Текст книги "Дьявол знает, что ты мертв"

Но прошло совсем немного времени, и мне тоже пришлось искать дорожку в тот мир. Пару раз меня откачивали в реанимации, потом я лежал в больнице с сильнейшей алкогольной интоксикацией. У меня находилось достаточно силы воли, чтобы не пить несколько дней подряд, но в конце концов я неизменно покупал бутылку и устраивал себе праздник в честь собственной трезвости.

Однажды ночью я оказался у нее на пороге, не в силах придумать другого способа, как дожить до утра и напиться. Она дала меня кофе и позвонила переночевать на диване в гостиной. Через пару дней я вернулся, и спать на диване одному мне уже не пришлось.

Обычно советуют не начинать серьезных отношений на ранней стадии трезвого образа жизни, сохраняя стабильное эмоциональное состояние, и я верю, что это правильно. Но мы каким-то образом ухитрялись не пить, и пару лет составляли друг другу трезвую компанию. Вместе мы никогда не жили, но было время, когда я гораздо чаще ночевал у нее, нежели у себя дома. Она освободила пространство в гардеробе для моих вещей и выделила часть стенного шкафа. Со временем многие мои знакомые привыкли, что меня нужно искать у Джен, если не заставали в гостиничном номере.

Так продолжалось достаточно долго. Иногда нам было хорошо вместе, порой – очень плохо, но однажды настал момент, когда мотор наших отношений стал скрежетать и кашлять, а потом заглох, полностью износившись. Впрочем, скорее, у нас обоих просто кончилось топливо. Мы не ссорились и не устраивали из случившегося трагедии. Нельзя даже было применить штампованную формулировку, что мы не сошлись характерами. Но любовь кончилась, истощив саму себя – это факт.

– Мне необходимо поговорить с тобой, – сказала она теперь.

– Выкладывай, что там у тебя.

– Мне нужна помощь, – сказала она, – но я не хочу обсуждать это по телефону. Ты можешь приехать ко мне?

– Конечно, – ответил я, – но только не сегодня. У нас с Элейн есть планы на нынешний вечер.

– Я ведь знакома с Элейн, верно?

– Да, вы с ней встречались.

Как-то в субботу мы бродили по картинным галереям в Сохо и в одной из них натолкнулись на Джен.

– По-моему, это случилось месяцев шесть назад.

– Нет. Раньше. Я встретила вас на выставке Руди Шииля в галерее Полы Кэннинг, а вернисаж прошел в конце февраля.

– Боже, значит, уже так давно? Как летит время! Не успеваешь замечать.

– Точно, – сказала она. – Со мной та же история.

Разговор завис. Мы немного помолчали.

– Так вот, – сказал я, – сегодняшний вечер исключается. Насколько у тебя все срочно, Джен?

– Насколько срочно?

– Да. Потому что я могу сорваться к тебе прямо сейчас, если это действительно очень важно. Но если дело терпит до завтра…

– Завтра меня вполне устроит.

– Ты все еще посещаешь субботние встречи на Форсит-стрит? Я мог бы встретиться с тобой там.

– Боже, я не бывала на Форсит-стрит целую вечность. И вообще, мне бы не хотелось увидеться с тобой на собрании. Будет лучше, если ты приедешь сюда, если не возражаешь.

– Ничуть. Назначай время.

– Назначай сам. Я буду дома весь день.

– В два?

– В два будет прекрасно.

Повесив трубку, я продолжал сидеть на краю постели, гадая, какая помощь ей от меня потребовалась и почему она не могла просто все решить по телефону. А потом сказал себе: ты скоро все узнаешь, и если честно, то не очень-то тебя это волнует, иначе ты бы уже находился в пути к ней. У меня не оставалось никаких важных дел до встречи с Элейн чуть позже. Завтра по спортивного каналу показывали бой в первом полусреднем весе за звание чемпиона мира, который я хотел посмотреть, но поскольку никто не назвал бы его «боксерским поединком столетия», ничего страшного, если я пропущу его.

Я снова снял трубку и набрал номер, начинавшийся с цифр 718. Ответил мужчина, и я попросил к телефону мистера Томаса.

