Текст книги "У истоков христианского притязания"

2. Гипотеза, которая уже не просто гипотеза

Мы видели, что эта гипотеза возможна и что, будь она истинной, произошел бы переворот в религиозной методологии; теперь мы должны признать, что она была истинной и считалась таковой в истории человека. Христианская весть говорит: «Да, это произошло».

Представим себе мир в виде огромной равнины, где бесчисленные группы людей под руководством инженеров и архитекторов стремятся по различным проектам построить мосты с тысячами пролетов между небом и землей, между преходящим местом их обители и «звездой» судьбы. Вся равнина заполнена огромным числом строительных площадок, на которых разворачивается активная работа. В определенный момент является человек, единым взглядом охватывающий все эти напряженные строительные работы, и кричит: «Остановитесь!» Все постепенно, начиная с людей, ближайших к нему, приостанавливают работу и смотрят на него. Он говорит: «Вы велики и благородны, и ваши усилия превосходны, но печальны, потому что вам невозможно построить путь, который соединил бы вашу землю с конечной тайной. Откажитесь от своих замыслов, отложите орудия труда: судьба сжалилась над вами; следуйте за Мной, Я построю мост, ибо Я есть судьба».

Попробуем представить реакцию всех этих людей на эти слова. Архитекторы, начальники стройки, а вслед за тем и лучшие ремесленники, непроизвольно сказали бы рабочим: «Не прекращайте работы, давайте продолжим трудиться. Разве вы не понимаете, что этот человек безумен?» «Да, он безумен», – эхом откликнулись бы люди. «Разумеется, он безумен», – повторили бы они, вновь взявшись за работу по приказу начальства. И только некоторые, глубоко пораженные, не отрывают от него взгляда и не повинуются, как основная масса, своим начальникам, но приближаются к нему и следуют за ним.

В этих фантастических образах выражено то, что произошло в истории и что происходит в истории по сей день.

Здесь перед нами уже не теоретическая (философская или нравственная), но – историческая проблема. Первый вопрос, которым мы должны проникнуться, вовсе не вопрос: «Разумно ли или правильно ли то, о чем говорит христианская весть?», но – другой, а именно: «Правда ли то, что это произошло?», «Правда ли, что Бог вмешался в историю?»

Я хотел бы отметить, хотя это в целом вытекает из вышесказанного, что «новый» вопрос требует иного метода. Разницу в методологии можно было бы выразить следующим образом. Если человек может и должен открыть существование некого таинственного quid, бога, посредством аналитического восприятия своего опыта реальности (и мы видели, как история свидетельствует, что обычно именно так и происходит), то проблема, о которой мы сейчас говорим, будучи историческим фактом, не подлежит проверке в рамках аналитического осмысления структуры своего собственного отношения с реальностью. Это непреложный факт, осуществившийся или не осуществившийся во времени: он есть или его нет, он либо случился, либо нет. Либо это действительно событие, явившееся в существовании человека внутри истории, и поэтому требует констатации произошедшего, либо остается некой идеей. В случае подобной гипотезы метод представляет собой историческую констатацию объективного факта.

Тогда вопрос «Правда ли, что Бог вмешался в историю?» неизбежно соотносится прежде всего с тем несравненном притязанием, которое является содержанием совершенно определенной вести: он неизбежно превращается в другой вопрос, а именно: «Кто такой Иисус?» Христианство возникает как ответ на этот вопрос.

3. Необходимость решить проблему

В романе «Братья Карамазовы» Достоевский говорит: «Вера сводится к этому страшному вопросу: может ли современный, европейски образованный человек верить, действительно верить в божественность Сына Божьего Иисуса Христа?» Именно на этом уровне идет речь о религиозном вопросе: в любом случае, перед любым индивидуумом, которого достигает эта весть, простой факт, будь то даже лишь человек, который утверждает: «Бог стал человеком», ставит радикальную, неустранимую для религиозной жизни человечества проблему.

