Текст книги "Легионер"

Вот фракиец – тот был из другого теста. Тому человека к праотцам отправить – что мне оливку съесть. Ни чести, ни совести, ни страха. Пока мы шли, он немного о своей жизни рассказал. Странно, но он ни на что не жаловался. Разве что рудники ему пришлись не по вкусу. А свой труд в поле и на арене он чуть ли не с удовольствием вспоминал. Особенно арену.

– Почему же сбегал отовсюду? – спросил я как-то, когда мы разговорились.

– Да не знаю, – ответил он, подкидывая ветку в костер. – Приди я сам к ланисте и скажи: так, мол, и так, хочу сражаться – это одно. Вроде свободный человек, делаешь не то, что велено, а то, что хочешь. А когда продают тебя, будто мешок фиг, да принуждают к чему-то – такое не по мне. Вот сейчас деньжат раздобудем, отправлюсь в Рим. Погуляю там в свое удовольствие, а потом, когда деньги закончатся, запродамся опять в гладиаторы. Вот это будет по-честному.

Я знал, что даже если у нас получится забрать мои деньги у Филета, я вряд ли получу хоть сестерций. Фракиец не был похож на человека, который будет думать о справедливости и честном дележе. Но это меня не сильно огорчало. У меня уже был готов план, я знал, что буду делать дальше. И решение я принял, как это ни странно, благодаря фракийцу. Даже не то чтобы принял… Иных вариантов попросту не было.

Как я выяснил у Скиласа, его прежний хозяин Оппий Вар не так давно отправился военным трибуном[13]13
  Военный трибун (tribunus militum) – командная должность в римском легионе. В эпоху Империи в каждом легионе был один военный трибун из числа сенаторов (второй по старшинству в легионе после легата) и пять – из сословия всадников. Трибуны руководили легионом и его различными подразделениями в походе и на поле боя; обучали новобранцев и руководили учениями; принимали участие в военном совете и трибунале легиона; выполняли различные административные функции.


[Закрыть] в один из легионов, расквартированных на Дунае. Мне было достаточно услышать это, чтобы понять: теперь мой путь лежит туда. Тем более что трудностей с дорогой не предвиделось. Дело в том, что несколько месяцев назад в тех краях вспыхнуло восстание.

Паннонцы и далматы открыто выступили против римских наместников, и теперь от Сирмия до Аполлонии шли жестокие бои. Громились римские крепости и поселения, истреблялись римские колонисты и купцы. Те, кому посчастливилось уцелеть и бежать в Италию, рассказывали жуткие вещи о жестокости и отчаянной храбрости восставших. Поговаривали, что они собрали чуть ли не двести тысяч мечей. Впрочем, глядя на то, как когорта за когортой уходят к берегам Дуная, в эту цифру было легко поверить. Дело дошло до того, что со дня на день ждали вторжения восставших в Италию. Это была самая настоящая война, хотя все предпочитали слово «восстание».

В армию призвали ветеранов, во вспомогательные части набирали даже отпущенников, повсюду солдаты хватали всех мужчин, способных держать оружие, и горе тому, кто пытался сбежать от вербовщиков. А уж добровольцев называли чуть ли не спасителями отечества.

Это был мой шанс. Хотя обычно в армию брали с семнадцати лет, я слышал про случаи, когда рекрутам не было и пятнадцати. Правда, мне едва исполнилось тринадцать, но выглядел я старше, так что попытаться было можно. Я решил, что сперва расплачусь с фракийцем, а потом пойду на ближайший вербовочный пункт и попытаюсь вступить в армию. А там уж как получится. Если повезет и меня возьмут – пять против одного, что через какие-то полгода я смогу встретиться лицом к лицу с убийцей моих родителей. Если не повезет… Что ж, тогда придется добираться до действующей армии самостоятельно. В лагерях легионов всегда нужны люди, готовые выполнять черную работу.

Я мало думал о том, что армия – это армия и война – это война. Для меня и то и другое было лишь средством достижения цели. Мне и в голову не приходило, что, надев военный пояс и оказавшись в кровавой мясорубке, моя жизнь перестанет принадлежать мне. И цель не станет ближе ни на волос, а скорее наоборот. Даже стань я рабом, мне было бы куда проще выполнить обещание, данное Марку.

