Текст книги "Свидание"

Глава 16

Беспокойная ночка, Эли? Погоди, то ли еще будет, когда ты вернешься домой. Я приготовил тебе сюрприз.

Пятница

Глава 17

Я металась между сном и бодрствованием, кошмары нападали с пугающей регулярностью. Наконец, в шесть утра, я спустилась с Бренуэллом в кухню. Зевая, насыпала в кружку кофе. С журчанием включилась древняя система отопления. Я потягивала живительную влагу и ждала, когда подействует кофеин.

Незаметно вошла Айрис.

Она кажется еще миниатюрнее в халате, который старомодно зовет капотом.

– Ты рано, Эли. Как себя чувствуешь?

– Хорошо, – отвечаю я без запинки, потому что так положено.

Избегаю немыслимого, невообразимого, непроизносимого.

– Поеду домой. – Поднимаюсь со стула, потому что здесь, среди секретов, лжи и уверток прошлого, не найти желанного чувства безопасности. Глупо было вообще на это надеяться.

Еду домой с неприятным, тянущим ощущением внутри. Так бывает в воскресенье вечером при мысли, что завтра опять в школу. Или когда возвращаешься на работу после солнечного летнего отпуска. Беру с заднего сиденья сумку, выпускаю Бренуэлла из заточения в багажнике, и мои страхи материализуются – на пороге пухлый коричневый конверт. Оглядываюсь через плечо. Потом поднимаю конверт.

ЭЛИ

Написано все тем же черным маркером. Теми же печатными буквами.

Захожу в дом и вскрываю пальцем конверт, то и дело приподнимаясь на цыпочки, как боксер, который настраивается перед поединком. Внутри прямоугольная коробочка. Антидепрессанты. Снаружи наклеена неоново-желтая бумажка для заметок.

Если вдруг не можешь жить после того, что сделала. Тик-так, Эли, время почти вышло.

Какое время? Комкаю записку холодными липкими пальцами. Отказываясь верить в происходящее, отчаянно мотаю головой, хотя знаю, что дальше оттягивать невозможно.

Нужно наконец выяснить, что произошло в ту ночь.

Выяснить, что я сделала.

Мистер Хендерсон снимает трубку после первого гудка.

– Вы можете меня загипнотизировать? – бессвязно выпаливаю я, даже не здороваясь.

– Конечно. Когда вам…

– Сегодня, сейчас! – Мой голос срывается.

Почти не колеблясь, он отвечает:

– Приму вас в одиннадцать.

Вываливая в миску Бренуэлла галеты, я звоню Джулс, чтобы отменить наш кофе, и рассказываю про мистера Хендерсона. Она решительно заявляет, что одну меня не пустит. Я ей благодарна. Нервничаю при мысли о том, что´ могу вспомнить, но прятать голову в песок больше нельзя. Если автор записок действительно пойдет в полицию, лучше знать, что произошло, и заранее все обдумать. Придумать план. «Придумать ложь», – поправляет голосок внутри, и я изо все сил его заглушаю.

Кабинет для терапии у мистера Хендерсона снежно-белый. В золоченых рамках идеально ровно висят сертификаты. Представляю, как он отмерял высоту с помощью рулетки и уровня. Такой педантичный. Я здесь впервые. Это бывший гараж. Странно думать, что в нашем гараже по соседству – куча клюшек для гольфа, тренажер «Эллипс», который я так и не опробовала, и рождественские украшения. «Все, кроме машины», – шутил Мэтт. От ароматической палочки поднимаются спиральки дыма. Жасмин. Интересно, для маскировки запаха сырости? Ни разу раньше не видела, чтобы он их зажигал. Несмотря на оранжевую решетку электрообогревателя, который пышет жаром, от кирпичей тянет прохладой.

– Еще не поздно сбежать, – громко шепчет Джулс, уставившись на кушетку, точно это средневековое приспособление для пыток.

Я шикаю. В коридоре эхом отдаются шаги мистера Хердерсона и позвякивает поднос с чаем.

Мистер Хендерсон входит и закрывает ногой дверь.

– Угощайтесь!

