Текст книги "Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти"

Глава 14

«Это не чтение мыслей; это всего лишь эхо-камера: что происходит там, происходит и здесь. Ты не можешь этого делать; ты хочешь расшифровывать каждую мысль, все переводить».

В мае 2003 года я сдал в аренду свою квартиру в Нью-Йорке на три с половиной месяца, чтобы побыть это время вместе с Юджи. Сим-карта, купленная в аэропорту Цюриха, отказалась работать на моем телефоне, вернуть деньги за нее не получилось, и мне пришлось потратить 200 франков на новый телефон. Неделю спустя я случайно утопил его в озере Лаунен. Еще через неделю у меня полетела материнская плата в компьютере. Когда до меня дошло, что я наделал, решив остаться в Гштааде на три с половиной месяца, по спине пробежал холодок страха, который не отпускал меня затем в течение многих дней. Меня буквально трясло от волнения. Какого черта я собираюсь делать три с половиной месяца в этом дорогущем городе альпийских коров с людьми, которых едва знаю?

Йогиня была одной из немногих счастливиц в этом мире, которым не нужно было работать. Она сняла небольшую приятную квартирку в городе на год и приглашала меня к себе. Несмотря на то, что между нами было, пусть даже не долго, она, кажется, не держала на меня зла. Я старался не думать слишком много о том, о чем я думал. Я снова порвал со своей девушкой – на этот раз навсегда, и намеревался полностью сосредоточиться на Юджи. Отличный шанс.

У меня был номер в отеле «Луди Хаус» – там же, где Юджи устраивал встречи. Кто-то сказал ему, что у меня были с собой слайды моих картин, и он немедленно потребовал устроить показ в комнате L, также известной как «Ад». Проектор сломался, и я вздохнул с облегчением. Однако на следующий день нашелся другой проектор и шоу продолжилось.

На третьем слайде он сказал: «Скучно!» и заснул в своем кресле. Щеки мои загорелись в темноте, но я продолжил показывать до конца. На последнем кадре он проснулся и подытожил: «Ты ужасный художник!»

Возможно, он был прав. Дело в том, что я потратил годы, работая в офисе, чтобы прокормить себя. Мне нравилось рисовать картины, но я ненавидел их продавать. Позже он постоянно повторял мне, что картины ужасны и никто их не купит. Но я так до сих пор и не бросил это занятие.

Моя комната была на верхнем этаже с большим окном в наклонной крышей над кроватью, плитой, холодильником и раковиной. Душ и туалет находились в коридоре. Йогиня описала деревянную обивку интерьера как «ранний Дракула». В первый день она пришла ко мне, упала на кровать и, глубоко выдохнув, сказала: «Как здорово, что у тебя есть возможность исчезнуть так легко». (Все то лето наши встречи проходили в здании.) «А мне, чтобы уйти, нужно пешком тащиться через весь город».

Она так легко плюхнулась на мою кровать, что я занервничал. Она определенно хотела устроиться как можно более комфортно. Не знаю, о чем думала она, но я подумал: «Только не это снова!» Когда народу стало больше, встречи стали проходить этажом ниже в комнате большего размера. Мне было поручено организовывать кофе во время перерыва. Пару раз Йогиня помогала мне, но когда появились дети Гухи и предложили свою помощь, она быстро исчезла со сцены. Шилпа рассматривала свои волосы в зеркале над раковиной, Сумедха стучала венчиком по молочнику, взбивая сливки и глядя при этом в телевизор. Ее движения становились все медленнее и медленнее, пока я не вывел ее из мультикового транса. Йогиня появилась в дверях, засмущалась и удалилась. Она была такой застенчивой, что малейшая конкуренция заставляла ее ретироваться тут же.

В первый же вечер в большой комнате возникла неловкая ситуация, когда мы с Юджи дурачились. Было уже поздно, фактически уже нужно было расходиться, а я уже готов был начать шуточные препирательства по этому поводу – мне нравилось смотреть на его реакцию и просто смешить народ. Я не мог сопротивляться искушению похохмить, когда все остальные сидели в глубоком молчании. Иногда мы с Юджи были похожи на двух сорванцов, дурачившихся на задней парте в классе.