– Мистера Томаса? – переспросил он. – Или же вам нужен Том?

Я проверил записки с сообщениями, переданные мне с гостиничной стойки.

– Здесь сказано, что мне звонил мистер Томас, – сказал я. – Однако сообщения для меня бывают точными или не совсем в зависимости от того, кто их записывает. Меня зовут Мэттью Скаддер, и некий мистер Томас просил перезвонить ему по вашему номеру.

– А, тогда все правильно, – сказал он. – Теперь я сообразил, что произошло. Это я вам звонил, но в отеле сделали ошибку в имени. Я назвал себя не «Томас», а «Том Эс», понимаете?

– Должно быть, мы знакомы по собраниям?

– Вообще-то вы едва ли знаете меня, – ответил он. – И если честно, я не на сто процентов уверен, что звоню именно тому человеку, который мне нужен. Позвольте кое о чем вас спросить. Вы когда-нибудь выступали на собрании под девизом «Здесь и сейчас!»?

– «Здесь и сейчас!»?

– Да, это группа в Бруклине. Мы встречаемся по вторникам и пятницам в лютеранской церкви на Герритсен-авеню.

– Теперь вспомнил. На том собрании выступали три оратора, и был еще парень по имени Куинси со своей машиной, чтобы доставить нас на место. Но мы заблудились и едва не опоздали к началу. Только с тех пор прошло, должно быть, года два, не меньше.

– Точнее, почти три. Дату я хорошо запомнил, потому что тогда как раз отмечал свои первые девяносто дней трезвости. Я даже объявил об этом на весь зал, и мне много аплодировали.

Я с трудом сдержал порыв поздравить его.

– Позвольте мне убедиться, что я связался с нужным человеком, – продолжал он. – Вы служили в полиции Нью-Йорка, но потом ушли и стали частным детективом?

– У вас хорошая память.

– Была. Сейчас я слушаю чью-нибудь историю и уже через десять минут ничего не помню. Но в первые месяцы запоминаешь каждого надолго, настолько глубокое впечатление они на тебя производят. А в тот вечер, когда выступали вы, я жадно ловил каждое слово. Позвольте поинтересоваться: вы все еще продолжаете заниматься частным сыском? Работаете детективом по найму?

– Да, продолжаю.

– Хорошо. Я очень надеялся на это. Послушайте, Мэтт… То есть простите, мне можно называть вас просто Мэтт?

– Почему бы и нет? – ответил я. – А я буду звать вас Томом, поскольку вы так, собственно, и представились.

– Господи, верно. Я до сих пор не назвал вам своей фамилии. Даже не знаю. Как-то глупо все получается. Наверное, мне и следует начать наш разговор со своей фамилии. Эс – это так я сократил Садецки.

Я на какое-то время потерял способность соображать. Потом до меня дошло:

– О! Вот оно что!

– Джордж Садецки – мой брат. Я не хотел сразу называть свою фамилию… Просто потому, что не хотел. Только не подумайте, будто я стыжусь брата. Потому что это не так. Для меня он всегда был героем. В какой-то степени остается им даже сейчас.

– Но, насколько я понимаю, для него настали тяжелые времена.

– У него тяжелые времена тянутся уже годами. С ним не все в порядке еще с той поры, когда его вернули из Вьетнама. Нет, конечно, у него возникали некоторые проблемы и раньше. Нельзя все сваливать на войну, но одно неоспоримо – война очень сильно повлияла на него, в корне изменила характер. Поначалу мы ждали, что постепенно его жизнь войдет в нормальную колею. Думали, он сумеет взять себя в руки и справиться с трудностями. Но прошло уже больше двадцати лет, черт побери, и давно стало совершенно ясно: ничто не изменится к лучшему.

Поначалу он пытался устроиться на работу, но нигде подолгу не задерживался. Не умел ладить с людьми. Нет, он никогда ни с кем не дрался, ничего подобного не было. Просто не мог ужиться с другими сотрудниками.

