сквозь сон я слышал звонки и даже попытался подняться, но безуспешно. Мне казалось, что я уже проснулся и встал, но тем не менее я продолжал лежать в постели Элейн, барахтаясь в сонной дреме, пока Элейн как следует не встряхнула меня. Я быстро сдернул одеяло и спустил ноги на ковер.

– Это он звонил, – объяснила она. – Сказал, что сейчас будет.

– Когда сейчас?

– Через полчаса. Я попросила дать мне хотя бы час, чтобы привести себя в порядок, но он согласился только на полчаса. Сказал, что тогда он сможет уделить мне больше времени. Мэтт, он идет сюда! Что нам делать?

Я попросил ее позвонить привратнику и сказать, что она ждет посетителя. Она позвонила и попросила, чтобы мистера Мотли сразу же пропустили к ней, но обязательно предупредили ее, когда он придет. Немного помедлив, Элейн отправилась в ванную, постояла пару минут под душем, обтерлась полотенцем и начала одеваться. Не помню уж, что именно она выбрала, но перебрала при этом кучу тряпок, все время извиняясь за свою нерешительность.

– С ума сойти!.. – сказала она. – Как будто на свидание собираюсь.

– Так оно и есть.

– Да; на свидание со своей судьбой. Ну как, ты готов?

– Немного не в норме, – признался я. – Наверное, чашечка кофе мне не помешает.

– Конечно.

Я оделся в свой парадный костюм, который снял лишь два часа назад. В то время я ходил на работу, как правило, в костюме и решил не изменять этой привычке. Немного повозившись с галстуком, я сообразил наконец, что в данной ситуации он совершенно неуместен, и бросил его на кресло.

В кобуре под мышкой у меня был револьвер тридцать восьмого калибра. Раз или два я попробовал быстро выхватить его, а потом решительно избавился от пиджака и кобуры и засунул оружие за пояс; револьвер удобно устроился на пояснице.

На столике у кровати стояла недопитая бутылка коньяка – в ней оставалось еще полпинты, не меньше. Отвернув пробку, я отхлебнул немного прямо из горлышка.

Затем я позвал Элейн, но она не отозвалась. Я вновь надел пиджак и потренировался еще – получалось немного неуклюже, как это часто бывает с отработанными до автоматизма приемами. Сдвинув револьвер на левую сторону живота, я поупражнялся в выхватывании оружия с перебросом из руки в руку – получилось еще хуже, и я подумал, что неплохо бы все-таки опять надеть кобуру.

Возможно, я в принципе мог бы держать ситуацию под контролем и не бросать судьбу Элейн на чашу весов. Мы с ней не репетировали эту сцену прежде и еще не решили, где я должен находиться, когда Элейн откроет дверь. Я считал, что разумнее всего мне было стать за дверью, а когда Мотли пройдет внутрь, выйти из-за нее с нацеленным револьвером, но, возможно, еще лучше было бы некоторое время не выдавать своего присутствия, спрятавшись где-нибудь на кухне или в спальне в ожидании подходящего момента, – это дало бы мне определенное психологическое преимущество, но усложнило бы задачу. Мотли мог заподозрить неладное или даже решиться на непоправимое. Безумные люди способны совершать безумные поступки – это их отличительный признак.

Я вновь позвал Элейн, но, очевидно, она включила воду и не слышала меня. Я вновь выхватил револьвер и, держа его наготове, направился в гостиную. Кофе наверняка уже был готов, и нам нужно было согласовать свои действия, прежде чем Мотли переступит порог квартиры.

Я спокойно вошел в гостиную и повернулся, чтобы пройти на кухню, но в то же мгновение замер на месте. Мотли стоял у окна лицом ко мне; рядом с ним и немного впереди – Элейн. Одной рукой он сжимал ее руку возле локтя, другой держал за запястье.

– Брось-ка револьвер! – приказал он. – Быстро, или я сломаю ей руку!..