Что и говорить, тогда я очень мало знал о том, что такое война. Но совсем скоро мне предстояло испить ее чашу до дна.

С фракийцем мы расстались почти приятелями. Я оставил его рядом с домом Филета, рассказав в подробностях все, что знал о самом доме и укладе бывшего хозяина. Я знал, что поступаю нехорошо. По сути, подписываю приговор толстому сукновалу. Но, в конце концов, не я хотел нажиться на его свободе. Он сам заварил эту кашу. А мне нужно было отдать обещанные деньги. Как ни крути, другого выхода, кроме как передать Филета в руки фракийца, у меня не было. Начни я хитрить и изворачиваться, фракиец свернул бы мне шею… А потом все равно навестил бы сукновала. Так что я выбрал из двух зол меньшее. Меньшее, само собой, для меня.

Сам я решил не брать из этих денег ни монеты, хоть они и принадлежали мне. Стояло позднее лето, и урожай в этом году был хороший, так что голодная смерть мне не грозила. Полей и виноградников на пути хватает. Да и потерпеть нужно было всего-то несколько дней. А потом император и сенат снабдят меня всем необходимым.

Так что я не стал ждать, пока фракиец сделает свое дело. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он лишь сказал мне на прощание:

– Слушай, римлянин, если доберешься до Вара, передай ему привет и от меня. Ну и это… Если вдруг понадобится надежный меч, разыщи меня. Только не забудь приготовить немного денег…

Ни он, ни я тогда не знали, что нам еще предстоит встретиться.

Фракиец растворился в темноте, а я вышел на дорогу, ведущую в Капую, с твердым намерением в ближайшее же время стать легионером.

Глава 5

Все получилось даже проще, чем я ожидал. Та война, которую сейчас вел Рим, не приносила солдатам ни громкой славы, ни богатой добычи. Что взять с бедняков, обобранных до нитки? Поэтому и желающих встать под орлы легионов было не так много. В основном, вербовщикам приходилось вести самую настоящую охоту за рекрутами.

Стоило мне только прийти на вербовочный пункт и сказать седому одноглазому центуриону, что я хочу вступить в армию, дело было сделано. Рост у меня был подходящий, бегал я хорошо, здоровья было не занимать, читать и писать умел, так что меня без проволочек зачислили в когорту таких же новобранцев. Я и сам удивился, как гладко все прошло. Правда, офицер, наблюдающий за вербовкой, все же спросил:

– А лет-то тебе сколько?

– Пятнадцать, – стараясь говорить басом, ответил я.

Трибун посмотрел на меня подозрительно, но больше ничего не сказал и отошел. Думаю, он прекрасно понял, что я солгал. Но когда стране нужны солдаты, можно и закрыть глаза на некоторые формальности.

– Родители есть? – спросил центурион.

– Нет. Умерли.

– Кто отец был?

– Гней Валерий Крисп. Служил под началом Цезаря.

Центурион вскинул голову:

– Так ты сынок Гнея Криспа? Славно, славно… Помер, говоришь, отец? Жалко, жалко… Мы с ним в Испании воевали. Как помер-то?

– Убили его, – глухо ответил я.

– Да ну! Кто?

– Разбойники.

– Вот ведь… – Центурион запустил пятерню в совершенно белую, но густую шевелюру. – Жалко, жалко… Столько лет в строю, и на тебе… Эй, Квинт, помнишь Гнея?

Такой же седой писарь оторвался от своей писанины и посмотрел на меня слезящимися глазами.

– А то, – прошамкал он. – Малец-то на него похож… Только вот я что думаю… Пятнадцать годков назад мы с Гнеем еще из одного котелка хлебали. И никаких детей у него не было и в помине. Он солдатом правильным был, семьей не обзавелся, пока Цезарь ветеранов всех не распустил.

Центурион снова почесал затылок, что-то бормоча себе под нос. Я перепугался не на шутку. И надо же было наткнуться именно на бывших сослуживцев отца! Как будто во всем городе только один вербовщик! Сейчас как отправят восвояси… И что тогда делать? Денег нет, жилья тоже…

Я уже приготовился умолять этих убеленных сединами ветеранов, чтобы не гнали меня. Но опасения были напрасны.