Ставит поднос на идеально отполированный столик красного дерева. В комнате мало мебели, но безупречно чисто. На фотографиях нет привычного тонкого слоя пыли, который я замечала на снимках в гостиной.

Он садится напротив в кресло с высокой спинкой, скрещивает ноги и берет в руки бумагу и ручку. Сегодня он при галстуке. К этому официальному образу я тоже не привыкла. Динамика наших отношений изменилась, и, чтобы скрыть смущение, я нарочито медленно накладываю сахар и наливаю молоко в чай. Я-то думала, что устроюсь в пухлом кресле в гостиной, где сиживала сотни раз, – как будто просто заглянула в гости.

Джулс, напротив, совершенно не стесняется в выражениях.

– Я ни во что это не верю! – театрально обводит рукой комнату.

– Не верите в гипнотерапию?

– Ни во что! Это вроде гомеопатии. Как можно развести что-то в воде и объявить лекарством?! – Она категорично мотает головой и тянется за песочным печеньем. – Или рэйки, исцеление руками. Придумают тоже!

Откидывается назад и дерзко смотрит на мистера Хендерсона, хрустя печеньем. Тот отвечает спокойно и взвешенно:

– Не скажу про другие виды терапии или за других терапевтов, но гипноз при правильном использовании – очень мощный инструмент. Его эффективность доказана сотнями исследований. Могу познакомить вас со статистикой, если хотите.

Он обращается к Джулс, не ко мне, и я думаю, какой он терпеливый. Вообще-то это не ее сеанс.

– Не надо. Я вижу, что вы сами верите. – Джулс смахивает крошки с коленей. – Так что вы собираетесь делать? Один сеанс, и Эли как по волшебству станет лучше? Она вспомнит, что случилось, и начнет распознавать лица?

– К сожалению, у Эли повреждена височная доля мозга, и гипноз в этом не поможет. Со слепотой на лица я ничего не сделаю. Что касается потери памяти, на данном этапе нельзя сказать, сколько сеансов понадобится. Мозг, как отпечатки пальцев, – уникален, все реагируют по-разному. Амнезия – комплексное психологическое состояние. У вас локализованная амнезия, Эли. Вы не можете вспомнить события той ночи. Тем не менее воспоминания о ней хранятся, их надо только найти.

– Но я вспомню?

– Не исключено. Может быть, сегодня, на следующей неделе, в следующем году. Или никогда. Часто, когда сознание не может переварить что-то слишком шокирующее, мы либо полностью блокируем воспоминание, либо притворяемся, что ничего не произошло, и ведем себя как обычно.

– Да ладно, как обычно! – громко бормочет Джулс.

– Что значит «как обычно»? – Я пытаюсь сопоставить его слова с собственной ситуацией.

– Например, одна женщина после многолетних издевательств мужа убила его и детей и после не покончила с собой, а как ни в чем не бывало приготовила им обед.

– Невероятно!

Я в ужасе. Как можно не знать, что ты порешил всю семью?

– Мать зашла к ней и увидела, что она накрывает на стол, перешагивая через трупы, а стены вокруг забрызганы кровью. Она ничего не помнила… Вы были в баре?

– Да, в «Призме».

Гоню от себя образ той женщины, ее бедных детей и мучений, через которые она прошла, чтобы так сорваться.

– Если вы туда вернетесь, это, вполне возможно, вызовет воспоминания. Какая-то песня, которая звучала в ту ночь, запах духов, вкус напитка. Мы часто переносимся в прошлое с помощью чувств. Например, запах корицы неизменно напоминает мне о рождественском пироге, который готовила Джинни. Мы запекали пятипенсовую монетку и загадывали желание.

У него в глазах тоска. Наверно, думает о детях, о том, что они загадывали и сбылось ли.

– Кокос всегда напоминает мне о пляже, – встревает Джулс. – Из-за крема для загара.

Внезапно я слышу крики чаек. Чувствую ткань одеяла для пикника. Мы лежим среди скал, недалеко от разрушенного дома. Руки Мэтта втирают лосьон в мои плечи, середину груди, которая всегда обгорает, ныряют в вырез лифчика, касаются сосков.

– Эли? Что с тобой?

