Текст книги "Дьявол знает, что ты мертв"

– И ты чуть приблизишься к концу.

– Может быть.

– Траур – это всегда скорбь по нам самим.

– Ты в самом деле так считаешь? Возможно, ты прав. Ребенком я никак не мог понять, почему люди непременно должны умирать. И сказать тебе правду? Я не понимаю этого до сих пор.

– Ты ведь очень рано потерял отца, так?

– Очень рано. Я считал это колоссальной ошибкой Бога. Даже не саму по себе смерть отца, а то, как все в мире устроено. Для меня это все еще непостижимо.

Он тоже находил здесь для себя загадку, и какое-то время мы горячо обсуждали эту тему. Потом он сказал:

– Возвращаясь к моей мудрой сентенции по поводу продолжения связей в других формах. А вдруг и смерть тоже ничего радикально не меняет?

– Ты имеешь в виду, что душа остается жить? Не думаю, что верю в подобные идеи.

– И я тоже, хотя пытаюсь не закрывать для них своего сознания. Но я не совсем это хотел выразить. Ты действительно думаешь, что Джен перестанет быть частью твоей жизни, когда кончится ее земное существование?

– По крайней мере мне станет немного сложнее до нее дозвониться.

– Моя мать умерла шесть лет назад, – сказал он. – И я, конечно, не могу с ней созвониться, но этого и не требуется. Я все равно слышу ее голос. Не пойми превратно: я не имею в виду, что она продолжает жить в каком-то потустороннем или параллельном нашему мире. Голос, который я слышу – это частичка ее, ставшая частью меня самого и поселившаяся навсегда в моем сознании. – Он ненадолго замолчал, а потом продолжил: – Отца нет на свете уже больше двадцати лет, но я все равно порой слышу в голове голос старого мерзавца. Он все твердит мне, что я никчемный человек, из которого никогда не выйдет ничего путного.

– Я сидел у окна, смотрел на дождь, – сказал я. – И думал обо всех, кого потерял за многие годы. Вот что происходит с тобой на определенном жизненном этапе. Бытие ставит тебя перед дьявольски сложной реальностью. Либо рано умираешь ты сам, либо уходят многие дорогие тебе люди. Но ведь они не уходят навсегда, если я продолжаю о них думать, как считаешь?

– А не слишком ли слабое утешение ты находишь в такой мысли?

– Да, но это лучше, чем никакого утешения вообще.

Джим подал сигнал, чтобы принесли счет.

– По воскресеньям они устраивают теперь обсуждения Большой книги в школе Имени Господня, – сказал он. – Если отправимся сейчас, то успеем к началу. Не хочешь освежить кое-что в памяти?

– Я уже посетил одно собрание утром.

– И что с того?

Встречи групп АА проводятся в нескольких различных форматах. Есть собрания, где все по очереди выступают, на других проводятся дискуссии, а бывает, что совмещают и то и другое. Есть встречи, посвященные так называемым ступеням, когда каждую неделю подвергается рассмотрению одна из стадий программы «Двенадцать ступеней», а отдельно проводятся собрания для обсуждения традиций общества, которых тоже двенадцать. Встречи-откровения фокусируются на рассказах о благом воздействии трезвости, которое призвано осенить каждого, кто неукоснительно следует предначертаниям. И каждый дает двенадцать обетов-обещаний, которые должен выполнить. Я слышал анекдот о том, что если бы Моисей был алкоголиком, то мы имели бы сейчас двенадцать заповедей, а не десять.

Большая книга – старейшее и самое важное издание «Общества анонимных алкоголиков», написанная первыми членами более пятидесяти лет назад. В ее вводных главах объясняются основополагающие принципы программы действий, а остальное содержание составляют рассказы членов о собственном опыте, очень похожие на те истории, которые мы сейчас сами рассказываем о себе во время первого посещения собрания. То есть это повествование о том, как мы жили раньше, что с нами произошло и как изменилось с тех пор наше существование.