Ствол револьвера был направлен куда-то в сторону, к тому же держал я его неправильно, и палец никак не мог нащупать спусковой курок. Оружие лежало у меня в руке, бесполезное, как поднос с закуской.

Выхода не было. Я медленно положил револьвер перед собой на стол.

Элейн точно описала его. Длинное, угловатое тело – худощавое, но напряженное, как сжатая пружина; продолговатое лицо; странная прическа. Длинный, мясистый нос, пухлые губы. Узкий лоб скошен; из-под торчащих бровей проглядывали глубоко посаженные глаза грязно-коричневого цвета – прочитать в них что-либо было просто невозможно.

Телосложение и эксцентричная прическа придавали ему сходство с каким-нибудь злобным средневековым монахом, однако одет он был вполне современно – спортивная куртка из вельвета оливкового цвета с кожаными кантами на манжетах и отворотах и кожаными налокотниками, брюки цвета хаки с безукоризненно заутюженными стрелками и туфли из крокодиловой кожи с высокими каблуками и серебряными металлическими вставками на носках. Рубашка была в стиле «под вестерн», с кнопками вместо пуговиц, и узкий галстук с рисунком бирюзового цвета.

– Ты, должно быть, Скаддер, – продолжил он. – Полицейский, подрабатывающий сутенерством. Элейн хотела предупредить тебя о моем прибытии, но я взял на себя смелость сделать тебе небольшой сюрприз. Наверняка ты из тех людей, что обожают сюрпризы. Я попросил Элейн молчать, и она покорно молчала, даже когда ей было очень больно. Она делает все, что я ни попрошу. И знаешь, почему?

– Почему же?

– Потому что понимает – ей нужен именно я. Мне-то известно, чего она хочет.

Речь его казалась вялой и безжизненной; Элейн была еле жива от страха – лицо ее было мертвенно-бледным, а силы, казалось, совсем оставили ее. Она напоминала собой зомби из фильма ужасов.

– Я знаю, что ей нужно, – еще раз повторил он. – А вот в чем она совсем не нуждается – так это в тупом полицейском в качестве сутенера.

– Я не сутенер.

– Да? А кто же? Любимый муженек? Или страстный любовник? А может, братишка-близнец? Или блудный сын? Кто же ты?..

В такие моменты очень важно обращать внимание на детали. Я не сводил взгляда с его рук – они по-прежнему клещами сжимали локоть и запястье Элейн. Она предупреждала меня, что его руки очень сильны, и у меня не было оснований не верить ей, но на вид они не производили какого-то особого впечатления – крупные ладони, длинные пальцы, коротко подстриженные и аккуратно обработанные ногти.

– Я ее друг, – сказал я.

– Нет, это я ее друг, – возразил Мотли. – Я ей и друг, и семья. – Он ненадолго замолчал, как будто наслаждаясь звуком собственного голоса; настала минута его торжества. – И ей никто другой не нужен. А уж тем более – ты.

Мотли слегка улыбнулся, и обнажились его выступающие вперед большие и неровные лошадиные зубы.

– В твоих услугах мы больше не нуждаемся! – отрывисто произнес он. – Ты уволен. Пошел прочь, дерьмо собачье!

– Ну, не знаю, – спокойно ответил я. – Меня пригласила Элейн, а не ты. Конечно, если она попросит меня уйти...

– Давай, Элейн.

– Мэтт...

– Говори!

– Мэтт... наверное, тебе лучше уйти...

Я внимательно посмотрел ей в глаза, пытаясь хоть как-то дать ей понять, что я собираюсь делать.

– Ты в самом деле этого хочешь?

– Дда... мне кажется...

Я немного помолчал, затем неопределенно пожал плечами.

– Ну, как хочешь, – сказала я и двинулся к столу, на котором оставил свой револьвер.

– Стой! Ты куда это собрался?

– Не видишь, что ли? Свой револьвер забрать хочу.

