Текст книги "Герои Малахова кургана"

Глава III

К знамени. – Человеческая пирамида. – В батарее. – Пли! – Карабин и пушка. – Изумление русских. – Амазонка. – Дама в черном. – Отчаянная битва. – Зуавы верхом. – Пленница. – Неуловимый. – Перед кебиром.

Союзная армия насчитывает около пятидесяти тысяч человек: тридцать тысяч французов под начальством маршала Сент-Арно, двадцать тысяч англичан под командованием лорда Раглана, старого ветерана при Ватерлоо, где он потерял правую руку.

Перед армиями прелестная река – Альма, название которой через несколько часов должна увековечить история.

Правый берег этой реки – доступен, но левый весь в обрывах и откосах, в тридцать метров вышиной и отлично укреплен.

На этих высотах князь Меньшиков, главнокомандующий русскими войсками, расположил свою армию, не уступавшую численностью союзной армии. Он считал эту позицию неприступной.

Англо-французская армия должна атаковать эти высоты Альмы, отбить и оставить за собой.

План обоих главнокомандующих очень прост.

Обойти оба неприятельских крыла и врезаться в центр. Англичане зайдут справа, а французы – слева.

Дивизии Боске поручено это круговое наступление, он отвечает за результаты битвы и за спасение армии.

Задача очень трудная, и надо быть генералом Боске, чтобы взяться за нее. Страшно подумать, что надо карабкаться на эти утесы, взять эти укрепления, защищенные пушками и штыками.

Что ни сделает бравый генерал с таким отборным войском! Зуавы, алжирские стрелки, охотники третьего батальона, пехотинцы шестого, седьмого и пятидесятого линейных полков – все отважные, смелые, отчаянные! Атака должна начаться в семь часов утра 20 сентября 1854 г.

Солнце медленно выплывает из-за горизонта, озаряя поразительную и грандиозную картину.

Со стороны французского лагеря барабаны и трубы призывают к знамени. Там, на высотах, русские становятся на колени и поют религиозный гимн, в то время как священники с крестом в руке обходят ряды солдат, окропляя их святой водой.

– К оружию! Битва начинается!

Ровно в семь часов Боске отдает приказ идти в атаку. Его полки переправляются через устье Альмы. Стрелки обмениваются выстрелами с неприятелем.

Генерал хочет скомандовать: «На приступ!» Люди готовы броситься на укрепления. Трубачи готовятся дать сигнал, как вдруг летит сломя голову дежурный офицер.

– Остановитесь! Стойте! Англичане не готовы!

Надо сдержать порыв солдат, заставить их лечь на землю и ждать, когда господа союзники приготовят свой чай, сложат багаж, рискуя потерять всю выгоду положения!

Кроме того, неприятель на виду, и дивизия, не имея права отступить, рискует быть перебитой или сброшенной в море.

Эти ожидание, гнев, тоска тянутся три смертельно долгих часа, пока союзники спокойно обделывают свои делишки. Дивизия Боске ждет, не смея двинуться вперед или отвечать на выстрелы.

И этот антракт спасает Сорви-голову и его товарищей. Задыхаясь, мокрые, измученные, они присоединяются к дивизии и смешиваются с артиллеристами.

Прислуга, лошади, пушки стоят у подножья утеса, в то время как сверху летят гранаты и гремят пушки.

Офицер смотрит на каменную стену и говорит:

– Никогда нам не влезть туда!

Сорви-голова слышит это, подходит, отдает честь.

– Господин лейтенант, – говорит он, – можно поискать дорогу, тропинку…

– Посмотри, какая крутизна!

– Наверное, есть же какая-нибудь тропинка, надо поискать на склоне. Это похоже на скалы в Кабиле!

– Если бы кто-то нашел тропинку, то оказал бы нам важную услугу!

– Сию минуту, господин лейтенант! Прикажите только дать нам несколько кусков бечевки… лучше фуражных веревок! – Затем, указывая товарищам на вершину утеса, он кричит: – Человеческую пирамиду! Ну, живо, поворачивайтесь!

Подобные упражнения им знакомы. Они кладут на землю ружья, мешки, амуницию, и Понтис, настоящий Геркулес, прислоняется спиной к скале. Дюлонг влезает к нему на плечи, Роберт становится на обоих и, наконец, Бокамп – на всех троих.