Когда я только начинал вести трезвый образ жизни, Джим заставлял меня читать Большую книгу, и я часто находил в ней места, которые мне не нравились. Написана она была какой-то свинцовой прозой, чрезмерно серьезным тоном, а мудрость мыслей находилась на уровне разговора за завтраком членов Ротари-клуба в маленьком городке где-нибудь в Айове. Но Джим настаивал, чтобы я все равно прочитал ее от корки до корки. «Уж больно старомодно написано», – говорил я. «А Шекспир разве не старомоден? – возражал он. «А библия времен короля Якова? И что с того?» Когда я жаловался на бессонницу, он советовал читать Большую книгу на сон грядущий. Я попробовал и был рад доложить, что как снотворное она сработала. «Разумеется, сработала, – усмехнулся Джим. – От некоторых ее глав бегущий в атаку носорог уснул бы на ходу».

При обсуждении Большой книги члены группы, как правило, по очереди зачитывают по нескольку параграфов священного текста. Когда кончается отведенная на ознакомление определенная глава, проводится ее обсуждение, и каждый старается сопоставить прочитанное со своим жизненным опытом в прошлом и нынешней ситуацией.

Собрание, на которое мы попали, проводилось группой под названием «Любители Большой книги из Клинтона», и уже восемь воскресений подряд они встречались в классе школы Имени Господня на Сорок восьмой улице между Девятой и Десятой авеню. Нас в этот раз набралось четырнадцать человек, а глава попалась необъятная по длине, и потому каждому выпадала очередь читать неоднократно. Я не особенно вслушивался в содержание главы, но в этом и не было необходимости. Никаких новостей ожидать не приходилось. Мне уж точно.

Когда собрание закончилось, все еще лил дождь. Мы прошли несколько кварталов вместе с Джимом, причем оба молчали. На углу он хлопнул меня по плечу и сказал, чтобы я оставался на связи.

– Помни, – сказал он, – что ты ни в чем не виноват. Я не знаю, почему у Джен развился рак, не говоря уже о том, почему именно у нее, но в одном я твердо уверен: не ты заразил им ее.

Мне оставалось буквально два шага до заведения «У Грогана», но я обошел его стороной, свернув на Девятую авеню. Уж слишком неподходящий выдался вечер, чтобы сидеть за столом перед бутылкой доброго виски, пусть пить будешь его не ты сам, а твой собеседник. Да и разговаривать ни с кем не было особой охоты. С меня уже хватило на сегодня разговоров. А сколько еще осталось невысказанным!

Я, например, ни словом не обмолвился о пистолете. Джим не поинтересовался, почему Джен позвонила именно мне, посчитав, видимо, причину очевидной: ей просто захотелось поделиться печальными новостями со старым другом. Если бы он задал мне прямой вопрос, я, наверное, не стал бы скрывать от него порученной мне миссии, как и своего согласия исполнить желание умирающей. Но он ни о чем не спросил, и я промолчал.

Элейн я позвонил из своего номера в отеле, но и ей не рассказал обо всем. Я вообще не стал особенно распространяться о визите на место преступления, как и об остальных событиях дня. Мы пообщались очень коротко, и речь шла в основном о том, как провела день она, и о шоу в музее, которое все-таки посетила, несмотря ни на что.

– Старые фотографии Нью-Йорка – это чудо, выставка просто отличная, – сказала она. – Ты бы тоже получил удовольствие. Она продлится до середины следующего месяца, так что еще успеешь выбрать время. Я вышла оттуда с мыслью, что непременно куплю себе фотоаппарат. Буду каждый день бродить по городу и снимать все и всех подряд.

– Ты вполне можешь себе это позволить.

– Верно, а все почему? Потому что мне нравится смотреть на старые снимки? Помнишь, что сказал У.К. Филдс[14]14
  У.К. Филдс (1880–1946) – американский актер, комик, режиссер и писатель.


[Закрыть]?

– «Никогда не вступай в спор на равных с глупцом»?

– Нет. Он сравнил женщин со слонами. «Я люблю смотреть на них, но не хотел бы иметь у себя дома».

– А какое отношение это имеет к фотографии?

– Я тоже люблю смотреть на них, но… Не знаю. Забудь об этом. Неужели все, что я говорю, обязательно должно иметь смысл?

