Текст книги "Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»"

Несмотря на царившую в лагере кошмарную жестокость, Освенцим, с точки зрения нацистов, все еще был тихой заводью в водовороте бесчеловечной реорганизации Польши. Первый признак того, что вскоре все изменится, появился осенью 1940 года. В сентябре начальник Главного административно-хозяйственного управления СС, Освальд Поль проинспектировал лагерь и приказал Хессу увеличить его вместимость. Поль полагал, что расположенные неподалеку карьеры песка и гравия означают, что лагерь можно интегрировать в принадлежавшую СС компанию под названием «Немецкие песчаные карьеры и каменоломни» (DESt). Экономический фактор стал очень важным для Гиммлера и СС еще в начале 1937 года, когда количество заключенных в немецких концлагерях уменьшилось до 10 000 с более чем 20 000 в 1933 году. Тогда Гиммлеру пришло в голову «гениальное» решение, как обеспечить будущее концлагерей – СС начнет заниматься предпринимательской деятельностью.

С самого начала это было несколько необычное начинание. Гиммлер не собирался организовывать типичное капиталистическое предприятие. Скорее, намеревался создать целый ряд компаний, работающих в соответствии с доктриной нацистов и в интересах государства. Концентрационные лагеря должны были поставлять для новой Германии сырье: например, огромное количество гранита, необходимого для постройки новой гигантской Рейхсканцелярии Гитлера в Берлине. Преследуя именно эту цель, после аншлюса Австрии в 1938 году СС создало новый концентрационный лагерь в Маутхаузене специально возле гранитного карьера. Нацисты считали, что это очень правильно: пусть противники режима сделают свой вклад в его строительство. Как сказал Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера: «В конце концов, евреи уже делали кирпичи для фараонов»³⁵.

Энтузиазм Гиммлера в отношении промышленного производства не ограничивался поставками строительных материалов для рейха. Он благословил целый ряд других проектов. Были созданы экспериментальные предприятия по исследованию лекарственных растений и новых форм сельскохозяйственного производства (две темы, особо близкие сердцу Гиммлера); вскоре СС начало заниматься производством одежды, витаминизированных напитков и даже фарфора (статуэтки пастушек, пастушков и прочих расово подходящих персонажей). Как показали недавние исследования³⁶, эсэсовские руководители многих из этих предприятий были абсолютно, просто порой до смешного, некомпетентны – если только над такой мрачной темой можно было бы смеяться.

Не успел Поль потребовать, чтобы Освенцим начал производить песок и гравий для нацистского государства, как лагерь приобрел еще одну функцию. В ноябре 1940 года Рудольф Хесс встретился с Гиммлером, и план развития Освенцима, который он ему представил, привлек внимание босса. Обоюдный интерес к сельскому хозяйству их сблизил. Хесс вспоминал, как Гиммлер излагал свое новое видение лагеря: «Мы должны попытаться провести здесь все необходимые сельскохозяйственные эксперименты. Нужно создать мощные лаборатории и службы по растениеводству. Важно начать работы по животноводству всех видов… Болото надо осушить и начать обрабатывать…» Он продолжал разговор о планировании сельского хозяйства, углубляясь в мельчайшие детали, и остановился только тогда, когда адъютант напомнил ему, что одна очень важная персона уже очень долго ожидает встречи с ним»³⁷.

Тот ужас, в который впоследствии превратилось существование в Освенциме, давно окрасил в самые черные краски эту встречу Гиммлера и Хесса, однако эта встреча помогает понять образ мышления этих двух ключевых в истории лагеря фигур. Было бы слишком просто и в корне неправильно считать их просто «безумцами», которые руководствуются в своих действиях какими-то непостижимыми, абсолютно иррациональными чувствами. Здесь, во время этой встречи, они предстают перед нами как два энтузиаста, одержимых одной идеей; два чудака-визионера, которые в условиях войны способны обсуждать такие планы, которые даже в мирное время выглядели бы «воздушными замками». Но в действительности Гиммлер на тот момент, когда он сидел с Хессом над планами Освенцима, уже приобрел в результате нацистской агрессии богатый опыт превращения своих безумных идей в реальность. Он уже провел рукой над картой, полностью изменив жизнь сотен тысяч поляков и немцев. Ему уже приходилось принимать решения, масштабы которых сложно себе даже представить.