Как бы там ни было, я что-то сказал, чтобы спровоцировать его, и он толкнул в мою сторону ногами тяжелый деревянный журнальный столик. Он улыбался, думая, что я не осмелюсь толкнуть его назад, поэтому, конечно же, улыбаясь, я тоже толкнул его. Он снова толкнул, припечатав мой стул к шкафу, стоящему позади меня. Меня удивила его сила. Пристально глядя ему в глаза, я снова медленно толкнул столик, в то время как его стул отодвинулся назад и стукнулся о дверь. Клац! В этот раз он очень быстро снова толкнул столик на меня и стекло шкафа за мной задребезжало. Теперь я был надежно прижат к передней стеклянной стенке шкафа, прикрученного к стене.

На секунду воцарилась тишина. «Хм, что теперь?»

Я поднялся, схватился за край тяжелого деревянного стола и сделал вид, что собираюсь перевернуть его на Юджи.

Он просто улыбнулся мне, как съевший канарейку кот, но комната по краям потемнела. Остальные, очевидно, думали, что я действительно мог опрокинуть стол на него. Юджи был известен своей способностью привлекать к себе безумных людей и никогда ни за что не отступал, если существовал риск, – наоборот.

Ситуация перестала быть смешной, нужно было давать задний ход. Я сел и спокойно поправил стол.

«Шутка».

Разве это было не очевидно? Полагаю, что нет. Пару человек реально плакали. Я покраснел от смущения, когда увидел всю картину. Страх был заразителен: хотя я не собирался никоим образом причинить ему вред, а что, если я уже это сделал? Он меня не остановил.

«А что, если я действительно причинил ему боль? Блин! Он такой старый, возможно, я сломал ему ноги!» Эти мысли молнией пронеслись в моем мозгу, и на лбу выступил пот.

Мертвая тишина висела в комнате, когда он обычным тоном сказал, что пора расходиться. К тому моменту как комната опустела, я уже принял решение уехать из города утренним поездом.

Один парень, заметивший, видимо, выражение моего лица, сказал: «Луис, то, что произошло, уже закончилось. Не волнуйся».

Для меня ничего не закончилось. Мне казалось, все только начинается. Я в панике вышел из здания и отправился пешком как можно дальше от всех. «Что, черт возьми, со мной не так? Мне здесь жить еще три месяца, а я уже в беде!»

Позавтракав в номере на следующее утро, я нерешительно спустился в комнату, все еще намереваясь уехать из города следующим поездом. Я тихо сел в дальнем углу комнаты.

Юджи посмотрел на меня, взгляд его был настороженным. Это меня подкосило.

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Затем я заметил, что когда я расслабился, он расслабился тоже. Все закончилось.

Тем летом он однажды меня ударил. Я не помню, о чем он говорил, но движение было совершенно внезапным. Во время разговора я сидел рядом с ним на полу, и вдруг неожиданно – бац! – он треснул меня по лицу. Я был в шоке, но боли не чувствовал.

«Настоящий учитель загонит тебя в угол, перекроет все пути к спасению».

Он действовал в соответствии с фразой, которую постоянно повторял все эти годы, находя угол, в который нужно было меня загнать, а мое дурацкое поведение подкидывало ему идеи.

Глава 15

«Вы думаете, что чем больше вы слушаете, тем более для вас это становится понятным; но ясность мысли еще более затрудняет понимание того, о чем я говорю».

В течение трех месяцев я каждый день сидел рядом с ним на полу. О том, чтобы сделать перерыв, не могло быть и речи. Я сидел, прислонившись спиной к телевизионной тумбочке, пока тело не начинало ныть. Почти каждый вечер он заставлял меня пародировать, и ему это никогда не надоедало. Даже когда я уже был сыт по горло, он хотел еще. Я переживал из-за того, что мои пародии могут сказаться на отношениях с окружающими, но его это не волновало. Он мог выбрать кого-либо из присутствующих и настаивать, чтобы я изобразил его, до тех пор, пока я не сдавался.

