Текст книги "Взрослая жизнь"

– Не терзай себя, старушка; Эмиль – человек веселый и беззаботный, из тех, кто всегда выходит сухим из воды. За Натом я прослежу, а Дан встал на правильный путь. Пусть осмотрится в Канзасе и, если идея стать скотоводом утратит свое очарование, пусть возвращается к своим индейцам и творит там добро. Он как нельзя лучше подходит для этой необычной задачи – лично я надеюсь, что именно этим он и займется. Сражаться с угнетателями и дружить с угнетенными – это как раз то, что нужно его энергичной натуре, тем более что он лучше приспособлен к такой жизни, чем к разведению овечек и выращиванию пшеницы.

– Очень на это надеюсь. Что там такое? – Миссис Джо подалась вперед, вслушиваясь: ее привлекло восклицание, вырвавшееся у Теда и Джози.

– Мустанг! Настоящий, живой – мы сможем на нем ездить! Дан, ты просто молодчина! – воскликнул молодой человек.

– А у меня – полный костюм индианки! Теперь я могу сыграть Намиоку, если мальчики решат ставить «Метамору»[45]45
  «Метамора, или Последний из вампаноагов» – пьеса американского актера Джона Огастеса Стоуна (1801–1834), рассказывающая о конфликте между переселенцами-англичанами и местными индейцами; Метамора и его жена Намиока – главные индейские персонажи пьесы.


[Закрыть], – добавила Джози, захлопав в ладоши.

– А для Бесс – голова буйвола! Господи помилуй, Дан, зачем ты ей такие страсти притащил? – спросила Нан.

– Решил, что ей полезно будет порисовать такую мощную, натуральную вещь. Ничего из нее не получится, если она так и будет возиться с разными расфуфыренными божками и лапочками-котятками, – заявил непочтительный Дан, который припомнил, что в последний его визит Бесс рассеянно перемещалась между двумя моделями: головой Аполлона и своим персидским котом.

– Спасибо. Я обязательно попробую, а если не справлюсь, мы повесим эту голову в прихожей, чтобы она напоминала нам о тебе, – сказала Бесс, возмущенная оскорблением, которое нанесли ее личным богам, но слишком воспитанная, чтобы выказать это чем-то, кроме тона голоса, сладкого и холодного, точно мороженое.

– Ты, полагаю, не захочешь приехать посмотреть на наш новый поселок вместе с остальными? Зачем тебе такая глушь? – спросил Дан, пытаясь вернуться к почтительному тону, которым мальчики когда-то обращались к своей принцессе.

– Я надолго уезжаю учиться в Рим. Там сосредоточены вся красота и все искусство мира; чтобы ими насладиться, может не хватить целой жизни, – отвечала Бесс.

– Рим – дряхлая пропыленная гробница в сравнении с «Садом богов»[46]46
  «Сад богов» – название живописного участка местности рядом с городом Колорадо-Сити; теперь там национальный парк.


[Закрыть] и моими великолепными Скалистыми горами. Нет у меня интереса к искусству, а природа мне никогда не надоедает, и я мог бы показать тебе такие вещи, от которых твои старые мастера подскочили бы выше верхушек сосен. Приезжай и, пока Джози скачет верхом, будешь рисовать лошадок. Если ты не увидишь никакой красоты в диком табуне голов из ста, я уж ничем не смогу тебе помочь! – воскликнул Дан в безуспешной попытке описать мощь и грацию дикой природы – дарования ему явно не хватало.

– Я когда-нибудь приеду к тебе с папой, посмотреть, чем они лучше лошадей из собора Святого Марка или с Капитолийского холма[47]47
  Собор Святого Марка – главный собор Рима; Капитолийский холм – один из семи холмов Рима, на нем, в частности, находится знаменитая конная статуя императора Марка Аврелия, изваянная Микеланджело.


[Закрыть]. Не оскорбляй моих богов, тогда я попытаюсь полюбить твоих, – сказала Бесс, у которой зародилась мысль, что, возможно, на Западе есть на что посмотреть, пусть даже он пока не подарил миру ни Рафаэля, ни Микеланджело.

– Договорились! Я лично считаю, что, прежде чем отправляться в заморские края, нужно изучить свою собственную страну – Новый Свет тоже достоин открытия, – начал Дан в попытке заронить в душу Бесс дорогую ему мысль.