Крайне важно помнить, что все это время, пока Гиммлер в таком велеречивом тоне говорил о своем желании превратить Освенцим в центр сельскохозяйственных исследований, он преследовал более или менее вразумительную идею – омерзительную, но вполне логически последовательную. Во время этой встречи в ноябре 1940 года Силезия виделась ему в качестве немецкой сельскохозяйственной утопии, почти раем на земле. Исчезнут кричаще безвкусные усадьбы поляков, а на их месте появятся крепкие, хорошо управляемые немецкие фермы. И Хесс, и Гиммлер когда-то сами были фермерами; у обоих была эмоциональная, почти мистическая привязанность к возделыванию земли. Поэтому идея превратить Освенцим в некий центр сельскохозяйственной науки обоим казалась очень заманчивой.

В порыве такого внезапного воодушевления тот факт, что Освенцим был расположен и совсем неподходящем месте для создания такого предприятия, уже не имел для Гиммлера значения. Расположенный у слияния рек Сола и Висла, лагерь находился в местности, печально известной постоянными паводками и наводнениями. Однако, несмотря на это, с того самого дня и до конца существования лагеря узники Освенцима будут трудиться, претворяя видение Гиммлера в жизнь, копая канавы, осушая болота и укрепляя берега рек – и все это только потому, что рейхсфюреру СС было намного приятнее сочинять грандиозные планы, чем заниматься практическими вопросами. Это безумие принесет гибель тысячам людей, однако мысль об этом вряд ли промелькнула в голове Гиммлера в тот момент, когда он с энтузиазмом излагал эту бредовую фантазию своему верному подчиненному Рудольфу Хессу.

К концу 1940 года Хесс уже создал основные структуры и принципы, согласно которым лагерь будет функционировать следующие четыре года: капо, контролировавшие каждый момент жизни заключенных; жесточайший режим, позволявший охранникам наказывать заключенных произвольно, по своему усмотрению – зачастую просто без каких-либо причин; царящее в лагере убеждение, что если заключенный не сумел как-то увильнуть из команды, направляемой на опасные работы, его ждет быстрая и непредвиденная смерть. Но кроме этого, в те первые месяцы существования лагеря было создано еще одно явление, которое ярче всего символизировало нацистскую лагерную культуру – это был блок 11.

Снаружи блок 11 (поначалу его называли блок 13, затем в 1941 году ему присвоили другой номер) ничем не отличался от остальных красно-кирпичных бараков, которые ровными рядами выстроились по всей территории лагеря. Но у этого здания была своя, присущая только ему, функция – и все в лагере знали об этом. «Лично я боялся даже пройти мимо блока 11, – рассказывает Юзеф Пашинский³⁸. – Очень боялся». Заключенные испытывали такой страх потому, что блок 11 был тюрьмой внутри тюрьмы – местом пыток и убийств.

Ежи Белецкий – один из немногих, кто своими глазами видел то, что происходило в блоке 11 и, оставшись в живых, смог рассказать об этом. Он попал туда, так как однажды утром проснулся настолько больным и измученным, что был не в состоянии приступить к работе. В Освенциме нельзя было получить день отдыха на восстановление сил, поэтому он попытался спрятаться в лагере в надежде, что его отсутствие не заметят. Для начала он спрятался в отхожем месте, но знал, что если пробудет там целый день, его, скорее всего, поймают. Поэтому через некоторое время он вышел оттуда и притворился, что убирает территорию. Но к несчастью его поймал охранник и в наказание отправил в блок 11.