– Нет, и это хорошо.

– Я люблю тебя, старый медведь. У тебя усталый голос. Тяжелый день выдался?

– Тяжелый, долгий, сырой день.

– Ложись спать. Завтра поговорим подробнее.

Но заснуть мне не удавалось еще очень долго. Я включал и выключал телевизор, хватался то за книжку, то за журнал, прочитывал страницу там, страницу здесь и снова закрывал. Я попробовал даже Большую книгу – проверенное временем снотворное, но и это не возымело нужного воздействия. Выпадают такие ночи, когда ничто не помогает, и тебе остается только сидеть и смотреть в окно, как идет дождь.

Глава 9

– Не хочется давать тебе советы, – сказал Джо Даркин, – но у меня дурные предчувствия. На твоем месте я бы вернул парню деньги.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу от тебя такие слова.

– Знаю, – кивнул он, – это на меня не похоже. Когда у человека появляется возможность честно срубить деньжат, то кто я такой, чтобы мешать ему?

– Так в чем проблема?

Он откинулся назад вместе со стулом, заставив его балансировать на задних ножках. И переспросил:

– В чем проблема? Проблема в тебе самом, дружище.

Мы сидели в комнате сыскного отдела на втором этаже полицейского участка Центр-Север на Пятьдесят пятой улице. После завтрака я прошел немного необычным для себя маршрутом, чтобы еще раз взглянуть на место убийства. В понедельник здесь было намного оживленнее, большинство автосалонов и магазинов работали, а по авеню двигался более плотный транспортный поток, но это не позволяло выяснить ничего нового или нарисовать иную картину последних мгновений жизни Глена Хольцмана. Оттуда я отправился в участок, где и увидел Джо. Тот сидел за своим рабочим столом. Я сообщил ему, что Том Садецки выдал мне аванс, и выслушал совет вернуть его.

– Будь на твоем месте любой другой, – сказал Джо, – он бы сделал то, что и сделал бы кто угодно другой. Посвятил бы расследованию часов двенадцать или чуть больше, рассказал клиенту то, что он уже и без тебя знает. А именно: это его ненормальный братец совершил преступление. И все остались бы довольны. Твой клиент чувствовал бы, что сделал все, от него зависящее, а ты получил бы приличный гонорар за не особенно пыльный и тяжкий труд.

Но как раз ты вечно делаешь все наперекор другим, а главное – ты упрям как последний осел. Вместо того, чтобы окончательно убедить парня в виновности брата, к чему подсознательно он готов, осознает он это или нет, и снять пенки, ты начнешь добросовестно отрабатывать каждый полученный доллар. В итоге ты обязательно найдешь возможность убедить себя в существовании мизерной вероятности, что его брат невиновен, а тогда уже начнешь пахать всерьез, став у всех пятым колесом в телеге, включая и меня самого. И когда ты закончишь, ты потратишь на бесплодные усилия столько времени, что в простом пересчете не заработаешь даже суточную зарплату, и тебе еще повезет, если заработаешь хоть что-то вообще за все свои хлопоты, чтобы в результате признать очевидное. Одиночка Джордж виновен, о чем известно каждому, но ты сделаешь все, чтобы запутать дело, которое яйца выеденного не стоит. Что это ты так уставился на меня?

– Жалею, что нет магнитофона для записи твоей речи. Я бы прокручивал ее каждому потенциальному клиенту.

Он рассмеялся:

– Ты думаешь, я перегнул палку? Что ж, извини, но сегодня понедельник – день тяжелый. Сделай скидку на это. Но если серьезно, Мэтт, спусти это дело на тормозах. Выполни положенные телодвижения, но не более того, ладно? Дело привлекло к себе много внимания. Мы раскрыли его быстро, проделав отличную работу, но репортеры обожают подобные истории. Уверен, ты не хочешь дать им повод снова начать копаться в ней.

– А что они могут раскопать?

– Ничего. Улики самые серьезные. Все в духе закона.

– Ты сам участвовал в расследовании, Джо?