– Но я не разрешал тебе этого.

– Ты что, думал, я уйду без него? – резонно заметил я. – Это – служебное оружие. Я в дерьме по уши увязну, если оставлю его здесь.

– Я сломаю ей руку!!!

– Да хоть шею. Отсюда я уйду только с оружием. – Немного помолчав, я добавил: – Смотри, я его беру за барабан; стрелять ни в кого не намерен. Мне нужно лишь забрать его – и уйти.

Пока он обдумывал мои слова, я сделал пару шагов, отделявших меня от стола. Револьвер все время оставался в его поле зрения, чтобы Мотли мог увериться в своей полной безопасности. Стрелять в него я все равно не мог: он все время оставался за Элейн, а его пальцы глубоко впились в ее тело. Вряд ли она понимала, что происходит. На лице ее застыла маска страха и отчаяния.

Зажав револьвер в руке, я двинулся вперед и направо; разделявшее нас расстояние несколько сократилось, но между мной и Мотли находился кофейный столик в форме куба, по всей видимости, из клееной фанеры, накрытый белой скатертью.

– Черт побери, – как будто бы в раздумье произнес я. – Но как тебе удалось проскользнуть мимо привратника? И через дверь пройти? Здесь стоит хороший замок, а она заверила меня, что ключа тебе не давала. Или все-таки давала? А может, сама открыла тебе?

– Убери-ка пушку, – ответил он, – и катись отсюда!

– А, это? Ты что, боишься?

– Направь ее в другую сторону.

– Ну, если это беспокоит тебя, – ответил я, – на, держи! – И в то же мгновение метнул револьвер в Мотли.

Он очень крепко сжимал руки Элейн, в чем была главная ошибка – это замедлило его реакцию. Прежде чем сделать что-нибудь, он должен был освободить руки, но вместо этого непроизвольно еще крепче сжал их, и Элейн закричала от боли. Мгновение спустя он уже было схватил револьвер, но я опередил его и ударом ноги, в который вложил все свои силы, швырнул в него кофейный столик; тот ударился ему в голень, и в то же мгновение я прыгнул и вцепился в Мотли. Мы отлетели к стене – пройдясь по оконному переплету. От удара у Мотли перехватило дыхание, и он навзничь повалился на пол, а я оказался сверху и нанес ему сильнейший удар в подбородок; глаза Мотли остекленели. Рывком приподняв его, я еще раз впечатал его в стену и трижды ударил кулаком в живот. Все его мышцы были напряжены, но я вложил в эти удары всю свою ненависть, и они достигли цели. Он осел, и я нанес ему еще один удар в подбородок – на этот раз согнутым локтем. Теперь сознание надолго оставило его.

Мотли лежал на полу, словно тряпичная кукла; голова и плечи упирались в стену, одна нога полусогнута, другая вытянута во всю длину. Тяжело дыша, я встал и еще раз окинул его взглядом. Пальцы руки были неестественно вывернуты наружу. Я вспомнил, как еще несколько секунд назад они впивались в тело Элейн, и меня охватило страстное желание надавить на них изо всех сил каблуком.

Вместо этого я поднял свой револьвер и, засунув его за пояс, обернулся к Элейн. Щеки ее слегка порозовели, и хотя выглядела она еще неважно, начала постепенно приходить в себя.

– Когда ты посоветовал ему сломать мне шею... – наконец смогла вымолвить она.

– Ну, что ты, – перебил я ее. – Мне просто нужно было сбить его с толку.

– Да, я знала, что ты что-нибудь придумаешь, но боялась, что твой план не сработает. А еще я боялась, что он последует твоему совету и сломает мне шею просто так, из любопытства, чтобы посмотреть, как ты на это отреагируешь.

– Он не собирался никому ломать шею, – заверил я ее. – Но теперь нужно решить, что же нам с ним делать?

– Ты не собираешься арестовать его?

– Конечно, арестую. Но боюсь, он вскоре вновь окажется на свободе.