– У него есть свои достоинства, но не слишком многочисленные. В Англии женщины имеют право голоса, а мы – нет. Мне стыдно, что во многих благородных начинаниях Америка далеко не первая! – воскликнула Нан, придерживавшаяся самых передовых взглядов по поводу всевозможных реформ и крайне трепетно относившаяся к собственным правам – ведь за многие из них ей пришлось сражаться.

– Ох, даже не начинай. Все вечно бранятся по этому поводу, обзываются и никак не могут договориться. Пусть сегодняшний вечер пройдет тихо и мирно! – взмолилась Дейзи, которая ненавидела разногласия так же сильно, как Нан их любила.

– В новом городе, Нан, будешь голосовать, сколько тебе заблагорассудится; становись хоть мэром, хоть мировым судьей – бери на себя все заботы. Там всем будет полная воля – в противном случае я не смогу в нем жить, – сказал Дан, а потом добавил со смехом: – Смотрю, миссис Проказница и миссис Шекспир Смит так же расходятся во мнениях, как и в прежние времена.

– Не будь разных мнений, мир никуда бы не продвинулся. Дейзи – милочка, но по натуре – старая клуша; приходится толкать ее в бок, так что следующей осенью она пойдет за меня голосовать. Деми нас сопроводит, чтобы мы осуществили то единственное, что нам пока доступно.

– Сопроводишь их, Дьякон? – осведомился Дан, прибегнув к старому прозвищу, как будто оно ему нравилось. – В Вайоминге это отлично работает.

– С превеликой радостью. Мама с тетушками проделывают это каждый год, а Дейзи поедет со мной. Она так и осталась моей лучшей половиной, куда я – туда и она, – заявил Деми, приобняв сестренку, которую обожал даже сильнее прежнего.

Дан бросил на него завистливый взгляд, подумав, какое это счастье – такая привязанность; в этот момент его одинокая юность представилась ему особенно грустной – он припомнил все свои борения. Шумный вздох, который испустил Том, погасил всю сентиментальность; тот задумчиво произнес:

– Я всегда хотел быть одним из близнецов. Приятно и уютно, когда кто-то всегда готов с радостью опереться на тебя и утешить, если другие девушки к тебе жестоки.

Поскольку безответная страсть Тома была в семье предметом постоянного подшучивания, в ответ на эти слова зазвучал хохот – он стал только громче, когда Нан выхватила пузырек рвотного снадобья и с профессиональной серьезностью произнесла:

– Понятно: ты за чаем объелся омарами. Четыре пилюли – и несварение как рукой снимет. Том вечно вздыхает и говорит вздор, когда съест лишнего.

– Давай. Хоть что-то сладкое из твоих рук. – И Том мрачно захрустел пилюлями.

– «Кто может исцелить болящий разум, из памяти с корнями вырвать скорбь»[48]48
  У. Шекспир. Макбет. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть], – трагическим тоном процитировала Джози со своей жердочки на перилах.

– Поехали со мной, Томми, я сделаю из тебя настоящего мужчину. Бросай свои пилюли и порошки, посмотри на мир – и ты скоро напрочь забудешь, что у тебя есть сердце, да и желудок тоже, – предложил Дан, у которого имелась одна панацея от всех мыслимых бед.

– Пошли со мной в рейс, Том. Хороший приступ морской болезни тебя закалит, а крепкий северо-восточный ветер унесет все горести. Можешь пойти корабельным врачом – обязанности плевые, а удовольствий хоть отбавляй.

 
А если неласкова Нэнси с тобой,
Не к сердцу ей форма морская,
Снимайся с якоря – в новом порту
Тебя приголубит другая, –
 

добавил Эмиль: на всякую горесть и невзгоду у него имелся подходящий куплет, и он щедро делился ими с друзьями.

– Я об этом подумаю, когда получу диплом. А потратить впустую три года единственной жизни – это не по мне. До тех пор…

– Я никогда не покину миссис Микобер[49]49
  Искаженная цитата из романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфилд». Его героиня Эмма Микобер несколько раз повторяет, имея в виду своего мужа: «Я никогда не покину мистера Микобера».


[Закрыть], – прервал его Тедди, шумно всхлипнув.