Все это проделывается с такой быстротой и изяществом, что вызывает крик удивления у артиллеристов. Сорви-голова берет веревку, обвязывает ее вокруг пояса и с ловкостью обезьяны карабкается на плечи Бокампа.

Его поднятые руки на высоте почти семи метров. Дальше утес более отлог, и несколько камней образуют выступ. Помогая себе руками и ногами, Сорви-голова успевает подняться еще на три метра.

Радостный крик вырывается из его груди.

– Браво! Здесь площадка!

Он развертывает веревку, бросает ее вниз одним концом, а другой держит в руках и командует:

– Лезьте! Живо!

Один за другим четверо зуавов с помощью рук поднимаются наверх и становятся подле Жана.

– Мешки и ружья сюда!

Артиллеристы привязывают к веревке все требуемое. Зуавы втаскивают и продолжают подъем.

Через пять минут все они на вершине.

Перед ними расстилается обширная площадь, где можно отлично расположиться и отдохнуть после утомительного восхождения.

Зуавы бегут вперед, не обращая внимания на гранаты, которые поднимают целые тучи пыли.

Площадка кончается обрывом, зигзагами спускающимся вниз. Рискуя сломать себе шею, Сорви-голова бросается вниз, летит, как вихрь, попадает в терновник, ругаясь, вылезает из него и оказывается лицом к лицу с генералом Боске и его свитой.

– Откуда ты, черт возьми! – кричит изумленный генерал.

– Сверху, генерал!

– Невозможно!

– Совершенно верно. Я искал дорогу для артиллерии и нашел ее!

– Молодец! Ты сделал это? Живо! Живо! Людей сюда! Расчистить тут, рубить!

В две минуты с помощью топора и сабли тропинка доступна.

– Господин Барраль, – говорит Боске прибежавшему начальнику артиллерии, – следуйте за этим зуавом, узнайте состояние дороги и возвращайтесь!

Начальник идет с Жаном. Они влезают на холм, потом офицер бежит к генералу.

– Генерал, – говорит он, – мы пройдем! Не знаю как, но пройдем!

Во второй раз Боске кричит:

– Людей сюда! Людей! И орудия! Смирно… без шума! Занять позицию, открыть огонь!

Первое орудие поднимается по откосу. Безумная мысль! Но какое одушевление, какое неистовство! Зуавы, охотники, пехотинцы лезут под лошадей, под лафеты пушек, под фуры и помогают тащить. Все тянут, тащат, поднимаются… Пояса, галстуки, веревки – все пошло в ход. Иногда орудия ползут вниз. Люди колотят лошадей, подкладывают мешки под колеса и лезут, лезут. Эта толпа, задыхаясь, обливаясь потом, перемешивается в одну живую кучу тел, оружия, форм, и все подвигается вперед.

Наконец орудие – на площадке. Вздох облегчения вырывается у людей. Внизу темные группы русских войск.

– Пли! – кричит лейтенант.

Раздается оглушительный выстрел. Офицер следит за гранатой, обрушивающейся на неприятельскую пушку. Пушка валится. Прислуга изувечена.

– Браво! – восторженно кричат зуавы.

Русское орудие готовится отвечать.

Пятеро зуавов кладут карабины на плечо, прицеливаются.

– Пли! – кричит Сорви-голова.

Раздается пять выстрелов. Пять русских артиллеристов убиты.

Великолепные стрелки!

Французские канониры вновь заряжают пушку, вооружаясь банником.

– Браво, зуавы! – кричит лейтенант.

Они, в свою очередь, заряжают карабины.

Их стальные палочки звенят: глин, глин! Сорви-голова находит даже время сказать офицеру:

– Господин лейтенант, извините за смелость, знаете ли вы, что мой карабин бьет не хуже вашей пушки?

Лейтенант не успел ответить. Налетел целый ураган ядер. Две лошади убиты, четверо солдат ранены. Орудие падает со сломанным колесом.

Спокойно и уверенно канониры заменяют колесо другим. Теперь не до разговоров. Зуавы стреляют без остановок. Наконец появляются другие пушки, занимают позицию.