По лестнице его отвели на чердак. «Там было чертовски жарко, – рассказывает он. – Был прекрасный августовский день. А в помещении стояло ужасное зловоние, и слышно было, как кто-то стонал: «Боже, о Боже!» Было темно – единственный свет в помещение проходил через черепицу крыши». Он посмотрел вверх и увидел человека, подвешенного к балке за руки, связанные за спиной. «Эсэсовец принес табурет и приказал: «Залезай». Я сложил руки за спиной, а он связал их цепью». После этого эсэсовец прикрепил цепь к балке и резко выбил из-под меня табурет. «Иезус Мария, я почувствовал ужасающую боль! Я застонал, но он прикрикнул: “Заткнись, собака! Ты это заслужил!”» Эсэсовец ушел, оставив узников висеть.

Боль в скрученных руках была ужасающей: «К тому же, пот лился с меня ручьями, так как в помещении было нестерпимо жарко. Я все время повторял: “Мама, мамочка…” Где-то через час плечи были вывихнуты. Тот, другой парень, висевший недалеко от меня, уже молчал. Затем пришел еще один эсэсовский охранник. Он подошел к тому парню и освободил его. Я закрыл глаза, душа, казалось, покинула меня. И тут вдруг до моего сознания дошли слова эсэсовца. Он сказал: “Осталось всего пятнадцать минут”».

Ежи Белецкий уже ничего не помнил до момента, когда вернулся тот же эсэсовец. «“Подними ноги”, – приказал он. Но я уже был не в состоянии этого сделать. Тогда он взял мою ногу и поставил на табурет, затем другую. Потом снял цепь, и я свалился с табурета на колени как мешок картошки. Он помог мне встать, потом поднял мою правую руку и сказал: “Держи так”. Но я не чувствовал своих рук. Он сказал: “Через час пройдет”. Еле волоча ноги, я спустился вместе с этим эсэсовцем. Это был милосердный охранник».

История Ежи Белецкого поражает несколькими моментами. И не в последнюю очередь его мужеством под пыткой. Но, возможно, самое удивительное – это разница между двумя эсэсовскими охранниками: один по-садистски, без предупреждения выбил из-под него табурет, а второй, «милосердный» охранник помог ему спуститься после того, как пытка закончилась. Это было важным напоминанием того, что так же, как капо могли сильно различаться характером, разными могли быть и эсэсовцы. Все заключенные, пережившие концлагерь, вспоминают, что как капо, так и эсэсовские надзиратели были неодинаковы. Самым главным для того, чтобы выжить в лагере, была способность понять характер каждого из тех, от кого ты зависел – и не только капо, но и СС.

Хотя Ежи Белецкий и вышел из блока 11 покалеченным, ему все же повезло, поскольку шансы вернуться живым после того, как ты вошел в эту дверь и поднялся вверх по этим бетонным ступенькам, были очень невелики. На допросах нацисты пытали заключенных блока 11 самыми чудовищными способами, не только подвешивая за руки, связанные за спиной, как истязали Белецкого. Заключенных били плетями, пытали водой, загоняли иглы под ногти, жгли каленым железом, обливали бензином и поджигали. Эсэсовцы в Освенциме и сами проявляли инициативу в изобретении новых способов пыток. Так, по воспоминаниям бывшего заключенного Болеслава Збоженя, однажды в лагерный госпиталь принесли заключенного из блока 11: «Их любимый способ пытки, особенно зимой, состоял в том, что голову заключенного прижимали к раскаленной металлической печке-буржуйке до тех пор, пока он им не давал нужные им показания. Лицо человека после такой пытки почти полностью сгорало… У того человека (которого принесли в госпиталь из блока 11) лицо полностью сгорело, и глаза были выжжены, но он не мог умереть… Он все еще был нужен сотрудникам из Politische Abteilung [политического отдела]… этот заключенный умер через несколько дней, так ни разу и не потеряв сознания»³⁹.