Том немедленно сбросил его со ступенек в мокрую траву, а когда они закончили угощать друг друга тумаками, звон чайных ложек возвестил, что подано куда более приятное угощение. В былые времена девочки обслуживали за столом мальчиков, чтобы те ничего не перепутали; теперь же молодые люди спешили обслужить дам, и молодых, и старых; этот незамысловатый факт отчетливо показывал, как время изменило все расклады. Как же все это было замечательно! Даже Джози сидела спокойно, дожидаясь, пока Эмиль принесет ей ягод, и наслаждалась собственной благовоспитанностью, но тут Тед стащил кекс у нее с тарелки, она немедленно позабыла про хорошие манеры и наградила его шлепком по костяшкам пальцев. Дану, как почетному гостю, единственному было позволено ухаживать за Бесс – она по-прежнему занимала в этом маленьком мирке самое почетное место. Том старательно выбирал для Нан самые лакомые кусочки, но его надежды сокрушила отрывистая фраза:

– Я в такое время ничего не ем и тебе не советую: потом будут кошмары сниться.

Послушно смиряя голодные спазмы, Том отдал тарелку Дейзи, а вместо ужина удовольствовался лепестками роз.

После того как было уничтожено умопомрачительное количество полезной пищи, кто-то предложил:

– Давайте споем!

И зазвучала музыка. Нат играл на скрипке, Деми дудел в рожок, Дан бренчал на стареньком банджо, а Эмиль завел душещипательную балладу о крушении «Бесшабашной Бетси»; после этого все дружно запели старые песни, пока воздух воистину не «наполнился звуками музыки». Прохожие вслушивались, улыбались и заключали:

– Весело сегодня в старом добром Пламе!

Когда все разошлись, Дан остался на веранде, наслаждаясь теплым ветерком, долетавшим со скошенных лугов, – он же приносил с Парнаса цветочные запахи; Дан застыл в романтическом свете луны, и тут пришла, чтобы запереть двери, миссис Джо.

– Смотришь сны наяву, Дан? – спросила она, думая про себя, что заветный миг, похоже, настал.

Вообразите себе, как она была обескуражена, когда вместо интересного признания или нежного слова Дан повернулся к ней и в лоб объявил:

– Очень покурить хочется.

Миссис Джо посмеялась над своими сокрушенными надеждами и добродушно ответила:

– Кури у себя в комнате. Главное – не подожги дом.

Возможно, Дан приметил у нее на лице легкое разочарование, а может, память о том, что обычно следовало за такими мальчишескими выходками, тронула ему душу; он наклонился, поцеловал ее и шепотом проговорил:

– Спокойной ночи, маменька.

У миссис Джо немного отлегло от сердца.

Глава пятая. Каникулы

Все радовались тому, что следующий день был выходной, и долго просидели за завтраком, пока миссис Джо вдруг не воскликнула:

– Глядите-ка, собака!

На пороге появилась крупная борзая – пес стоял неподвижно, не сводя глаз с Дана.

– Привет, дружище! Не мог подождать, когда я за тобой приду? Сам отвязался потихоньку? Ну, теперь крепись и сноси порку, как положено мужчине! – обратился к нему Дан, поднимаясь навстречу; пес встал на задние лапы, чтобы заглянуть хозяину в лицо, и гавкнул, будто бы решительно отрицая, что повинен в непослушании.

– Ну ладно. Дон всегда говорит правду. – Дан обнял здоровенного пса, а потом добавил, глянув в окно, – вдалеке появились две фигуры, конская и человеческая: – Я свои пожитки на ночь оставил в гостинице – не знал ведь, что тут у вас и как. Пойдемте, познакомлю вас с Окту, моей кобылой-мустангом. Писаная красавица.

Дан выскочил из комнаты, остальные поспешили за ним, чтобы поприветствовать новых гостей.

Оказалось, что лошадь пытается подняться по ступеням, настолько ей не терпелось воссоединиться с хозяином; ее несчастный вожатый с трудом ее сдерживал.

– Пусти ее, – распорядился Дан. – Она лазает, как кошка, и прыгает, как олениха. Ну, девочка, хочешь в галоп? – спросил он, когда его красавица забралась на ступени и радостно заржала – он погладил ее по храпу и хлопнул по блестящему боку.

