Текст книги "Швейк в Нью-Йорке. Роман"

IV Первый американский опыт

Спустя пару недель, проведённых в большом лагере для перемещённых лиц, находящемся в двух часах езды на поезде от Нью-Йорка, бок о бок с сотнями других беженцев со всей Восточной Европы, Швейк был направлен по адресу, который отныне станет его американским адресом. Речь шла о комнате в доме миссис Мэри Уэнди Хиллер, в Мамаронеке, небольшом приморском городке в тридцати километрах от центра Нью-Йорка.

Две недели в лагере пролетели без приметных событий, скуку скрашивали телевизионщики, бравшие интервью то у одного, то у другого беженца, ждущего решения своей судьбы, в основном терзая их вопросами об ужасах жизни в тисках коммунистических режимов, от которых бежали. Интервью со Швейком оказалось самым длинным из всех, но по неведомой причине не пошло в эфир, хотя и было наиболее ярким и необычным, потому что в какой-то момент в нем приняли участие теле– и звукооператор, которые в конце концов подрались между собой. Ещё один маленький инцидент, связанный со Швейком, касался оформления новых документов, действующих в Соединённых Штатах. В них, кроме обязательных имени, фамилии, места и даты рождения, содержалась графа Особые приметы. Швейк настаивал, чтобы вместо прочерка было написано идиот или что-то в этом роде. Чиновники, готовящие документы, были категорически против, утверждая, что идиотизм особой приметой не является.

– Вы хотите сказать, что здесь это нормальная вещь? – спросил потрясённый Швейк.

После чего разгорелась довольно горячая дискуссия, в результате которой с директором анаграфического бюро случилось что-то вроде сердечного приступа, и он заорал:

– Выбросьте его вон отсюда!

Миссис Хиллер проживала в симпатичном домике, расположенном на бульваре, соединявшем небольшой порт с железнодорожным вокзалом. Выделенная Швейку комната с окнами в сад находилась на втором этаже. Он появился на пороге дома в пятницу вечером, точно к ужину. Миссис Хиллер была вдовой лётчика, погибшего в бою над Тихим океаном. С тех пор она ненавидела японцев и первое, о чём спросила у Швейка: не японец ли он. Швейк ответил отрицательно, слегка удивлённый подобным вопросом, потому что впервые в жизни слышал его. Русский или немец – спрашивали, японец – никогда.

Швейк моментально подружился с миссис Хиллер, которой было чуть меньше пятидесяти и у которой были прекрасные светло-платиновые волосы, совсем как у пражских проституток. В первый же вечер она пригласила его на ужин, и во время ужина подробно рассказала ему о своём муже, а также снабдила различной информацией, которая, по её мнению, могла бы оказаться полезной в его новой жизни. В ответ Швейк рассказал ей о Праге, и, чуть смущаясь, заметил, что было бы лучше, если бы она сменила цвет волос, мягко объяснив, почему. На следующий день она устроила ему экскурсию по Мамаронеку, показав порт, книжный магазин, аптеку, почту, банк, вокзал и супермаркет, знакомя его со всеми, кто встречался на пути.

Что больше всего потрясло Швейка, так это сверкающий огнями супермаркет с огромным количеством продуктов в витринах, великолепием упаковок, абсолютным отсутствием очередей и готовностью во всем идти навстречу покупателю: скидки, бонусы, сниженные цены, три предмета по цене двух, подарки постоянным клиентам… Швейк потерял дар речи, когда остановился перед витриной с тюбиками зубной пасты. Добрая сотня разнообразных видов: белые, синие, зелёные, двуцветные; густо пенистые, мало пенистые, с закипающей пеной; с запахом земляники, банана, водки; на основе фтора, камфары, семенной жидкости акулы; для устранения плохого дыхания, против пожелтения зубов и покраснения дёсен, какие-то даже от кариеса; с низким содержанием протеина для страдающих ожирением, без сахара для диабетиков, без клейковины для язвенников; с высоким питательным эффектом для детишек и подростков; для собак, для кошек, а также для любых других ваших маленьких четвероногих друзей; в миниатюрных тюбиках и в гигантской пятикилограммовой упаковке.

– Должно быть, в Соединённых Штатах очень много людей с больными зубами! – воскликнул во всеуслышание Швейк.