Центурион откашлялся.

– Слушай, Квинт, а нам-то что с того? Командир вон слова не сказал. Парень здоровый, выдюжит. Да и деваться ему все равно, наверное, некуда… Так ведь, приятель?

Я кивнул.

– Неужто мы с тобой для сынка Гнея доброго дела не сделаем? – продолжил центурион.

– Да мне-то что, – пожал плечами писарь. – Ты старший, ты и командуй. Мое дело вон перья точить. Только уж не знаю, такое ли это добро – солдатскую лямку тянуть…

И он демонстративно принялся править перо.

– Ладно, – сурово взглянул на меня центурион. – Ступай, рекрут. Вон туда, где остальные ждут.

– А я… Только мне нужно в армию Тиберия, на войну! – выпалил я.

И тут же пожалел об этом. Палка, которую держал в руке центурион, со свистом рассекла воздух и обожгла спину.

– Ты пойдешь служить туда, куда прикажут, парень! О своих «нужно» и «хочу» можешь забыть. За тебя теперь начальство хотеть будет. И не смей первым заговаривать с командирами. Понял? Раскрыть рот можешь, только если тебя спросят. Все, пшел!

Так началась моя новая жизнь. Не скажу, что это начало мне понравилось.

А потом была дорога во временный лагерь, где сформированные когорты рекрутов осваивали азы военного дела. Длинная колонна испуганных и измотанных новобранцев, подгоняемых палками, пинками и бранью, – чем-то мы, наверное, были похожи на стадо овец. В качестве пастуха – военный трибун, в качестве пастушьих собак – центурионы, сержанты и старые опытные солдаты, которым предстояло в лагере стать нашими инструкторами. Таким я и запомнил мой первый марш – пыль столбом; окрики; пот, заливающий глаза; глухие звуки ударов, когда какой-нибудь новобранец начинает отставать; солдаты охраны, громко рассказывающие, в какое дерьмо мы влипли; и, конечно, рекруты, проклинающие свою судьбу. В общем, назвать это путешествие приятным было нельзя. Все мы по наивности с нетерпением ждали его окончания, не представляя, что нас ждет в самом лагере.

Прибыли мы туда уже на закате. Нас, еле стоящих на ногах от усталости, выстроили на плацу, и мы битый час простояли, пока всех не разбили по когортам, манипулам, центуриям и палаткам. Только когда последний рекрут был приписан к своему контуберниуму[14]14
  Контуберниум (contubernium) – группа из 8-10 человек, живущих в одной палатке, мельчайшее подразделение римской армии. В книге автор также использует названия десяток и палатка.


[Закрыть], пронумерован и занесен в списки новобранцев, нас наконец развели по палаткам и скомандовали отбой. Мы повалились спать, даже не перемолвившись словом с товарищами по палатке. Я не помню, как уснул. Во сне марш продолжался…

А на рассвете взревели трубы.

– Строиться! Бегом, бегом, бегом! – надрывались сержанты. – Шевелитесь, мулы!

Растерянные новобранцы выбегали на плац, где их палками загоняли в строй. Больше всех досталось тем, кто замешкался и не смог достаточно быстро найти свое подразделение. Никто из инструкторов даже не думал что-то объяснять или чем-то помогать. Единственной помощью был удар палкой по ребрам, единственным советом – брань.

Когда строй наконец замер, на трибунал поднялся консул[15]15
  Консулы – высшая выборная должность в Риме. Консулы имели высшую гражданскую и военную власть. В их компетенции был ежегодный набор войска, назначение военных трибунов и центурионов, им подчинялись все магистраты, кроме народных трибунов. В случае войны они становились во главе войска.


[Закрыть] Марк Эмилий в сопровождении ликторов[16]16
  Ликторы – почетная свита высших магистратов и исполнители их распоряжений. Консулу полагалось двенадцать ликторов.