– Да, от такой лошади и я бы не отказался, – заметил Тед, преисполненный восторга и восхищения; именно ему предстояло заботиться об Окту на время отсутствия Дана.

– А какие глаза умные! Кажется, сейчас заговорит, – добавила миссис Джо.

– Она, в принципе, умеет говорить на человеческом языке. И почти все понимает. Верно, старушка? – И Дан прижался щекой к ее щеке – было видно, что вороная кобылка ему очень дорога.

– А что значит «Окту»? – поинтересовался Роб.

– Молния. Очень подходящая кличка, скоро сам увидишь. Черный Ястреб отдал мне ее в обмен на мою винтовку, и чего только мы вдвоем с тех пор не навидались. Она не раз спасала мне жизнь. Видите этот шрам?

Дан указал на небольшой шрам, полускрытый под длинной гривой; обняв Окту рукой за холку, он поведал его историю:

– Мы с Черным Ястребом как-то охотились на буйвола, но отыскали его далеко не сразу; припасы у нас закончились, а до Красной Оленьей реки, где находилось наше стойбище, была добрая сотня миль. Я уж решил, что нам конец, но мой храбрый приятель заявил: «Сейчас покажу, как мы протянем до тех пор, когда отыщем стадо». Мы как раз расседлали коней на ночь у небольшого пруда, рядом не было ни одной живой души, даже ни птички, вид на прерию открывался на много миль. И что, как вы думаете, мы сделали? – Дан взглянул на лица своих слушателей.

– Накопали червей, как это делают австралийцы, – предположил Роб.

– Наварили травы или листьев, – высказалась миссис Джо.

– Может, набили желудки глиной – мы читали, что дикари иногда так поступают, – вставил мистер Баэр.

– Убили одну лошадь! – воскликнул Тед, которому очень хотелось хоть небольшого кровопролития.

– Нет, но взяли у одной немного крови. Вот здесь, глядите. Наполнили жестяную кружку, положили туда листья полыни, добавили воды, развели костерок и подогрели. Вкусно получилось, и мы крепко уснули.

– Вряд ли Окту это понравилось. – Джози погладила лошадку, глядя на нее с искренним сочувствием.

– Да она и ухом не повела. Черный Ястреб сказал, что мы так продержимся несколько дней и даже сможем двигаться при этом вперед – лошадям ничего не будет. Но на следующее утро мы все же отыскали буйволов, и я застрелил того самого, чью голову вам привез, – можно повесить ее на стену и распугать всех крыс. Свирепая морда, сами увидите.

– А зачем этот ремень? – поинтересовался Тед, внимательно исследовавший индейское седло: один повод с трензелем, тут же лассо; вокруг шеи шла кожаная петля, о которой он и спросил.

– Мы за него держимся, когда приходится лежать у лошади на боку, противоположном от врага, и стрелять из-под шеи на круговом галопе. Я тебе покажу.

Дан вскочил в седло, спустился с лестницы и погнал лошадь по лужайке: он то сидел у Окту на спине, то скрывался до половины, повиснув на поводе и стремени, то соскакивал и бежал рядом – она явно наслаждалась этим спектаклем; Дон мчался следом в несказанном собачьем восторге: он вновь был на свободе и рядом с друзьями.

Зрелище было великолепное: три диких создания наслаждались скачкой, и столько было в них энергии, грации и свободы, что ухоженная лужайка на миг предстала прерией, а зрители почувствовали, что после этого соприкосновения с другой жизнью собственная кажется им очень тихой и бесцветной.

– Это лучше всякого цирка! – воскликнула миссис Джо, которой очень захотелось стать девочкой и промчаться галопом на этом скакуне – пойманной молнии. – Предчувствую, что работы у Нан будет хоть отбавляй – только успевай чинить кости, потому что Тед переломает их себе все до последней, пытаясь сравняться с Даном.

– Несколько падений не повредит, а новое удовольствие и новая ответственность, безусловно, пойдут ему на пользу. С другой стороны, боюсь, Дан не сможет ходить за плугом, привыкнув к такому Пегасу, – откликнулся мистер Баэр, а вороная кобылка тем временем перескочила через калитку, промчалась по дорожке, остановилась по первому же слову и стояла, вздрагивая от возбуждения; Дан же спрыгнул на землю и дожидался аплодисментов.