В те дни в блоке 11 властвовал унтерштурмфюрер СС (лейтенант) Макс Грабнер, один из самых одиозных эсэсовцев в Освенциме. Перед вступлением в СС Грабнер был пастухом, пас коров, а теперь в его власти было решать, кому из узников его блока жить, а кому умирать. Каждую неделю он занимался «очисткой бункера». Процесс заключался в том, что Грабнер вместе с коллегами вершил судьбу каждого заключенного блока 11. Некоторых оставляли в камерах, других приговаривали к «наказанию 1» или «наказанию 2». «Наказание 1» означало побои плетьми или какую-нибудь другую пытку, «наказание 2» означало немедленную казнь. Тех, кого приговаривали к смерти, сначала отводили в умывальные комнаты на первом этаже блока 11 и приказывали раздеться. Затем их, уже голых, выводили через боковую дверь в закрытый внутренний двор. Этот двор, между блоком 11 и блоком 10, был отгорожен от остальной территории кирпичной стеной. Это было единственное место подобного назначения: здесь заключенных убивали. Их отводили к кирпичной стене – на лагерном жаргоне «к экрану» – самой дальней от входа в блок 11. Капо крепко держали узников за руки. Как только заключенный доходил до этой стены, эсэсовский палач приставлял к его голове мелкокалиберный пистолет (от него было меньше шума) и нажимал курок.

Но не только заключенные Освенцима страдали в блоке 11 – это было еще и место расположения полицейского дисциплинарного суда в регионе немецкого Каттовица (ранее польского Катовице). Так что поляки, арестованные гестапо в городе, могли прямиком попасть в блок 11 из внешнего мира, даже не проходя через весь ужас лагеря. Одним из судей в таких случаях был доктор Мильднер, оберштурмбанфюрер СС (подполковник) и государственный советник. Перри Брод, эсэсовец, служивший в Освенциме, описывал, как садист Мильднер любил проводить процессы: «В комнату ввели юношу шестнадцати лет. Невыносимый голод довел мальчика до того, что он украл в каком-то магазине немного еды. И из-за этого попал в «уголовники». Зачитав смертный приговор, Мильднер медленно положил бумагу на стол и впился пронизывающим взглядом в побледневшее лицо плохо одетого парнишки: «У тебя есть мать?». Парень опустил глаза и едва слышно ответил: «Да». – «Ты боишься смерти?» – спросил безжалостный палач с бычьей шеей. Казалось, страдания жертвы доставляют ему извращенное удовольствие. Юноша молчал, но его била дрожь. “Тебя сегодня расстреляют, – сказал Мильднер, пытаясь придать голосу грозную значительность. – Тебя все равно бы когда-нибудь повесили. А так через час ты будешь мертв”»⁴⁰.

По рассказам Брода, Мильднеру доставляло особое удовольствие разговаривать с женщинами сразу после того, как он приговаривал их к смерти: «Невероятно драматическим тоном он сообщал им о том, что их сейчас расстреляют».

И все же, несмотря на все ужасы блока 11, Освенцим на этой стадии все еще хоть как-то был похож на традиционный концлагерь, такой как Дахау. Очень показателен тот факт, что, как бы это ни противоречило общепринятому мифу, в те первые месяцы существования лагеря можно было попасть в Освенцим, отсидеть там какой-то срок и выйти на свободу.

В 1941 году, перед самой Пасхой, Владислав Бартошевский⁴¹, польский политический заключенный, лежал в госпитале, в блоке 20. К нему подошли два эсэсовца. «Они сказали мне: “Проваливай!” Никто ничего не объяснил, я не знал, что вообще происходит. Я был ошарашен такими резкими переменами. Те, кто был рядом со мной, тоже не понимали, в чем дело. Я был в ужасе». И тут он вдруг узнал, что сейчас предстанет перед врачебной комиссией. По пути туда польский доктор, тоже заключенный, прошептал ему: «Если тебя спросят о здоровье, скажи, что ты здоров и чувствуешь себя хорошо: если скажешь им, что болен, тебя не выпустят». Бартошевский не мог поверить, что ему дадут покинуть лагерь. «Они что, меня освободят?» – спрашивал он польских докторов, пораженный. Ему только бросили: «Тихо!»