– Ты шутишь? После всего этого?

– Доказать обвинение будет непростой задачей, – пояснил я. – Ты проститутка, а присяжных мало заботит насилие в отношении проституток. Кроме тех случаев, когда девчонка гибнет.

– Он говорил, что когда-то убил одну.

– Может, он просто пугал тебя. Даже если это и правда – мне лично кажется, что он не врал, – мы с тобой не имеем ни малейшего представления, как ее звали, когда и где это случилось, а без этого обвинить его в убийстве невозможно. Что мы имеем? Сопротивление при задержании и нападение на офицера полиции, но защита может заинтересоваться нашими с тобой отношениями.

– Как это?

– Могут представить дело таким образом, что я твой сутенер, а тогда оправдательный вердикт ему обеспечен. Но даже при самом благосклонном взгляде на наши отношения мы столкнемся с проблемами. Женатый полицейский дружит с проституткой – представь, как это прозвучит в зале суда. И в газетах.

– Ты говорил, что его арестовывали и раньше.

– Да, и обвиняли в том же самом. Но присяжные этого не узнают.

– Почему? Что, обвинения рассыпались?

– Они не могут даже знать, был ли он осужден прежде. Уголовное прошлое обвиняемого не должно влиять на решение суда присяжных.

– Да почему, черт побери?

– Не знаю, – честно ответил я. – Никогда не понимал этого. Предполагается, что это не имеет отношения к рассматриваемому преступлению, но разве прошлое человека не помогает восстановить полную картину? Почему же присяжные не должны ничего знать об этом?.. – Я пожал плечами. – В принципе Конни может поддержать обвинение. Он истязал ее и угрожал тебе. Но согласится ли она?

– Не знаю.

– Мне кажется, нет.

– Вполне возможно.

– Хочу еще кое-что проверить, – сказал я и склонился над Мотли, который по-прежнему не подавал признаков жизни. Возможно, у него была так называемая «стеклянная челюсть» – в свое время у одного известного бойца, Боба Саттерфилда, была такая. Он мог на равных сражаться с самыми сильными противниками, но при первом же прямом ударе в челюсть падал лицом вниз и уже не вставал.

Я ощупал карман его куртки, нашел там то, что искал, и продемонстрировал находку Элейн.

– Вот и решение проблемы, – объяснил я. – Автоматический пистолет, похоже, двадцать пятого калибра. Наверняка незарегистрированный, так что теперь от тюрьмы ему не отвертеться. Незаконное хранение особо опасного огнестрельного оружия – это уголовное преступление третьего класса.

– Это хорошо?

– Оно никому не причинило вреда. Нужно, чтобы он ни в коем случае не смог собрать сумму, необходимую для освобождения под залог. Обвинение должно быть очень серьезным – в противном случае адвокаты в конечном счете сведут его к какому-нибудь пустяку. Этот сукин сын должен сесть надолго. – Я внимательно посмотрел на нее. – Элейн, ты сможешь выступить?

– Что ты имеешь в виду?

– Дашь показания на суде?

– Конечно.

– Это уже кое-что. А солгать под присягой сможешь?

– Что я должна буду сказать?

Я некоторое время молча смотрел на нее.

– Похоже, ты в самом деле сможешь выступить, – сказал я ей наконец. – Я хочу использовать этот шанс.

– Что ты имеешь в виду?

Носовым платком я стер отпечатки своих пальцев с его пистолета, затем немного приподнял Мотли. Он был тяжелее, чем казался на вид, и я смог ощутить, насколько он крепко сложен. Несмотря на то, что он находился в бессознательном состоянии, его мускулы до конца не расслабились.