Зрители на них не поскупились, причем его любимице явно досталось больше, чем ему самому. Тед потребовал, чтобы урок езды ему дали немедленно, и очень быстро освоился в непривычном седле. Окту оказалась послушной, как ягненок, поэтому он поехал рысью в сторону колледжа – хвастаться. С холма торопливо спустилась Бесс – она видела скачку издалека; все собрались на веранде, Дан же сдернул покрывало с большого ящика, который срочная почта «скинула» перед дверью – выражаясь его собственными словами.

Дан обычно путешествовал налегке, по-походному, и терпеть не мог, чтобы багаж превосходил объемы его видавшего виды саквояжа. Но раз уж теперь у него завелись кое-какие деньги, он решил обременить себя небольшой коллекцией трофеев, которые добыл луком и копьем, и привезти их домой, в дар друзьям.

«Нас тут моль загрызет», – подумала миссис Джо, когда из ящика появилась лохматая голова, за ней – коврик из волчьей шкуры, чтобы ставить на него ноги, медвежья шкура – для того же употребления в кабинете у профессора – и индейские наряды, разукрашенные лисьими хвостами, для мальчиков.

Отличные вещи, не очень подходящие для теплого июльского дня, но приняты они были с восторгом. Тед с Джози немедленно «нарядились», разучили боевую пляску и принялись изумлять своих друзей дикими скачками по дому и саду, с томагавками, луками и стрелами в руках – успокоились они, только когда устали.

Красочные птичьи крылья, пышная трава из пампасов, ожерелья из раковин и прекрасные изделия из бисера, коры и перьев очень порадовали девочек. Минералы, наконечники стрел и неумелые зарисовки заинтересовали профессора, а когда ящик опустел, Дан презентовал мистеру Лори отдельный подарок – несколько индейских песен-плачей, записанных на бересте.

– Для полноты картины нам теперь не хватает только вигвама. Меня так и подмывает накормить вас за ужином кукурузными лепешками и сушеным мясом, храбрые мои воины. После такого зрелища никто не станет есть баранину с горошком, – заметила миссис Джо, обозревая живописный беспорядок в длинной прихожей, где на цветастых коврах тут и там возлежали фигуры, украшенные перьями, мокасинами и бисером.

– Лосиные носы, языки буйволов, бифштексы из медвежатины и жареный костный мозг мне больше по вкусу, но я не против смены меню; так что несите сюда барашка и это ваше зеленое мясо, – ответил Дан изнутри ящика, где он величественно расселся, будто вождь в окружении своего племени, а у ног его вытянулся могучий пес.

Девочки принялись разбирать его вещи, однако далеко не продвинулись; до какого бы предмета они ни дотрагивались, оказывалось, что у него есть собственная история – захватывающая, смешная или невероятная; в общем, они так толком ничего и не сделали, пока мистер Лори не увел Дана.

Как раз начались летние каникулы, и как любопытно было смотреть на замечательные перемены, которые приезд Дана и Эмиля привнес в тихую жизнь кружка ученых людей; с ними будто налетел живительный порыв свежего ветра. Многие студенты оставались на время каникул в колледже, а в Пламфилде и на Парнасе старались, как могли, скрасить их жизнь удовольствиями – ведь большинство были родом из дальних штатов, из бедных семей, возможностей развлекаться и приобщаться к культуре у них было мало. Эмиль, благодаря своему обаянию, пользовался колоссальной популярностью и среди юношей, и среди девушек и постоянно вращался в обществе, как это принято у моряков; Дан же явно робел при виде «прелестных ученых барышень», отмалчивался, оказавшись в их кругу, и смотрел на них, точно орел на стайку голубок. Сойтись со студентами ему оказалось проще, и он сразу же превратился в их героя. Дану пошло на пользу их искреннее восхищение его по-настоящему мужскими достижениями, ибо он очень остро ощущал пробелы в собственном образовании и часто гадал, не найдется ли в книгах уроков не менее ценных, чем те, которые он черпал из богато проиллюстрированного тома Природы. Несмотря на его молчаливость, девушки открыли для себя его многочисленные достоинства и взирали на Испанца (такое ему дали прозвище) с явственной благосклонностью; дело в том, что его черные глаза оказались куда красноречивее языка, так что добросердечные создания самыми разными прелестными способами выказывали ему свою дружескую заинтересованность.