– Как и почти все в нашем участке вместе с половиной отдела убийств полиции Манхэттена. Я не приложил руку только к завершающей стадии. Как только они его взяли, дело, считай, было раскрыто. У него нашли латунь в кармане, черт побери! Стреляные гильзы. Что еще требуется?

– Откуда вы узнали, что арестовать нужно именно его?

– Получили наводку.

– От кого?

Он помотал головой:

– Вот этого я тебе рассказывать не имею права.

– От стукача?

– Нет, от священника, решившего, что можно иногда нарушать тайну исповеди! Конечно же, от стукача. Но только не спрашивай у меня его фамилии.

– Что именно сообщил стукач?

– И этого я тоже тебе сказать не могу.

– Не понимаю почему, – удивился я. – Он присутствовал на месте преступления? Он что-то видел или слышал? Или кто-то просто пустил сплетню, которая вывела вас на Джорджа?

– Скажу только, что у нас есть свидетель, – ответил Джо. – Теперь ты доволен?

– Свидетель, видевший все своими глазами?

Он нахмурился.

– Вечно я выбалтываю тебе больше, чем положено. Почему так происходит, как ты думаешь? – спросил он.

– Ты просто знаешь, что это лучший способ избавиться от меня. Так что видел ваш свидетель?

– Я уже сказал тебе слишком много, Мэтт. Есть свидетель, имеются веские вещественные доказательства, и мы практически получили признание виновного. Садецки сам говорит, что, возможно, сделал это. Случай настолько простой, что даже преступник не особенно отпирается.

Мне самому случай тоже представлялся довольно простым, но я должен был отрабатывать свои деньги.

– Предположим, – сказал я, – что свидетель прибыл на место, когда убийство уже было совершено. И видел, как Джордж склонился над телом, а потом собрал гильзы.

– После того как кто-то другой застрелил его?

– Такое возможно.

– Ну, конечно, Мэтт, кто-то стрелял, надев шапку-невидимку. Видимо, придется привлечь к следствию ЦРУ.

– Хольцмана могли ограбить, – заметил я. – В нашем районе такое случается сплошь и рядом. Он мог быть убит, сопротивляясь грабителю.

– На это ничто не указывает. У него в кармане остался бумажник с тремя сотнями долларов.

– Грабитель запаниковал после стрельбы и поспешил скрыться.

– Забавный, должно быть, паникер. Сначала хладнокровно и намеренно всаживает контрольную четвертую пулю в шею, а потом вдруг пугается до смерти.

– Кто еще присутствовал на месте? Свидетель заметил кого-нибудь другого?

– Он заметил Джорджа. С нас этого довольно.

– Зачем Хольцман вообще пришел туда? Кто-нибудь побеспокоился выяснить это?

– Он отправился на прогулку. Мы, знаешь ли, ведем речь не об авиации, и нет нужды представлять предполетный план заранее. Он был чем-то взволнован и решил прогуляться.

– И задержался, чтобы позвонить с телефона-автомата? У него дома телефон сломался, или что?

– Скорее всего он и хотел позвонить домой, чтобы сказать жене, когда собирается вернуться.

– Почему же он не дозвонился? Что помешало?

– Линия могла быть занята. И вполне вероятно, что он не успел еще и номер набрать, когда наш Бой Джордж застрелил его. Кто, черт возьми, может это знать, и какая вообще разница? Проклятие! Ты делаешь именно то, чего я опасался. Стараешься развалить совершенно хрестоматийное дело. Найти в нем пустяки, за которые можно зацепиться.

– Если дело настолько ясное, а доказательства твердокаменные, мне это вряд ли удастся, верно?

– Верно, но ты успеешь досадить всем, как заноза в заднице.

«Я стал бельмом на глазу у них всех», – сказал Том Садецки. А мне уготована роль занозы в заднице.

– Что тебе известно о Хольцмане, Джо? – спросил я.

– Мне не нужно знать о нем слишком много. Он – жертва преступления.

– Но разве не с этого следует начинать расследование убийства по всем инструкциям? С изучения жертвы?

– Только не в том случае, когда дело настолько очевидно. Когда ты уже поймал убийцу и посадил в камеру, уже нет необходимости выворачивать наизнанку жизнь жертвы. Отчего таким задумчивым стало вдруг твое простое лицо?