Голос Джулс возвращает меня к реальности. Щеки мои горят, как палящее солнце, под которым мы лежали.

– Это опасно? – спрашиваю я.

Если такая простая вещь заставила меня явственно ощутить ладони Мэтта, хочу ли я на самом деле вспоминать ту ночь? Пальцы, сжимающие предплечье, порванные колготки, горло, саднящее от крика.

– Нет ни одного достоверного свидетельства, что кому-то от гипноза стало хуже. Контроль остается за вами. Вы делаете только то, что сами хотите, и вспоминаете то, с чем справитесь.

– А если все же не так? – не унимается Джулс. – По-моему, это опасно. Эли, наверно, рисуются в воображении всякие ужасы.

Мистер Хендерсон обращается к Джулс медленно и терпеливо, а меня подмывает напомнить, что я тут с ними рядом и в состоянии сама решать, однако я знаю – Джулс просто за меня беспокоится.

– Это совершенно естественно. Иногда выдуманные страхи громко кричат, требуя внимания, выходят в сознании на передний план, и их уже невозможно игнорировать. Как говорится, истина сделает вас свободными. Гораздо проще разбираться с черным и белым, чем с оттенками серого, которые затаились в глубинах сознания. Познай врага своего, если угодно.

С этими словами он смотрит мне в глаза, и я невольно вздрагиваю.

– Воспоминания могут быть опасными не только для того, кто вспоминает, – добавляет он.

– Давайте уже начнем, – говорю я. – Чем скорее я вспомню, тем лучше.

– К сожалению, я не могу просто достать из вашей головы нужные воспоминания, так что сегодня, возможно, ничего и не выяснится, но я сделаю все, что смогу. Джулс, подождите, пожалуйста, в гостиной. – Мистер Хендерсон встает, показывая на дверь.

– Еще чего! Останусь и буду смотреть, чтобы вы ничего ей не сделали!

– Джулс! – Я готова сквозь землю провалиться. – Он ничего не сделает!

– Ты знаешь, о чем я. Если все так просто и ясно, то чем я помешаю?

– Обычно это не практикуется, – замечает мистер Хендерсон. – Присутствие постороннего может отвлекать.

– Я не возражаю, – говорю я, направляясь к кушетке.

С такой скоростью мы проторчим здесь весь день.

– Хорошо.

Судя по голосу, мистер Хендерсон в присутствии Джулс чувствует себя скованно.

Я усаживаюсь на холодную кушетку и накрываю ноги пушистым бутылочно-зеленым одеялом. Включается музыка, играют свирели. Почти вижу, как морщится Джулс.

– Вам удобно, Эли? – спрашивает мистер Хендерсон.

Отвечаю «да», хотя мышцы напряжены, и тело деревянное, как палка.

– Хорошо. Сначала я помогу вам с визуализацией. Вы погрузитесь в транс. Это не так страшно, как кажется. Мы входим в транс по несколько раз в день, часто называя это автопилотом. У вас бывает, что вы за рулем, приезжаете куда нужно, но совершенно не помните, как доехали?

– Постоянно.

Кровь на капоте.

– Это вид транса. Мы физически присутствуем, но доминирует подсознание. Вы будете до какой-то степени сознавать окружающее и сможете в любой момент меня остановить. Готовы?

Нет.

– Да.

– Значит, начинаем.

Глава 18

Мистер Хендерсон рассказывает, что нужно представлять, и поначалу я смущаюсь. Глаза плотно зажмурены, но щеки горят при мысли, что они с Джулс на меня смотрят, ждут. Если честно, я в равной мере боюсь, что гипноз не сработает и что сработает. Как поступит мистер Хендерсон, если я признаюсь, что кого-то сбила? Обязывает ли профессиональный долг сообщать в полицию? А моральный? Я хотела спросить, но не придумала как. Мозг возбуждено гудит. Я мысленно прохожу через сад и спускаюсь по каменным ступенькам, глубже и глубже. Голос мистера Хендерсона ложится успокаивающим бальзамом на мои издерганные, раздраженные нервы. Несмотря на сомнения, мало-помалу тело тяжелеет и как будто проваливается в кушетку, хотя это невозможно.