Теперь лишь одно препятствие было на пути к освобождению – его физическое состояние. «У меня были огромные нарывы на спине, на бедрах, голове и затылке. Те польские врачи смазали их мазью и замаскировали так, чтобы я выглядел немного лучше. Они сказали: «Не бойся, тебя не будут тщательно осматривать. Но только ты не проговорись. Здесь никто не болеет, понимаешь?» Меня отвели к немецкому доктору. Я старался на него не смотреть. Польские врачи быстро меня осмотрели и заключили: «Все в порядке». Немецкий доктор только кивнул головой».

После этого поверхностного медицинского осмотра Бартошевского отвели в лагерную канцелярию. Там ему вернули одежду, в которой он прибыл в лагерь. «Не вернули только золотой крестик, – рассказывает он. – Оставили его себе в качестве сувенира». Затем последовал фарс, который напоминал обычное освобождение из тюрьмы. Эсэсовец спросил, есть ли у заключенного какие-нибудь жалобы. «Я, конечно, соврал, – говорит Бартошевский, – и ответил “нет”. – Затем мне задают следующий вопрос: “Вы удовлетворены своим пребыванием в лагере?” Я сказал “да”. После этого я должен был подписать заявление, в котором говорилось, что у меня нет никаких жалоб, и я не буду нарушать закон. Я не совсем понимал, какой закон они имеют в виду. Я ведь поляк, что мне до их немецких указов. Наш закон представляло польское правительство в изгнании, оно находилось в Лондоне. Но, естественно, я воздержался от каких бы то ни было комментариев».

Вместе с другими тремя поляками, освобожденными в тот день, Бартошевского под конвоем отвели на железнодорожную станцию и посадили на поезд. Как только состав тронулся, он необыкновенно остро ощутил «эти первые минуты свободы». Впереди еще был долгий путь домой, к матери в Варшаву. В вагоне «люди качали головой. Некоторые женщины утирали слезы жалости. Было видно, что они сочувствуют нам. Спрашивали только: «Откуда вы едете?» Мы отвечали: «Из Освенцима». Больше вопросов не задавали – только страх в глазах». В конце концов, поздно вечером того же дня Бартошевский добрался до квартиры матери в Варшаве. «Она была потрясена. Бросилась обнимать меня. Первое, что бросилось мне в глаза – седая прядь в ее волосах. Она сильно сдала. Да кто в то время хорошо выглядел…»

Итак, несколько сотен заключенных были освобождены из Освенцима подобным образом. Никто точно не знает, почему освободили именно этих людей. Но в случае с Бартошевским, возможно, определенную роль сыграло общественное давление, поскольку Красный Крест и другие организации проводили кампанию в его защиту. То, что нацисты в то время еще обращали внимание на мнение других стран по вопросам содержания заключенных, подтверждается и судьбой ряда польских ученых, арестованных в ноябре 1939 года. Профессора Ягеллонского университета в Кракове были схвачены прямо в аудиториях, во время лекций, и заключены в разные концлагеря, включая Дахау. Они стали жертвами кампании, проводившейся нацистами против польской интеллигенции. Через четырнадцать месяцев те из них, кто выжил, были освобождены. Почти наверняка это был результат международного давления, в том числе требований Папы Римского.

Тем временем Освенцим вступил в новый, крайне важный этап своего развития, когда еще у одного немца появилась некая «идея», которая существенно повлияла на жизнь лагеря. Доктор Отто Амброс, сотрудник фирмы I. G. Farben, гигантского промышленного конгломерата, подыскивал подходящую площадку для размещения на Востоке завода по производству синтетического каучука. Он занялся этим потому, что ход войны оказался совсем не таким, как того ожидала нацистская верхушка. Подобно тому, как Гиммлер в мае 1940 года предполагал, что вскоре всех евреев можно будет выслать в Африку, поскольку война, конечно же, вскоре завершится – точно так же промышленники решили, что нет смысла заниматься сложным и дорогостоящим производством синтетического каучука и топлива. Как только война закончится – скажем, не позднее осени 1940 года – огромное количество сырья можно будет получать из других стран, и не последнее место среди них будут занимать новые колонии Германии, захваченные у ее врагов.