А потом его уже никуда и не принимали, потому что он усвоил очень странную манеру поведения, начал часто корчить свои страшные гримасы и совершенно перестал следить за собой, то есть опустился на самое дно. Я знаю, что ваша группа собирается на Девятой авеню, и вы живете там неподалеку. Быть может, вы знакомы с Джорджем?

– Я знаю его только в лицо. Видел несколько раз на улице.

– Тогда вы понимаете, о чем я говорю. Он не мылся, не менял одежду и, конечно, отпустил неряшливые патлы и бороду. Покупать для него одежду было пустой тратой денег, потому что он носил одну пару брюк, пока она буквально не разваливалась на нем, хотя в шкафу у него висели шесть пар новых.

Он словно выбрал для себя такую жизнь совершенно сознательно, и ничто не могло заставить его измениться. А ведь у него есть жилье. Вы, наверное, не знаете об этом? Хотя откуда вам знать такие подробности. На него навесили ярлык бездомного. Только и твердят об этом. На самом же деле у него есть подвальная комнатушка на Пятьдесят седьмой улице. Он сам подобрал ее для себя и аккуратно вносил плату.

– Из каких денег? Выручал за пустые пивные банки?

– Он ежемесячно получал пару чеков. От Ассоциации ветеранов Вьетнама и от Организации помощи обездоленным. Сумма покрывала арендную плату, и немного даже оставалось. Как только он вселился в ту комнату, мы с сестрой договорились с домовладельцем, что если Джордж пропустит месячный взнос, то непременно сами покроем его. Но такого никогда не случалось. Видите, что получается. У вас перед глазами грязный бродяга, валяющийся в парке на скамейке, и вы сразу думаете, что он ни на что не годный и безответственный тип. А этот тип вносил плату за жилье день в день. И так каждый месяц. Если от него требовалось сделать что-то действительно важное, он непременно делал. В этом смысле он был совершенно нормален.

– Как он сейчас? Держится?

– Более или менее, как мне показалось. Мне разрешили очень короткую встречу с ним вчера вечером. Они держали его на Рикерс-Айленд[8]8
  Имеется в виду тюрьма на острове посреди Ист-Ривер в Нью-Йорке.


[Закрыть], и я поехал туда, но только уже на месте узнал, что его перевели в тюремную клинику Бельвю для психиатрического обследования. Его держат в подобии тюремной камеры на девятнадцатом этаже. Нам дали побыть вместе всего несколько минут. Мне очень не хотелось оставлять его одного, но вам признаюсь как духу – я был счастлив убраться оттуда и снова вырваться на свободу.

– Какое впечатление он произвел на вас?

– Даже не знаю, как ответить. Кто-то, наверное, сказал бы, что он выглядит лучше, потому что они его помыли и переодели, но я видел только одно: выражение его глаз. Джордж любил пристально смотреть на людей. Это, кстати, было одной из его неприятных привычек, пугавших окружающих. Но теперь у него глаза затравленного и перепуганного человека. До того жалкие, что сердце разрывается.

– Как я понимаю, ему выделили адвоката?

– Да, разумеется. Я сам хотел нанять ему защитника, но, как выяснилось, они уже об этом позаботились. И парень выглядит знающим свое дело. Как он сказал, сейчас ему надо взвесить два возможных варианта. Он может заявить о невиновности брата в силу психического заболевания и общей умственной отсталости или вообще избежать суда, если брат признает вину и согласится отбыть длительный срок в специальной лечебнице. Час от часу, конечно, не легче. Ведь по сути результат будет одинаков в обоих случаях. Его приговорят к большому сроку, но все же не в тюрьме, а в заведении, где он сможет рассчитывать хоть на какое-то снисхождение и помощь.

– А как на это реагирует сам Джордж?

– Он согласен. Говорит, что может, пожалуй, признать себя виновным, поскольку ему кажется, он мог совершить преступление.

– То есть он подтверждает свою вину в убийстве Хольцмана?

– Нет, он только считает, что мог совершить его. Сам он ничего не помнит, но понимает, что все улики против него, а он ведь не глупец. Догадывается, что доказательства собраны неопровержимые. Он берет на себя вину, потому что не может поклясться в невиновности, хотя и в виновности тоже. А потому считает, что они, возможно, правы.