Дан это видел и старался соответствовать – не давая воли языку, окорачивая себя в грубоватости и вообще следя за тем, какое впечатление производят его слова и поступки, – ему очень хотелось прослыть воспитанным человеком. Дружеское общение согрело его одинокое сердце, просвещенное окружение подвигало проявлять лучшие стороны характера, а перемены, которые произошли за время его отсутствия и в других, и в нем самом, сделали родной дом едва ли не новым миром. После жизни в Калифорнии в нем казалось покойно и уютно – вокруг знакомые лица, помогающие забыть многое из того, о чем сам он сожалел, и поддерживающие в нем решимость окончательно завоевать доверие этих славных юношей и уважение этих невинных дев.

Итак, днем были конные прогулки, гребля и пикники, по вечерам – музыка, танцы и театральные представления; все сходились на том, что таких веселых каникул не случалось уже много лет. Бесс сдержала слово: ее любимая глина покрывалась пылью, она же развлекалась с друзьями или занималась музыкой под руководством отца, который радовался свежим розам, расцветавшим на ее щеках, и смеху, который разогнал былую ее мечтательную задумчивость. Джози меньше ругалась с Тедом, поскольку Дан умел так на нее посмотреть, что она сразу же затихала, – и почти столь же благотворное действие он оказывал и на ее буйного кузена. Что касается этого непоседливого юноши, ему больше других помогла Окту: ее чары полностью затмили очарование велосипеда, который до того был главной отрадой его сердца. Он с утра до ночи скакал на неутомимой лошадке и стал заметно крепчать – к великой радости матери, которая опасалась, что ее бобовый стебелек растет слишком стремительно в ущерб здоровью.

Деми, у которого деловая жизнь вызывала скуку, в свободное время утешался тем, что фотографировал всех, кого ему удавалось уговорить посидеть или постоять смирно, – неудач было множество, но выходили и совершенно замечательные снимки, ибо ему случалось очень выигрышно сгруппировать позировавших, а еще он обладал недюжинным терпением. Он, можно сказать, смотрел на мир через объектив своего фотоаппарата, и ему, похоже, страшно нравилось разглядывать своих ближних прищуренным взглядом из-под черного чехла. Дан был его отрадой – он получался замечательно и охотно позировал в мексиканском костюме, с лошадью и псом – всем хотелось получить отпечатки этих прекрасных снимков. Другой любимой натурщицей Деми была Бесс; в итоге он получил приз Выставки любительской фотографии за портрет кузины, на котором ее лицо, частично скрытое волосами, выступало из облака белого кружева, наброшенного на плечи. Гордый художник раздаривал отпечатки направо и налево; мы впоследствии расскажем трогательную историю одного из них.

Перед долгой разлукой Нат старался проводить каждую свободную минутку рядом с Дейзи; миссис Мег слегка смягчилась, ибо ей представлялось, что расставание полностью излечит его от этой неуместной привязанности. Дейзи редко высказывалась на эту тему, но, когда оставалась одна, на ее нежное личико набегала грусть, а на платочек, на котором она с отменной аккуратностью вышила метку собственными волосами, скатывались несколько тихих слезинок. Она была уверена в том, что Нат ее не забудет, а вот собственная жизнь представлялась ей очень тоскливой без славного парнишки, с которым она дружила еще со времен игрушечной кухоньки и детских признаний на старой иве. Она была старомодной дочерью, покорной и ответственной, а к матери относилась с такой почтительностью, что всякое слово той становилось законом; ну а раз любовь под запретом, должно хватить и дружбы. Вот она и держала свои мелкие горести в себе, жизнерадостно улыбалась Нату и старалась украсить последние дни его пребывания в родном доме всевозможными удобствами и удовольствиями – от разумных советов и ласковых слов до полностью укомплектованного швейного набора на его будущее холостяцкое существование и коробочки лакомств для путешествия.