Раздаются звуки трубы. Эти дьявольские звуки зажигают кровь, поднимают на ноги, заставляют сильно биться сердце, толкают вперед, опьяняют…

Наконец англичане готовы и атакуют с другой стороны. Боске не может сдержать людей. Они бросаются на приступ, цепляются руками и ногами, держатся за камни, растения и лезут… лезут.

– Вперед, да здравствует Франция!

Целая дивизия стоит на площадке, где начинается ожесточенная битва.

Между тем князь Меньшиков не хочет верить, что французы на возвышенности, оскорбляет и бранит тех, кто докладывает ему об этом.

Он повторяет исторические слова:

– Это невозможно! Чтобы влезть туда, надо происходить от обезьяны и тигра!

Полагая, что высоты защищены рекой и утесом, он не позаботился охранять их. Меньшиков был так уверен в победе, что пригласил избранное общество из Севастополя посмотреть на поражение французов. Дамы в амазонках гарцуют на великолепных лошадях. Другие, небрежно развалясь в ландо, прикрываются зонтиками. Все они с оскорбительной усмешкой смотрят на французов. Солдаты, смеясь, поглядывают на дам, стараясь, чтоб пули не задевали их.

Одна из дам, в строгом черном туалете, поражает своей красотой и выражением глубокого презрения. Бесстрастная и надменная, среди пуль и ядер, она кажется воплощением ненависти и гордости. Мужик с длинной бородой, в розовой рубахе, правит великолепными лошадьми, которые храпят и встают на дыбы среди дыма выстрелов, и рельефно выделяется мрачная, гордая фигура женщины, словно адское божество среди облаков.

Сорви-голова замечает презрение на лице дамы и говорит товарищам:

– Если бы нам захватить эту даму в черном! Ее манеры мне не нравятся! Это было бы отлично, прежде чем вернуться в полк!

– Хорошая мысль! – кричит Понтис. – Но ведь нужны лошади! Зуавы на лошадях – вот умора!

– Погоди! Вот и лошади, остается только выбрать получше! Смотри вперед и валяй прямо на кавалерию!

Пораженный Меньшиков наконец замечает опасность положения. Как человек энергичный и решительный, он хочет, не медля, раздавить французскую дивизию, призывает резерв, пехоту, кавалерию, конную артиллерию – лучшее войско и посылает их на Боске. В то же время он приказывает жечь все фермы, аулы, мельницы, виллы, чтобы лишить всякой защиты стрелков, нанесших ему большой урон. У Боске шесть тысяч пятьсот человек солдат, десять пушек и ни одного кавалериста! Он должен выдержать атаку двадцати тысяч русских и пятидесяти пушек!

Битва ожесточается. Маршал посылает к Боске дежурного офицера с приказанием держаться как можно дольше. Боске, видя, что гранаты уничтожают его лучшую дивизию, отвечает:

– Скажите маршалу, что я не могу продержаться более двух часов.

Артиллерия держится стойко. Первая батарея потеряла около сорока человек и половину своих лошадей, вторая пострадала не меньше.

Обе батареи находятся пол прикрытием двух рот Венсенских стрелков, которые выдерживают адский огонь.

Среди грома выстрелов слышны звуки труб.

В русском войске трубят атаку. Целый полк гусар бросается на батареи, чтобы отнять или заклепать орудия.

– Стреляй! – кричат батарейные командиры.

Батальон зуавов пробегает гимнастическим шагом.

Подле первого орудия стоит Сорви-голова и четверо его товарищей, спокойные и веселые. Гусары налетают, как молния.

– Взвод – пли! Рота – пли! Батальон – пли!

Карабины и пушки гремят. Целая туча дыма, в которой исчезают друзья и враги, лошади и люди.

Потом крики, стоны, проклятья, жалобы, лязг металла и отчаянное беспорядочное бегство великолепных гусар, численность которых уменьшилась наполовину.

Геройская атака, яростное сопротивление, раненые, умирающие – противники достойны друг друга!

В момент столкновения зуавы колют штыками ноздри гусарских лошадей, сбросивших всадников. Животные, остановленные на полном скаку, встают на дыбы.