– У него случилось помутнение рассудка?

– Нет, но на его память вообще никогда нельзя полагаться. Он, к примеру, иногда запоминает некоторые события, но путается в их последовательности, или вдруг вспоминает что-то, чего вообще не могло быть. В его изложении почти любое происшествие или разговор приобретают совсем не такой вид, как на самом деле.

– Понятно.

– Вы очень терпеливо выслушали меня, Мэтт, за что я вам весьма признателен. Но за мной это водится. Я долго хожу вокруг да около, прежде чем перейти к сути.

– Невелик грех, Том.

– Проблема, как я ее вижу, – продолжал он, – состоит в том, что всех всё устраивает. Недовольных нет. Копы раскрыли убийство по горячим следам, и прессе в кои-то веки не в чем их упрекнуть. Прокурор округа ожидает либо признания вины, либо суда, где он без труда одержит верх. Джордж готов принять любую участь и поступить по совету своего адвоката, а адвокату только и нужно, что скинуть дело с рук долой как можно скорее и без осложнений, оставшись при этом довольным собой, поскольку угодил и нашим и вашим. Моя сестра говорит: пусть его поместят в тюремную больницу, и ей тогда не придется не спать по ночам, волнуясь, поел ли он, не угрожает ли ему опасность умереть от переохлаждения или попасть под нож какого-нибудь головореза. Моя жена твердит то же самое, добавляя, что по нему психушка плакала уже много лет. Ему там самое место, и так будет лучше и для него самого, и для общества порядочных людей. Нам еще повезло, говорит, что он не убил малолетнего ребенка, а упрятать его за решетку надо было раньше, и тогда Глен Хольцман остался бы в живых.

Словом, они не устают повторять друг другу, насколько все что ни делается – к лучшему, как все прекрасно складывается, и только я сижу, чувствуя себя белой вороной. Я стал бельмом на глазу у них всех. Они считают моего брата сумасшедшим? Но на самом деле это я, видимо, выжил из ума.

– Почему, Том?

– Потому что я не верю, что он виновен, – ответил он. – Понимаю, насколько нелепо это сейчас звучит, но ничего не могу с собой поделать. Я просто не верю, что он мог убить того человека.

Глава 5

– Спасибо, что уделили мне внимание, – сказал он, положил в кофе ложку сахара, размешал и, продолжая говорить, добавил молока, снова размешав напиток. – Знаете, а ведь я тоже почти бросил эту затею. Еще чуть-чуть, и я бы никому не позвонил. Я просмотрел список частных детективов в телефонном справочнике. Знал только, что вас зовут Мэтт, а никого с таким именем в «Желтых страницах» не оказалось, и пришла мысль: быть может, мне не соваться, куда не следует. Оставь мучения и предоставь все в руки Божьи, так ведь говорят?

– Это, скорее, лозунг с наклеек на автомобильных бамперах.

– Но потом я подумал: Томми, сделай хотя бы одну попытку и посмотри, что получится. Не выворачивай себе мозги наизнанку, не нанимай другого сыщика, чтобы найти нужного тебе, но по крайней мере сними трубку и начни действовать. Вдруг из этого выйдет толк? Не переплывай реку, но хотя бы окунись, а потом, кто знает? Быть может, тебя подхватит течение и вынесет куда-нибудь?

И течение вынесло его в кафе «Пламя», где мы заняли кабинку в зале для курящих. Прошли годы с тех пор, как я встречался с потенциальными клиентами в барах и ресторанах. Теперь я назначаю свидания в кофейнях. Получилось, что я и сам отдался на волю течению, и видите, куда меня затащило?

– И я позвонил в Центр АА, – продолжал он, – и попросил дать мне номер кого-то из группы «Будь проще!», потому что знал, что так называется ваша территориальная группа. Хотя был риск, что вы перешли в другое отделение общества, переехали в соседний район или даже в другой город или попросту снова запили – такое ведь случается часто, верно?

– Это точно.