Все время, свободное от учебы, Том и Нан проводили в Пламфилде, деля со старыми друзьями летние удовольствия; следующий рейс Эмиля обещал быть долгим, срок отсутствия Ната – неопределенным, а что касается Дана, никто и вовсе не знал, когда он теперь появится. Молодые люди чувствовали, что вступают в серьезную пору жизни, и, наслаждаясь старой компанией в погожие летние деньки, осознавали, что уже не дети, а потому, в перерывах между весельем, заводили рассудительные беседы о своих планах и надеждах – им важно было поделиться ими и помочь друг другу, прежде чем жизнь разведет их в стороны, каждого по своей стезе.

В запасе у них оставалось всего несколько недель; и вот «Бренда» была готова к отплытию, Нату предстояло пуститься в путь из Нью-Йорка, Дан решил съездить его проводить; собственные планы успели оформиться у него в голове, и ему не терпелось приступить к их осуществлению. На Парнасе устроили в честь отбывающих прощальные танцы – все явились в лучших своих одеждах и в прекрасном настроении. Приехали Джордж и Долли, привезя с собой дух и утонченность Гарварда; приятно было смотреть на их сшитые по мерке костюмы и «мятые шляпы» – так Джози поименовала особую гордость и отраду их мальчишеских душ. Джек с Недом прислали наилучшие пожелания и искренние сожаления – но никто не скорбел из-за их отсутствия, ибо они принадлежали к тем, кого миссис Джо именовала своими «неудачами». Бедняга Том, как всегда, попал в переделку, облив голову какой-то чрезвычайно вонючей жидкостью в тщетной надежде заставить свои кудряшки распрямиться, как оно тогда было модно. Увы, непокорные лохмы лишь встали дыбом, а запах, как от нескольких парикмахерских, прилип к нему накрепко, несмотря на отчаянные попытки его истребить. Нан его к себе не подпускала и отмахивалась веером, едва его заметив; это была рана в самое сердце, и Том ощущал себя пери, изгнанной из рая[50]50
  Пери – в иранской мифологии – ангельские существа в облике прекрасных женщин; образ этот часто встречается и в европейской литературе. Здесь явная отсылка к роману писателя Томаса Мура (1779–1852) «Лалла-Рук», в который входит поэма «Рай и пери».


[Закрыть]. Разумеется, друзья нещадно над ним потешались, и одна лишь неистребимая природная жизнерадостность удержала его от отчаяния.

Эмиль щеголял в новенькой форме и танцевал с самозабвением, ве́домым лишь морякам. Он так и летал по залу, и партнерши быстро выдыхались, пытаясь за ним успеть; тем не менее все девушки объявляли, что ведет он – будто ангел: действительно, несмотря на стремительность, он никогда ни с кем не сталкивался; словом, Эмиль был счастлив и не испытывал недостатка в барышнях, желавших сделать его своим лоцманом.

Поскольку официального костюма у Дана не было, его уговорили одеться в мексиканский наряд – он чувствовал себя вполне вольготно в штанах с многочисленными пуговицами и просторной куртке с цветастым кушаком, щеголевато закидывал яркий плед на плечо и производил неизгладимое впечатление, когда, звеня длинными шпорами, учил Джози новым для нее танцам или восхищенно закатывал глаза, глядя вслед некоторым юным блондинкам, заговорить с которыми он не решался.

Мамочки восседали в алькове, оделяя молодежь булавками, улыбками и добрым словом – всех, особенно неуклюжих юнцов, которым подобные мероприятия были в новинку, и робких барышень, стеснявшихся своих вылинявших муслиновых платьев и стираных-перестираных перчаток. Приятно было видеть статную миссис Эми, которая шествовала под руку с рослым сельским юношей, выделявшимся грубыми сапогами и высоким лбом, или миссис Джо, плясавшую, как девчонка, с застенчивым пареньком, руки которого ходили вверх-вниз, точно ручки насоса, а лицо алело от смущения и гордости – ведь ему выпала честь наступать на ноги жене президента колледжа. На софе рядом с миссис Мег всегда находилось место для двух-трех девушек, а мистер Лори обихаживал этих простецких, бедно одетых барышень с такой сердечной галантностью, что сердца их таяли, а дух воспарял. Добрый профессор оделял всех такими же лакомствами, с лица его не сходила добродушная улыбка, а мистер Марч в кабинете вел беседы о греческой комедии с самыми серьезными джентльменами – из тех, чей могучий ум никогда не разменивается на фривольные радости.