– Он очень наблюдательный! – одобрительно повторял он раз за разом, в то время как у людей с каждым представлением в глазах появлялось все больше и больше настороженности.

«Только не меня!» – говорили их умоляющие взгляды, но выбора у меня не было.

Ни за что на свете я не хотел бы оказаться на их месте. Дело набирало обороты, и скоро я уже готов был делать что угодно, лишь бы все смеялись. К счастью, к тому моменту, когда начинался беспредел, народ уже катался по полу. Разрешено было все. Однажды я имитировал секс с большим круглым столом для иллюстрации «крутых тантрических техник». Его смех был невероятно заразительным, он утверждал, что никогда раньше так не смеялся. Конечно, я не верил, но мне бы хотелось, чтобы это было так.

Прекратить это представление можно было только одним способом – выйти из комнаты.

Не знаю, зачем ему это было нужно. Когда Махеш появился тем летом, он все время повторял: «Юджи тебя подталкивает!»

Подталкивает к чему? Я думал об этом. Возможно, таким образом он хотел подвести меня к новой профессии. Мои картины не приносили мне дохода. Так может, я мог бы стать комедиантом? Плохо, что я такой ленивый. Меня не привлекала идея двигаться в этом направлении. В шоу-бизнесе у меня была подруга, но она была серьезной бизнесвумен со всеми регалиями. А у меня ничего не было.

Он же продолжал толкать и толкать. Возможно, таким способом он хотел показать людям их образ себя. Но меня он явно использовал. Йогиня считала, что с моей помощью он раскручивал энергетику в комнате. Я никогда не понимал, что означает этот нью-эйджевский вздор.

Его улыбка была настолько лучезарной, что дурное настроение, периодически возникающее как гром среди ясного неба, казалось еще более страшным на ее фоне. В то лето он однажды спустил на меня собак, и это было похуже пощечины. Не помню вопрос, который вызвал его реакцию, но ни с того ни с сего он вдруг повернулся ко мне и с яростью сказал: «Если ты действительно хочешь знать все о жизни после смерти, спрыгни с крыши и разбейся насмерть!»

Он сказал это с такой злостью, что я покраснел и слегка подался назад. Не успел я прийти в себя, как он голосом, острым как мясницкий нож, начал разделывать меня: он говорил, что мне нужно перестать тратить его время, болтаясь тут, объедая его друзей и занимая место. Я чувствовал себя цыпленком на вертеле, жарящимся в шипящем тоне его голоса.

Я снова стал перебирать имеющиеся у меня варианты. Куда мне идти? Что делать оставшуюся часть лета? Что теперь? Я мысленно пробегался по списку вещей, которые я сделал или не сделал для того, чтобы обидеть его, навлечь на себя его гнев. Вина католика расцветала во мне, но я не мог позволить себе застрять в этом состоянии. Было ощущение, что сила его слов физически толкнула меня в мешанину вины и стыда. Мне понадобилось несколько минут, чтобы взять себя в руки, – это было похоже на попытку устоять в грязной скользкой ванне.

Если у кого-то и был к вам вопрос, так это у него. У него был вопрос, над которым можно было думать всю жизнь: «Чего ты хочешь?»

За вопросом следовало неоспоримое раздражающее разъяснение: «Вы хотите десять вещей! Если ваше желание будет сконцентрировано лишь на одной вещи в этом мире, вы получите ее гарантированно. Я вам говорю! Вы хотите все это и еще все то, у вас нет шанса!»

Мы с Йогиней оказались в тупике. Я залип на сексуальном желании: она всегда была там, удобно устроившись в другом конце комнаты, – эти вкусные ножки, соблазнительные изгибы и грустные, похожие на звезды глаза – все это находилось на диване часами и днями. Время от времени она совершала выстрелы по моей мнимой духовной дисциплине. Так, однажды, когда она раздавала шоколадные конфеты, а я сидел рядом с Юджи с закрытыми глазами, она толкнула меня ногой и насмешливо спросила: «Эй! Хочешь штучку?» Мне хотелось толкнуть ее в ответ, но вместо этого я поблагодарил ее и взял конфету.