– Так вот. Мне дали номер одного парня. Я позвонил ему и нагородил кучу вранья. Сказал, что познакомился с вами на собрании, вы дали мне свой номер, но я его потерял. А фамилии вашей не знал. Он и сам не знал вашей фамилии, но сразу понял, о ком я веду речь, и я выяснил, что вы по-прежнему трезвенник, а живете по старому адресу. Он дал мне другой номер – парня по имени Рич (его фамилии я тоже так и не узнал), который назвал мне вашу фамилию. После чего найти нужный номер в справочнике уже не составило труда. И я позвонил. Сначала вчера вечером, а потом сегодня утром, а вы перезвонили. Теперь я перед вами. – Он сделал паузу, чтобы набрать в легкие воздуха. – Так что можете в глаза назвать меня сумасшедшим и отправить восвояси.

– А вы действительно сумасшедший, Том?

– Не знаю, – ответил он и спросил: – А вам как кажется?

На вид он находился в здравом уме. Роста в нем было пять футов и восемь или девять дюймов, то есть примерно столько, сколько у боксеров, бой которых как раз шел по спортивному каналу. Только для боксера он выглядел тяжеловатым. В округлой формы лице просматривалось бы даже что-то по-детски наивное, если бы не глубокие морщины на лбу и в уголках рта. Светло-русые волосы он стриг коротко, но все равно было заметно, как они поредели вокруг макушки. Он пользовался очками в толстой оправе, и мне показалось, что они бифокальные, когда он снял их, чтобы изучить меню и заказать кофе.

На нем была голубая спортивная рубашка, заправленная в просторные легкие брюки со сборками у пояса. Дополняли наряд дешевые коричневые мокасины с веревочными подошвами. На свободный стул рядом он положил пиджак цвета морской волны с эмблемой фирмы «Л.Л. Бин»[9]9
  «Л.Л. Бин» – одна из старейших в США компаний, доставляющих товары почтой.


[Закрыть]. На соответствующем пальце руки он носил золотое обручальное кольцо, запястье сжимал браслет из нержавейки от цифровых часов «Таймекс», в нагрудном кармане рубашки лежала пачка «Кэмела», и прикуренная сигарета лежала на краю пепельницы. Не слишком стильный облик, но и не выделяющийся из общей массы – типичный житель Бруклина, человек семейный, который много работал, чтобы свести концы с концами. Ни намека на психические отклонения.

– Объясните мне для начала, – попросил я, – почему вы считаете Джорджа невиновным?

– Не уверен, что могу назвать какую-то одну причину. – Он взялся за сигарету, стряхнул с кончика пепел, но потом снова положил на то же место. – Брат на пять лет старше меня. Я уже упоминал об этом? Сначала родился он, потом наша сестра, а затем уже я. И по мере взросления я старался во всем подражать ему. Мне исполнилось четырнадцать, когда его призвали в армию. К тому времени я уже знал, что у Джорджа есть свои странности. Он мог иногда подолгу смотреть в одну точку, часто не реагировал, когда ему задавали вопросы. Я замечал это, но все равно взял его за образец для подражания. – Он погрустнел. – Что я хочу всем этим выразить? Что очень хорошо знаю его и считаю неспособным убить другое человеческое существо? Но это не так. На убийство способен каждый. Однажды я сам чуть не дошел до убийства!

– Как такое могло случиться?

– Скажу сразу, это произошло года за два до того, как я ушел в завязку. И вот, представьте, сижу я в баре. Ничего необычного, верно? Рядом разгорается свара, какой-то парень толкает меня, я толкаюсь в ответ, он хватает меня за грудки, я отвечаю тем же. Потом он бьет меня по морде, а я бью его, и он валится как подкошенный. Но не потому, что мой удар был особенно хорош или силен. Похоже, он сам запутался в собственных ногах. Бах! Он ударяется головой обо что-то металлическое – угол стойки бара или об ограждение, не знаю. Но в результате три дня лежит в коме, врачи не говорят, выживет ли, а если умрет, меня посадят за убийство по неосторожности. Я хочу подчеркнуть, что вовсе не хотел довести дело до такого серьезного оборота. Потому такие случаи и квалифицируют как убийства по неосторожности. – Воспоминание заставило его печально помотать головой. – Это длинная история, но я сразу перейду к концу. На третий день он очухался и наотрез отказался выдвигать против меня обвинения. Слышать об этом не хотел. Проходит пара дней, и я снова сталкиваюсь с ним в баре. Покупаю ему выпивку, он тоже проставляется, потом я, потом снова он, и вот мы с ним уже лучшие друзья. Водой не разольешь! – Он взял из пепельницы свою сигарету, посмотрел на нее и затушил. – А примерно через год его все-таки убили.