– Теперь вы подходите к клумбам, Эли. Представьте цвет, запах.

Желтые розы на моей свадьбе. Ясное голубое небо. Теплые солнечные лучи.

– Ощутите землю под ногами.

Трава щекочет пальцы босых ног.

Великолепный летний день.

Птичьи трели.

Мысли улетают далеко-далеко. В ушах танцуют неразборчивые слова. Чувствую себя удовлетворенно, спокойно. Навеселе, как после двух стаканов вина.

– Возвращаемся к прошлой субботе. В «Призму».

Тщетно пытаюсь помотать головой. Хочу остаться в саду, в безопасности. Хочу сказать «нет», но губы пересохли. Постепенно сад исчезает, точно солнце скрылось за облаком. Я вздрагиваю, руки покрываются гусиной кожей, тело тяжелое, и я не могу подтянуть одеяло.

– Нет. Нет. Нет.

Я думала, что произношу это мысленно, но мистер Хендерсон мягко спрашивает, почему «нет», и я уже не знаю, это «нет» тому, что сейчас, или тому, что случилось тогда. Музыка бьет по барабанным перепонкам. Бухают басы. Мигают огни. Туда, где несколько мгновений назад обитало спокойствие, прокрался страх. Образы сменяют друг друга. Танец. Смех. Вино. Желание убежать. От чего? От мужчины, с которым у меня свидание? От сеанса гипноза? Обратно в сад. Срываю ромашку. Отпускаю, и лепестки летят по ветру, как конфетти. Ты согласна взять в мужья… Любит, не любит. Не любит… Мэтт меня не любит, хотя и надел мне на палец кольцо.

 
Подруга ему отвечала: «Порыв
Твой пылкий приятен мне!
С тобой под венец пойти наконец
Мечтаю я даже во сне».
 

– Где вы сейчас, Эли?

В спальне. В спальне Бена. Читаю ему книжку. Лежу на его кровати в виде гоночного болида, но она почему-то трясется. Трясет. Кто-то меня трясет. Крепко хватает за руки. Слишком крепко, больно.

– Вернитесь в бар, Эли.

Сад, я хочу в сад. Костлявые пальцы прошлого тянут меня обратно. Туда, куда я не хочу. Но меня вынуждают. «Тик-так», сказано в записке. Я понятия не имею, сколько у меня времени или что случится, когда оно выйдет. Песок в песочных часах для варки яиц на кухне у Крисси. Песок сыплется у меня сквозь пальцы, когда я открываю крышку пластикового контейнера и протягиваю Мэтту сэндвич с яйцами, майонезом и луком. Мы устроились на одеяле для пикника рядом с разрушенным домом. Сосредоточься. Тик-так, Эли. Я не могу думать! Слова… Мистер Хендерсон говорит, говорит, я хочу, чтобы он замолчал. Заткнись. ЗАТКНИСЬ! Я кричу в баре, голос едва различим на фоне пульсирующих басов.

– Эли, с кем вы сейчас?

Холодно, очень холодно. Я на улице. Барабанит сильный дождь, однако даже сквозь него слышна бухающая музыка. Вонь гнилья из огромных баков перебивает все прочие запахи, но меня мутит не от этого. В переулке темно, за исключением неяркой зеленой вывески «аварийный выход» и прямоугольника света от приоткрытой двери.

«Мы не должны здесь быть. Пойдем обратно».

Поворачиваюсь, но пальцы, крепко схватившие локоть, тащат меня назад. Я спотыкаюсь на каблуках, скользкие кирпичи царапают плечо.

«Я не хочу…»

Кирпич, подпирающий дверь, выбивают, дверь с треском захлопывается, и мне некуда идти.

Я НЕ ХОЧУ!

Кричу. Сейчас. Тогда. Сейчас. Паника сдавливает тиски. Я НЕ ХОЧУ!

– Кто рядом с вами, Эли? Посмотрите.

– Хватит!

Рука у меня на плече. Голос Джулс.

– Достаточно! Эли, все хорошо, не бойся!

– Зря вы ее разбудили, – произносит мистер Хендерсон. – Мы были почти у цели.