Кьеркегор в своем «Дневнике» пишет: «С человеческой точки зрения соблазн в его самой низшей форме – это оставить без решения все вопросы, касающиеся Христа. Истина состоит в том, что был совершенно забыт христианский императив: ты должен. То, что тебе была возвещена христианская весть, означает, что ты должен занять определенную позицию по отношению ко Христу. Он, или сам факт Его существования, или тот факт, что Он существовал ранее, – это решение всего существования в целом». Есть некоторые призывы, которые в силу своей радикальности, не могут быть устранены, подвергнуты цензуре, если, воспринимая их, человек ведет себя по-человечески. Человек вынужден ответить на них либо «да», либо «нет». Если человеку возвещается весть о том, что некто провозгласил: «Я – Бог», то он не может остаться равнодушным, он должен будет убедиться в ее истинности или ложности. Человек не может пассивно принять факт своего отстранения, избавления от проблемы такого рода. И именно в этом смысле Кьеркегор использует слово «соблазн», согласно его греческой этимологии, ибо «skandalon» означает препятствие.

Тот, кто сразу же или постепенно позволил бы отвлечь себя от возможности составить личное мнение относительно вопроса о Христе, лишил бы себя возможности быть человеком. Я хотел бы попутно отметить, что можно пребывать в убеждении, что ты живешь истинно христианской жизнью в рамках того, что я назвал бы «христианской толпой», не решив на самом деле этой проблемы применительно к собственной личности, не освободив ее от этого «препятствия».

Факту присуща неизбежность. В той мере, в которой данный факт обладает жизненно важным содержанием, уклонение от него с той упорной и неразумной рассеянностью, на которую человек парадоксальным образом способен, серьезно деформирует человеческую личность. Если бы водитель вел небольшой грузовик по дороге шириной в два метра и вдруг увидел бы на дороге обвал, он не смог бы двигаться дальше. Ему пришлось бы срочно что-то предпринять, чтобы найти выход из положения. Этот водитель оказался бы перед лицом того, что Кьеркегор называл в цитированном отрывке «долгом», императивом, проблемой, которую надлежит разрешить.

Христианский императив заключается в том, что содержание его вести предстает как факт. К этому нельзя не возвращаться вновь и вновь. Некоторая коварная культурная недобросовестность, в силу двусмысленного поведения и хрупкости в какой-то мере даже самих христиан, способствовала распространению смутного представления о христианстве, как о проповеди, учении и, поэтому, о чем-то вроде сказки или морали. Нет! Это, прежде всего, факт, событие, определенный человек, вошедший в число других людей.

Однако императив касается и другого аспекта этого факта: пришествие этого человека – это весть, передаваемая вплоть до сегодняшнего дня; вплоть до сегодняшнего дня об этом событии возвещается, проповедуется как о событии Присутствия. То, что некий человек сказал: «Я – Бог», и то, что это передается как факт настоящего, является чем-то, что властно требует занять личную позицию. В ответ на это можно улыбнуться, можно придти к решению просто не обращать на это внимание: но такая реакция в любом случае будет означать, что проблема решается отрицательно, что данный человек не захотел отдать себе отчет в том, что находится перед неким предложением, превосходящим любое создание человеческого воображения.

Вот почему общество так часто ничего не хочет знать об этой вести, хочет ограничить его стенами церкви или границами личного сознания. Мешает именно восприятие огромного масштаба проблемы: существовал ли Он или не существовал, или, лучше, констатировать или не констатировать, что Он существует, что Он существовал. Констатация или не констатация этого – вот самое важное решение существования. Нет более важного выбора, который может предложить общество, ни того, чему человек мог бы приписать ту же ценность. И это звучит как принуждение: утверждение христианского содержания кажется деспотизмом. Но разве деспотизм – возвещать о произошедшем, сколь бы оно ни было великим?