– Знаешь, что не так с этим случаем, Джо?

– Только твое вмешательство в него. В остальном оно безупречно.

– А не так в нем то, – продолжал я, – что вы раскрыли его слишком быстро. Вы могли бы многое узнать, например, о Хольцмане, как и о некоторых других жителях нашего района. Но вы пальцем о палец не ударили. К чему утруждаться? Убийца уже у вас под замком.

– Ты считаешь, мы арестовали невиновного?

– Нет, – ответил я. – Вы взяли того, кого нужно.

– Значит, полагаешь, что полицейские отнеслись к своим обязанностям спустя рукава? По-твоему, мы что-то упустили из виду.

– Нет, полиция проделала отличную работу. Просто осталось несколько дорожек, по которым вам не понадобилось пройти.

– И как я понимаю, ты собираешься прогуляться по ним сам?

– Конечно, – кивнул я. – Я же взял у человека деньги. Мне положено хоть что-то предпринять, чтобы заработать их. Хотя бы ради своего спокойствия.

Районная библиотека Донелла находится на Пятьдесят третьей улице рядом с Пятой авеню. Я провел пару часов в читальном зале на втором этаже, просмотрев все местные газеты за последние десять дней. Как только я закончил с репортажами о реальных преступлениях, большая часть подробностей которых мне была уже известна, остальные публикации не представляли особого интереса: статьи о проблемах безработицы, о качественных изменениях в составе населения, общие рассуждения об уличной преступности. Попадались интервью с людьми, которые прожили здесь долгие годы в доходных домах или в собственных квартирах, с теми, кто сравнительно недавно перебрался в жилую высотку Хольцмана, и даже с несколькими бедолагами, обитавшими на улицах. Это была благодарная тема, на которой многие обозреватели умело затачивали свои топоры, то бишь перья. Кое-что оказалось интересно прочитать, но я узнал слишком мало нового.

Одна публикация мне особенно понравилась. Это было письмо в редакцию «Нью-Йорк таймс» от бывшего директора отдела рекламы какого-то журнала, который, судя по описанию, жил всего в двух кварталах от дома Хольцмана. В конце мая он лишился работы и объяснял, как новая финансовая ситуация изменила его взгляды на жизнь.

«С каждым прошедшим днем, – писал он, – я все меньше ощущаю свою близость к Глену Хольцману и все сильнее ассоциирую себя с Джорджем Садецки. Как только я узнал страшную новость, я был в шоке, это повергло меня в ужас. А ведь на том углу случайно мог оказаться я сам, такой была одна из первых мыслей. Мужчина в расцвете сил, профессионал, перед которым открывались блестящие перспективы карьерного роста, живший в Клинтоне – одном из самых интересных районов самого лучшего города во всем мире».

«Но по мере того, как текли часы, а потом и дни, – продолжал автор, – я стал видеть в зеркале уже слегка иное отражение самого себя. И теперь закралась мысль: а ведь это я мог бы сидеть сейчас в камере на Рикерс-Айленде. Человек средних лет, оставшийся без дела из-за безработицы и кризиса на рынке труда, коротающий дни в «Адской кухне» – одном из самых проблемных районов самого богом проклятого города на свете. Я все еще, разумеется, сострадаю убитому, но во мне зародилось сочувствие к тому, кто убил его. Я ведь мог оказаться на месте каждого из них – в начищенных до блеска дорогих ботинок Глена Хольцмана или в затрапезных кроссовках Джорджа Садецки».

Я дошел пешком до своего отеля, остановившись только у киоска, чтобы перехватить сосиску в тесте и запить ее соком папайи. Проверил сообщения у стойки регистрации, но мне никто не звонил. Потом я купил большой бумажный стакан с кофе в соседнем магазине и перешел на другую сторону улицы в уютный сквер, примыкавший к зданию под названием «Parc Vendôme»[15]15
  *«Parc Vendôme» – «Вандомский парк» (фр.).


[Закрыть]. Нашел свободную скамейку и снял крышку со стакана, но кофе был все еще слишком горячим. Я поставил его рядом и вынул блокнот.