Пользуясь этим, зуавы схватывают их за повод и с ловкостью клоунов вскакивают в седло. В это время гусары делают объезд и возвращаются снова. Лошади, пойманные зуавами, рвутся в свой полк, но зуавы бьют их ножнами штыков, понукают голосом, ногами и несутся в галоп, крича, как арабы: вперед! вперед!

Все это так неожиданно, что канониры, охотники, линейцы восторженно кричат:

– Браво! Браво, зуавы!

Какой-то капитан добавляет:

– Честное слово! Можно поклясться, что это Сорви-голова!

Зуавы подлетают к коляске, в которой сидит дама в черном. Раздается восторженный крик товарищей:

– Да здравствует Сорви-голова!

Через две минуты коляска окружена.

Сорви-голова вежливо кланяется даме в черном, прекрасное лицо которой искажено яростью, и говорит:

– Сударыня, я обещал себе захватить вас! Вы – моя пленница!

Дама в черном бледнеет еще более, глаза ее мечут молнии. С быстротой мысли она хватает лежащий возле нее пистолет, стреляет в Жана и говорит глухим голосом:

– Я поклялась убить первого француза, который со мной заговорит!

Голос ее прерывается, жест – ужасен, но результат плачевен.

Курок щелкнул. Осечка!

Зуав кланяется еще почтительнее и говорит:

– Успокойтесь, сударыня! Я – неуязвим! Судите сами: я осужден на смерть и ускользнул от нее два раза. Пуля, которая меня убьет, еще не отлита. Потрудитесь следовать за нами!

Скрепя сердце, дама в черном покоряется своей участи и говорит несколько слов своему кучеру. Привыкший к пассивному повиновению, крепостной щелкает языком, и лошади направляются к французским линиям.

Через пять минут странная пленница со своим не менее странным эскортом въезжает во второй полк зуавов. Это появление возбуждает настоящий энтузиазм. С воспаленными глазами, с почерневшими от пороха лицами, солдаты единодушно приветствуют товарищей и радуются их триумфу.

Поезд останавливается перед полковником, который, верхом на лошади, стоит подле знамени, окруженный адъютантами.

В этот момент шлепается граната, разрывается и осыпает людей целым ливнем осколков. Лошадь полковника убита наповал. Русский кучер падает с раздробленным черепом, дама в черном вскрикивает и лишается чувств. Зуавы хватают и держат лошадей, в то время как полковник, не получивший даже царапины, спокойно говорит Сорви-голове:

– Это ты… мошенник? Что ты тут делаешь?

– Господин полковник, я вам привел другую лошадь… Смею извиниться, что упряжь ее не в порядке!

– Хорошо! Ступай же, ступай в роту на свое место и постарайся, чтобы тебя убили!

– Господин полковник! Как вы добры! А мои товарищи?

– Такие же негодяи! Пусть идут с тобой. Скажи, чтобы пленницу отвезли к доктору!

Зуавы, спокойно стоя под огнем, отдают честь полковнику, делают поворот и уходят к себе в роту, увы, очень поредевшую.

Они проходят мимо обрадованного трубача, который расспрашивает их.

– Очень просто, – отвечает Дюлонг, – мы сторожили лагерь, а потом видим, какой тут лагерь! – бросили его и убежали.

– Потом, – добавляет Сорви-голова, разрывая зубами патрон, – мы служили в разведчиках, в артиллерии, в кавалерии, а теперь сделались пехотинцами! Пойдем, мой старый карабин, пойдем работать!

Глава IV

Во время битвы. – Жажда. – Аристократка и маркитантка. – Тайна. – Англичане. – В штыки. – Полууспех. – Башня телеграфа. – Сорви-голова водружает знамя. – Победа при Альме.

Вверху, на высотах Альмы, перед лицом грозной смерти, солдаты мучаются жаждой. Ужасная, мучительная жажда во время битвы! Волнение, опасность, шум выстрелов, удушливый дым, порох, остающийся на губах, так как патрон разрывают зубами, – все это производит лихорадку и горячит кровь. В ушах шумит, глаза краснеют, голова горит, рот высох… Зуавы отдали бы жизнь за глоток воды.

Но котелки пусты. Солдаты кусают пули, сосут камни, траву, чтобы утолить жажду.

– А! Тетка Буффарик! Мы – спасены!

Спокойная, проворная, ловкая, невозмутимая под выстрелами, появляется маркитантка с полным котелком. Но это не вода! Это водка – молоко тигра!