4. Фактическая проблема

Необходимо отдать себе отчет, что проблема касается фактического вопроса. Исходя из здравого смысла, весьма горько констатировать, что все записывают даты, начиная с момента рождения Христа, и что при этом столько людей никогда не задавали себе вопрос, в чем исторически заключается проблема Христа. Это не вопрос мнения, вкусов и даже не вопрос анализа религиозной души. Исследование религиозного чувства не приводит к пониманию того, истинна или ложна христианская весть. Я уже изложил эту позицию в первой части настоящего исследования[54]54
  Ср. Л. Джуссани. Религиозное чувство. Москва. «Христианская Россия» 2004.


[Закрыть]: метод определяется объектом, а не устанавливается субъектом. Религиозное чувство – это личностное явление, поэтому мы пояснили, что метод его рассмотрения (а этот подход должен быть постоянным) – это размышление человека о самом себе. Напротив, тот факт, называл или не называл Христос Себя Богом, был ли Он Богом или нет, пребывает ли Он с нами и по сей день – это историческая проблема, поэтому и метод должен быть соответствующим, и соответствующим серьезности проблемы.

В этой связи мне хотелось бы сделать небольшое отступление. Иногда можно слышать утверждения такого рода: «У христиан есть Христос, у буддистов – Будда, а у мусульман – Магомет». Совершенно очевидно, что подобные высказывания есть плод невежества. Однако необходимо кратко остановиться на этом вопросе.

Христианская весть состоит в том, что Человек, Который ел, ходил, вел нормальное человеческое существование, сказал: «Я – ваша судьба», «Я – Тот, Кем стоит все мироздание». Это объективно единственный случай в истории, когда человек не просто «обожествил себя» в общем смысле, но по существу отождествил себя с Богом. С точки зрения истории религиозного чувства человечества нужно заметить, что чем гениальнее религиозное прозрение человека, тем в большей степени он воспринимает и переживает на опыте свою отдаленность от Бога или превосходство Бога, несоразмерность между Богом и человеческим существом. Религиозный опыт – это переживаемое на опыте осознание человеком своего ничтожества, несоизмеримости тайны. Рассказывают, что св. Франциска однажды застали на коленях и уткнувшимся лицом в мох в лесах Верны; он все время повторял: «Кто Ты? Кто я?»[55]55
  Ср. san Francesco d’Assisi. “Della terza consoderazione delle sacre sante Istimate”, da I Fioretti di san Francesco, in Fonti Francescane. Movimento francescano. Bologna 1977, p. 1594.


[Закрыть], свидетельствуя таким образом о пропасти, разделяющей два полюса – человека и Бога, благодаря которой и возникает притягательная сила религиозного чувства. Чем глубже это чувство, чем более подобно мощному, сияющему, опаляющему разряду молнии, тем в большей степени человек ощущает разность потенциалов между этими двумя полюсами. Чем в большей степени человек религиозно гениален, тем менее подвержен искушению отождествить себя с божественным. Человек может действовать, «притворяясь» богом, но теоретически постичь подобное отождествление невозможно. Человек по самой своей структуре не может отождествить свою очевидную незавершенность с целостностью, разве что в случае явной патологии. В обычном состоянии разум не поддается этому искушению, потому что каждое искушение должно отталкиваться от чего-то правдоподобного, видимости возможного. Считать себя Богом для человека невозможно, это неправдоподобно.

Глава четвертая
Как проблема возникла в истории

В истории есть факт, который претендует на то, чтобы считаться собственно осуществлением гипотезы о том, что тайна вошла в ход истории как ее фактор, то есть как фактор земной, человеческий.

Мы видели, что религиозная гениальность тем более истинна, чем более далека от подобного притязания. Но вот перед нами религиозное явление, основанное как раз на таком притязании.

Прежде всего рассмотрим все, что нам было передано как констатация данности, а затем более подробно рассмотрим содержание притязания.