Стал делать заметки, размышляя на бумаге, начав с посылки, что Джордж Садецки все-таки невиновен. Пытаться доказать это стало бы напрасной тратой времени. Передо мной стояла задача найти кого-то еще, кто был способен совершить убийство. Кого-то, имевшего мотив для расправы с Гленом Хольцманом, или же человека, сделавшего это так же беспричинно, как это приписывалось Джорджу.

Глен Хольцман. С того места, где я сидел, мне были видны верхние этажи его жилой башни. Повернувшись в противоположную сторону, я бы разглядел тот столик в кафе «Утренняя звезда», где мы в последний раз с ним разговаривали. Лайза потеряла ребенка, сказал он мне тогда. Я проникся к нему жалостью в тот день, но нежелание сходиться с ним ближе превалировало. Между нами ощущалась дистанция, и я был только счастлив сохранить ее. Я совершенно не хотел узнать о нем больше.

Теперь получалось, что у меня возникла такая необходимость. Расследование убийства, как я напомнил Джо, нужно было непременно начинать с изучения жертвы. Чтобы найти убийцу, следовало искать кого-то, кто имел причину убить. А установить мотив можно было, только выяснив, что представляла собой жертва. Если мотив вообще присутствовал.

Но ведь он мог просто оказаться не в том месте, не в то время. Мог стать жертвой неудавшейся попытки ограбления. В устах Джо это действительно звучало маловероятно, даже смехотворно. Грабитель, который успевает сделать контрольный выстрел, а затем пугается и убегает, не взяв денег. В словах полицейского присутствовал здравый смысл, но ведь и преступники часто совершают необъяснимые поступки. Это не самые организованные и дисциплинированные люди. Многие действуют под влиянием секундного импульса, мыслят иррационально и способны внезапно менять намерения. Лишь ограниченное число представителей преступного мира умеют сохранять полное хладнокровие до конца, продумывать каждый поступок до мелочей, но большинство начинают совершать глупости каждый раз, когда выходят из дома. Хотя разве только потенциальный грабитель мог убить Хольцмана ни за что ни про что? Глен мог просто ввязаться в перепалку с кем-то из города, где слишком многие разгуливают по улицам с оружием. Любая пустячная ссора – скажем, из-за того, кому первым звонить по телефону, – могла обернуться кровавым насилием.

Или его вообще убили по ошибке. Такое случилось несколько лет назад в одном ресторане на Маррей-Хилл. Четверо мужчин, трое из которых торговали мехами, а четвертый работал у них бухгалтером, только заняли удобный столик и сделали заказ, когда в дверях возникли двое с автоматами. Они осыпали пулями стол меховщиков, убив всех четверых и ранив женщину, случайно оказавшуюся за соседним столом.

Это была откровенно мафиозная разборка, и пару недель детективы изучали вероятность проникновения организованной преступности в меховую индустрию или возможную связь кого-то из жертв с одной из пяти основных преступных «семей». Как выяснилось потом, несчастные не имели к мафии ни малейшего отношения. Целью для убийц должны были стать другие четверо, сидевшие тем же вечером в другом конце зала ресторана, – руководство насквозь коррумпированной строительной фирмы из Нью-Джерси. Оказалось, один из стрелявших страдал дислексией и направил автомат влево, тогда как ему следовало повернуть ствол вправо. («СМЕРТЕЛЬНАЯ О-ШИТ-КА» – с таким заголовком вышла на следующий день «Пост».)

Да, и такое бывает. Кто из нас не совершает ошиток?

Таким образом, существовали два способа начать расследование. Я мог поближе присмотреться к жертве или же к самому событию преступления. Чтобы сделать выбор, оставалось только подбросить монету, когда не далее как в двадцати ярдах от себя я заметил знакомое лицо. Волосы, как белая металлическая мочалка для мытья посуды, высокие скулы, узкий нос, очки в роговой оправе и кожа цвета моего кофе. Это был Барри, приятель Джорджа Садецки, который сидел на перевернутом ящике из-под молочных бутылок, а столом ему служил трехфутовый куб из бетона. Поверх куба он установил шахматную доску, курил сигарету и вдумчиво изучал позицию.