[Закрыть] и трибунов. В своей речи он был предельно краток:

– Рекруты, через четыре месяца вам предстоит отправиться в действующую армию. Положение на фронте непростое. Вы нужны там. Цезарь, сенат и народ Рима надеются на вас. Я тоже надеюсь. Скажу больше, я знаю, что сделаю из вас настоящих солдат. Уж можете мне поверить. Тот, кто рассчитывает на легкую жизнь, – ошибается. Легкой жизни у вас больше не будет. У вас два пути – стать хорошим солдатом и дослужиться до хонеста миссио[17]17
  Хонеста миссио – почетная демобилизация.


[Закрыть] или стать плохим солдатом и подохнуть в первом же бою. Выбирайте сами, что вам больше по душе. А я и центурионы поможем вам сделать правильный выбор.

С этими словами он ушел, а его место занял префект лагеря[18]18
  Префект лагеря (praefectus castrorum) – третий по старшинству пост в легионе. Обычно его занимал получивший повышение выходец из солдат-ветеранов, ранее занимавший пост одного из центурионов. Префект лагеря возглавлял все внутренние службы, призванные поддерживать в порядке лагерь, его строения и бараки, и имущество легиона.


[Закрыть]. Тот тоже не отличался многословием:

– Рекруты, не расходиться. Сейчас вам выдадут одежду и провизию на двадцать дней. Если все сожрете за неделю, остальное время будете голодать. Первое жалованье и подъемные получите через месяц. Так что не рассчитывайте на лавочников. Центурионы, со всем этим нужно справиться до полудня. После обеда познакомить новобранцев с лагерем. Завтра прибудут еще две когорты, и я не хочу, чтобы тут бродили стада баранов. Все, приступить к раздаче продовольствия!

На плац перед выстроенным легионом выехала вереница груженых повозок. По две повозки на когорту. Ведающие раздачей опционы выкликали имена, и новобранец выходил из строя, чтобы получить то, что ему причитается. Плотный серый плащ, тяжелые калиги[19]19
  Калиги – обувь римских солдат.


[Закрыть], одеяло и прочая мелочь – в одном мешке; зерно, соль, вино, уксус, соленое мясо и сало – в другом. Сгибаясь под тяжестью мешков, рекруты возвращались в строй. Самые любопытные пытались развязать мешки, чтобы посмотреть, не обманули ли их, но зоркие центурионы тут же пускали в ход свои витисы. Доставалось и тем, кто пробовал обменяться впечатлениями со своим соседом. В общем, как я понял тогда: единственное, что здесь можно делать, не рискуя получить по спине палкой, – это быстро и молча выполнять распоряжения любого принципала[20]20
  Принципалы – общее определение для старших солдат, исполнявших различные функции в центурии и при штабе.


[Закрыть], который есть в лагере.

Когда последний новобранец получил свое имущество, нас, навьюченных мешками, развели по палаткам.

– Быстро переодеться! Свои гражданские обноски сложить в кучу перед палаткой первого десятка. Да пошевеливайтесь. Последний, кто выползет из каждой палатки, – получит свой первый наряд на работу и хорошую взбучку! Р-разойдись!

Когда мы все стали одинаковыми, как братья-близнецы, нас снова построили в проходе между палатками двух центурий.

Центурион в сопровождении сержантов и трех старых солдат-инструкторов неторопливо прошелся вдоль строя, поигрывая своим жезлом из виноградной лозы. Из всех ветеранов, которых мне доводилось видеть, он был самым колоритным. Даже Марк Кривой по сравнению с ним показался бы изнеженным придворным поэтом.

Представьте себе каменную глыбу темно-коричневого цвета, которой незадачливый скульптор несколькими скупыми движениями зубила придал отдаленное сходство с человеческой фигурой, а потом надел на нее тунику, – и вы получите моего первого центуриона. Причем с лицом у скульптора возни было еще меньше. Он просто кое-как вылепил из темной глины некое подобие шара, вставил два крошечных кусочка черного мрамора, чтобы сделать глаза, провел острым резцом щель рта и прилепил три комочка глины, которые должны были стать носом и ушами. Ну и сверху еще добавил седой ежик волос. Редких, как зубы у нищего.

Так выглядел старший центурион третьей когорты учебного легиона Квинт Серторий. Квинт Бык, или просто Бык, как чаще его называли. Сам он гордился своим прозвищем и все время старался подражать повадкам этого животного, хотя это было и необязательно – он и так был похож на быка. Даже когда спал.