Как-то вечером, когда некоторые из присутствующих стояли вокруг обеденного стола, она спросила, обращал ли кто-нибудь внимание на то, какие грязные у меня пародии. Никто не произнес ни слова. Она сама всегда смеялась вместе со всеми. Я редко пародировал ее, а когда делал это, старался быть особенно аккуратным. Вызвать смех, показывая ее движения балерины и исключительную йогическую гибкость, было очень просто, и она веселилась так же, как и все остальные. В чем-то она казалась очень сдержанной и хрупкой, а в чем-то – жесткой, как сталь. Она была постоянно меняющейся загадкой. В каждом ее движении присутствовал некий танец, тело выражало такую уверенность и победоносность, что это даже пугало. Ее ограниченный словарный запас был скомпенсирован набором рафинированных выражений лица, которые могли заставить любого почувствовать себя персоной на миллион баксов или же куском дерьма – достаточно было лишь одного ее мимолетного взгляда или недовольно надутых пухлых губешек.

В то лето приехал ее отец, и Юджи справился с ситуацией профессионально. Ее отец был бизнесменом с довольно консервативными взглядами, и то, что она осмелилась привести его к такому человеку, как Юджи, восхищало меня. Правда, иногда я сомневаюсь, была ли это смелость или расчет. Когда он вошел, Юджи вскочил и с распростертыми объятиями направился через комнату, чтобы поприветствовать его у двери. Он тут же сделал ход конем: «Она такая талантливая девушка! Как вы позволили ей оставить карьеру балерины? Посмотрите, она пришла к тому, что тратит свою жизнь на эту дурацкую йогу!»

Ее ошарашенный отец ничего не сказал и только улыбнулся, но Юджи произвел на него неизгладимое впечатление. Он тут же расслабился в этом театре абсурда, почувствовав себя среди абсолютно незнакомых людей так, словно воссоединился с семьей, и даже внес свой вклад в Максимы о деньгах, которые диктовал Юджи: «Скучен человек, который только и знает, как зарабатывать деньги», – весьма скромное заявление для человека, положившего жизнь на преумножение капитала с помощью одной лишь усердной работы и решимости.

Юджи тут же перевернул это утверждение с ног на голову: «Скучен человек, который не знает, как зарабатывать деньги».

Ее отец был вполне приличным человеком, но я несколько стеснялся знакомиться с ним. Он напоминал мне о моем отце, в том смысле, что вместе с его появлением здесь появилось все то американское, что заставляло меня чувствовать себя не в своей тарелке. Конечно же, я столкнулся с ними прямо на улице, в кафе, где они пили кофе. Заметив меня, Йогиня вскочила с места и представила своему отцу. Из-за нервозности я завел обычную нудную светскую беседу, описывая все красоты, которые можно увидеть, гуляя пешком по городу. Я болтал без умолку как идиот. Когда я закончил, она выдержала паузу и спросила с легкой улыбкой:

– Ты когда-нибудь сам совершал хоть одну из этих прогулок?

– Нет, конечно же, нет!

Мы все втроем рассмеялись, и он пригласил меня присоединиться к ним. Я собирался вернуться к Юджи, поэтому, пообещав составить им компанию в следующий раз, пошел назад, чувствуя себя как-то глупо.

Отец Йогини пробыл у нас выходные и в понедельник полетел назад. Он был настоящим тружеником.

В конце каждого дня, разминая затекшие после долгого сидения ноги, я подолгу бродил по городу вдоль реки Саанен. Проходя мимо квартиры Йогини, я обычно замечал ее на балконе, где она постоянно возилась с цветами, и она приветливо махала мне рукой. Бывало, прямо за углом ее дома, под уличным фонарем, я видел лису, мягко и грациозно исчезавшую в кустах, когда я подходил ближе.