– Тетка Буффарик! Стаканчик! Умоляю!

– Пей, милый, сколько хочешь!

Она быстро повертывает медный кран бочонка, наполняет стакан и подает.

– Уф! Я словно огня выпил!

Маркитантка торопится подать другим.

– Тетка Буффарик! У меня угли в горле!

– Поскорее мне!

– Вот, пей, голубчик!

– Спасибо, держи деньги!

– Некогда получать… касса заперта… после заплатишь!

– А если меня убьют?

– Тем хуже для тебя! Иди и не беспокойся!

Маркитантка спокойно двигается, не обращая внимания на жужжание пуль, на летящие ядра, проворная, улыбающаяся, смелая, благодушная.

Мало-помалу бочонок пустеет. Тетка Буффарик снова идет наполнить его. Неподалеку, позади полка, подле походного лазарета, стоит мул Саид с двумя бочонками. Тут же доктор Фельц, Роза и Тото.

В одном из бочонков – ром для солдат, в другом – свежая вода для раненых.

С ловкостью и самоотверженностью Роза помогает врачу, который роется в окровавленной массе изувеченных тел и поломанных костей.

Бедные раненые! Они прибывают ежеминутно.

Страшное зрелище представляет из себя этот уголок поля битвы, где вместо росы трава обрызгана кровью, где трепещут умирающие, где гордая веселая молодежь в последней агонии призывает слабеющим голосом свою мать, переносясь душой в золотые безоблачные дни детства!

Тетка Буффарик подходит к своему мулу в тот момент, когда ландо с бесчувственной дамой в черном останавливается у лазарета. Не зная ничего о подвигах Сорви-головы, она не понимает, откуда взялась эта незнакомка, но ее доброе сердце сжимается при виде неподвижно лежащей женщины, бледной, как смерть, быть может, мертвой.

Маркитантка подходит ближе, замечает, что незнакомка дышит, и быстро расстегивает ее бархатный лиф, причем из-за лифа падают на землю тщательно спрятанные бумаги.

Зуав поднимает их в то время, как маркитантка натирает водкой виски незнакомке. Дама открывает глаза, приходит в себя и при виде французской военной формы делает гневный жест, отталкивает тетку Буффарик, видит свои бумаги в руках солдата и кричит:

– Эти бумаги… дайте их сюда… они мои… возвратите мне их!

– Ну, уж нет! – возражает зуав. – Я, слава Богу, знаю свою обязанность и передам их полковнику, а он отдаст их главнокомандующему. Так будет лучше!

– Я не хочу! Вы не смеете!

Дама в черном волнуется, нервничает, кусает губы, и тетка Буффарик спокойно замечает ей:

– Бросьте, не портите себе кровь! Вы должны принять что-нибудь укрепляющее… Не надо гримасничать, я говорю от сердца!

– Нет! – отвечает сухо незнакомка. – Я ничего не возьму от французов… врагов моей родины!

Ее большие глаза, похожие на черные алмазы, внимательно смотрят на ужасную груду распростертых тел, и выражение дьявольской радости появляется на ее прекрасном лице.

В это время появляется Роза со стаканом воды и говорит своим нежным музыкальным голосом:

– Но врагов великодушных, сударыня, которые перевязывают ваших раненых, как своих, братски заботятся о них…

Беленькая, с нежным румянцем на щеках, молодая девушка просто очаровательна. Просто одетая, с трехцветной кокардой на соломенной шляпе, прикрывающей роскошные волосы, она пленяет и чарует своей грацией и изяществом, Незнакомка долго и внимательно разглядывает ее, очарованная голосом и ласкающим взглядом девушки. Ее охватывает странное волнение. Что-то бесконечно грустное и нежное шевелится в ее душе…

Глаза незнакомки смягчаются и увлажняются слезами.

– Да… – бормочет она едва слышно, – это верно! Она была бы в ее летах… с такими же золотистыми волосами, с глубокими глазами… с таким же нежным цветом лица… с такой же благородной осанкой… Все это не похоже на маркитантку!

Видя, что молодая девушка смотрит ей в глаза, незнакомка нежно прибавляет:

– От вас, дитя мое, я охотно приму стакан воды!