– Ну что, бараны, – начал свою приветственную речь Бык, остановившись перед строем и сложив покрытые рубцами руки на бочкообразной груди, – кто-нибудь из вас еще думает, что приехал на целебные воды поправить здоровье? Так, по вашим глупым ухмылкам вижу, что некоторые все-таки воображают, будто им будут платить почти по три сестерция в день на дармовщинку. Ладно, обезьяны, скоро поумнеете. А кто не поумнеет, того уволят из армии по состоянию здоровья после месяца службы. Это я вам обещаю.

Если он хотел нагнать на нас страху, то у него неплохо получилось. Глядя на это лицо, не выражавшее ничего, кроме тупой ненависти ко всему живому, я сразу поверил, что Быку ничего не стоит покалечить, а то и убить не слишком расторопного новобранца. Судя по всему, в своем убеждении я был не одинок.

– У меня три правила, – продолжал Бык. – Первое. Все за одного. Если какой-нибудь тупой баран, которыми вы все тут являетесь, сваляет дурака, отвечает вся центурия. Не каждый десятый, а все ваше стадо. Если какая-нибудь полудохлая скотина отстает на марше, все стадо бегает с полной выкладкой, пока глаза на лоб не полезут. Если какой-нибудь червяк не может бросить пилум[21]21
  Пилум – тяжелое метательное копье пехотинца с длинным тонким наконечником.


[Закрыть] дальше чем на двадцать шагов – стадо бросает пилумы, пока грыжи не повылезут у всех. И так далее. Вся центурия отвечает за одного дохляка. Все понятно с первым правилом?

– Понятно, – прогудел строй.

Лицо Квинта Быка, и без того темное, как необожженная глина, стало вовсе черным.

– Молчать! Вам даже до баранов далеко! Блеете, как овцы! Отвечать как положено: «Так точно, старший центурион!» И так, чтобы я вас слышал. Ну-ка, еще раз. Все понятно с первым правилом?

– Так точно, старший центурион!

– Не могу поверить, что боги лишили меня слуха! Вы что-то пищали, девочки?

– Так точно, старший центурион!

– Не слышу!

– Так точно, старший центурион!!!

От наших воплей у меня звенело в ушах. Но Быку этого было мало. Он заставлял нас орать, пока из наших глоток не начал вырываться лишь хрип. Только тогда он смачно плюнул себе под ноги и сказал:

– Какая жалость. Мне попалась сотня нежных овечек. Впервые вижу таких дохляков. Неужели в Италии не осталось мужчин? Видать, я здорово прогневил богов, раз они так пошутили надо мной – вместо солдат поставить под мое начало овечек… Ладно, слушай правило второе. В моей когорте есть только один закон – мое слово. Если я приказал сдохнуть, значит, вы должны сдохнуть. Если кто-то не выполнил приказ – пусть вспоминает правило первое. Вас не касается то, что говорит легат[22]22
  Легат (legatus legionis) – командующий легионом или, иногда, соединением из нескольких легионов.


[Закрыть], консул, Цезарь или сам Марс[23]23
  Марс – бог войны в римской мифологии.


[Закрыть]. Вас касается только то, что говорю лично я, старший центурион Квинт Серторий. Для вас я и легат, и консул, и бог. Так что, девочки, никаких жалоб вышестоящим командирам. Если надумаете излить душу трибуну когорты или самому императору, очень советую вспомнить правило второе. Потому что в противном случае придется вспомнить правило первое. Понятно второе правило?

– Так точно, старший центурион!

– Не слышу!

– Так точно, старший центурион!!!

– И правило третье – в моей сотне все вы мулы. Вкалывают все одинаково. Если кто-то попытается сунуть мне свои вонючие денарии, чтобы увильнуть от работы, – переломаю руки. Если кто-то попробует заболеть, чтобы лишний день на койке поваляться, – пропишу свое лечение. Увижу, что какой-нибудь умник вместо себя в наряд другого мула отправляет, – вся центурия будет кровавыми слезами плакать. Понятно второе правило, обезьяны?