– Еще одна драка в баре?

– Нет. Во время ограбления. Он был младшим менеджером в банке, где обналичивают чеки на Ралф-авеню. Тогда пули попали в троих – в него, охранника и в обычного клиента. Но умер только он. Что ж, видно, на роду было написано. Так бывает. Просто ему выпал плохой жребий, но если бы этот жребий выпал ему годом раньше, я бы еще мотал срок, и меня все считали бы последним подонком, склонным к насилию, только потому, что меня толкнули под руку, а я не сдержался и ответил.

– Вам повезло, ничего не скажешь.

– Тут вы попали в самую точку, – закивал он. – Мне всю жизнь везло, а вот от моего бедняги брата фортуна словно нарочно напрочь отвернулась. Он из тех, кто всегда старается избегать конфликтов, отойти в сторону, но все равно его ухитряются втянуть в бучу в силу непредвиденных обстоятельств. При образе жизни, какой он ведет, насилие подстерегает тебя за каждым углом. – Он выпрямился на стуле. – Но то, что произошло на прошлой неделе, совершенно необъяснимо. Это настолько не похоже на Джорджа!

– Что именно не похоже на него?

– Хорошо, – взялся за объяснение он. – Вот полицейская реконструкция событий. Хольцман стоит у углового телефона-автомата и звонит. Джордж подходит к нему и просит дать денег. Хольцман либо вообще не обращает на него внимания, либо отказывает, либо даже в грубой форме посылает куда подальше. Тогда Джордж достает оружие и начинает стрелять.

– И почему вы не согласны с такой реконструкцией?

– Вы сами сказали, что встречались с Джорджем в своем районе. Вы когда-нибудь видели, чтобы он клянчил у кого-нибудь деньги?

– Сейчас что-то не припоминаю.

– Поверьте, и не сможете припомнить. Джордж не был попрошайкой. Он вообще не любил что-то у кого-то просить. Если бы он действительно оказался на мели, то есть без гроша в кармане, и хотел бы наскрести несколько баксов, он бы насобирал бутылок и пустых банок для пункта приема или взялся бы протирать стекла машин на светофоре. Но и тогда он бы не выпрашивал у водителей вознаграждения за непрошеный труд. И уж он точно не стал бы приставать к мужчине в солидном деловом костюме, который говорил по телефону. Джордж всегда старался обходить таких людей стороной.

– Быть может, Джордж просто спросил, который час, и ему не понравился грубый ответ?

– Говорю же вам, Джордж ни за что не заговорил бы с таким мужчиной.

– А если у него помутился рассудок, и он решил, что вокруг снова идет бой?

– Для помутнения рассудка всегда нужна хоть какая-то побудительная причина. Человек, просто разговаривающий по телефону, не мог вызвать у него приступа.

– Мне понятны ваши сомнения, – сказал я. – Но только все это чистая теория, правда же? А вот когда рассматриваешь улики…

– Ладно, если вам угодно, – склонился вперед он, – давайте рассмотрим улики. С моей точки зрения, именно в них и заключается основная слабость обвинения.

– В самом деле? А я считал их достаточно убедительными.

– Они представляются неопровержимыми, но только на первый взгляд, – сказал он. – С этим я согласен. Свидетели видели его рядом с местом преступления, но разве это не имеет простого объяснения? Он живет за углом и проходит мимо того телефона-автомата, должно быть, несколько раз каждый день. У них есть еще один свидетель, утверждающий, что слышал, как он упоминал о пистолетах и стрельбе. Но кто все эти так называемые свидетели? Обычные уличные бродяги, вот кто. Они скажут все, что захотят услышать от них копы.