Но наступил ноябрь, а война все не кончалась. Черчилль отказался заключать мир, а королевские ВВС отбили все немецкие атаки на остров в «Битве за Британию». Немецкое руководство столкнулось с непредвиденным. И это повторялось не раз: нацистское правительство сталкивалось с событиями, которых оно никак не ожидало. Нацистами всегда двигали невероятные амбиции и чрезмерный оптимизм. Им казалось, всего можно достичь одной только «силой воли». Но до поставленной цели они не дотягивали из-за собственных стратегических промахов или из-за того, что враг оказывался сильнее, чем им позволяло представить себе их болезненно распухшее самомнение.

В фирме I. G. Farben поспешно сдули пыль с планов по расширению, которые были положены на полку в ожидании скорого окончания войны, и начали претворять их в жизнь. Хотя компания I. G. Farben и не была национализирована, она все же весьма лояльно относилась к нуждам и пожеланиям нацистского руководства. В соответствии с нацистским четырехлетним планом на Востоке должен был быть построен завод по производству синтетического каучука (типа «буна»). И теперь, после длительных обсуждений, компания согласилась на стройплощадку, расположенную в Силезии⁴². Технология производства синтетического каучука выглядела примерно так: уголь подвергался процессу гидрирования, в ходе которого через уголь при высокой температуре пропускали газообразный водород. Без извести, воды – и главное, без угля – завод по производству «буны» работать не мог. Поэтому обязательным условием при выборе площадки для такого завода было наличие поблизости всего необходимого сырья. К тому же I. G. Farben настаивала на том, что вблизи завода также должна быть удобная транспортная развязка, а в окружающей местности – жилищная инфраструктура.

После тщательного изучения карт и планов местности Отто Амброс пришел к выводу, что нашел подходящее место для нового завода по производству «буны» в трех милях к востоку от концлагеря Освенцим. Но близость к лагерю была не самым важным фактором в этом решении. I. G. Farben была больше заинтересована в использовании на заводе прибывающих этнических немцев, чем в рабском труде заключенных – ведь только на него едва ли можно было рассчитывать.

Реакцию Гиммлера на новость о том, что I. G. Farben заинтересовалась Освенцимом, иначе как шизофренической назвать нельзя. Как рейхсфюрер СС он сомневался в правильности такого решения. До этого момента им был установлен порядок, согласно которому заключенные концентрационных лагерей работали только на предприятиях, принадлежащих СС. Он отнюдь не приветствовал идею, чтобы заключенные работали на частное предприятие, а деньги, которые они зарабатывают, отправлялись в казну государства, вместо того чтобы оставаться в руках СС. Это его не устраивало – даже при условии, что СС будет зарабатывать продажей гравия фирме I. G. Farben. У Гиммлера были более серьезные амбиции касательно создания собственных концернов принадлежащих СС, чему вся эта история с I. G. Farben только помешала бы.

Однако в качестве рейхскомиссара по укреплению немецкой расы Гиммлер не мог особенно возражать против этого решения. Он знал о том, что компании I. G. Farben нужны этнические немцы, и был рад их предоставить. Поиск жилья для прибывающей рабочей силы не составит проблемы. Власти города Освенцим были только рады «выставить»⁴³ этих евреев и поляков, чтобы освободить место для приезжающих немцев. Окончательное решение было принято Герингом, так как он отвечал за Четырехлетний экономический план: I. G. Farben построит свой завод рядом с концлагерем, а Гиммлеру и СС предстоит с ними сотрудничать⁴⁴.