– Да вы на нее посмотрите!

Я моргаю. Моргаю и плачу. Плачу и моргаю. Снова в комнате, где мне ничего не грозит. Хотя так ли это? Теперь я точно знаю, что меня к чему-то принуждали, и до сих пор не знаю кто.

Мотор урчит. Стоим на светофоре. Я прислоняюсь щекой к стеклу, чувствуя слабую вибрацию во всем теле вплоть до пальцев ног. Джулс набирает сообщение в телефоне. Рядом притормаживает машина, водитель поворачивается в мою сторону. Это может быть он. Это может быть кто угодно. Когда мы прощались, мистер Хендерсон предложил на следующей неделе повторить сеанс. «Приходите одна», – подчеркнул он, и я поняла, что он недоволен вмешательством Джулс. Почему-то возникло чувство, что я его подвела. Всех подвела. Меня взволновали расплывчатые фрагменты воспоминаний, но я не могу их соединить. Крик. Злость. Кто-то должен знать, с кем я там была.

– Как думаешь, где Крисси? – спрашиваю я, снимая с ручника и давя на газ.

Мысли вращаются так же быстро, как колеса.

– С очередным мужиком.

С тех пор как Крисси рассказала о романе с женатым, Джулс смотрит на нее с презрением.

– Такие вот женщины и разрушают семьи! – заявила она, осушив бокал вина, когда Крисси ушла в туалет.

Интересно, довольна ли она, что Крисси нет рядом и поддерживает меня она одна. Несправедливо. Никому это не нравится, и меньше всех – мне.

Показываю поворот налево и осторожно проезжаю перекресток.

– Она не отвечает на мои сообщения.

– Не волнуйся.

– Надо выяснить, с кем я была на свидании, кроме меня она единственная, кто его видел.

– Господи! – кричит Джулс, и я машинально ударяю по тормозам.

– Извини, я думала, та собака сейчас выскочит под колеса… Забудь, Эли. – Касается моей руки. – Жизнь продолжается.

Я не могу. Не могу жить как ни в чем не бывало. Раньше я думала, если запрятать тяжелые мысли подальше, все постепенно забудется. Но когда не можешь как следует вспомнить – это даже хуже.

Сворачиваю к дому.

– Зайдешь? – спрашивает Джулс. – Джеймс сегодня не в офисе и очень хочет обо всем послушать.

– Нет. Надо в душ, согреться.

Меня все еще трясет от холода. И ужаса.

Поев и сполоснув тарелку, я больше не могу игнорировать красноречивые взгляды, которые бросает на меня поскуливающий Бренуэлл. Иногда я просто убеждена, что он умеет определять время по часам. Моя работа отсюда в пяти минутах, и я всегда прихожу домой на обед. Когда доедаю сэндвич и ставлю тарелку в посудомойку, Бренуэлл кидается по коридору к двери: уши развеваются, язык высунут. Он радостно крутится вокруг своей оси, и мне приходится ждать, пока он угомонится, чтобы пристегнуть поводок. Хотя я на больничном, менять ежедневное расписание не буду. Хочется притвориться, что все нормально.

Дождь брызгает в стекло. Я накидываю куртку и проверяю, есть ли в карманах пакеты для мусора.

Собралась, но выйти не решаюсь. Боюсь отпереть дверь. Холодный острый страх пригвождает к месту. От гипноза стало хуже, а не лучше. Обрывки воспоминаний… Под кожей прорыла ходы тревога, и крошечные насекомые откладывают яйца.

Бренуэлл склоняет набок голову. На его мохнатой морде явственно читается надежда. Прогулка пойдет на пользу нам обоим. Набираю полные легкие воздуха и наконец переступаю порог.