Не только я не мог перестать думать о Йогине, хотя в то время я о других не знал. Она не была невзрачной серой мышкой, которую можно было не заметить.

Глава 16

«Как только вы используете это, чтобы получить желаемое или прийти в какую-то точку, вы обманываете себя, вступая в ту же самую старую игру, – вот что вы должны видеть».

Тем летом Юджи диктовал Максимы денег. Он начал диктовать их Синди. Синди была «духовной» дочерью Преподобного (Рэя) и фактической дочерью Шарон, его молчаливой партнерши. Он начинал с черновых вариантов, затем тщательно шлифовал их до блеска – так, чтобы каждое высказывание касалось исключительно денег и ничего больше.

«Я надиктовал 108 штук с ходу за двадцать минут!» – заявлял он позже, хотя на самом деле ему понадобилось в целом около трех месяцев, чтобы достичь желаемой цифры в 108 максим.

Использование цифры 108 было одной из его причуд, имеющих отношение к «Великому Духовному Наследию Индии». Мантра повторяется 108 раз, во время пуджи называются 108 имен богов, богинь и божеств, 108 – одно из самых благоприятных чисел в индуистской традиции.

Как только возникал какой-то малейший разговор о деньгах, он обычно тут же кричал: «Мадемуазель! Запишите это!», и «потомок Сорбонны» лезла в деревянный шкафчик рядом с диваном, где хранила свой блокнот с черновиками, и начинала все заново.

Максимы денег заставляли народ неожиданно вспоминать о делах, которые им нужно было сделать в срочном порядке. Однажды я улизнул на балкон, забрался назад через окно в коридоре и сбежал из дома. Если он замечал, что кто-то уходит, он кричал: «Эй! Куда это вы собрались? Мне нужна ваша помощь!»

Со вздохом опустившись на свое место, люди были обречены погружаться в философию финансов в сотый раз.

Ему нравилось, как Йогиня произносила слово «деньги», растягивая его особенным образом, и он просил ее повторять его снова и снова.

– Мадемуазель! Скажите его! Скажите слово «деньги»!

Это был его способ вытаскивать ее из апатичного молчания и держать привязанной к себе. Ей это нравилось и она повторяла слово так часто, как он того хотел, произнося его мягко, нарочито протяжно – «маннэй».

Каждый раз они смеялись как дети, а потом за ними следом начинали смеяться и мы, дружно повторяя «маннэй!».

Было приятно видеть ее повеселевшей и немного отвлекшейся.

Он сочинял Максимы денег и дотошно выверял их, стараясь подчеркнуть их абсолютность, их независимость от каких бы то ни было духовных или религиозных тривиальностей. Он уже придумал свои Десять заповедей, точно так же перевернув с ног на голову все, что известно духовно ищущим:

1. Просто трахайся, не говори о любви.

2. Воруй, но не попадайся.

3. Поддавайся искушениям – всяким и разным.

4. Убей соседа, спаси себя.

5. Лучше быть собакой, чем святошей.

6. Ненавидь мать свою – бей суку.

7. Убей всех докторов – каких и как только увидишь.

8. Лучше мастурбируй, чем медитируй.

9. Ешь как поросенок, боров и свинья в одном лице.

10. Исчезни и не появляйся.

В принадлежащей Юджи ламинированной копии Десяти заповедей была размещена также его фотография, где он указывал на дорожный знак с надписью «Дорога в несчастье»; под фото была надпись: «Это не просто место, это твое право по рождению», а еще ниже, конечно же, «Хорошего дня!». Это «специальное издание» высвечивало скрытое предупреждение, которое люди часто не замечали.

Он всегда был ловкачом. Возможно, он перенял эту привычку у своего старого приятеля Джидду Кришнамурти, которого всегда обвинял в том, что тот «бросается абстракциями в людей». Он вывел этот вид спорта на новый уровень.