1. Факт как критерий

В нашем распоряжении находится дошедший до нас исторический документ, который указывает на то, как впервые возникла эта проблема, – это Евангелия. Природа этого документа представляет проблему для исторического исследования. Прежде чем констатировать факты в том виде, в каком они дошли до нас, сделаем несколько замечаний.

а) Для начала поясним, чем Евангелия не являются: таким образом, приступая к ним, мы избежим использования метода, несоответствующего объекту, поскольку, как мы сказали, объект можно узнать, только используя метод, диктуемый им самим для его рассмотрения.

Евангелия, как доказано обширным материалом, не являются «стенографическими отчетами»[56]56
  R. Schnackenburg. La Chiesa nel Nuovo Testamento. Jaca Book. Milano 1973, p. 14.


[Закрыть] о том, что Иисус творил и говорил, они не могут и не имеют целью стать «отчетами или исторически достоверными протоколами»[57]57
  R. Schnackenburg. Il Vangelo di Giovanni I. Paideia Editrice. Brescia 1973, p. 26.


[Закрыть] Его речений.

Вот как характеризует деятельность евангелистов Соборный документ Dei Verbum: «После вознесения Господня апостолы рассказали своим слушателям о том, что Господь говорил и творил, уже лучше уразумев все Его слова и деяния после славного Воскресения Христова и Его посмертных явлений и будучи просвещены Духом истины. И священные авторы написали Четвероевангелие, избирая лишь отдельные слова и деяния из многих, о которых рассказывалось устно и в письменных сочинениях, кое-что обобщая, кое-что изъясняя применительно к положению Церквей, и, наконец, сохранив характер благовестия, однако при всем этом свидетельствуя об Иисусе чистосердечно и истинно»[58]58
  “Dei Verbum”. Догматическая Конституция о Божественном Откровении. 18 ноября 1965. V, 19,901. Вальтер Каспер комментирует: «Здесь различаются три стадии евангельской традиции: то, что делал и говорил Сам Иисус; то, что апостолы после Пасхи в свете Воскресения и нисшествия Святого Духа передали, ‘лучше уразумев’; и, наконец, редакция евангелистов, которые в зависимости от того, на какие общины они ориентировались, выбирали одно, передавали общий смысл другого, изъясняли третье, сохранив общий характер проповеди» (W. Kasper. Introduzione alla fede. Editrice Queriniana. Brescia 1985, p. 54).


[Закрыть].

Таким образом, мы предупреждены, что перед нами изложение не всех случившихся фактов, но фактов, безусловно произошедших, переданных нам через воспоминания очевидцев, движимых необходимостью исполнить долг донести до каждого отдельного человека и всего человечества значение случившегося.

Если бы, например, у меня украли новую машину, которую я давно хотел купить и наконец купил ценой больших жертв, но потом она вдруг бы нашлась, то узнать об этом я мог бы разными путями. Меня могли бы вызвать в полицию для ознакомления с отчетом дорожной полиции, что на такой-то улице найдена брошенная машина без колес и номеров, однако в точности соответствующая описанию, данному мною в заявлении; или же мне позвонил бы взволнованный друг и сказал, что из окна автобуса видел мою машину на одной маленькой улице, названия которой не помнит, но которую, разумеется, сможет найти. Конечно, он не станет тратить времени на описание машины, но будет уверенно утверждать, что это именно моя машина. И мы отправимся ее посмотреть. Оба способа получения известия являются надежными: меняется метод проверки.

б) Итак, перед нами документ, который, как и другие, имеет отношение к памяти, и изначально предназначен быть вестью: форма документа определяется его назначением. Его историческую значимость можно понять, только не пренебрегая тем, что его характеризует: документ воскрешает в памяти воспоминание исключительного факта, переданного кем-то, кто считает жизненно важным сообщить о нем другим[59]59
  Ср. М. Eliade. Storia. Vol. 2, op.cit., p. 338: «Эти предания повествуют как об Иисусе, так и о Христе воскресшем, что, однако, не обязательно умаляет их историческую ценность; ведь неотъемлемая черта христианства, как, впрочем, и любой другой религии, у которой был основатель, – это как раз воспоминание: воспоминание о Иисусе есть образец для всех христиан. Однако дошедшее до нас от первых свидетелей предание было не только ‘историческим’, но и ‘образцовым’, то есть сохраняло основную структуру событий и проповеди Иисуса, но не давало точного описания Его деяний. Это явление очень известное и не только в истории религий».