Этот интерес со стороны I. G. Farben превратил Освенцим из второстепенного лагеря в системе СС в потенциально один из важнейших ее компонентов. Как бы подчеркивая изменения в статусе лагеря, Гиммлер принял решение посетить Освенцим 1 марта 1941 года. В своих воспоминаниях, а также в ходе допросов после окончания войны Хесс представил подробный отчет об этом визите, во время которого Гиммлер дал волю своей мании величия. Если видение Гиммлером Освенцима как сельскохозяйственной научно-исследовательской станции в ноябре 1940 года было просто весьма амбициозным, то его аппетиты в марте 1941 года стали уже явно колоссальными.

Отбросив в сторону первоначальные сомнения относительно целесообразности размещения I. G. Farben рядом с Освенцимом, Гиммлер бодро объявил, что теперь лагерь, рассчитанный на 10 тысяч заключенных, должен быть расширен до 30 тысяч. Сопровождавший Гиммлера в этой поездке гауляйтер Верхней Силезии Фриц Брахт начал было возражать против столь быстрого расширения лагеря. Другой местный чиновник также вмешался в разговор, напомнив о том, что дренажные проблемы строительной площадки так и остались нерешенными. В ответ на это Гиммлер сказал им, что это их проблемы, и решать их должны они сами – разумеется, посоветовавшись со специалистами. Затем он подвел черту под дискуссией: «Господа, лагерь будет расширен. Мои основания для этого гораздо важнее ваших возражений»⁴⁵.

Несмотря на то, что Хесс раболепствовал перед Гиммлером, его настолько испугали сложности претворения в жизнь новых идей его хозяина, что, как только он, Гиммлер и высший чин СС и полиции на юго-востоке Эрих фон дем Бах-Зелевски остались в машине одни, он разразился потоком жалоб. У него не хватает строительных материалов, жаловался он, у него не хватает персонала, у него не хватает времени – всего не хватает! Реакция Гиммлера была легко предсказуемой: «Я не хочу ничего больше слышать о трудностях! – заявил он. – Для офицера СС трудностей не существует! Когда они возникают, его обязанность от них избавиться. Как вы это сделаете – ваша проблема, а не моя».

Интереснее всего в этом разговоре даже не ответ Гиммлера на ропот Хесса, а сам факт того, что Хесс мог позволить себе разговаривать в таком тоне с руководителем СС. В советской системе любой, кто посмел бы таким образом отвечать Сталину или Берии, рисковал бы жизнью. Как бы странно это ни выглядело на первый взгляд, но на самом деле нацистское руководство было намного терпимее к внутренней критике своих сторонников, чем сталинская система. Это одна из причин, по которой Третий рейх оказался более динамичным из этих двух политических режимов: функционеры на нижних ступеньках иерархической лестницы имели больше свободы для применения инициативы и выражения своей точки зрения. В отличие от большинства тех, кто совершал преступления при сталинском режиме, Хесс никогда совершал никаких поступков из страха пред жестоким наказанием за невыполнение приказа. Он вступил в СС потому, что всем сердцем верил в идеалы нацизма и потому считал, что у него есть право критиковать детали претворения этих идеалов в жизнь. Он был энергичным исполнителем, который делает свою работу не потому, что ему так велели, а потому, что считает, что это правильно.

Конечно, иметь возможность критиковать руководство и чего-то добиться этой критикой – вовсе не одно и то же. И Хесс ничего не достиг своими жалобами Гиммлеру: планы рейхсфюрера относительно расширения концентрационного лагеря Освенцим должны были быть выполнены несмотря ни на что. Как впоследствии печально заметил Хесс: «Рейхсфюрера всегда больше интересовали положительные отчеты, чем отрицательные».

Вследствие решения I. G. Farben построить завод по производству «буны» в Освенциме Гиммлер не ограничился в своих грандиозных планах только концентрационным лагерем, но и включил в них сам город и его окрестности. На плановой встрече в Катовице 7 апреля 1941 года его представитель объявил: «Цель рейхсфюрера – создать на этом месте образцовое восточное поселение, причем особое внимание должно быть уделено поселению здесь немецких мужчин и женщин со специальными знаниями и умениями»⁴⁶. Были разработаны планы по созданию нового немецкого города Аушвиц с населением в 40 000 жителей. Эти планы также подразумевали расширение находящегося по соседству концлагеря.