Вложив пистолет в правую руку Мотли, я положил указательный палец его руки на спусковой курок и перебросил предохранитель. Затем, крепко зажав его руку своей, я придал Мотли чуть более вертикальное положение и посмотрел, куда направлен ствол. Я метил в одну из картин, ту самую, которая, по заверениям Элейн, стоит теперь полсотни тысяч долларов, однако в последний момент немного дернулся и проделал отверстие в голой стене у рамки. Второе отверстие я проделал немного выше первого, а третье – в потолке. Затем я отпустил тело Мотли, и оно с глухим стуком опустилось на пол; пистолет выскользнул из его руки и упал рядом. Потом я повернулся к Элейн:

– Он направил пистолет на меня. Я швырнул в него кофейный столик. Удар оказался сильным, и он упал, однако успел выстрелить трижды во время падения. После этого я налетел на него, и он потерял сознание.

Элейн с сосредоточенным видом кивнула. Если прозвучавшие выстрелы и ошеломили ее, она очень быстро овладела собой. Разумеется, звуки выстрелов были не очень громкими, а маленькие пули не могли причинить большого ущерба – разве что проделали небольшие дырочки в штукатурке.

– Он стрелял из револьвера, – продолжил я свою мысль, – пытаясь убить полицейского. После такого обвинения на волю он долго не выберется.

– На суде я расскажу именно это.

– Я знаю, что ты сможешь, – ответил я. – У тебя хватит на это мужества. – Я подошел к ней и крепко обнял за плечи; мы молча постояли пару минут. Затем я отправился в спальню и взял бутылку, в которой еще оставался коньяк. Первый глоток я сделал перед тем, как позвонил в полицию, а остальное мы с Элейн прикончили, пока дожидались дежурной бригады.

Глава 4

...Элейн первый раз в жизни оказалась в суде. Она дала присягу, поставила свою подпись под текстом, а затем рассказала абсолютную правду о происшедшем – вплоть до того момента, когда речь зашла об оружии. Здесь Элейн солгала так, как я ее об этом и попросил; мой рассказ был точно таким же, а вещественные доказательства подтвердили нашу правоту. На рукоятке пистолета обнаружили отпечатки пальцев Мотли, а парафиновый тест показал наличие вкраплений нитратов в кожу его правой руки – это доказывало, что стрелял именно он. Пистолет и в самом деле оказался незарегистрированным, лицензии на ношение огнестрельного оружия и его применение у него также не оказалось.

Мотли клялся, что в глаза не видел пистолета прежде, не говоря уж о стрельбе из него. По его рассказу выходило, что он предварительно договорился с проституткой о встрече, а затем появился в здании на Пятьдесят первой улице. Он утверждал, что никогда не видел ее до этой ночи, что собирался заняться с ней любовью, как вдруг в ее квартиру вломился я и попытался шантажировать его, требуя денег, а когда это не удалось, напал на него. Конечно, ему никто не поверил. Если он и в самом деле увидел Элейн впервые только в ту ночь, почему же первое заявление, в котором она обвиняла его в нападении, было написано неделей ранее? Присяжные ничего не знали об уголовном прошлом Мотли, но районный прокурор, как и судьи, был прекрасно осведомлен о нем, и залог за освобождение был им установлен в четверть миллиона долларов. Его адвокат пытался протестовать, утверждая, что подзащитный ни разу не был признан виновным, но суд принял во внимание, что Мотли каждый раз обвинялся в насилии по отношению к женщинам – к тому же мы с Элейн смогли уговорить Конни Куперман явиться в суд, – и отказал в снижении суммы залога.

В ожидании суда Мотли остался за решеткой. Обвинение представляло из себя длинный список, который венчало вооруженное нападение на полицейского. Его адвокат трезво оценил положение своего клиента и крутился вокруг, готовый пойти на сделку. Управление районного прокурора тоже не прочь было найти компромисс: случай был заурядный, не привлек к себе особого общественного внимания, а мы с Элейн после интенсивного перекрестного допроса были бы с ног до головы заляпаны грязью. Почему бы и в самом деле не сберечь государственные деньги? Прокурор сократил обвинение до попытки насилия по статье 120.11 уголовного кодекса: насилие, отягощенное нападением на офицера полиции, – отказавшись от всех косвенных обвинений; Мотли, в свою очередь, официально признал свою виновность. Суд учел его прошлое и то, что ему удалось ранее избежать наказания и вынес соломоново решение: десять лет в тюрьме штата, с возможностью сократить срок наказания за примерное поведение.