– Так точно, старший центурион!!!

– И еще… До присяги вы все здесь просто полудохлая скотина. И обращаться я с вами буду, как с полудохлой скотиной. Это чтобы вы сразу уяснили себе, чего ждать. Вот после присяги, возможно, кое-кто из вас и будет достоин называться легионером. А пока нечего рассчитывать на дармовщинку. Понятно?

– Так точно, старший центурион!!!

В своей первой речи Бык, как выяснилось позднее, несколько приукрасил наше ближайшее будущее. На деле все оказалось гораздо, гораздо хуже. Я, конечно, немного представлял себе, что такое армия. Хотя бы по скупым рассказам отца и хвастливой болтовне Марка. Но одно дело представлять, и совсем другое – почувствовать все на собственной шкуре.

Даже удивительно, насколько реальность обычно бывает далека от самых жутких наших фантазий. Как бы ты ни представлял себе трудности, которые тебя ждут, никогда не окажешься по-настоящему готов к ним. В этом я убедился в первые же дни службы.

Глава 6

Об этих первых днях я помню только одно – так тяжело мне еще никогда не приходилось. Правда, сравнивать мне было особенно не с чем. Разве что работа в поле… Но это совсем не то. Там хоть минуту передохнуть можно. Да и не орет никто над ухом…

Сначала мы просто учились ходить. В составе центурии и манипула, поодиночке и десятком, колонной и каре, ускоренным и простым шагом, с утра до вечера, изо дня в день.

– Левой! Левой! Бараны! Держать равнение в шеренгах!

И мы пыхтим, выбивая калигами пыль из плаца. И больше всего боимся сбиться с ноги или нарушить равнение. Как бы глубоко в строю ты ни стоял, палка центуриона или инструктора тебя все равно достанет.

– Раз! Раз! Раз, два, три-и! Не разрывать дистанцию!

От рева Быка потроха сжимаются в липкий холодный комок. Мы шагаем, делаем повороты, перестраиваемся на ходу, держим равнение и печатаем шаг, а пыль плаца тонким слоем оседает на наших напряженных лицах и пропитавшихся потом туниках.

Бык сам смастерил наш манипулярный значок – надел на шест гниющую голову овцы. Под этим вонючим значком и проходили наши бесконечные занятия по строевой.

– Вы должны всегда видеть значок своего манипула. Всегда! И идти туда, куда двигается он. Даже если он начинает форсировать Стикс. Вас, обезьяны, такая мелочь волновать не должна. Куда значок – туда и вы. Все понятно, стадо?

– Так точно, старший центурион!!! – надрываемся мы, глядя, как над нашим «знаменем» роятся мухи.

– Не слышу!

– Так точно, старший центурион!!!

– Что это за стадо?

– Первый манипул третьей когорты!!! – орем мы в такт шагам.

И так весь день. Одно и то же снова и снова. До полного отупения. К концу дня мы действительно чувствовали себя баранами. Оставалось только одно желание – наскоро перекусить и доползти наконец до постели.

Первые дни нам было не до знакомства, даже со своими товарищами по палатке, не говоря уж о сотне. Сил хватало лишь переброситься парой слов, как правило, на тему выходок Быка и его инструкторов. Впрочем, роптанием это назвать было нельзя. На какое-нибудь открытое недовольство мы бы ни за что не осмелились. Что-что, а напугать нас Быку удалось.

Изредка кто-то нет-нет да и говорил пару слов о своем прошлом. Я по большей части молчал и слушал и вскоре уже довольно неплохо знал своих соседей. Из моего десятка только двое юношей были уроженцами Рима – Тит и Ливий. Они были чем-то похожи. Оба из достаточно обеспеченных семей, невысокие, но красивые, настоящие римляне. Им была прямая дорога в гвардию, и они это прекрасно знали. Держались особняком, поглядывали на остальных немного свысока, отпускали язвительные шуточки в адрес центуриона, когда тот не мог их слышать, словом, вели себя как люди, по недоразумению попавшие в неподобающую компанию. Понятно, что остальные новобранцы, простые крестьянские парни, этих двоих недолюбливали. Открыто свои чувства они не выражали, конечно, но ведь это и не нужно. Не нравится человек – не общайся с ним, и все. Что все остальные с успехом и делали. Эти двое даже еду себе готовили отдельно, не желая есть из общего котла.