Вздрагиваю от холодного ветра. Голые ветви деревьев – как тени на фоне свинцового неба. Моросящий дождь брызжет в лицо, я наклоняю голову, с трудом продвигаясь вперед. Бренуэлл тянет поводок, сворачивает налево и останавливается на участке дерна, который всегда обнюхивает, прежде чем в первый раз помочиться. По проезжей части медленно двигаются автомобили. Шины шелестят по лужам, свет фар разрезает тоскливую серость. Мимо пробегает спортсмен в толстовке с капюшоном и, поймав мой взгляд, кивает. Черные кроссовки шлепают по бетону. В подсознании что-то брезжит. Сосредоточиваюсь и вспоминаю мужчину около дома. Он гладил Бренуэлла, когда тот выскочил в открытую дверь. Смотрю вслед, пока спортсмен не сворачивает за угол. Меня плотно окутывает пелена паранойи и дождя. Куртка промокла насквозь. Бренуэлл устремляется к своему старому другу, ярко-красному почтовому ящику, подергивает носом и опять задирает ногу.

Мой нос и кончики пальцев онемели от холода. Поводок слабеет, мы на перекрестке. Бренуэлл терпеливо сидит на краю тротуара и ждет, пока я нажму кнопку. Когда раздается пиканье, он поднимается, и когти цок-цокают по мокрому асфальту.

У моря пустынно. Летом здесь обычно толпа туристов, детей, перемазанных мороженым, с ведерками и сетками для крабов, папаш с красными как вареные раки плечами, мамочек, выуживающих из кошельков монетки для зала игровых автоматов, который мигает, точно маяк, когда небо затягивают тучи и идет дождь. Летом я редко сюда прихожу. Местные знают все уголки и закоулки, недоступные туристам: бухточку, к которой можно пробраться только пешком; тропинку в скалах, куда ведет разбитая дорога, не указанная ни на одной карте. Раньше я игнорировала запреты и гуляла там с Бренуэллом. Пробиралась через руины дома, который гордо стоял здесь, пока этот участок береговой линии не подмыла вода. Мы с мамой и Беном часто устраивали тут пикники, глядя сверху на запруженный пляж. Позже я привела сюда Мэтта, поделилась воспоминаниями, рассказала, какое это особенное место. Здесь он сделал мне предложение. Мы занимались любовью в старом доме у голой кирпичной стены. Вспоминаю кое-что из гипноза. Пикник с Мэттом в нашем секретном месте. Смутно чувствую что-то внутри, но не могу идентифицировать и гоню прочь. Может быть, когда наступит весна и город оживет, я опять прогуляюсь там, но сегодня иду только вдоль моря. Пустынно. Волны катятся в галечно-сером море, ветер леденит щеки и уши. Я люблю одиночество. В это время года нет отдыхающих. Спускаю Бренуэлла с поводка. Он мчится по нашему обычному маршруту, уши развеваются по ветру. Когда я выпрямляюсь и вытираю с лица соленые брызги, то замечаю, что кто-то сидит на скамейке, глядя на воду. Странно, сидеть в такую мерзкую погоду… Смотрю на обувь. Черные кроссовки.

– Бренуэлл! – кричу я.

Пульс учащается. Мой черно-белый пес – крошечное пятнышко вдали – стремглав несется к небольшой площадке для игры в гольф и лестнице, по которой мы обычно спускаемся на пляж.

– Бренуэлл!

Ветер уносит его имя, но, к моему облегчению, Бренуэлл вертится рядом со скамьей, где душными летними днями одна и та же пожилая пара сидит с фляжкой и бутербродами, кидая крошки голодным крикливым чайкам. Сначала я не понимаю, почему он остановился. Подойдя ближе, вижу, что он жует брошенный кем-то хот-дог.

Оглядываюсь. Фигура на скамейке исчезла. Взгляд притягивают шелестящие на ветру кусты перед площадкой для гольфа. Здесь легко спрятаться. Вздрагиваю и сажусь на корточки.

– Тоже думаешь, что «быстро поднятое упавшим не считается»? – пристегиваю поводок.

Нет, на пустой пляж я одна не пойду. Выпрямляюсь, смотрю на скамью – и забываю про остальное. Рокот волн, дождь, швыряющий капли в лицо, набережная – все отступает.

Туфли! Мои пропавшие туфли! Черные высокие шпильки с серебристыми бантами. Туфли, в которых я ходила в бар. К планке скамьи приклеен скотчем пакет для бутербродов. В нем – записка.

Два слова.

Беги, Эли.

Хватаю туфли и бросаюсь в сторону дома.