Я подошел и приветствовал его по имени. Он поднял глаза, и его рот легко растянулся в улыбке, хотя по взгляду было видно: он мучительно пытается вспомнить, кто я такой.

– Я тебя знаю – сказал он. – Сейчас и имя всплывет в памяти.

– Меня зовут Мэтт, – подсказал я.

– Видишь? Даже вспоминать не пришлось. Подсаживайся ко мне, Мэтт. В шахматы играешь?

– Знаю только, как переставлять фигуры.

– Значит, играешь. Игра в том и состоит, чтобы переставлять фигуры, пока один из нас не выиграет.

Он снял с доски две пешки, спрятал руки за спину, а потом протянул в мою сторону два сжатых кулака. Я шлепнул по одному, кулак разжался, и в нем оказалась белая пешка.

– Видишь? – сказал он. – Ты уже сделал шаг к победе. Первый ход за тобой. Расставляй фигуры, и начнем. Никаких ставок. Никаких денег. Просто скоротаем время.

Напротив него стоял еще один пластмассовый молочный ящик. Я уселся на него, расставил фигуры и передвинул королевскую пешку на два поля вперед. Он ответил тем же, и мы оба сделали по нескольку стандартных дебютных ходов. Когда я напал своим слоном на его коня, он сказал:

– А! Старый добрый Руй Лопес[16]16
  Руй Лопес де Сегура (1540–1580) – один из первых испанских шахматистов и теоретиков игры, разработавший так называемую испанскую партию.


[Закрыть].

– Тебе виднее, – ответил я. – Меня однажды пытались заставить заучить названия наиболее распространенных дебютов, но я уже все забыл. Боюсь, для меня эта игра слишком мудреная.

– Не знаю, не знаю, – сказал он. – Кажись, ты нарочно принижаешь себя, чтобы оставить меня в дураках, а?

– Оставайся при своем заблуждении, – ухмыльнулся я.

Первые ходы мы делали быстро, но по мере развития событий мне становилось все труднее что-то придумывать, и я стал затрачивать гораздо больше времени, глядя на доску. На десятом или двенадцатом ходу мы обменялись конями, но я при этом потерял пешку. Чуть позже он вынудил меня отдать ладью за своего второго коня. С каждым новым ходом он собирал все больше сил для решающей атаки, а мне оставалось только ждать ее начала. Моя позиция выглядела слабой и ненадежной.

– Даже не знаю, – сказал я, стараясь сделать хоть какой-то полезный ход. – По-моему, мне пора сдаваться.

– Пожалуй, – согласился он.

Я протянул указательный палец и опрокинул своего короля на доску. Он лежал на боку с очень грустным видом.

Барри сказал:

– Хотя мы не играли на деньги, это не значит, что не можем перейти улицу и выпить пивка.

– Дело в том, что я совсем больше не пью, Барри.

– Думаешь, я не догадывался об этом, приятель? Но кто заставляет тебя пить? Выпивать не обязательно, а угостить победителя – совсем другое дело.

– Это будет справедливо.

– Подвал в соборе Святого Павла, – сказал он. – Вот откуда я тебя знаю, точно?

– Точно.

– Я теперь там почти не появляюсь. Когда-то заходил попить кофе и посидеть с народом. Но выпивка для меня не проблема.

– Счастливчик.

– Пока держусь только пива, все в полном порядке. А от крепленых напитков бывало худо. Однажды сильно прихватило здесь. – Он приложил ладонь под грудь справа. – Болело ужас как.

– Это печень, – пояснил я.

– Наверное. А всему виной дешевое вино. Сладенькое, но на самом деле прямо убийца. А вот пиво организм принимает. – Он улыбнулся, сверкнув золотом. – Хотя это только пока. Возможно, наступит день, когда и пиво погубит меня, но разве мужчине не все равно, от чего умирать? Даже если проживешь очень долго, все равно помрешь от того, что слишком долго жил. Не от одного, так от другого. Разве я не прав?

– Прав, конечно.

– Тогда давай я сгоняю за квартой эля, а потом мы сыграем еще. Как ты смотришь на такой вариант?