После вынесения приговора Мотли поинтересовался у судей, имеет ли он право сделать заявление. Разумеется, ответили ему, не забыв напомнить, что такая возможность была у него и до вынесения приговора. Вероятно, это была сознательная хитрость – сделай он это до вынесения приговора, суд почти наверняка назначил бы ему куда больший срок.

– Коп подставил меня, сутенер проклятый! – заявил он. – И я, и он знаем, как все обстояло на самом деле. Я еще выйду на волю и займусь им, даю слово. Им и двумя его сучками. – Он повернулся налево, устремив взгляд на меня. – Запомни, Скаддер, это я про тебя и про девок твоих! Мы еще встретимся на узкой дорожке!

Немало подонков угрожали мне расправой; все они мечтали о мести, все были совершенно невиновны, всех подставили. Можно подумать: по тюрьмам сидят одни лишь безвинно пострадавшие.

О мщении говорили все, но это до сих пор всегда оставалось лишь словами.

* * *

Это было что-то около двенадцати лет назад – года за два-три до того, как я ушел из полиции по причине, не имеющей никакого отношения ни к Элейн Марделл, ни к Джеймсу Лео Мотли. Поводом, хотя, возможно, и не причиной, послужил случай, произошедший со мной в один прекрасный вечер на Вашингтон-Хайтс. Я сидел за рюмкой в таверне, когда в нее ворвались два бандита, сняли кассу и, убегая, застрелили бармена. Я выскочил на улицу вслед за ними и выстрелил, уложив наповал одного и ранив другого; но шальной пулей была смертельно ранена случайно оказавшаяся рядом шестилетняя девочка. Понятия не имею, что она делала в таком месте в такой час, но полагаю, что любой вправе задать подобный вопрос и мне.

Никаких взысканий я не получил, хотя по этому поводу и было проведено служебное расследование, однако с тех пор и работа моя, и жизнь мне опротивели. Я вышел в отставку, примерно тогда же окончательно отказался от попыток играть роль отца и мужа и поселился в Нью-Йорке. Найти отель оказалось делом несложным, а за углом я нашел и подходящую пивную.

Последующие семь лет начисто стерлись из моей памяти, хотя Господь свидетель – и о них мне было что вспомнить. Беспробудное пьянство долгое время помогало мне забыться, однако почти у самой черты перестал действовать и алкоголь; я все равно продолжал пить – просто потому, что не было иного выбора. Затем начались визиты в наркологические центры и госпитали; однажды я провел три или четыре дня в полном беспамятстве, получил апоплексический удар, и наконец в моей жизни произошел крутой перелом.

Такой же крутой, как и теперь...

– Он вышел на свободу, – сказала она.

* * *

– Похоже на то. И, должно быть, несколько лет назад. Одно время меня беспокоило, что суд дал ему минимальный срок из возможных.

– Ты ничего не говорил мне об этом.

– Просто не хотел тебя беспокоить. Он получил десять лет, а значит, уже давно должен был бы выйти на свободу. Можно только гадать, что там произошло – хотя мне он казался не из тех парней, кто может очаровать тюремщиков и выхлопотать себе досрочное освобождение, – но даже и в этом случае года на три-четыре, на пять от силы он бы исчез с наших глаз. Большинство людей не способны вынашивать планы мщения столь долго. Если он отсидел только пять лет, значит, уже семь, как он вышел на волю. Почему же он добрался до Конни только сейчас?

– Не знаю.

– Что ты собираешься делать теперь, Элейн?

– Пока еще не решила. Наверное, соберу чемоданчик – и в аэропорт. Похоже, другого не остается.