И, получив подтверждение как от миссис Хиллари, так и от проходившей мимо покупательницы, сказал, что это, впрочем, и неудивительно, потому что при таком переизбытке зубной пасты выбор нужной превращается в большую проблему, и кто знает, сколько народу так и не смогло его сделать. Управляющий магазином, мистер МакНамара, стоявший в нескольких метрах за спиной Швейка, поздоровался с миссис Хиллари и попытался возразить странному посетителю. Но тот продолжал настаивать на заявленной точке зрения и, будучи абсолютно убеждённым в своей правоте, поведал в её поддержку сюжет из жизни своей подруги Франчески Пилзень из Будейовиц, которая, хотя и имела кучу поклонников, осталась старой девой, поскольку из всего множества воздыхателей так и не смогла выбрать одного, чтобы отдать ему руку и сердце.

– Точь-в-точь, как и в случае с вашими зубными пастами, – заключил Швейк. – Почему выбрать эту, а не ту? Или вот эту?

В результате мистер МакНамара признал его правоту и в знак уважения преподнёс ему упаковку из двенадцати тюбиков, попросив взамен прекратить обсуждение этой темы, учитывая тот факт, что уже два клиента отказались покупать пасту, с интересом прислушиваясь к аргументам Швейка.

На следующее утро Швейк доехал поездом до Нью-Йорка, вышел из здания Центрального вокзала на 42-й улице, пешком дошёл до нью-йоркского Дворца конгрессов, поднялся на лифте в офис радиостанции Вы выбрали свободу, где ему определили место работы. Швейк представился директору, американцу по фамилии Голдинг, который как две капли воды походил на чиновников, проводивших собеседование на Колумбе. Голдинг вызвал секретаря и распорядился проводить Швейка к доктору Ярославу Ванеку, чеху из Праги, руководившему редакцией передач на чешском языке, который, в свою очередь, отвёл Швейка в его кабинет: абсолютно голую комнату, с одним письменным столом, одним креслом, одним холодильником и одним телевизором с пультом. Обязанность, которую ему предстояло исполнять, была несложной и состояла в том, чтобы подавать один за другим листки с текстом диктору, который тот должен был читать в микрофон. В принципе, диктор мог бы делать это и сам, что он и делал в течение нескольких месяцев, пока не возникла необходимость найти какую-нибудь работу для новенького, из тех, кто выбрал свободу, а таких с недавних пор становилось все больше. Новая работа Швейка была не только несложной, но и вовсе необременительной: передачи на чешском языке длились по полчаса два раза в неделю, во второй половине дня понедельника и пятницы. В эти дни, которые Швейк прозвал мои дни пик, посыльный доставлял в редакцию пять или шесть папок с текстами – итог работы шести редакторов, чехов по национальности, работавших в соответствующем отделе Государственного департамента. Посыльный (Ярослав Митич из Праги) передавал пять или шесть страниц секретарю Швейка (Софье Масарик из Братиславы), а Швейк относил их диктору (Франишеку Чорнику из Чешских Будейовиц). Последний ждал их, сидя перед микрофоном, а Швейк подавал их ему один за другим. В первый раз случилось маленькое недоразумение, поскольку никто не объяснил Швейку, что страницы должны подаваться в порядке, обозначенном цифрами, а не как попало, но затем всё устроилось ко всеобщему удовольствию.

Каждое утро другой посыльный (Мирко Мориц из Табора) клал Швейку на стол огромную пачку американских и чехословацких журналов и газет. Швейк поудобнее устраивался в кресле и читал спортивные новости, разгадывал кроссворды (на чешском) или изучал телепрограмму, тщательно выбирая наиболее интересную – мультики, спорт, вестерны или научная фантастика – и когда секретарша приносила ему завтрак (кофе и сосиски), включал телевизор и смотрел его в ожидании перерыва на обед.

Естественно, что среди многих людей, с которыми Швейк знакомился, он предпочитал брататься с коллегами-соотечественниками: директором, секретаршей, диктором и посыльными. Но сперва миссис Хиллер, а позже инспектор ЦРУ, с которым Швейк обсуждал свои контакты, объяснили ему, что в Америке на дружбу и доверительные отношения с нижестоящими смотрят косо, поскольку расцениваются как обременительные с точки зрения карьерного роста. В отличие от таких отношений с людьми своего круга или более высокого положения и дохода, что воспринимается окружающими позитивно, поскольку они характеризуют человека как достойного продвижения по карьерной лестнице на более ответственные должности.