Она жадно пьет воду, не отрывая взора от Розы. Забыв о битве, о выстрелах, о стонах раненых, забыв, что она пленница, забыв свою ненависть, дама спрашивает:

– Как вас зовут, дитя мое?

– Роза Пинсон, сударыня!

– Роза! Прелестное имя, и так идет вам! Где вы родились? Откуда ваши родители?

Тетка Буффарик, несколько подозрительная, прерывает ее:

– Мой муж из Прованса, я из Эльзаса, моя дочь родилась там же. Только мне, сударыня, некогда, я сейчас должна нести воду зуавам, а Розу ждут раненые… Прощайте, сударыня!

Незнакомке не хочется отпустить Розу. Ощущая настоятельную необходимость установить связь между собой и девушкой, оставить в ее сердце воспоминание о разговоре, она снимает роскошную брошку, украшенную черными алмазами, поддерживающую воротник, и, подавая ее Розе, говорит:

– Возьмите это от меня на память!

Молодая девушка краснеет, отступает и с достоинством отвечает:

– За стакан воды? Что вы, сударыня!

– На поле битвы стакан воды стоит целого состояния!

– Но ее мы даем всем… Даже неприятелю…

– Вы горды! Позвольте пожать вам руку!

– От всего сердца, сударыня! – отвечает Роза, протягивая ручку, которой позавидовала бы любая герцогиня.

В этот момент является адъютант с приказанием обыскать карету и привезти к генералу даму в черном. Нежная, но сильная рука крепко сжимает руку Розы.

Девушка вздрагивает, чувствуя ее мраморный холод. Коляска уезжает, и незнакомка, глаза которой следят за изящным силуэтом Розы, бормочет:

– Да! Ее лета. Она была бы так же горда и прекрасна. Будь проклята Франция! Будь вечно проклята!

Битва в полном разгаре. Дивизия Боске видимо тает.

Бесстрастный с виду, но очень бледный, генерал считает минуты. Через короткое время он будет окружен. Остается одно средство – наступление, чтобы дать дивизии вздохнуть свободно, чтобы прорвать этот круг железа и огня.

Если это не поможет, погибнут все до последнего солдата!

Дежурные офицеры окружили его и ждут приказаний.

– Ну, господа, прикажите командовать на приступ!

Офицеры летят галопом под огнем, чтобы передать приказание командирам корпусов.

Вдруг Боске вскрикивает, лицо его просияло.

– Англичане! Пора!

Это ожидаемая им дивизия – но с каким опозданием! Вдали, в пороховом дыму, озаренные пламенем пожаров, видны английские войска.

Великолепные пехотинцы идут сомкнутыми рядами словно на параде, стройно, ровно, считая шаги.

Грандиозно, красиво, но – нелепо!

Почему не развернуть фронт подальше от пушек? Почему не раздробить войска, оберегая их от выстрелов?

Русские артиллеристы хорошо работают. В четверть часа третья часть наличного состава солдат на земле.

Неустрашимые английские солдаты все-таки перешли Альму и грозят правому крылу русских.

В дивизии Боске слышится команда:

– Мешки наземь! В штыки! Барабанщиков и трубачей сюда! На приступ!

Раздается звук трубы под аккомпанемент барабана.

Люди рвутся в бои. Зуавы и Венсенские стрелки идут впереди.

Русские стоят неподвижно, подняв штыки. Вдруг все замирает. Трубы и барабаны замолкли. Несколько минут царствует гробовое молчание.

– Да здравствует император! Да здравствует Франция! – вырывается восторженный крик из пяти тысяч грудей.

Русские отвечают стрельбой.

Французы, прыгая, как тигры, бросаются на человеческую стену. Перед ними рослые молодцы в плоских фуражках, одетые в серые шинели и большие сапоги.

Ужасающее столкновение! Лязг металла, проклятия, стоны, вопли, рыдания.

Спокойные, терпеливые, хорошо дисциплинированные, эти русские великаны, в усах и с баками, стоят плотной стеной под натиском неприятеля.

Удивляясь храбрости русских солдат, Наполеон сказал: «Убить их – это мало! Надо заставить их упасть!»