Несмотря на всю эту ерунду, если когда и существовал источник религиозных идеалов или поведения до того, как его заляпали грязью священники и пандиты, то он, вероятно, существовал в человеке, подобном Юджи. Ключом являлись его живые слова. Его жизнь являла собой подтекст этой явной чуши, и Максимы были всего лишь еще одним упражнением в стирании своей личности с помощью создания чего-то настолько скучного, нудного, примитивного и бессодержательного, что это ее уничтожало. Я их считал раньше и продолжаю считать сейчас удивительно пустыми и озадачивающими, подобно невысоким кирпичным стенам. Его жизнь была полной противоположностью того, на чем он настаивал как на самом важном, и Максимы денег представляют собой иллюстрированное руководство, описывающее реальное поведение человеческих существ за лживой маской разговоров о духовности.

Он также нашел прекрасную возможность проявить свою любовь к сленгу «американского андеграунда»:

Деньги в жизни рулят!

Делай деньги не мытьем, так катаньем.

Бери деньги и вали.

Позже один его друг-немец сделал из них колоду игральных карт, и Юджи с превеликим удовольствием предлагал их шокированным гостям. Те приходили в надежде на встречу с духовным учителем, а вместо этого им вручали карту с очень мудрым полезным советом, словно передавали секретный ключ от Вселенной. Юджи предлагал человеку вытянуть одну карту не глядя, просил передать ее ему, а затем торжественно зачитывал ее вслух: «Женитесь не на красотках, а на тех, кто умеет делать деньги!»

Люди в комнате начинали ахать и охать, а посетителю только и оставалось, что чесать в затылке. В некоторых местах язык был архаичным, но там, где речь шла о денежных отношениях, это не имело никакого значения. Тон библейских писаний был в тему; все, что высмеивало религиозное ханжество, приветствовалось, и нас просто тыкали носом в одержимость, которая владеет всеми нашими мыслями: Сколько это стоит? Где мне это взять? Сколько у меня есть? На сколько хватит моих денег?

Так же, как Максимы, эти беспокойные мысли продолжали носиться по кругу.

Священник в церкви, бомж на скамейке в парке, даже Билл Гейтс постоянно думают о деньгах.

Деньги говорят, богатство шепчет.

Нет денег – нет сладкой любви.

Позже он эффективно применял ко мне последнее выражение – для этого ему даже не нужно было бросать обычные косые взгляды на Йогиню. Вероятно, главной причиной того, что я даже не пытался развлечь себя мыслями о женитьбе, были деньги. У меня их никогда не было. Поразительно, сколько отговорок я придумывал себе, объясняя такое положение дел, и сколько я при этом тратил энергии на беспокойство о нехватке денег! Зачем же добавлять к этому беспокойству еще беспокойство по поводу лишнего рта, а то и нескольких? Неудивительно, что я постоянно чувствовал себя виноватым после секса с девушкой. На каком-то уровне я чувствовал, что должен ей отплатить. Возможно, давали о себе знать издержки католического воспитания, утверждающего, что женщина должна быть вознаграждена за грех, который ей пришлось совершить, или еще что-нибудь такое же безумное. Я боялся не любви, я переживал о деньгах. Есть ли разница? Я не уверен. И то и другое рождает самые сильные ощущения боли и удовольствия.

Юджи обычно говорил, что деньги – лучшая проверка на вшивость. Он никогда не зарабатывал деньги на том, что с ним произошло. Однажды его друг из Бангалора обвинил его в паразитизме. Юджи ответил: «Ну конечно! А почему бы нет? Кто не паразит?»

Игра с деньгами развела его и некоторых из его близких друзей, с которыми он дружил долгие годы, по разные стороны. Я слышал много историй о людях, которые были уверены в том, что Юджи грозит старческое слабоумие или что у него что-то не в порядке, одна группа обвиняла другую в плохом влиянии на него. А мне казалось, он дотрагивается до нерва, до очень мощного нерва. Если вы действительно хотите посмотреть, насколько кто-нибудь искренен, обратите внимание на его отношения с деньгами. Он прессовал людей по поводу денег все те годы, что я находился рядом с ним, – это правда, но он никогда не взял ни цента за возможность присутствовать рядом с собой. Часто он, не раздумывая, выделял большие суммы, если нужно было помочь другу в нужде, и при этом на себя никогда много не тратил.