Швейк не упустил случая в очередной раз щегольнуть одной из своих любимых прибауток насчёт чужого монастыря, в котором следует жить по его уставу, и с готовностью установил дистанцию в отношениях как с посыльными, так и с собственной секретаршей, и на всякий случай – даже с диктором, отменив обращение на ты и вежливо попросив отныне именовать себя мистером Швейком. Однако, когда он сделал попытку установить более доверительные отношения со своим начальником, доктором Ярославом Ваником, то ему это не удалось. Он очень удивился, поскольку всего несколькими днями раньше тот, казалось, был открыт для этого. Но сейчас, обратившись к Швейку на вы, он предупредил, что с этого дня желал бы, чтобы его звали доктор Ванек, а не как до этого: дорогой Ярослав, и уж тем более не старый док. Так вот и получилось, что Швейк установил дружеские отношения только с мистером Панятником, мисс Зигфрид и мистером Мартину, которые стояли на той же кадровой ступеньке, что и Швейк, исполняя ту же обязанность, что и он: подавать одну за другой странички с текстом дикторам, вещавшим, соответственно, на польском, немецком и румынском языках.

Ещё одним обстоятельством, приятно удивившим Швейка, явилась выплата части заработной платы авансом. Не прошло и пяти дней с начала его работы, как он получил некую сумму, потрясшую его до глубины души и головокружения. За один лишь факт его зачисления на должность, на которой он практически ничего ещё не сделал, Швейк получил сумму, намного превосходившую ту, что он зарабатывал в Праге за год! Поскольку подобное случилось и с другими равными ему по рангу друзьями, то они единодушно решили отметить это событие ужином в лучшем французском ресторане. И не откладывая дело в долгий ящик, в тот же вечер они отправились в Трокадеро, что на Первой авеню, где превосходно поужинали. Правда, выставленный им счёт слегка приуменьшил их восторги, ибо сократил наполовину только что полученную ими часть зарплаты. Вернувшись поздно вечером домой, после долгого обсуждения этого факта с миссис Хиллер, Швейк пришёл к выводу, что заработная плата в Америке намного выше, чем в Европе, но и жизнь намного дороже. После чего уснул, удовлетворённый, как это случалось с ним всякий раз, когда он делал очередное, пусть и небольшое, открытие.

V Первые экономические трудности

В результате нежданно ополовиненного аванса, ближе к концу месяца Швейк испытал ощутимые трудности. Не сказать, что он очень уж жалел потраченных денег. Одно из правил его личной философии гласило: не напрягай мозг какими бы то ни было сожалениями. Тем более, что он находил справедливой высокую цену, заплаченную за столь превосходный ужин, который, надо признать, включал в себя намного больше блюд, чем он привык когда-либо себе заказывать.

Дело в том, что, соблазнённые заманчивыми названиями блюд в предложенном им меню, приятели решили, что все закажут разное, после чего попробуют по чуть-чуть от каждого блюда. В результате вышло так, что какое-то блюдо приводило в восхищение попробовавших его, и они заказывали по одной-две порции теперь уже каждый для себя. Так случилось с Petite nage de queues d’écrevisse, что выбрала мисс Зигфрид и тотчас заказали Швейк и Мартину; и с Cul de lapereau à la crème de basilic, сначала выбранное Швейком, но немедленно затребованное всеми остальными; а также с весьма оригинальным по вкусу Poule faisane e salmis à la mousse d’endives, настолько потрясшим Панятника, что он моментально заказал себе две порции, чтобы распробовать его уже как следует и разделить наслаждение с друзьями.

Перед тем, как сделать заказ, коллеги немного поспорили насчёт спиртного. Швейк и Зигфрид с большей охотой выпили бы пива, но Панятник, который до войны служил атташе по культуре в польском посольстве в Париже, высказался категорично:

– Если вы выпьете пиво с Soupe à l’oignon, я больше никогда не подам вам руки!

– Я просто очень люблю пиво, – попытался оправдаться Швейк.

Но Панятник, не обращая на него внимания, уже заказывал Châteauneuf du Pape урожая 1953 года под мясные блюда и после короткой, но профессиональной консультации с сомелье, – Hermitage blanc 1955 года под блюда из морепродуктов.

Швейк отдал должное вкусу приятеля, признав, что выбранные им вина наилучшим образом корреспондируют с заказанными блюдами.

– Но, согласись, под кислую капусту с сосисками нет ничего лучше пива! – попытался оставить за собой последнее слово Швейк.