Мне было понятно ее отчаяние, но тем не менее я попросил ее повременить.

– Дай-ка я позвоню кое-кому утром, – сказал я ей. – Может, он еще что-нибудь натворил и теперь снова в тюрьме. Глупо бежать в Бразилию, если он надежно сидит где-нибудь в «Грин-Хэвен».

– Мне кажется более подходящим Барбадос.

– А может, он уже умер?.. – предположил я. – Мне кажется, что как раз такой парень вполне мог покинуть тюрьму ногами вперед. Он из тех, кто на каждом шагу наживает себе врагов, и кто-нибудь вполне мог загнать ему нож под ребра.

– Тогда кто отправил мне эту вырезку?

– Давай выясним сначала, не следует ли нам вообще отбросить его кандидатуру.

– Ну ладно. Слушай, Мэтт, ты останешься у меня на ночь?

– Конечно.

– Возможно, я конченая дурочка, но так мне будет спокойнее. Ты не возражаешь?

– Нет, конечно.

* * *

Элейн постелила мне на кушетке; она предложила лечь с ней на кровати, но я сказал, что предпочел бы кушетку: я очень устал, да и не хотелось беспокоить ее своим храпом и ворочанием с боку на бок.

– Да ты мне совсем не помешаешь, – сказала она. – Я как раз собиралась принять секонал – я это делаю раза четыре в год, а тогда меня и семь баллов по шкале Рихтера не разбудят. Ты, кстати, не хочешь? Это только для успокоения нервов.

Я отказался от пилюли и прилег на кушетку. Элейн отправилась в спальню, а я быстро скинул одежду и забрался под одеяло, но долго еще не мог сомкнуть глаз... Вдали, за рекой, светился огнями Куинс. Пару раз я даже пожалел, что отказался от секонала, но на самом деле мне он был строго-настрого противопоказан. Как бывший алкоголик, я не мог принимать снотворное, транквилизаторы, возбудители или обезболивающие таблетки сильнее, чем аспирин, – они ослабляют волю, и их прием обычно заканчивается очередным запоем.

По-видимому, мне удалось немного поспать, хоть ночь и была ненамного дольше белых ночей. Как только первые лучи солнца заглянули в комнату, я отправился на кухню, приготовил крепкий кофе, подогрел на тостере булочку и позавтракал, выпив при этом две большие чашки кофе.

Затем я отправился в спальню. Элейн еще спала, уткнувшись лицом в подушку. Тихонько выйдя и прикрыв за собой двери, я отправился в ванную и залез под душ; она не проснулась. Затем я привел себя в порядок и уселся в гостиной у телефона.

Я редко пользовался им в последнее время, и теперь найти нужных людей оказалось не так-то просто. После того как мне удалось дозвониться до всех, я вновь заглянул в спальню к Элейн. Она продолжала лежать в той же позе; на какое-то мгновение меня охватил необъяснимый страх. Наверное, подумалось мне, Мотли проник в ее квартиру еще несколько дней назад и одну из пилюль с секоналом подменил цианидом. А может, побывал здесь всего несколько часов назад, пробравшись сквозь стену, как привидение, пока я заливался храпом на кушетке в гостиной, пронзил ей кинжалом сердце и так же неслышно удалился.

Конечно, все это была полная чепуха – я понял это, как только опустился на колени у кровати и прислушался к ее ровному неглубокому дыханию, – однако мозг мой явно был перевозбужден. Я вновь отправился в гостиную, порылся в справочнике и снова взял в руки телефонную трубку.

...Слесарь появился что-то около десяти. Я объяснил ему, что необходимо сделать; мы обсудили детали, и он приступил к работе, начиная с двери в кухню. Когда из спальни послышалось шевеление, он работал уже в гостиной. Я зашел к Элейн.

– Что это за шум? – сонным голосом поинтересовалась она. – Ты что, пылесос включил?