Первая линия прорвана, уничтожена, за ней стоит другая, готовая к битве…

Охотники, зуавы, линейцы, опьяненные кровью и порогом, налетают как ураган.

Русские не сдаются и не бегут, а умирают на месте.

В несколько минут Владимирский полк потерял своего полковника, трех батальонных командиров, четырнадцать капитанов, тридцать лейтенантов и тысячу триста солдат, убитых и раненых. Из Минского и Московского полков выбыла половина наличного состава людей.

В центре дивизия Канробера захватила все неприятельские позиции.

Медленно, шаг за шагом, русская армия отступает к стратегическому пункту, известному под названием «телеграф».

На возвышенности, окраины которой защищены насыпями, высится деревянное здание, выстроенное из досок, соединенных перекрестными брусками.

Тут хотели устроить сигнальный телеграф, от этого и возвышенность, и башня получили свое название.

Снова разгорается битва, ужасная, ожесточенная. По блестящему плану Боске, вперед выдвигается резервный полк алжирских стрелков.

– В штыки!

Стрелки отчаянно бросаются вперед.

Обманутые восточным видом и голубой формой стрелков, русские принимают их за турок и презрительно кричат:

– Турки! Турки!

Иллюзия их кратковременна, но жестока. Одним прыжком стрелки перескакивают траншею, насыпи и попадают в середину русских.

Брешь готова. Зуавы, охотники и линейцы стремительно бросаются в нее, в то время как стрелки, расширяя брешь, вопят во все горло:

– Турецкие макаки! Вот вам и стрелки!

Храбрые африканцы сделались героями последней битвы, которая все еще продолжается благодаря непобедимой стойкости русских.

Жажда крови охватила всех людей. Всюду идет бесчеловечная резня! Стреляют друг в друга, протыкают штыками, убивают пулями или просто прикладами ружей.

Обезоруженные солдаты душат, давят, кусают врагов. Всюду мертвые и раненые.

Вокруг башни отчаянная борьба. Вверху развевается русский флаг, пока не найдется смельчака, который водрузит там французские цвета.

Многие, кто пытался сделать это, погибли. Много смельчаков было убито, когда лейтенант Пуадевин, тридцать девятого линейного полка, успел добраться до первой площадки, взмахнул знаменем своего полка и упал мертвый. За ним последовал фельдфебель Флери. Пуля опрокинула его.

Тогда полковник зуавов хватает знамя одном рукои, а другой держит свою саблю и кричит:

– Сюда… храбрецы второю полка! Туда… вверх… гром и молния! Там должно быть знамя зуавов!

Пятьдесят человек готовы заслужить почетную, но неизбежную смерть.

– Мне, господин полковник, я! – кричит громовой голос, заглушающий перестрелку.

– Это ты, Сорви-голова?

– Я, господин полковник, но мои товарищи… умоляю вас… я осужден, но если…

– Ступай, Сорви-голова! – просто говорит ему полковник, передавая знамя.

На пути его останавливает чья-то грубая рука, и голос провансальца гудит ему в ухо:

– Голубчик, ты храбрец из храбрецов!

– Буффарик! Мой старый… За Францию! – и, наклонясь, он добавляет вполголоса: – за Розу!

Жан быстро лезет по лестнице. Пули свистят вокруг него, ударяясь в перекладины. Вот он на первой площадке. Раздается сразу 500 выстрелов. Он смеется, показывая свои великолепные зубы, и кричит во все горло:

– Да здравствует Франция!

Потом он лезет все выше и выше, окруженный тучей пуль.

Вот он вверху, на второй площадке, и его гордый силуэт отчетливо рисуется на голубом небе. Раздаются восторженные крики. Еще последний залп. Французы вздрагивают. Одним ударом ноги Сорви-голова сбрасывает русское знамя, которое падает вниз, как подстреленная птица, потом развертывает трехцветное знамя, победоносно развевающееся на ветру.

– Молодец! – кричит восхищенный полковник.

Солдаты, столпившиеся у подножия башни, надевают шапки на острия штыков и машут ими в воздухе. Восторг разражается громовым «ура». Выстрелы умолкают, словно появление французского знамени убило всякую надежду в сердцах русских.

В это время трубач во всю силу своих легких трубит сбор к знамени. Раздается победный звук труб… Барабаны громко возвещают победу на Альме.