В длинной музыкальной гостиной, столовой, прихожей и на веранде тут и там мелькали барышни в светлых платьях, за каждой кто-то следовал тенью; воздух наполняли жизнерадостные голоса, а сердца и каблуки стучали в такт – домашний оркестр старался вовсю, и дружелюбная луна старательно добавляла сцене очарования.

– Заколи мне платье, Мег; милый мой партнер из Дунбара едва не разорвал мне его «туточки», как говорил мистер Пеготти. Зато удовольствия он получил полной мерой, сталкиваясь с другими юношами и крутя меня, точно метлу. Я в такие моменты понимаю, что уже не так молода, как прежде, да и на ногу не так легка. Через десять лет мы, сестрица, превратимся в полных развалин; тут ничего не поделаешь.

И миссис Джо удалилась в уголок, в сильном раздрае после своих благонамеренных усилий.

– Я уверена, что располнею, а вот ты никогда не сидишь на месте, милочка, у тебя мясо на костях и не заводится; да и Эми до конца сохранит прекрасную фигуру. В своем белом платье с розочками она сегодня выглядит на восемнадцать, – отвечала Мег, старательно закалывая булавками разодранные кружева одной своей сестры и следя любящим взглядом за грациозными движениями другой; Мег, как и прежде, обожала Эми.

То, что Джо набирает вес, было одной из излюбленных семейных шуток, и она всячески ее поддерживала, хотя пока разве что обрела силуэт почтенной матроны, очень ей шедший. Они как раз хохотали над тем, какие у них в будущем будут двойные подбородки, когда подошел мистер Лори, отвлекшийся от своих обязанностей.

– Латаешь дыры, как обычно, Джо? Не умеешь ты чинно размяться, вечно возвращаешься в лохмотьях. Пойдем пройдемся по саду, освежимся перед ужином. Я хочу показать тебе несколько прелестных картинок, а Мег пусть послушает восторженные излияния картавой мисс Карр – я ее осчастливил, выдав ей в партнеры Деми.

С этими словами Лори вывел Джо в музыкальную гостиную – она почти опустела, потому что по завершении последнего танца молодежь высыпала в сад и прихожую. Остановившись у первого из четырех высоких окон – оно выходило на широкую веранду, – Лори указал на стоявшую снаружи группу и заметил:

– Это называется «Джек сошел на берег».

С крыши веранды среди плетей винограда свисала пара длинных ног в синих штанинах и очень аккуратных туфлях; розы, собранные незримыми руками, явно сочлененными с упомянутыми ногами, падали на колени нескольким девушкам, которые стайкой белоснежных птиц расселись внизу на перилах; мужской голос, «подобный падучей звезде», напевал чувствительную песенку, которой слушатели внимали с величайшей благожелательностью:

СОН МЭРИ

 
Суровый край песчаных дюн
Прекрасен ночью при луне,
И башня, и широкий дол
Блестят в серебряном огне,
Спит Мэри – где ее моряк?
(А Сэнди – в дальней стороне.)
И тут раздался тихий зов:
«Не плачь, о Мэри, обо мне!»
 
 
Лицо от ложа оторвав,
Вняла неведомой струне
И видит – Сэнди рядом с ней,
Он бледен, зыбок, как во сне.
«О Мэри, холоден песок
Там, на морском печальном дне,
Где сплю я, от тебя вдали;
Не плачь, о Мэри, обо мне!
 
 
Три ночи злился ураган,
Три дня швыряло нас, как трут,
Пытались мы спасти свой челн,
Но был напрасен этот труд.
Я думал о тебе, мой свет,
В последней гибельной волне,
Шторм улетел и жизнь унес,
Не плачь, о Мэри, обо мне.
 
 
Готова будь, мой милый друг,
К заветной встрече в том краю,
Где без сомнений и тревог
Мы обретем любовь свою».
 
 
Запел петух – моряк исчез,
Лишь тень качнулась на стене,
Но, отлетая, дух шепнул:
«Не плачь, о Мэри, обо мне».
 

– Постоянная жизнерадостность нашего мальчика ценнее целого состояния. Никогда он не пойдет ко дну – непотопляемый дух будет удерживать его на плаву до конца жизни, – произнесла миссис Джо, когда песня отзвучала, раздались аплодисменты, а розы полетели в обратном направлении.