– Это дрель. Я решил, что несколько дополнительных замков не помешают. Это обойдется примерно в четыре сотни долларов. Ты выпишешь чек?

– Лучше я расплачусь наличными. – Элейн порылась в тумбочке, вытащила из верхнего ящичка кошелек и, порывшись в нем, спросила: – Четыре сотни? Он что, нас замурует?

– У тебя будут полицейские замки.

– Полицейские замки? – удивленно приподняла брови Элейн. – Чтобы спрятаться от полиции? Или чтобы ее здесь прятать?

– Это на твое усмотрение.

– Здесь пять сотен, – сказала она, протягивая мне купюры. – Возьми у него квитанцию, хорошо?

– Слушаюсь, мэм.

– Не знаю, что скажет мой бухгалтер, но он в квитанциях собаку съел.

Элейн отправилась в ванную, а я пошел в гостиную помогать слесарю. Когда работа была закончена, я заплатил ему деньги, получил квитанцию и положил ее вместе со сдачей на кофейный столик.

Элейн появилась из ванной, облаченная в балахон родом из какой-то банановой республики и ярко-красную рубашку с короткими рукавами, эполетами и металлическими пуговицами. Я продемонстрировал ей, как действуют новые замки. В двери гостиной теперь стояли два замка, в кухонной – один.

– Я думаю, именно так ему удалось проникнуть к тебе двенадцать лет назад, – объяснил я. – Наверное, он попал в здание через служебный вход и поднялся наверх по запасной лестнице – так ему удалось миновать привратника незамеченным. В двери, которая ведет к черному входу, у тебя замок отменный, но, наверное, ему удалось справиться с ним. А возможно, у него был ключ.

– Я той дверью никогда не пользуюсь.

– А значит, и не знаешь, заперта она или нет.

– Нет, не совсем. Она ведет к служебному лифту и печи для сжигания мусора. В один прекрасный день я отправилась туда, но не смогла протиснуться между холодильником и целой горой мусора, так что пришлось выйти через главную дверь и добраться до мусорки в обход.

– Во время своего первого визита, – сказал я, – он мог побывать на кухне и отпереть эту дверь. А возможно, она оба раза просто была незапертой. Ты, наверное, иногда замечала, что она не закрыта на замок, но не придавала этому значения?

– Не знаю. Скорее всего, я подумала, что просто забыла закрыть ее в прошлый раз.

– В общем, ты больше не пользовалась ею. – Я продемонстрировал Элейн замок со стальной задвижкой. – Он отпирается и запирается вот этим ключом, но думаю, ты просто закроешь его и дверью пользоваться не будешь. Открыть его снаружи невозможно – там вообще нет замочной скважины. Ты ведь никогда не пользуешься этой дверью, не так ли?

– Никогда.

– Итак, эта дверь у нас постоянно остается закрытой, но тем не менее при помощи ключа ты всегда сможешь покинуть квартиру через нее, если это потребуется: Только в этом случае ты не сможешь запереть ее за собой. Точнее, сможешь запереть на старый замок, но не на новый.

– Я даже не знаю, сохранился ли у меня ключ от этой двери, – сказала Элейн. – Не волнуйся, я просто никогда не буду открывать ее; она всегда будет заперта на оба замка.

– Отлично! – удовлетворенно кивнул я. Мы вернулись в гостиную. – Смотри, здесь слесарь поставил два полицейских замка. Один из них установлен точно так же, как и на кухне, – ты сможешь открывать и закрывать его изнутри, но снаружи замочной скважины нет, и выломать его тоже не удастся. Пока ты внутри, а оба замка заперты, никто не сможет проникнуть к тебе, не подняв шума. Когда тебя нет, ты можешь просто запереть за собой второй замок. Вот его ключ, с выпуклостями. Замок защищен от взлома, а подделать ключ обычными средствами невозможно, так что смотри не потеряй его, а то и сама домой не попадешь.