Однако Панятник на это ответил, что ниже определённого уровня дискуссии он не опускается, и попросил официанта ни на минуту не оставлять пустыми бокалы, прежде всего, свой. Быть может, именно поэтому вина было выпито несколько больше предусмотренного: шесть бутылок марочного плюс ещё одна за счёт заведения. Наверное, ещё и по этой причине стол вёл себя излишне шумно, что выпадало из общего стиля ресторана с его коврами мягких тонов и приглушенным светом. После каждого нового глотка Панятник поднимался с места, ударял кулаком по столу и громко произносил:

– Господа, мы должны приходить сюда каждый день!

И мэтр, который вначале кривил нос при виде этой странной компании, в конце ужина преподнёс им Poully fumé урожая 1951 года.

В итоге они потратили уйму денег, но зато и поели и выпили каждый на славу.

Швейк обсудил стоимость ужина с миссис Хиллер, и оба пришли к выводу, что стоит узнать мнение по этому поводу мистера МакНамары, управляющего супермаркета, когда они пойдут туда в субботу утром закупить продуктов.

Мистер МакНамара внимательно изучил фотокопию счёта, переводя на английский французские названия блюд, в нем указанных, уточнил, сколько человек принимало участие в ужине, и попросил Швейка повторить вопрос, полагая, что не понял толком, чего от него хотят. После чего, внимательно посмотрев на Швейка, сокрушённо покачал головой и вынес приговор:

– Все правильно, цена соответствует съеденному и выпитому!

Факт остаётся фактом: половина полученных Швейком денег была истрачена. Наступали холода, и Швейк нуждался в нескольких парах тёплых носок и в новом пальто. Что касается пальто, то он решил подождать до следующей получки, а проблему с носками решила миссис Хиллер, которая любезно предложила их ему вместе со свитером, когда-то принадлежавшим её мужу. Больше никаких особых потребностей, говоря по правде, у Швейка не было: завтракал он в столовой на работе, платя смехотворную сумму, а ту малость, что ему была нужна для ужина, покупал в супермаркете Мамаронека, где с первых же дней установил приятельские отношения с мистером МакНамарой. Больше того, мистер МакНамара дал указание служащим предупреждать его, едва Швейк покажется на пороге, чтобы не давать тому возможности оглашать, пусть даже кратко, свои комментарии по поводу того или иного продукта, выставленного в зале. МакНамара в ходе всего визита лично сопровождал его, часто даря ему что-то, по поводу чего Швейк в полный голос размышлял, покупать ему это или нет, а в конце вежливо провожал до выхода, распахивал перед ним дверь и несколько раз произносил: прошу вас, будьте любезны, – до тех пор, пока Швейк, наконец, не уходил.

Несмотря на оказанную ему помощь, несколько облегчившую его участь, в начале третьей недели Швейк оказался без гроша в кармане. Занять денег у миссис Хиллер, говоря откровенно, ему показалось бестактным, а обратиться за помощью к Панятнику, Зигфрид или Мартину – бесполезным. Отступая от правила, рекомендованного ему миссис Хиллер и ЦРУшником, он попытался занять денег у своей секретарши, но мисс Масарик посетовала, что в день получки она вместе с другими секретарями и секретаршами отправилась поужинать в замечательный итальянский ресторанчик, в результате чего сама уже дней десять ходила с пустыми карманами.

Но та же жизненная философия диктовала Швейку никогда не пасовать перед трудностями. Больше того, именно он требовал от своих друзей не вешать носа, подбадривая их россказнями о том, какими богатыми они могли бы быть, не пойди ужинать в Трокадеро, от чего однозначно стоит отказаться при следующей получке. Друзья, продолжая пребывать в унынии, старались убедить его, что в Америке всё до отчаяния дорого, и не только во французских ресторанах.

– Зайдёшь в супермаркет купить какую-нибудь ерунду, – жаловался Панятник, – и потратишь не меньше сорока или пятидесяти долларов!

– Это зависит от супермаркета, – загадочно улыбался Швейк, припоминая личные бонусы в магазине МакНамары.