Приблизительно в то же время и сам Хесс осознал потенциальную полезность налаживания взаимоотношений с I. G. Farben. Протокол встречи, которая состоялась 27 марта 1941 года⁴⁷ между представителями Освенцима и представителями компании, показывает, насколько он был заинтересован в том, чтобы извлечь из сложившейся ситуации выгоду для лагеря. После того как один из инженеров I. G. Farben спросил, сколько заключенных сможет предоставить лагерь в ближайшие годы, «штурмбаннфюрер (майор) Хесс указал на трудности с размещением достаточного количества заключенных в концентрационном лагере Освенцим, поскольку главной проблемой остается невозможность быстро возводить необходимые для этого бараки». Этому мешал недостаток строительных материалов, заявил Хесс. Это была все та же проблема, которой он досаждал Гиммлеру, и которую пытался решить сам, отправляясь в окружающие села и «воруя» там стройматериалы, в том числе так необходимую ему колючую проволоку. Теперь же Хесс получил возможность объяснить I. G. Farben, что в их интересах помочь «ускорить расширение лагеря», так как «только таким образом лагерь сможет предоставить необходимое для работы количество заключенных». Наконец-то Хесс нашел людей, которые с пониманием отнеслись к его проблемам: господа из I. G. Farben решили «заняться вопросом касательно того, как можно поспособствовать расширению лагеря».

Во время этой же встречи I. G. Farben согласилась платить общую сумму в 3 рейхсмарки в день за каждого неквалифицированного рабочего и 4 рейхсмарки за каждого квалифицированного рабочего. Одновременно с этим они оценили «производительность труда каждого заключенного на уровне 75 % от производительности труда обычного немецкого рабочего». Также было достигнуто соглашение касательно цены, которую I. G. Farben будет платить за каждый кубометр гравия, добываемого заключенными из протекающей неподалеку реки Сола. В общем, «весь процесс переговоров прошел в сердечной обстановке. Обе стороны подчеркнули свое желание помогать друг другу во всех вопросах».

Но какими бы обширными ни казались планы Гиммлера и компании I. G. Farben относительно Освенцима, они не шли ни в какое сравнение с далеко идущими планами, которые в то время обсуждались нацистскими стратегами в Берлине. На протяжении нескольких месяцев офицеры Верховного командования немецких вооруженных сил работали над планом вторжения в Советский Союз под кодовым названием «операция Барбаросса». Гитлер еще в июле 1940 года на встрече в его баварской резиденции Бергхоф объявил своим военачальникам, что лучший способ быстро окончить войну – это уничтожить Советский Союз. Он полагал, что единственной причиной, по которой Британия все еще продолжает войну, является надежда британского командования на то, что Сталин, в конце концов, разорвет пакт о ненападении, подписанный с нацистами в августе 1939 года. Если же немцы уничтожат Советский Союз, тогда, как полагал Гитлер, Британия будет вынуждена заключить мир с Германией и нацисты, несомненно, станут полными хозяевами Европы. Именно такое решение – и только оно – определит весь дальнейший ход войны, даже больше – весь ход истории Европы на протяжении оставшейся части двадцатого века. В результате этого вторжения погибнут 27 миллионов советских граждан – за всю историю человечества это самые большие потери, какие когда-либо понесла какая-либо страна в результате войны. Эта война также создаст условия для осуществления нацистского «окончательного решения еврейского вопроса», в ходе которого произойдет массовое уничтожение евреев. Таким образом, невозможно было правильно понять, как должен был теперь развиваться далее Освенцим, без учета тех изменений, которые происходили в Освенциме в контексте планирования операции «Барбаросса», и затем хода войны летом и осенью 1941 года. И действительно, с этого момента и до того дня, когда Гитлер совершит самоубийство, удачи и неудачи на Восточном фронте будут главной темой всех помыслов нацистского руководства.