[Закрыть].

Установив, таким образом, что перед нами не стенографический отчет, не протокол и не документ, составленный с целью исполнить долг хроникера в узком смысле, для понимания мы должны отнестись к данности соответственно тому, как она являет себя, как к памяти и вести. Нужно рассмотреть ее целостно и спросить себя: «Правдоподобно ли это? Убедительно ли?». Любой другой метод игнорировал бы данность в том виде, в котором она достигает нас сегодня, и поэтому применялся бы к объекту, на самом деле несуществующему[60]60
  См. по этой теме H.U. von Balthasar. La percezione della forma, Gloria. Una estetica teologica. Vol. I. Jaca Book. Milano 1975, pp. 509–510: «Представляется совершенно несостоятельным стремление некоторых экзегетов, независимо от того, верующие они или нет, отыскать, если так можно выразиться ‘нейтральную’ фотографию Иисуса исторического и запись Его голоса на пленку. Фотографирование – это процесс физический и фотоаппарат может снять только то, что физически находится перед ним, даже если речь идет о чертах человеческого лица. Историография, напротив, занимается поиском смысла и не может по своей сути найти смысл, превышающий тот, который она заранее расположена представить и осмыслить. То, что в этом случае она расположена представить, искажается соответствующими клише различных портретов Иисуса. В силу каких-либо махинаций эти портреты часто лишены главного: притязания Иисуса, пронизывающего все Его слова и все его деяния, и являющегося требованием, обращенным к историкам не слишком цепляться за букву».


[Закрыть].

Притязание Иисуса – это единственный факт, с которым интересно вступить в контакт, единственный принуждающий человеческий ум факт, который властно требует решения. Следовательно, упустить его маловероятно, но следует поставить себя в наиболее благоприятные условия для того, чтобы сформировать свое убеждение по этому поводу.

Убеждение всегда порождается тем, что можно «доказать». Но, как мы уже сказали[61]61
  Ср. Л. Джуссани. Религиозное чувство. «Христианская Россия». Москва 2004.


[Закрыть], доказательство не может строиться по типу математического или диалектического относительно всего того, что в жизни является самым главным: доказательства такого типа применимы скорее к нашему творению или нашим условностям. Доказательство, о котором мы говорим, дается благодаря очевидной встрече с неким фактом, благодаря контакту с неким событием.

Здесь надлежит вспомнить, что никакой контакт невозможен, если человек не расположен воспринять вызов этого факта во всей его полноте. Платой за желание уклониться от этого (выискивая лишь какую-то частность или соглашаясь признать лишь явления определенного рода), – является для нас неизбежное пренебрежение тем фактом, что только внушительность этого неслыханного притязания делает поиск интересным и эту внушительность можно искать только в факте его целостности. «Если Евангелие изначально подвергается цензуре, – отмечает фон Бальтазар, – явление утрачивает свою целостность и становится непонятным. […] Когда устраняются его существенно важные части, оставшееся представляет собой столь убогое построение (как исторический Иисус Ренана, Гарнака или даже Бультмана), что в нем легко можно признать профессорскую выдумку и в любом случае невозможно объяснить, как столь хрупкое ядро могло стать такой полноценной, могучей и целостной формой, каков евангельский Христос»[62]62
  H.U. von Balthasar. La percezione. Op. cit., pp. 436; 456.


[Закрыть].