Наблюдая за тем, как Юджи обращается с деньгами, я понял, что его слова вводят в заблуждение, и в своих Максимах он использовал это умышленно. Меня безмерно удивляли блеск и точность, с которыми он редактировал данный «документ», явно предназначенный для создания у людей неправильного мнения о нем. Некоторые были уверены, что больше всего на свете он желал им «грести деньги лопатой». Если бы они посмотрели на то, что стояло за его словами, они бы увидели совсем другую историю, вполне очевидную. Нельзя сказать, что он не желал людям иметь много денег, – вовсе нет, просто он был безразличен к этому вопросу, а подделать такое отношение невозможно. В своих легких и свободных отношениях с деньгами он был похож на великого артиста, чувствующего себя абсолютно естественно в знакомой ему театральной среде.

Тем летом он заставлял девочек петь песни о деньгах. Они делали это по его просьбе постоянно, и я до сих пор помню, как они впервые исполнили песню из «Южного парка» о маме Кайла.

– Девчонки! Спойте ту песню!

Конечно же, они знали, про какую песню он говорит, их улыбки их выдавали:

– Ты имеешь в виду песню суки, Юджи?

– Да, да! Именно! – отвечал он с нетерпением.

– Ну-у-у-у-у-у-у-у, мамаКайлабольшаяжирнаясукаонасамаябольшаясукавовсеммире.

Они пели так быстро, что слова разобрать было практически невозможно, пели намеренно грубо, заканчивая песню долгим раскатистым «су-у-у-у-у-у-у-ка!».

И он снова заливался радостным детским смехом.

Песня нравилась ему также потому, что в ней затрагивалась еще одна из его любимых тем: «матери – чудовища».

– Все беды начинаются с матери! Моя мать говорила: «Я твоя мамочка, я твоя мамочка!» Кажется, я ее ударил. Потом она умерла. Вот когда разделение начинается: мамочка, стул, стол, красный стол – все эти слова отделяют вас от того, что находится перед вами.

Девочки пели вместе добрую часть своей жизни и потому их голоса звучали в унисон как у ангелов. Они пели «Битлз» «Деньги» («Вот чего я хочу»), а Люсия, их подруга из Италии, закольцевала ее:

 
Я хочу много денег,
Дай мне много денег,
Я хочу денег, я хочу денег
Вот все, чего я хочу.
 

Был также вальс от Нарена, исполненный с великим немецким усердием:

 
Делай деньги не мытьем, так катаньем,
Катаньем, катаньем,
Проси одолжить или воруй!
Воруй, воруй.
 

В это лето я подарил Юджи денег больше, чем дарил когда-либо кому-либо в своей жизни. Это был эксперимент.

По мере приближения к дате своего дня рождения он все чаще повторял, что люди присылают ему деньги со всех концов света. Нередко вокруг маленькой суммы он поднимал больше шума, чем вокруг большой. Без тени смущения он называл Преподобного дешевой мелкой скотиной за то, что тот дал ему тысячу долларов, и заявлял, что тот его обсчитывает. Нью-Йоркерша тоже была постоянной мишенью для оскорблений – при том, что она давала ему деньги чуть ли не до того, как он успевал заикнуться об этом. Зато если кто-то другой давал ему банкноту в пятьдесят франков, он мог говорить об этом до конца дня или недели.

В то лето удача повернулась ко мне лицом и мне предложили работу на арт-ярмарке в Базеле. Утром, когда я собирался уезжать на работу, Юджи в присутствии Махеша похвалил меня, по-моему, единственный раз в жизни, назвав «чем-то типа художника». Выходя из комнаты, я начал его благодарить, а он повернулся ко мне со свирепым видом и рявкнул: «Не благодари меня!» Махеш стоял там же. Оценив обстановку, он сказал со своим обычным напором: «Он дело говорит, мужик! Слушай учителя!»

Единственное, что я понял, так это то, что мне не нужно его благодарить, поскольку он ничего для меня не сделал.