– А вещественные доказательства?

– Как я полагаю, вы говорите о гильзах?

– Да, найдено четыре, – подтвердил я, – и все соответствуют девятимиллиметровым пулям, извлеченным из тела жертвы. Они должны были автоматически выбрасываться из патронника пистолета после каждого выстрела, но их не оказалось на месте, когда патрульные прибыли туда. Их обнаружили в кармане куртки армейского образца вашего брата при аресте.

– Это очень важная улика, – признал он.

– Более чем важная. Многие профессионалы назвали бы ее решающей.

– Но для меня это только подтверждает уже известный нам факт, что Джордж находился поблизости от того места преступления в то время, когда было совершено убийство. Вполне вероятно, он стоял в тени дверного проема. Тогда его не видел ни сам Хольцман, ни его убийца. Хольцман говорит по телефону. Появляется преступник. Он либо подходит к нему, либо выскакивает из машины, кто может знать. Бах, бах, бах, бах! И Хольцман мертв, а преступник скрывается. Убегает или уезжает – мы опять-таки можем только гадать. И Джордж выходит из своего укрытия. Быть может, он наблюдал всю сцену или же дремал на пороге и был разбужен выстрелами, но он видит, что мужчина у телефона упал, а на тротуаре при свете уличного фонаря блестят четыре кусочка металла. – Он прервался и опустил взгляд в стол. – Но меня заносит. Мне лучше остановиться, пока вы не сочли меня таким же умалишенным, как мой брат.

– Нет-нет, продолжайте.

– Вы уверены? Хорошо. Тогда брат подходит ближе, чтобы получше рассмотреть жертву. Это вполне в его характере. Он видит на земле гильзы. Отслужив в армии, он понимает, что это такое. Помните, что он сказал полицейским? «Вам нужно лучше исполнять свои обязанности, – сказал он. – Нельзя, чтобы медь так просто валялась повсюду».

– Но разве это не говорит о том, что из-за него гильзы там и появились? Что они выпали из его собственного пистолета?

– Мне это говорит только об одном: он полностью запутался. Там был мертвый человек, на земле лежали стреляные гильзы, и все напоминало о Вьетнаме. В армии у них был строгий приказ собирать за собой стреляные гильзы, и потому он так и поступил.

– А не проще предположить, что он пытался убрать улики против себя?

– Да, но куда он их убрал? Положил треклятые латунные цилиндры в карман собственной куртки и таскал с собой целый день до того момента, когда его взяли. Если он хотел избавиться от улик, времени было предостаточно. Они утверждают, что он дошел до реки, чтобы выбросить пистолет, который швырнул с пирса в воду. Почему же он выбросил пистолет, а гильзы оставил? Их вообще можно было выкинуть где угодно. В любую урну, в контейнер для мусора, скинуть в решетку водостока. А он носил их с собой целый день. Где здесь логика?

– Может, он забыл о них?

– Четыре металлических гильзы? Они бы звенели у него в кармане. Нет, Мэтт, здесь какая-то бессмыслица. Полный абсурд.

– Но даже вы не беретесь утверждать, что ваш брат вел себя разумно.

– Пусть даже так, Мэтт. Пусть так. Но давайте тогда обсудим орудие убийства. Оно было совершено из девятимиллиметрового пистолета, верно? Пули, извлеченные из Хольцмана, подтверждают это, как и гильзы, найденные у Джорджа.

– Ну и что?

– А то, что у Джорджа был пистолет сорок пятого калибра.

– Откуда вы знаете?

– Я его сам видел.

– Когда?