Остальные пятеро рекрутов были, как я уже сказал, из простых крестьянских семей. Таких было большинство и в центурии, и в легионе. Самым старшим в палатке был Сервий Сцевола – парень двадцати трех лет. Говорил он мало, но всегда по делу. Рассудительный и хваткий, как все крестьяне с севера. Луций, Марк, Квинт… Обычные имена, обычные парни. Грубоватые, бесхитростные, выносливые, безропотные и послушные – настоящий костяк армии. Мариевы мулы…[24]24
  «Мариев мул» (mulus Marianus) – прозвище легионеров, вынужденных после военной реформы консула Гая Мария на себе переносить тяжелое походное снаряжение.


[Закрыть]

Однако со мной дружелюбны были и те и другие. Большинству из новобранцев было по двадцать лет, так что почти все они годились мне в старшие братья. Соответственно, и относились ко мне, как к младшему братишке. Даже городские.

Это не значит, что у меня тут же завелось множество покровителей или что мне приходилось легче, чем другим. Скорее, наоборот. И дело даже не в том, что я был послабее других – все-таки сказывалась разница в возрасте. Плохо было то, что никто из сослуживцев не воспринимал меня всерьез. В своей деревне я привык быть наравне со взрослыми. А тут – безобидные подшучивания, смешки… Ну и, само собой, редкие настороженные взгляды. Для всего десятка я был тем самым «дохляком», о которых так часто говорил Бык. Пока-то я справлялся не хуже других, но вот что будет дальше? Все помнили первое правило Квинта Сертория, и, естественно, никто не хотел отдуваться за меня. Да и вообще, товарищи по палатке считали, что их «взрослых» разговоров мне не понять, а значит, мое дело – чистить после ужина котлы и сковороды или что-нибудь в этом роде. Но уж никак не болтать со «старшими».

Бык же, наоборот, считал, что я ничем не отличаюсь от остальных рекрутов. Поэтому никаких поблажек мне не было. Это радовало. Не хватало еще, чтобы он обращался со мной, как с ребенком. Ну, а так еще было терпимо.

Больше всего я боялся, что и правда окажусь «дохляком», когда дело дойдет до маршей и тренировок с оружием. Из-за этих опасений и, конечно, из-за постоянной усталости, которая просто валила с ног, я почти забыл, зачем оказался здесь. Теперь у меня была новая цель – быть не хуже других. И об этом я думал все время.

После десяти дней уминания плаца и выкрикивания всяких дурацких лозунгов и речевок, сочиненных Быком, нам наконец выдали учебное оружие. Нам предстояло обучиться основам владения щитом и мечом.

Учебное оружие по неписаным законам вдвое тяжелее настоящего. И, впервые взяв в руки увесистый деревянный меч и совершенно неподъемный скутум[25]25
  Скутум – щит римских легионеров. Настоящий скутум весил около 8—10 кг.


[Закрыть], я, честно говоря, приуныл. Даже просто таскать на себе все это было нелегко, не говоря уж о том, чтобы как-то орудовать им. Впрочем, не только у меня были такие мысли. Лишь один человек из моего десятка, здоровяк Гавий Руф, которому в первый же день службы дали прозвище Кроха, легко вскинул щит, будто тот был из бумаги. Остальные только что не застонали…

– Значит, так, девчонки, отдых ваш закончился, – сказал Бык. – Пора заняться делом. С этого дня вы не расстанетесь со своим оружием. И нечего думать, что, если оно из дерева, можно с ним шутки шутить. Если увижу, что кто-нибудь из вас валяет дурака с этими деревяшками, – пеняйте на себя. Так отделаю, век будете помнить.

И начались новые мучения.

– Делай как я! – рычит инструктор и совершает молниеносный выпад, метя острием меча в живот воображаемого противника.

И вся сотня, построенная в каре, колет воздух.

– Делай как я! – инструктор подается назад и закрывается щитом.

И вся сотня, как один человек, старательно повторяет его движение.