Ещё одним источником оптимизма и уверенности для Швейка служил телевизор. На первых порах, помня скромный опыт общения с телевизором в Европе, где телевидение делало пока ещё первые шаги, он избегал смотреть любые политические или культурные передачи, ограничиваясь спортивными, мультфильмами и вестернами. Но позже, приходя вечерами немного поболтать с миссис Хиллер, у которой телевизор никогда не выключался, он сделал приятное для себя открытие: просмотр тех же телефильмов не только не требовал от него больших усилий, чем спортивные передачи, но действовал более расслабляюще, чем, скажем, мультики. Особенно ему понравились сериалы. В одном всё происходило в зале суда, главный герой – молодой судья, высокий, с темными волнистыми волосами. В другом действие развивалось в приёмном покое больницы, главный герой – молодой врач, высокий блондин. Швейку были симпатичны оба тем, что не размазывали кашу по тарелке, теряя время на болтовню, а сразу же брали быка за рога, и моментально становилось понятно, кто хороший, а кто мерзавец, и без всяких там заморочек, типа: такой-то – негодяй, но у него было тяжёлое детство. Особое удовольствие Швейк получал, когда уже через несколько минут после начала телефильма, догадывался, чем всё закончится: преступника арестуют, а судья получит в награду улыбку несчастной вдовы (или, в зависимости от сюжета, честного пенсионера, или оправданного профессора,) и покинет здание суда, сдержанный и скромный, каким и пришёл, а вслед ему будет смотреть красивая девушка, восхищённая его поведением в финале судебного разбирательства.

Oт всего этого веяло позитивом и духоподъемностью, в чем Швейк сейчас особо нуждался, после пережитых им в Европе многочисленных жизненных невзгод и потрясений от сменяющих друг друга событий. Теперь он понимал, почему Америку называют другим миром. Она на самом деле была совсем иным миром, полным ангелами-хранителями, где каждый, кто попадал в, казалось бы, безвыходную ситуацию, всегда мог надеяться встретить мужественного судью или неутомимого врача-бессребреника, которые помогли бы ему встать на ноги и завести, словно заводную игрушку. Он поговорил об этом с миссис Хиллер, с мистером МакНамарой, а также с отцом Родригесом из католической церкви Мамаронека.

Миссис Хиллер не разделила его восторгов:

– При всём этом мой муж погиб на войне! – сказала она. – Разве это не доказательство, что Америка не очень-то заботится обо всех своих гражданах!

– Само собой разумеется, что всё имеет свою цену, – таково было мнение мистера МакНамары. – Её муж погиб на войне, как раз защищая наш образ жизни!

– К тому же, она сама прекрасно знает, что тут виновата не Америка, а японцы, – заключил Швейк.

В беседе с отцом Родригесом Швейку очень понравился образ, который тот использовал:

– Америка – эта большая мама с распростёртыми объятьями! Достаточно оглянуться по сторонам, чтобы убедиться в том, что это именно так: Америка готова принять в свои объятья каждого, и каждого защитить, озаботившись его нуждами и дав ему возможность заработать миллионы и миллионы долларов.

Швейк принялся оглядываться по сторонам. И в один прекрасный день замечательный образ отца Родригеса принял очертания некоего конкретного чуда.

Это случилось во второй половине четверга, точнее, в семнадцать часов пятнадцать минут. Швейк только что вышел из Радиоцентра и, как обычно, направился к станции метро, чтобы вернуться в Мамаронек. Когда он остановился перед светофором в ожидании зелёного света, на глаза ему попался огромный рекламный плакат, висевший в окне банка, и моментально пришли на память распахнутые руки, воспетые отцом Родригесом. На плакате был изображён мужчина лет тридцати, с фигурой атлета, с хорошо уложенной причёской, излучающий уверенность и деловитость успешного менеджера, который прекрасно смотрелся бы главным героем сериала из жизни банка. Молодой человек явно только что поднялся со своего кресла, чтобы встретить невидимого посетителя, протягивая ему руку приглашающим жестом. Слева над его головой крупными буквами было написано: Прошу, проходите, скажите, в чём ваша проблема, и мы решим её!

Зажегся зелёный. Швейк перешёл улицу и остановился перед лестницей, ведущей ко входу в Чейз Манхеттен Банк, не в силах оторвать взгляда от молодого менеджера, который говорил Прошу, проходите, скажите в чем в чём ваша проблема, и мы решим её! Менеджер обращался явно к нему, Швейку! Прошу, мистер Швейк, проходите, скажите, в чём ваша проблема, и мы решим её!, указывая на кресло, в которое ему, Швейку, предлагалось сесть. Именно его приглашала протянутая рука, та самая открытая рука, дружеская и надёжная, и именно ему предназначался этот ясный, понимающий взгляд, и эта подбадривающая приветливая улыбка… Как можно было сопротивляться этому приглашению, такому сердечному и многообещающему! Швейк быстро подсчитал в уме, сколько денег ему нужно, чтобы дожить до следующей получки. Получилось девяносто-сто долларов максимум! Наверняка это не та сумма, в которой этот любезный и дружелюбный человек мог бы отказать ему!

Швейк поднялся по ступенькам лестницы к огромной греческой колоннаде банка.