Итак, необходимо быть расположенным к вызову факта во всей его полноте, которая не совпадает с полным перечислением всех факторов. Это центральный момент цитируемого нами соборного документа об Откровении, комментируя который де Любак, отмечает: «Таким образом, и для Собора объектом откровения является Сам Бог; но Этот Бог живой вмешался в человеческую историю и в ней дал нам свидетелей, а все эти свидетели отсылают нас к Свидетелю по преимуществу, Тому Свидетелю верному и истинному, которым является Его воплощенное Слово. Первый объект моей веры – это не перечень определенных истин, доступных или не доступных уразумению. […] Если этот объект превосходит меня, то как я мог бы желать объять его? Если я не могу описать его, как сделал бы с созданием моего духа, то объясняется это тем […], что он является объятием живой Личности. И это самое главное: объект откровения не воспринимается как ряд предложений […], но признается в своем изначальном единстве, как тайна Христа, живая реально существующая Личность»[63]63
  Н. de Lubac. La rivelazione divina e il senso dell’uomo. Commentario alle Costituzioni conciliari “Dei Verbum”e “Gaudium et spes”, in Opera omnia. Voi. 14. Jaca Book. Milano 1985, pp. 161; 167.


[Закрыть].

Цель рассказа, к которому мы приступаем, – проследить этапы встречи с носителем и объектом самого потрясающего притязания на откровение в человеческой истории. Де Любак предостерегает: «Невозможно отделить Его от Его Евангелия […]. Периодически люди пытаются это сделать, но это все равно, что разделить неразделимое. Это предательство по отношению к единому Евангелию, которое согласно сказанному в начале Евангелия от Марка, есть благая весть об Иисусе Христе, Сыне Божьем (ср. Мк 1,1)»[64]64
  Ibidem, pp. 33–34.


[Закрыть]. Как говорил отец Русло: «Христианство основано на факте, на факте Иисуса, на земной жизни Иисуса. А христиане и сегодня – это те, кто верит, что Иисус живет по сей день. Это главная отличительная черта христианства»[65]65
  P. Rousselot, in P. Rousselot-J. Huby. “Le Nouveau Testament”, in Christus. Manuel d’histoire des religions. Beauchesne. Paris 1927, p. 982.


[Закрыть].

Факт является общедоступным критерием. С фактом можно повстречаться, на него можно натолкнуться, лишь бы только мы восприняли соответствующие условия, чтобы увидеть его. Как же мы можем постигнуть факт Христа, чтобы оценить затем Его притязание? Прежде всего, обратившись к воспоминанию и вести о Нем тех, кто уже был Им охвачен.

2. Методологическое замечание

Прежде чем приступить непосредственно к повествованию тех, кто первым встретился с Ним, следует еще раз напомнить о некоторых методологических особенностях. Способ принятия позиции перед лицом свидетельства о такой исключительной встрече, как встреча со Христом, представляет собой проблему, которая наглядно показывает насколько адекватна или нет интеллектуальная позиция. Повторим: «Метод – это ни что иное, как описание разумности во взаимоотношении с объектом. Он устанавливает соответствующие причины, по которым выполняются этапы познания объекта»[66]66
  Ср. Л. Джуссани. Религиозное чувство. «Христианская Россия». Москва 2004.


[Закрыть].

Как мы уже видели, объект заключается не в перечне предложений и не в правдоподобности хроники, а в достоверности свидетельства о живой личности, которая, единственная, претендует на то, что она есть судьба мира, Тайна, вошедшая в историю. Здесь мы обратимся к двум замечаниям, сделанным нами относительно достижения экзистенциальной уверенности.

Первое замечание касается следующего: чем внимательнее я отношусь к жизни другого, то есть разделяю его жизнь, тем мне легче быть уверенным в нем.

Необходимая гармония с объектом, к познанию которого человек хочет прийти, – это то живое расположение духа, которого можно со временем достичь благодаря совместной жизни. Например, в Евангелии именно тот, кто последовал за этим Человеком и разделил Его жизнь, а не толпа, жаждавшая исцелений, смог понять, что этому Человеку нужно довериться.