Между рядами пыхтящих новобранцев прохаживался Бык, вооруженный таким же деревянным мечом. Это вовсе не в знак солидарности с нами. Меч был нужен для дела. Стоило кому-нибудь замешкаться – тут же следовал удар по незащищенному месту. Причем бил Бык едва ли не в полную силу, так что на ногах не устоять. И все это с комментариями вроде:

– Все, червяк, ты покойник. Считай, кишки на кулак наматываешь. Беременная корова и та ловчее. Отныне ты рекрут Корова, понял?

– Так точно, центурион!!!

– А ну-ка, как тебя звать?

– Рекрут Корова! Первая центурия, первого манипула, третьей когорты учебного легиона!

Еще один удар мечом.

– Ты что, плохо слышишь, рекрут?! Или никогда не видел коров?! Разве коровы разговаривают? Я тебя спрашиваю! Разве коровы разговаривают?!

– Никак нет, старший центурион!!!

– Так какого рожна ты не можешь ответить, как полагается отвечать корове?!

Удар мечом.

– Как тебя звать, рекрут?

Следует пауза, во время которой новобранец мучительно подыскивает нужный ответ. Наконец лицо его светлеет:

– Му-у-у!

– Молодец, рекрут Корова. И только попробуй еще раз что-нибудь сказать! Если хоть раз услышу, как из твоей поганой пасти вылетают человеческие слова, мало не покажется. Понял?

– Му-у-у!

Никому и в голову не приходило смеяться в таких случаях. Каждый знал, что в любой момент может оказаться новым козлом отпущения.

Бык был неистощим на подобные выдумки. Каждое утро он гонял нашу центурию бегом к находившемуся в двух милях от лагеря озеру и заставлял плавать до изнеможения. При первом же заплыве выяснилось, что трое новобранцев не умеют плавать. Бык тут же присвоил им клички Окунь, Карась и Пескарь и взялся за один раз научить их плавать не хуже «всамделишных рыб». Он столкнул всех троих с обрывистого берега в воду и, ловко орудуя древком манипулярного значка, начал их топить. Когда видел, что кто-то из них вот-вот захлебнется, давал ухватиться за шест и глотнуть воздуха, а потом снова отправлял на дно. После этого всем троим он запретил разговаривать, и те должны были в ответ на его вопросы молча разевать рот, подобно рыбам. И это была одна из самых безобидных его выходок.

Я со страхом ждал, когда очередь дойдет до меня. В том, что это рано или поздно случится, я почему-то не сомневался. Все-таки я был самым молодым рекрутом во всем легионе. А когда ты хоть в чем-то «самый», внимание тебе обеспечено. И вместе с ним – неприятности. Так уж обычно бывает. Если хочешь жить спокойно, ничем не выделяйся. Быть таким, как все, – это самый лучший способ избежать большущих проблем. Позже на войне я убедился в этом. У рядового легионера больше шансов уцелеть в бою, чем у знаменосца, которого защищает весь манипул.

Я прилагал все усилия, чтобы не дать Быку даже малейшего повода придраться. Может, я был о себе слишком высокого мнения, но мне вовсе не хотелось до самой присяги изображать корову или рыбу. Так что я из кожи вон лез, лишь бы сделать все как следует. И пока мне удавалось быть не хуже других.

Правда, лучшим я тоже не был, хотя очень хотелось бы так сказать. Обычно, когда кто-нибудь рассказывает о своей жизни, диву даешься, с каким великим человеком свела тебя судьба. Каждый любит прихвастнуть. Раньше и я любил. Но теперь мне хочется быть честным с самим собой. И если честно, то был я самым обыкновенным рекрутом. Не лучше и не хуже других.

Однако мой страх перед Быком, вернее, перед возможностью стать объектом одной из его гнусных выходок, сыграл со мной злую шутку. Как обычно бывает, неприятности пришли вовсе не оттуда, откуда их ждешь. Может, будь я повзрослее и чуть лучше разбирайся в людях, мне удалось бы вовремя заметить, как начало меняться отношение ко мне у моих товарищей по контуберниуму. И меняться не в лучшую сторону. Но я был слишком занят собой и службой, чтобы обращать внимание на шутки по поводу «старого служаки» и «будущего центуриона».