Я нашел в кармане мятую пятерку и отдал ему. Он приложил ко лбу два пальца, пародируя военное приветствие, и направился в корейский продуктовый магазин через дорогу. Я наблюдал за его легкой непринужденной походкой; длинными руками он размахивал в такт шагам. На нем был матросский бушлат и сильно линялые джинсы. На ногах – высокие баскетбольные кроссовки. Ему как минимум перевалило за шестьдесят лет, но он перебегал Девятую авеню, словно лихой мальчишка.

И я вдруг поймал себя на мысли, что, может, именно Барри нашел в жизни правильный путь. Держись пива и эля, заходи иногда на встречи АА, чтобы угоститься дармовым кофе и насладиться обществом, играй себе в шахматы, а окажешься на мели, всегда сможешь стрельнуть у кого-нибудь пару баксов.

Да, конечно. И проведи всю жизнь, сидя на ящике из-под молочных бутылок. До чего же я довел себя, если даже Барри казался мне образцом, достойным подражания? Но тут я невольно рассмеялся, распознав истинный мотив за этими нелепыми мыслями. Еще одна скрытая песня сирен, манивших к радостям алкоголя. Их зов был непрестанным и принимал самые изощренные формы. По какой бы улице ты ни шел, соблазн поджидал за каждым углом, готовый застать врасплох и ухватить цепкими лапами. И этому не было конца. Ты мог заработать миллион долларов, получить Нобелевскую премию, выиграть конкурс красоты, и все равно, проходя мимо очередного бара, начинал думать, что сидящие за стойкой забулдыги знают какую-то недоступную тебе тайну. Потому что они могли спокойно выпивать, а ты – нет. Неужели они все заблуждались? Возможно ли такое?

Барри вернулся с квартой старого английского эля. Бутылку ему завернули в коричневый бумажный пакет. Он открутил пробку и стал пить, не доставая бутылки из пакета. Потом сказал, что теперь я должен сыграть черными, но он может великодушно снова отдать мне белые, если я захочу. Но я отказался. Шахмат с меня на сегодня оказалось довольно.

– Как я понимаю, в тебе нет настоящей любви к игре. Ты ее не чувствуешь. – А потом Барри добавил загадочную фразу: – Хотя, казалось бы, должен чувствовать, как никто.

– Почему ты так считаешь?

– Это игра ума прежде всего, стратегия и тактика, сечешь? Разве не похоже на работу сыщика? Просчитывать варианты, думать, как поступишь ты, если преступник сделает определенный ход. Ты ведь служил в полиции, верно?

– У тебя хорошая память.

– Нет, просто мы уже многие годы живем в этом месте. Было бы удивительно, если бы мы с тобой не знали друг друга. Но, думаю, я бы в любом случае догадался, что ты коп. По твоим замашкам. Тебя интересует Джордж?

Я кивнул и сказал:

– Видел тебя по телевизору.

– Вот дьявол! – воскликнул он. – Интересно, есть в этом городе хоть одна душа, не видевшая меня по «ящику»?

Он вздохнул, помотал головой и снова угостился из бутылки со старым английским элем.

– Сколько у нас сейчас каналов? Шестьдесят? Даже семьдесят, если у тебя есть кабельное телевидение. Но почему-то все смотрели Седьмой канал, если каждый видел Барри на экране. Все видели, кроме меня самого. Клянусь, я, должно быть, единственный человек во всем Нью-Йорке, который не смотрел треклятую передачу!

Мы поговорили о Джордже, и я вскоре понял, что получаю в повторе ту самую телевизионную версию, которую уже видели все: «Джордж Садецки, каким я его знаю». А потому решил переключить разговор на Хольцмана и спросил, что Барри знает об убитом.

– Ты здесь живешь, – сказал я. – Держишь глаза и уши открытыми. Ты должен был встречать поблизости Глена Хольцмана.

– Нет, я так не думаю, – ответил он. – Не припомню ни одной встречи с ним. Видел его фотки в газете, но не узнал. Жуткое дело, верно? Молодой способный мужчина. Вся жизнь впереди.