– Примерно год назад. Может, чуть меньше года. Я отправился его искать, чтобы кое-что передать, и ездил по району, пока не увидел. Он сидел в одном из своих любимых мест рядом с входом с больницу имени Рузвельта. – Том отпил немного кофе из своей чашки. – И мы вместе дошли до его комнаты, чтобы он смог убрать принесенные мной вещи. В основном одежду и пару больших пачек печенья. Ему всегда нравилось печенье с начинкой из арахисового масла «Наттер-баттер». Еще когда мы были детьми, он любил им лакомиться. И я всегда привозил ему запас при каждом удобном случае. – Он на мгновение закрыл глаза, открыл снова и продолжал: – Мы пришли к нему в комнату, и он сказал, что хочет мне показать одну штуку. Там царил страшенный беспорядок. Вещи разбросаны по всем углам, но он в точности знал, где лежит то, что нужно. Сдвинул в сторону кучу какой-то ветоши и достал пистолет. Он его завернул в грязное полотенце для рук, но развернул специально, чтобы показать мне.

– И вы сразу поняли, что это сорок пятый калибр?

Том в нерешительности помолчал.

– Признаюсь, я мало знаю об огнестрельном оружии, – сказал он, – но у меня самого есть револьвер, который я держу в магазине, где работаю. Тридцать восьмой калибр. Он лежит на полке под кассовым аппаратом, и я порой месяцами даже не прикасаюсь к нему. Мы находимся на Кингс-хайуэй к западу от Оушен-авеню. Продаем товары для дома. У нас можно купить все – от миксера до стиральной машины с сушкой, но в кассе никогда не бывает много наличных. В наши дни клиенты расплачиваются все больше чеками или кредитными картами, но ведь грабителям без разницы. Они заявятся к тебе обкуренные, уже плохо соображая, и если в кассе пусто, всадят в тебя пулю как бы в наказание. Вот почему я держу пистолет, но молю Бога, чтобы никогда не пришлось пустить его в дело.

Это револьвер. Кажется, я упомянул об этом. Но тот пистолет, который показал мне Джордж, был устроен иначе. У него не было барабана, как на моем. Он имел форму буквы L. Рукоятка под прямым углом к стволу.

Он пальцем обозначил линии на поверхности стола. Я сказал, что это похоже на обычный пистолет, но спросил, как он узнал калибр.

– Джордж сам мне сказал. Так и назвал его: пистолет сорок пятого калибра. Что еще он упомянул? Ах да, сказал, что в армии это штатное оружие. Такое раздают всем, кто поступает на армейскую службу. Казенная вещь.

– Как он у него оказался?

– Не знаю. Я спросил, и он начал рассказывать, что у него был точно такой же во Вьетнаме, но, как я понял, он не привез его тайком домой. Думаю, добыл уже здесь. Либо нашел, либо купил по дешевке у кого-то на улице. Не знаю, был ли он заряжен и вообще имелись ли к нему патроны. Копы нашли свидетелей по соседству, которые дали показания, что он носил оружие и еще бахвалился этим. Показывал всем желающим. Быть может, он действительно это делал. При его жизни на улице легко представить, что с оружием он чувствовал себя в безопасности. Использовал для самозащиты. Но зачем ему было защищаться от мужчины, который разговаривал по телефону? И потом – нельзя стрелять девятимиллиметровыми пулями из пистолета сорок пятого калибра, или я ошибаюсь?

– Что произошло с пистолетом?

– С тем, что я видел? Этот вопрос ставит меня в тупик. При аресте пистолета при нем не оказалось. И они не нашли его, когда обыскали комнату. По их словам, Джордж якобы сказал, что выбросил оружие с пирса в Гудзон. Туда отправили аквалангистов, но ничего не обнаружили, хотя никто точно не знает, у какого пирса следовало вести поиски. Хотите знать мое мнение по этому поводу? Что случилось на самом деле?

– И что же?

– Джордж выбросил свой пистолет в реку много месяцев назад. Решил по какой-то причине, что таскать его при себе небезопасно, и избавился. А когда его арестовали и спросили, куда он дел оружие, честно ответил, что утопил в реке. Он не может точно сказать, когда именно это сделал, потому что у него память так устроена: не фиксирует время. Или вот вам другое объяснение. После убийства он начинает волноваться, подбирает патроны, а потом решает, что лучше будет отделаться от пистолета. Идет домой, находит его и выбрасывает. А могло все обстоять совершенно по-другому…