За день до дня рождения Юджи я заперся у себя в комнате и стал готовить ему подарок. Это была книга его изречений о деньгах, иллюстрированная коллажем из журнальных вырезок и настоящих банкнот – все в юмористическом тоне. На следующее утро я положил книгу на его стул, в то время как у самого в животе порхали бабочки. В книге был весь мой заработок, полученный за работу на ярмарке: тысяча франков, тысяча долларов и тысяча евро. Даже когда я просто держал эту сумму в руках, у меня кружилась голова. Обнаружив книгу, он преувеличенно демонстративно открыл ее, быстренько повытаскивал деньги и начал расхваливать то, что он называл «картинами». Я был на грани нервного срыва, когда, переворачивая страницу за страницей, он подсчитывал сумму с громким «Ва-а-ау!».

Он тут же вычислил, что это было от меня: на последней странице было изображение лысого парня, сложившегося пополам и буквально выкашливающего из себя деньги.

В то лето многое напомнило нам о том, что Юджи смертен.

Однажды утром я вошел в комнату и заметил, что при разговоре он прикрывает рот рукой. Вскоре стало понятно, что он сидит без зубных протезов – без них он выглядел очень старым. Протезы сломались, народ пытался убедить его в необходимости их починить, а он сопротивлялся, жалуясь на то, что от протезов у него болят десны. С того времени он начал утверждать, что его тридцать два зуба начали расти снова. Он доказывал, что врачи ничего не знают о старении и теле. Хороший предлог, чтобы не идти к врачу.

– Зачем детям ходить к зубному врачу, хотел бы я знать!

Он удалил зубы в начале восьмидесятых, потому что они шатались во время интервью на радио и телевидении в тот короткий период, когда он был «на публике», сразу же после смерти Джидду Кришнамурти. Теперь он утверждал, что новые зубы упираются в протезы и поэтому он не хочет их больше носить. Шилпа и Нарен уговаривали его не отказываться от них: «Юджи, так ты похож на деревенского старикашку!»

Наконец он уступил, разрешив отремонтировать протезы в последний раз.

Еще как-то утром он рассказывал, что ночью его кровать сильно трясло. Сначала он подумал, что под кровать забралось какое-нибудь животное. Он слез посмотреть, но там никого не было, тогда он решил, что вибрация означала подступающую смерть. Он собрал все финансовые документы и пошел в «Луди Хаус», позвонил в квартиру Рэя, поскольку Шарон была доктором и, предположительно, могла знать, как поступать в подобных случаях. Он был готов умереть в любой момент, в нем не было ни капли страха. Они не слышали звонок или он не сработал, а поскольку он не хотел никого беспокоить, он вернулся домой.

Он не хотел никого беспокоить!

Люди со всех уголков земли приезжали, чтобы побыть с ним, чтобы помочь ему, сделать что-нибудь для него, а он боялся кого-нибудь побеспокоить. Но даже оставив этот момент в стороне, представить, что кто-то может стоять в ожидании смерти ночью на улице, было более чем странно, а он спокойно стоял и ждал свидания с хранителем времени – все документы в порядке, под мышкой, можно сразу подшивать в дело.

Пару раз после этого я замечал, как он смотрит вниз и шарит рукой под стулом, а затем спрашивает других, чувствуют ли они тряску.

Вечером, когда «лавочка закрывалась», он обычно шел домой в сопровождении толпы народа. Местные жители, несомненно, знали пожилого индийца, живущего среди них уже много лет, после того, как другой индиец перестал проводить беседы под тем навесом через долину. Он разговаривал с нами по дороге, временами останавливаясь, чтобы доказать свою точку зрения, в то время как группа дрейфовала вокруг него по мощеной дорожке. Невозможно описать, каким притягательным был этот невысокий человек в его кремовом наряде, с седыми, слегка торчащими сзади вверх волосами, шагающий расслабленно и неторопливо, болтающий с друзьями о том о сем или молчащий – никогда не праздный, никогда не делающий усилия.